Опять ты про свою Грецию!

А на Эвбее затеяли большой проект – маленькую лестницу с пирса к пляжу. За две недели возвели три ступеньки из дерева. Еще за неделю установили столбики для перил с одной стороны, но готовую лестницу, очевидно, увидели другие, может, даже те, кто приедет в следующем году.

Но если вы чем-то заинтересуете грека, то он может нарушить эти святые заповеди. Как-то в Аргосе мы разжалобили охранников, которые играли в нарды, тем, что мы из России. Понятно, что выходной. Но как же быть? Посмотрев на номера нашей машины, они открыли нам калитку, только билеты не продали, махнули рукой – идите, а билеты никак нельзя, выходной.

Мне нравится этот принцип греческой жизни – сига-сига. Сига-сига – это медленно, неспешно. Это везде и во всем. И правильно. Я поймала себя на мысли, что я тоже живу неспешно, но успеваю все. Я растворилась в этом ритме и в этой жизни, я совсем ленилась делать то, что планировала сделать на отдыхе, к чему и зачем, я могла только мечтать, что я сделаю. Мне совсем не хотелось торопиться, я медитативно ходила за рыбой и помидорами. Потом так же спокойно готовила, ходила на море. А вечером, сидя на камне у кафе, играл какой-то невидимый скрипач. И все были счастливы.

Здесь все бессмертны, словно боги,

Улыбка у людей чиста,

Довольство, чуждое тревоги,

Наследственная их черта.

Это из «Фауста» Гете о греках. Я с ним согласна.

Снова Агиа Галини.

Но вернемся в наш поселок, что ползет вдоль речки на южном берегу Крита. Агиа Галини оказался многонациональным городом. И я не про туристов, хотя в те годы хозяева апартаментов вывешивали над входом флажки постояльцев. Все было еще интереснее.

Мы присели в каком-то кафе, на уличной веранде. Молодой и прекрасный официант, он же по совместительству муж владелицы принес нам по салату и бифштекс, а мы еще заказали клубнику в сливках. Увидев эти внушительные порции, я поняла, что клубника уже точно будет лишней. Я пыталась отменить десерт, но молодой человек знал только английский. А я предложила свой немецкий. Это его очень обрадовало. Он позвал жену. Настоящую немку с типичной спортивной фигурой.

Она мне объяснила, что все это вкусно. И не надо спешить, можно все съесть за два часа и даже за три. А десерт из клубники это подарок от нее. И вообще ей приятно слышать родную речь.

– Какую? – изумилась я. Вдруг она слышала мой диалог с дочкой.

– Немецкий, – ответила мне спортивная блондинка. – Мой родной язык. Я только три года живу на Крите.

Как же она здесь оказалась? Все просто: она приехала отдыхать, у нее сложился флирт, а потом и роман с местным официантом-аполлоном. Она вернулась в свой Гамбург, но сырой холодный Гамбург не радовал деву. И она вернулась на Крит, выкупила кафе, где служил Аполлон, само собой они поженились. И теперь это их совместный бизнес. И еще двое сыновей.

– Но! – это было очень важно, – Это качественная немецкая еда из греческих продуктов!

В этом я уже не сомневалась, увидев тазик клубники во взбитых сливках. Мы решили не торопиться. Тем более, что уже было не встать. Добрая хозяйка подошла к нам еще несколько раз, озабоченно спрашивая: вкусно ли? Это было очень-очень вкусно. Добрая фрау рассказала, что здесь таких, как она, много. На верхней улице есть бельгийский ресторан, а за речкой британский. И все счастливы, только странным образом не бывает греческих жен и зарубежных мужей, во всяком случае мне не встретились. Может, потому как гречанки преданы роду и этносу.

Дафна подтвердила, что многие иностранки остаются здесь ради местных Аполлонов. Себя она к иностранкам не причисляла. Себя она считала даже больше, чем гречанкой. Она была понтийская гречанка!

Впрочем, городок манил не только красавцами, но и сам по себе. Мой сосед по балкону- пожилой британец, проживал здесь уже шесть лет, наверное, тоже не хотел возвращаться в свой туманный Альбион. Да и впрямь. Зачем бежать от солнца, моря, ленивой и очень неспешной жизни, от старушек, что в черных одеждах плетут кружева у своих домов, обсуждая дела давно минувших дней или сегодняшний улов рыбы. А может, он шпион, что пытается расшифровать линейное письмо А или Б, какая разница, если все и так хорошо. Мне вообще кажется, что линейное письмо изобрели в Ми-5, как шифр, чтобы расширить земли для археологических раскопок, убедить в необходимости рыть и копать, чтобы на самом деле получить выгодные позиции для британских форпостов перед большими войнами. Неслучайно после колледжа археолог-любитель Эванс отправился журналистом на Балканы – горячая точка начала ХХ века. Там Эванса сразу арестовали по подозрению в шпионаже в пользу России. Что Россия – сомневаюсь, а вот шпионаж – почему бы и нет. Многие британские журналисты, писатели и археологи трудились на британскую разведку. И Эванс трудился усердно, так как ему даже прочили место консула в Дубровнике или посланника в Черногории.

Но это все так, утренние размышления на балконе. Но с другой стороны, почему те, кто расшифровали линейное письмо Б скончались – кто от грузовика, кто от внезапного рака. Может, это просто совпадение, а может… Черт знает, какие мысли лезут на берегу моря, где все спокойно, а может, потому и спокойно, что все так и было, а шпионские войны тихие и бесшумные. Все страшное случается, когда вокруг сплошное умиротворение, а за ним – греческие интриги и шпионские хитросплетения. Все истории ведут сюда. Или отсюда. И как не наблюдай, не увидишь ничего. Все обычно, все как всегда, будто и не было у этой страны потрясений.

Уже моют витрины, из кафе тянет свежесваренным кофе, а юноша играет на своей свирели, и скоро откроется пекарня, где будут восхитительные булочки и невообразимые пирожные. Все вместе и каждый сам по себе. За юношей я слежу каждый день. С лохматой собакой он приходит к восьми утра к дому напротив нашего домика и церкви и до восьми играет на блок-флейте. Я уже даже машу ему рукой. Он мне даже отвечает. А в восемь он исчезает. Даже не уходит, а пропадает, а кудлатая собака так и лежит на пороге еще не открывшейся таверны. Может, она ждет тайных посланий? Или просто подачек. И этого фильма хватает на целый день, целую неделю и весь отпуск.

Но мы же туристы, мы жаждем соприкосновения с ценностями и прочим. Мы же не только морем и миром приехали наслаждаться. Мы должны (кому неизвестно) осваивать культурные пласты. Нам пора было дальше осваивать остров.

Мони Превели.

Для начала мы объединились с двумя парами немецких старичков и вместе на катере отправились на пляж Превели, где, как утверждал Стелиос, растут уникальные пальмы, таких больше нигде нет, только в Превели. На четверых катер стоил не так уж и дорого. В шесть утра мы встретились на пристани и отправились в поход, вернее – в плавание. Через два часа мы достигли заветного места. Нас высадили на берег, и катер ушел от берега в ожидании нас.

Пляж, зажатый между двумя скалами делился рекой на две части – между морем и рекой, и за рекой. Вода в море смешивалась и была совершенно особой, волшебной и с чудесными свойствами, какими – я уже не поняла даже на немецком. Этот оазис правда был волшебным. Река спускалась с горы, прежде чем сделать крюк перед морем, а если пойти против ее течения, то можно уйти к самым скалам, на которых стоит монастырь Мони Превели, в который невозможно подняться без альпинистского снаряжения (они отвесные). Вдоль реки стояли пальмы, похожие на шалаши. Под ними даже жили целые коммуны хиппи. Голые дети и женщины наряжались в юбки из пальмовых листьев. Они были жителями и особым узором этого пляжа, куда каждый час прибывали катера с любопытными туристами. Катера вставали на якорь в десяти метрах от берега, а мы трудолюбиво пытались пройти под пальмами вдоль реки, то и дело уступая друг другу узкую тропу. До истока реки из скалы мы не дошли, ветки пальм беспощадно кололи плечи и руки, а прыгать по камням и перебираться по шатким мосткам было сомнительным развлечением, увлекавшим только немецких стариков в армейских ботинках. Им нравилось чувствовать себя первопроходцами, а берег речушки позволял ощутить себя в джунглях Амазонки, только удавов и обезьян не хватало, хотя обезьян вполне заменяли дети из колонии хиппи, а ящерицы могли сойти за змей. Впрочем, возможно и змеи здесь водились, эта мысль была отличным поводом вернуться к берегу.

На обратном пути наш утлый катер попал в шторм, его швыряло, болтало, нас окатывала с головы до ног морская вода. Наш капитан велел держаться покрепче за поручни и друг за друга. Мы сцепились руками и через пару часов вышли на берег нашего городка. Янис сразу позвал нас в свой ресторанчик, предложив горячей еды и пледы. Кажется, он осознал наш подвиг отважных мореплавателей. Море в этот день было неспокойно, а челн наш утл. И лишь благодаря нашему умелому кормчему мы, хоть и вымокшими до нитки, добрались до берега.

Стелиос был удивлен нашему приключению. Он мог бы отвезти нас в Мони Превели и даже показать тропу, по которой спускаются к этим знаменитым пальмам. Он сдержал свое слово и на следующий день повез нас в монастырь Превели. И даже пошел с нами. Он ставил свечи и молился за близких, а мы бродили по монастырю шестнадцатого века. Стелиос с гордостью сказал нам, что во время войны монахи укрыли здесь почти пять тысяч солдат союзников, за что фашисты разрушили его, но он возродился. И иначе быть не может! Перед монастырем стоял памятник монаху и новозеландскому солдату, у монаха в руках был автомат. Мы поклонились им, а Стелиос протянул моей дочери крестик, который купил в монастыре. Я попросила его не надевать ей на шею, ибо она пока не крещена. Ее отец еврей, я русская и ортодоксальная христианка, ей самой предстоит выбрать путь. Стелиос был смущен. И просто вложил крестик в руку Лизы. Ну, он не мог без пафоса:

– Елена, все люди братья, потому что солнце одно, море одно, небо одно, – кажется, он был доволен своей речью на русском языке, – Только турки сволочи, – неожиданно добавил он.

Я не стала спорить, к тому же Стелиос исчерпал запас русских слов. Домой мы ехали молча, наслаждаясь петляющей дорогой. Я не хотела спрашивать, почему Стелиос столь горячо не принимает давнего врага Греции, а ему было неловко за эту вспышку чувств. Он же был столь просвещен и демократичен, а в молодости даже жил в коммуне хиппи. И все же он был греком. И сказал то, что мог и должен был сказать грек.

А в Мони Превели я попала еще раз, спустя двадцать лет. Не морем, а по шоссе к монастырю, перед которым стоит памятник монаху и солдату союзников. Я знала, что монахи спасли почти пять тысяч американских и новозеландских солдат, переправив их на Ближний Восток, за что монастырь разрушили. Монастырь был в эти часы закрыт, потому, посетив у стен монастыря зверинец, где бродили замечательные дикие козы, вероятно, те самые знаменитые критские кри-кри, мы отправились по тропе к пальмам Превели.

О! Это был непростой спуск по почти отвесной скале, но я знала, что дойду до пальм и реки, текущей параллельно морю. А дальше мы пошли вдоль реки под пальмами, но так и не добрались до того места, где она появляется из скалы. И ни у кого не получилось, ибо все возвращались по узкой тропинке совершенно разочарованными и изрядно поцарапанными колючками. Может, туда невозможно добраться. Чудо являет себя, но скрывает первопричину появления. На то оно и чудо.

А вот кафе на пляже было все так же, как и двадцать лет назад, одно. И там как всегда щедро торговали домашним вином, пита-гирос, сувлаки, ну куда же без этого. Еще вечный греческий салат и мороженое. И можно просто сидеть за столиками со своей водой и смешанным с водой вином, глядя, как река смешивается с морем. И я снова пошла вброд по холодной горной речке. До самого моря, благо их разделяют три метра песка. А мне еще предстоял путь к монастырю. Я убедила себя смело идти, ведь монахи как-то спускались каждый день. Хотя им везло больше, говорят, их опускали со скалы в плетенных корзинах. А потом поднимали. Не знаю даже, что лучше. И я пошла вверх. Радуясь встречным, которым еще предстоял этот подъем, а пока они веселы и беспечны, бодро несутся к пляжу между двух скал.

Крестины.

В предпоследний день моих первых греческих каникул меня пригласили на большой семейный праздник – крещения племянника Дафны. Малышу было за полгода и он уверенно сидел в своем высоком стуле. Он только сегодня получил имя, а до этого его звали просто беби. В доме Дафны собралось человек тридцать, если не больше. Все подносили свои дары малышу, родители гордо стояли рядом. А новоиспеченный Янис пытался грызть крестик, который ему надели в церкви. Но праздник уже шел мимо, хотя и вокруг него. Молодой красавец отец малыша был горд собой, что наконец ему удалось собрать деньги на крещение (по его словам получалось, что это нечеловеческая сумма). Все уважали его, и он раздувался от важности, говорил, что скоро он с сыном (тот радостно пускал слюни) пойдет в горы на охоту. Они настреляют кроликов, а может быть, им повезет, и они добудут фазана. Все смеялись, хотя я не понимала, чему. Он кипятился, горячо что-то доказывал, но, увы, ни одного слова я не поняла, кроме того, что он абсолютный зверобой и отважный воин, это выдавал его тон.

Потом Дафи объяснила мне, что он совершенно пустяшный человек, фанфарон и хвастун. А на крестины младенца ему собрала денег семья, потому как уже пора было дать малышу имя. Что делать, если в семье есть такой человек. Только помогать, но не баловать. Но это тайна, за пределами семьи это обсуждать нельзя. Таковы правила. Семья есть семья. Их беды и неудачи никогда не будут вынесены наружу. У них все замечательно, лучше, чем у всех на свете. Потому как они – такая уважаемая на Крите семья. И каждый должен стремиться, даже если ему трудно и невозможно, это явить остальным. Может, у них, тех, иных, не легче. Мы закурили с ней, сидя на ступеньках крыльца, ничего не говоря. Дафна курила тайно от мужа, я всегда угощала ее сигареткой. Она была образцовой женой. И зачем слова? Все и так понятно Слышался шум прибоя, и ветер тянул с моря. Я не спросила, как ей живется в большой греческой семье в маленьком городе после Москвы. Счастлива ли она? Тоскует ли? Жалеет ли о сделанном? На что надеется? Это было совершенно не нужно.

Какое несчастье, когда ты создан

для великих и прекрасных дел,

а несправедливая судьба твоя вечно

отказывает в поддержке и успехе:

препятствуют тебе низменные привычки,

людская мелочность и равнодушье.

И как ужасен день, когда сдаешься

(когда уступаешь ты их напору),

идешь один по дороге в Сузы,

идешь на поклон к царю Артаксерксу,

который делает тебя придворным,

и предлагает сатрапии, и осыпает дарами.

И ты в отчаянье принимаешь всё это,

хотя тебе ничего не нужно.

Иного жаждет душа, об ином плачет:

о похвале народного собрания и софистов,

о редком, но бесценном добром слове,

о театре, агоре и городских стенах.

Нет, Артаксеркс тебе дать этого не может,

подобного ты в сатрапии не отыщешь,

а иначе и жить не стоит на свете.

Греки не сдаются. И могут быть счастливы вечно и каждый день. Из дома доносился шум праздника. А мы с Дафной молчали. Зачем слова? Я тоже не могу ответить на вопрос, счастлива ли я в Москве. Или этот вопрос тонет в суете очень важных и на фиг не нужных дел. Не знаю. Знаю только, что скоро мне возвращаться. Остаются последние дни, а мы еще хотим посетить великие Афины. Ну как же в Греции неофиту без этого? Мы же все со школьной скамьи (хотя у нас уже скамьи не было, только стулья) знаем в подробностях план Акрополя. С закрытыми глазами нарисуем, где Парфенон, где Эрехтейон, Пропилеи и Асклепион. В деталях. Но увидеть глазами в школьные годы было немыслимо, только если стать дипломатом или выйти замуж за шпиона. И вот завтра мы все это увидим. Но так не сбылось. Все сложилось совсем иначе.

Афины.

Утром Стелиос подарил мне еще один день на Крите.

– Что ты в Афинах будешь три дня делать? – строго спросил он. – Там двух дней предостаточно. Ну если ты, конечно, не собираешься покупать шубу, здесь вот как раз два дня и нужны.

– Я хочу, – открыла я путеводитель, – увидеть…

– Дня хватит или полтора, – оборвал меня он. (В путеводителе я прочла то же самое, но я не верила в слова зажравшихся французов), – Ты лучше подумай, где будешь жить, – Стелиос точно взялся меня воспитывать и опекать.

– Ну… Найду.

– Так. Ты будешь жить на улице Зенона, близ площади Омониа. Только вечером на Омониа не ходи. В гостинице будет Йоргос (Георгий по-русски), скажешь, что от меня и это встанет недорого.

Я вновь получила бумажку с рисунком, как найти отель на улице Зенона с Йоргосом внутри.

– И только, пожалуйста, не путай добрый день с добрым вечером. Лучше вообще не говори по-гречески. У тебя не получается.

– Я же стараюсь, – это была правда.

– Но все же не стоит нашему священнику утром говорить «ясос» (привет).

– Но он же мне тоже говорит «ясос».

– Просто он вежливый человек.

Священник церкви Экклисия Тессарон Мартирон (четырех мучеников) в Агиа Галини был не просто вежливым человеком, он был невероятным. После службы он перемещался в кафе напротив храма, где сидел до обеда с чашкой кофе или стаканом вина, а к нему подсаживались местные жители, о чем-то горячо говорили, он им отвечал. Наверное, это местный вариант психотерапии. Впрочем, экклисия, где он служил это не совсем церковь, это скорее собрание верующих.

На прощание Дафна притащила подарки. Хорошие. Те, что одобрил Стелиос, а не всякую туфту для наивных и доверчивых туристов. И нам было пора на паром. Само собой, я не верила заносчивому критянину, столь скромно оценившему великие Афины. Все-то на материке не так. Все-то не то. То ли дело у них на острове. И какая Греция, если ты не попал на Крит. Мы обнялись на прощание, как братья, как родня, которой они и стали для нас на две недели. Поверьте, если я их помню до сих пор. Такие они греки (или критяне).

Сейчас они нас забыли, это и понятно. А мы запомним этот бесконечно длинный отпуск навсегда. И Дафну, закрывшую глаза от солнца, когда мы стояли у автобуса, что должен нас везти к парому, и Антонину, севшую на горячий асфальт, и Стелиоса, что не стал подходить к нам с Дафной, чтобы дать сказать прощальные слова на русском, все равно он его не понимает. И Петрокакиса с его женой, отошедших от кафе к бас-стопу. Мы уезжали. И забирали их с собой. Как фотографию. Я успела ее сделать из окна автобуса.

Нас ждали Афины. И утром мы шагнули с борта парома на пирс Пирея.

Но все же без приключений не обошлось. Мы вновь заблудились в Ретимно. Мы видели порт, но с упорством попадали в крепость, я уже отчаялась, хотя старалась не подавать виду, чтобы не пугать дочь. Она что-то поняла и заныла на русском языке. Из кафе вышел официант, он оказался поляком, поэтому понимал русский. Сняв форменную куртку и что-то на бегу сказав хозяину, он подхватил наши рюкзаки и быстро побежал в порт, а мы за ним. Я отблагодарила его только объятиями – как славянин славянина. Странным образом, славяне на этой святой земле помогают друг другу. Мы успели к нашему парому. И утром были в Афинах.

В шесть утра почему-то метро оказалось бесплатным. Потом я узнала, что в час пик по будням метро бесплатно, так власти борются с пробками.

Главная площадь Афин Омония, близ которой была пешеходная улица Зенона, ждала нас неоткрывшимися кафе, пустыми такси, спящими на лавках молодыми людьми. Я вспомнила что-то про Зенона, его апории – про Ахиллеса и черепаху, про стрелу, и про то, что его истолкли в ступе (такая была казнь). Такие сведения мелькали у меня в голове, какие-то обрывки из Диогена Лаэртского. Но мою дочь больше заинтересовала современная Омония, где стояли люди в беретах Че Геварры и с красным флагом, где пели под гитару песенки группы Квин лохматые молодые люди, где сидели на брусчатке подростки и прочее из жизни, которая ей только грезилась, а до нее еще оставалось года два, пока она еще должна ходить чуть ли не за руку с бабушкой или мамой. Единственное место, откуда в шесть утра вкусно пахло было кафе на углу, у него постоянно останавливались такси. Я поняла, что это любимое место водителей, вроде как «Зеленый огонек» или чебуречная на Сухаревской в Москве. Мы робко заглянули туда. Веселые афинские таксисты запихивали в большие питы разные салаты, мясо, омлет. Нам понравился греческий фаст-фуд. И мы, оставив вещи в гостинице, отправились по вечному городу, благо, что мы стояли в самом центре города – на площади Омония. Тогда еще граффити не покрывали сплошной росписью здания, но группы протестующих левых и анархистов с красными флагами, портретами Ленина-Троцкого-Сталина-Мао- Че Геварры стояли с самого утра. Из соседних улочек доносился запах марихуаны. Ночные бабочки заканчивали трудовую ночь.

Нас ждали памятники и прочее. Но Акрополь в столь ранний час был закрыт. Как и Агора, впрочем нас пустили в римскую часть, даже с билетами не стали заморачиваться в столь ранний час. Греки равнодушно относятся к римскому наследию, как и к памятникам османов – мечети, оставленные турками, разрушаются и ветшают. В ранний час не было туристов и мы с котиками, постоянными жителями античных руин, гуляли по дорогам, по которым ходил апостол Павел. На вот той каменной скале – ареопаге – но пытался убедить заносчивых и развращенных эпикурейской философией афинян. У него не получилось, и он отправился в Коринф, который был намного роскошнее Афин. Дочь заползла на отшлифованный миллионами ног ареопаг. Я же ограничилась осмотром снизу. В 90-е греки еще не додумались оплести знаменитую скалу металлическим трапами, как сделали это позже. Дочь спасли только кроссовки на хорошем протекторе. И тут мы увидели туристов, идущих к Афинскому акрополю. Им, как и нам, предстоял подъем наверх по отшлифованным до блеска мраморным ступеням. Я попыталась вдохновить дочь и себя заодно историей греческого героя Манолиса Глеоса, который в 1941 году с товарищем поднялся по стене в акрополь и сорвал фашистский флаг, подняв на несколько часов греческий. Глезос был еще жив и по-прежнему боролся за идеи социализма. Ушел из жизни он в 2020, в возрасте 98 лет. Но еще больше вдохновила двенадцатилетнюю отроковицу группа русских туристов (тогда наши люди путешествовали по Афинам организованно с гидом) – девушки на шпильках бесстрашно шли на штурм акрополя, а он даже венецианцам в 17 веке и туркам в 15 дался непросто. Руссо туристо, точнее русских туристок, легко опознать по каблукам. Англосаксы шагали по античным руинам в тяжелых спортивных ботинках и толстых белых носках, вне зависимости от пола и возраста. В маленькой гавани Агиа Галини мы сидели в кафе, и тут к пирсу причалил катер, из которого выпорхнула дама в вечернем платье и туфлях на высоченной шпильке. За ней вывалился мужчина в белой рубашке. Все с удивлением повернулись к ним, время было не совсем вечернее. И тут мы услышали родную речь:

– Вова, где тут бич?

Это были наши! Зря Стелиос говорил, что мы первые русские в их древнем поселении. По-русски с нами любил поболтать молодой болгарин из пиццерии. У Стелиоса в апельсиновых рощах трудились белорусы. Все они были милыми хорошими людьми.

В Афинах русские, точнее бывшие русские, волею судеб оказавшиеся гражданами Греции, вели себя агрессивнее. Они высматривали русских у подножия акрополя и предлагали свои услуги гидов, отвязаться от них было непросто, они долго убеждали, что без них нам в Афинах никак не выжить и ничего не понять. От этих гидов еще можно отвязаться. На островах любители русской речи ведут себя еще агрессивнее.

Как-то раз я заблудилась в Ираклионе (большой город по греческим меркам). И зачем я сама себе сказала «Черт возьми!»? Тут же он и появился, он сразу предложил помочь мне и даже завести в хорошее кафе. Он прекрасно говорил по-русски, как вы понимаете, он был понтийским греком, то есть почти русским, и знал Ираклион как свои пять пальцев. И действительно, скоро мы оказались у венецианского фонтана, где я уже могла ориентироваться. Но мой случайный спутник не собирался меня отпускать. И потащил меня в кафе у фонтана. Там, по его словам, была лучшая кухня, какую вообще можно представить в Ираклионе в частности и на Крите вообще. Хозяин с грязноватыми руками и не очень чистыми скатертями принял меня радушно. Даже новую скатерть постелил. Сам себе удивился. И обменявшись взглядами с моим провожатым, подал мне меню на русском языке. Набор оказался из придорожной закусочной – пита-гирос, сувлаки вчерашнего дня (судя по виду), бургер, пиво. И лимонад. Ну что еще надо уставшему путнику?

– А стакан вина?

Хозяин захлопал глазами, показывая на холодильник с пивом.

– А рыба?

– Сегодня нет, – вывернулся он из положения, с подозрением поглядывая на моего сопровождающего. Кажется, его осенила мысль, что он совершенно зря постелил свежую скатерть в своем абсолютно пустом заведении. Я поблагодарила и оставила его в недоумении: ну чем мне фаст-фуд не понравился. Но моего спутника такой расклад не устроил. Он пошел со мной, объясняя, что я права и мы можем зайти в другое кафе, там мне точно понравится.