Бумеранг любви, или Три дела по одной цене

Алёна Комарова

Бумеранг любви, или Три дела по одной цене

***

Она захлебнулась в своем горе.

Поэтому Наташа не устроила скандал. Не было сил. В голове что-то противно пульсировало, пыталось взорваться. Возможно это мечты, которым не суждено было сбыться. Возможно, любовь, которую закипятили на огне. Она булькала огненной лавой, лопалась пузырями и обжигала сознание.

Все прошло тихо и мирно. Без крика, без истерик, без битья посуды и его чисто выбритого лица.

Все прошло без шума. А все потому, что она не умела шуметь и кричать. Не умела ругаться, биться в истерике и бить посуду, а лицо, тем более.

Виной тому не только воспитание, но и ее слабохарактерность, или что-то в этом духе. Она не знала, как это называется, но оправдывала себя и свою бездеятельность тем, что не была в подобных ситуациях никогда и поэтому не знала как себя вести. И тем более совершенно не была готова к такому повороту событий семейной жизни.

Вечером, она как всегда, приготовила ужин и долго сидела на кухне. Ждала. А он все не приходил. «Задержали на работе» – думала она. Звонить не стала, чтоб не отвлекать. Но, когда переживания распахнули свои липкие объятия, Наташа набрала номер Миши. Вместо него говорил женский голос, сообщал, что абонент недоступен. «Попал под машину» – Наташа провалилась в ужасные предчувствия. Но все оказалось намного хуже.

Он вернулся почти в полночь и сообщил, что уходи от нее. К другой женщине. Добавил еще, что очень сильно ее полюбил, «аж до безумия». Нет, он не так сказал.

Он сказал:

– Я люблю ее до умопомрачения. Я думаю только о ней. Всегда. Понимаешь? Всегда. – Он бросил рубашку в растопыренную пасть дорожной сумки, ехидно оскалившейся зубами молнии, и пояснил – когда ем, когда работаю, когда ночью сплю… с тобой. А думаю и мечтаю о ней. И я понял, что так больше продолжаться не может! Я хочу быть только с ней. Да и вообще, Натусь, что это я, как последняя сволочь тебя обманываю и обманываю. Самому тошно.

Она присела на край кровати – ноги ее не держали, подкосились – а он все кидал футболки, майки и рубашки в сумку, нисколько не переживал о том, что они мнутся и что их опять придется гладить.

– Ты только не вздумай плакать, Натусь, и не сиди такая бледная. Смотреть на тебя страшно. – Он легонько подтолкнул ее в плечо – иди на кухню, попей водички.

– Не хочу – соврала она. Она почувствовала слабость. Мелкая дрожь прошлась по мышцам ног. Она машинально схватила себя за локти, боясь выдать наступление нервного срыва.

– Как хочешь, только не плачь.

Зеленую футболку, которую Наташа купила ему на прошлой неделе, он еще ни разу не надевал. Он покрутил ее в руках и небрежно закинул обратно в шкаф. С заметным чувством облегчения он избавился от нее, как от бабушкиного свадебного платья, найденного в сундуке на чердаке. Вещь ненужная – никогда не пригодится. Этот жест красноречиво и болезненно сообщил о том, что он хочет порвать с ней отношения и со всеми воспоминаниями, связанные с ней. Ее как будто отхлестали по лицу. Она тихо заплакала от обиды. От обиды за то, что он уходит, за то, что уходит к другой, за то, что не берет вещи, которые она ему подарила. И за то, что она тоже, как бабушкино свадебное платье – никому ненужное.

Он повернулся к ней и всплеснул руками:

– Чего ты ревешь? Я же просил тебя не реветь.

От того, что он увидел ее слезы, они полились еще сильнее. Наташа закрыла лицо руками и непроизвольно всхлипнула. Тут же последовала раздраженная реакция.

– Чего ты хочешь добиться, Натусь? Твоему горю уже слезами не поможешь. Хотя какое это горе? Так себе – житейские… эмм.. сложности. Я тебя разлюбил. Полюбил другую. За остальными вещами заеду на выходных. Ты же будешь дома?

Она не ответила, зато всхлипнула – не могла вынырнуть из бурлящего потока горя. Его черные волны кидали ее на острые камни обидных фраз. Каждое слово врезалось в сознание, оставляя рваную рану.

– Ну хорошо, Натусь, если не будешь дома, то не переживай, – лишнего не возьму. Мне чужого не надо.

– Чужого – повторила Наташа.

– Да ладно тебе. Что ты так расстраиваешься? Ты же не первая и не последняя, от кого уходит мужик. Чего ты, в самом деле? И вообще, Натусь, прекращай скулить, а то я уже виноватым начинаю себя чувствовать. Ты что хочешь, чтобы я совестью замучился?

Наташа убрала руки от лица и с удивлением взглянула на Михаила. Он опешил.

– Ты чего на меня так смотришь?

– Миша, – дрожащим голосом предположила она – а может, не было никакой совести? – Свои слова оказались еще опаснее, они разрывали сознание и душу. С каждым словом она осознавала свою правоту. – Может, не заложили ее у тебя с рождения. Я ведь сейчас понимаю, что не любил ты меня уже давно. Я же это чувствовала, хотя слабо, и думала, что мне все это кажется.

– Вот в этом ты права. Давно. Раньше я тебя любил. А теперь не люблю. И в этом ты сама виновата.

– В чем же?

– В том, что я стал ходить налево.

Ее удивлению не было предела. Она машинально высушила остатки слёз тыльной стороной ладони, при этом не сводила глаз с Михаила. Каждой клеточкой тела она почувствовала обратный отлив эмоций. Она слышала рев крови в голове. Казалось, что там сейчас будет взрыв. Наташа напряглась. Встала и медленно произнесла:

– Ты давно ходишь налево?

– Да ладно, Натусь. – Он взял сумку, шумно застегнул молнию. – Сейчас из ванной свои причиндалы соберу и пойду. Ходил налево, сменял одну девку, то есть барышню на другую. С кем не бывает. Зато сейчас встретил самую единственную и неповторимую.

Неожиданно он увидел в ней что-то такое, чего раньше не видел никогда, и попятился в сторону выхода. На интуитивном уровне. Попроси его – он не объяснит.

– Да ладно, Натусь, чего ты заводишься? Забудь. И все. Чего это ты? Прекращай. Что было, то прошло.

Он, пятясь задом, вышел из спальни, прикрываясь набитой до отказа дорожной сумкой (на всякий случай). И когда отошел от Натальи на безопасное расстояние, ускорился и помчался обуваться. Трезво оценил, что в ванной не такие уж и важные причиндалы остались, можно и купить. Хотя зачем покупать? Зубная щетка и станок совсем новые, пены для бритья там больше половины бутылки, да и гель для душа, совсем как гель для души. Нужно их забрать.

Наташа опустилась на кровать, только уже не на краешек ее, а всей пятой точкой, обхватила голову руками и прошептала:

– Вот это да, а я ведь ничего не замечала.

– Я думал, ты знаешь – крикнул из коридора Миша – я думал, ты догадываешься, только вида не подаешь. Многие же женщины так делают. Знают об изменах мужей, но молчат, потому что так удобно жить. Всем.

– Миша, замолчи.

Наташу одолела усталость, хотя должна была одолеть истерика или, на худой конец, психическое расстройство с битьем посуды или морды-лица.

Миша аккуратно заглянул в спальню.

– Натусь, не грусти.

– Не буду – ответила она, не поднимая на него взгляда.

– Ну и не плачь.

– Из-за тебя не буду.

– Вот и хорошо. Я пойду? – как бы спросил он.

– Забирай свои причиндалы, а то выкину их в мусорный бак, и иди отсюда.

– Натусь, давай с тобой договоримся по–хорошему.

– Что?

– Ты мои вещички не порть. Они мне еще пригодятся. Не выкидывай. А я потом заеду и заберу.

Наташа медленно поднялась и направилась в его сторону, Миша опять попятился задом к выходу.

– Ни о чем я с тобой договариваться не хочу.

Наташа все напирала на него. Было в этом какое-то спасение. Ей казалось, что если он еще на секунду останется в квартире, ее разорвет на мелкие кусочки. Внутри началось смешение двух несовместимых чувств – обида и злость – ингредиенты взрывоопасной бомбы, сравнимой по масштабам разрушения с ядерной. Она чувствовала, как зубы скрипели, да что там умалчивать, она слышала, как они скрипели. Миша уперся спиной в дверь, нащупал ручку, дернул, открыл, схватил сумку и выскочил на лестничную площадку.

Наташино грозно-спокойное состояние его пугало. Ловя себя на мысли, что мало о ней знает, он сделал однозначные выводы – она психанутая, тихая шизофреничка. От таких неизвестно, что ожидать. Лучше ретироваться и не испытывать судьбу. Такая и треснуть по голове может, чем под руку попадется.

Но молча ретироваться он не мог, боялся, что совесть действительно замучает.

Тем более, он морально настроился и четко решил, во всей этой ситуации сделать виноватой Натусю. Но сплоховал. Сначала все шло хорошо, по плану, но потом он проговорился, что изменял ей налево, направо и прямо тоже… вот она и разозлилась. Но в таком состоянии ее нельзя оставлять, она должна остаться вся в слезах, наедине с чувством собственной вины.

Он не мог терпеть ее взгляд. Миша взялся за дверь и придержал ее, чтобы Наташа ее не закрыла. А на случай если ей вздумается его стукнуть или кинуться на него, то он успеет ее прихлопнуть. Не Наташу, а дверь.

– Натусь, – громко, на весь подъезд говорил он – ты не хорошо ко мне относилась.

– В смысле? – удивилась она.

Он сделал вид, что не заметил ее удивления и продолжил:

– Я все время чувствовал себя чужим в этом доме, нелюбимым тобой, как будто приобретенным тобой для мебели.

– Я тебя приобрела?

– Да.

– Как шкаф? – уточнила Наташа.

– Да. Для интерьера.

– Миша, что ты говоришь? Это бред какой-то. Я ничего не понимаю.

Она действительно ничего не понимала. Почему он ТАК говорит. Она к нему никогда не относилась как неодушевленному предмету, она наоборот его очень любила. Сейчас, конечно, она не станет признавать, но все-таки иногда она его боготворила.

А Миша тем временем от намеченного плана не сдвинулся ни на шаг и продолжал громко говорить, чтобы все соседи слышали, что у них произошел скандал и, что он уходит от Наташи по ее вине:

– Вот поэтому я ухожу от тебя. – Он прислушался к тишине лестничной площадки, убедился, что соседское любопытство удовлетворено. В удар дверью он вложил большую часть своей силы.

Стремительный воздух ворвался в квартиру. Наташа непроизвольно моргнула. Кусочек штукатурки обвалился с потолка. Плюхнулся под ноги. Он был последней каплей в чаше нервного коктейля. Мало того, что он незаслуженно обвинил ее, так еще и устроил погром. Громкое слово для кусочка штукатурки, но равносильное – для души.

Наташе вдруг захотелось, чтоб он не просто ушел, а провалился. На воображение она жаловалась с детского сада, когда не могла пририсовать лисичке платьице – не могла себе это представить. Зато сейчас ее воображение не подвело. Миша провалился через все этажи их подъезда, с грохотом приземлился возле входной двери, ушиб себе ноги, руки и голову. Она одернула свое разыгравшееся воображение – последнее было жестоким видением – хоть бы не вызвать лиха, еще не хватало действительно считать себя виноватой. Ничего он себе не ушиб, но с нелепым и удивленным лицом посмотрел вверх через дыру в три лестничных пролета, отряхнулся от известки, и пыльный, взъерошенный и грустный поплелся в машину и…

Ну а дальше собственное, не вовремя проснувшееся воображение, сыграло с ней злую шутку.

… И поехал к своей любимой женщине. Обнял. Поцеловал. Не пренебрегая мужским аппетитом, съел ужин, который она приготовила.

Возвращение в реальность было горьким. Наташа опустилась на пуфик и зарыдала.

Она любила и отдавалась ему вся, все делала ради него. А он что? Почему он усомнился в ее искренних чувствах? Почему говорил, что ему было плохо с ней? Почему плохо было в этом доме?

Она и для дома все делала, чтобы ему было комфортно. Создавала уют, благоустраивала комнаты, как птичка – гнездышко. А он что? Почему?

Она даже не устроила ему скандал.

Дверь отворилась и в образовавшемся проеме сначала появилась голова, а потом и вся тетя Маруся.

– Наташечка. Наташенька, деточка, – тетя Маруся погладила ее по голове – не плачь, деточка, миленькая, не надо из-за него плакать. Не тот это человек, из-за которого нужно терять такие драгоценные слезки.

Наташа прекрасно понимала, что соседка от нее не уйдет, пока не успокоит. От сочувствия совершенно чужой женщины ей стало совсем невмоготу, и она разрыдалась еще сильнее, с новой силой.

– Ох-ох-ох. Милое дитя, Наташенька, я тебе сейчас валерьяночки дам и чай успокоительный заварю. У меня есть. Я его пью, когда телевизор пересмотрю и потом заснуть не могу.

И Тетя Маруся – соседка, а по совместительству и хозяйка квартиры, которую она с Мишей снимала, (с этой минуты квартиросъемщицей осталась она одна) – быстрее молоденькой девочки сбегала в свою квартиру, принесла все, что ей нужно было, и помчалась в кухню заваривать-запаривать. По квартире поплыл аромат трав.

Через некоторое время она вернулась за девушкой.

Старушка – божий одуванчик – действовала на нее успокаивающе. Хотя не без двух таблеток валерьянки. Но постепенно слезы в организме закончились. А тетя Маруся чуть грозно нравоучительно причитала:

– Наташенька, ты у меня умница и красавица. Чего это ты вздумала из-за этого паразита нюни распускать. Пусть он из-за тебя плачет. Без такого ангелочка теперь жить будет. Давно его выгнать надо было. Молодец, что выгнала.

– Я не выгоняла, – возразила она, всхлипнула и добавила – он сам от меня ушел.

С возрастом люди учатся честности у детей. Мария не скрывала отношения к Михаилу, и эмоции читались на лице. Интеллигентная женщина могла промолчать, но раз уж случай повернулся обратной стороной и приходится говорить, то только правду, не подбирая слов.

– А зря не выгнала. Он всю твою жизнь испортил бы. Ладно, не обижайся, я добра тебе хочу. Сейчас с тобой чаю попьем. Люблю я этот чай. Он дает возможность на все трудности смотреть по-другому. Спокойно, не переживая и не нервничая.

Она подала Наташе кружку. Она оказалась горячей. От нее поднималась тонкая струйка пара. Так необычно в летний вечер. Зато необходимо для согрева замерзшей души.

– Теть Марусь, я его просто очень люблю – боясь новой волны слез, Наташа и отпила глоток чая, залила горе. Во рту остался привкус травы, похожей на лекарство и она скривилась.

– Милая моя, забудь ты его как недоразумение твоей жизни. Не тот это человек, которого тебе надо любить. Ведь подлец подлецом. Что тут еще скажешь?

– А он меня уже давно разлюбил – гнула свое Наташе.

– Мое милое дитя, ты же еще в таком юном возрасте.

– Ого, тридцать пять – Наташа скривилась и ужаснулась. Она забыла о своих годах, а ей только что напомнили.

– Но не семьдесят пять, как мне, – возмутилась тетя Маруся. – В твоем, я повторяю, юном возрасте, жизнь только начинается.

– Да ладно вам, теть Марусь.

– И ум только появляется. Это я тебе серьезно говорю.

Наташа удивленно посмотрела на нее и хмыкнула:

– Я думала, что ум намного раньше появляется. И никогда не считала себя глупой.

– А мудрой ты себя считаешь?

Наташа пожата плечами.

– Ты когда мудрость обретешь, то и глупость свою не теряй. Глупостью можно пользоваться в любом возрасте – разрешила женщина, глядя с высоты своего возраста.

Наташа скептично помотала головой. А тетя Маруся продолжала:

– А в тридцать пять девушка начинает понимать, что такое любовь и видит не глазами, а умом. Видит разницу между влюбленностью и любовью, между привязанностью и любовью, между увлеченностью и любовью.

Наташа наконец поняла о чем говорит женщина и возразила:

– Нет, тетя Маруся, я его действительно люблю.

– Дурочка ты, Наташенька, ох, дурочка. Нашла, кого любить.

Наташа поймала себя на мысли, что разговор с соседкой зашел в тупик, а выход из него в обратном направлении по тем же камням-словам, тропинкам-фразам, дорожкам-мыслям. Ей неимоверно захотелось остаться одной, чтоб вдоволь наплакаться. От души, с воплями, всхлипами, вложив в слезы всю горечь события.

Но валерьянка в дуэте с успокоительным чаем сделали свое дело, и Наташа лишилась возможности реализовать приземленные желания.

***

Прошла неделя, оставив тяжелый шлейф воспоминаний. Первый вечер она провела в компании жалости и слез. Им на смену пришли раздражение и злость. Эта сладкая парочка не долго успокаивала Наташу. Они быстро сбежали, оставив после себя след недоумения – как можно было разлюбить такую девушку, как она? Потом вернулись слезы – это естественно – а когда они закончились (хотя это вряд ли, кажется в ней неиссякаемое озеро), пришла апатия, подтягивающая депрессию.

Миша ушел неделю назад, а она еще к этому никак не привыкла и каждый день, приходя с работы, расстраивалась. Ожидания не сбывались, и обыкновенная привычка не могла стать особым пророчеством. Ее не встречал в зале на диване Миша, не спрашивал, когда она заходила в квартиру «Натуся, это ты?», хотя прекрасно знал, что это она. А кто же еще? Не для кого теперь стало готовить ужин. Не за кем стало ухаживать. Некого стало обнимать. И не смотря на жаркое время года, холодно стало в постели.

Наташа вошла в пустую квартиру, села в коридоре на пуфик и задумалась. Ни одной приятной мысли. Грустной тоже нет. Плохой – нет.

В лучах вечернего солнца на полу разыгралась пыль и паутинка.

Желания двигаться пропали вместе с мыслями. Ничего не хотелось, даже думать, не смотря на то, что это самое легкое дело.

Это депрессия – спокойно решила она.

А потом точно также спокойно решила, что поглотит ее эта самая депрессия.

Следующее решение спокойно вошло в голову – попадет в больницу в неадекватном состоянии. Чуточку пугал прием таблеток, но это было не настолько критично, чтоб она решила бороться с депрессией. Тем более она знала, что придется что-то менять. А как и что – не знала. Поэтому решила спокойно пересидеть в доме под названием «Горе» с подругой с именем «Депрессия Меланхолиевна».

Пыль плавно оседала на пол. Вдоль плинтуса прошел паучок – спешить ему было некуда, пылесоса он давно не боялся, потому что не встречал. Проблема нарисовалась в голове сама собой, но тоже как-то вяло и спокойно.

Как поменять все это? Как и что нужно менять, если ничего не хочется делать, руки опускаются, сил нет, в голове мысли только грустные и пессимистичные, а сама ходит чернее тучи.

Наташа вздохнула, сняла босоножки и пошлепала голыми ногами по прохладному полу в ванную.

В зеркальном отражении не увидела ничего хорошего. Серое лицо с синими оттенками под глазами. Унылый взгляд. Она умылась, долго терев лицо пенкой.

«Одно хорошо – думала она – я понимаю, что депрессия на меня уже напала, что выгляжу я плохо, это мягко говоря, что менять в моей жизни что-то надо. Так не должно продолжаться».

Она, не вытирая лицо, прошла на кухню и включила чайник, села, закрыла глаза и задумалась.

А все почему так? А все потому так, что не умеет Наташа ругаться. Вот если бы устроила она скандал Мише, выплеснула бы на него свои негативные эмоции, то не застряли бы они у нее сейчас в груди, в сердце. И не напала бы на нее депрессия.

Объяснения просты и ненавязчивы – все знают, что Наташа – тихая молчунья, скромная девушка похожая на собственную тень.

Что же делать?

Можно снять другую квартиру. Извиниться перед тетей Марусей и съехать в другой район. Поменять обстановку и соседей, которые не будут знать о ее разрыве с Мишей.

Поменять общение с прекрасными людьми, с Марией Александровной – тетей Марусей? Ивановыми со второго этажа, Кирсановыми – с четвертого? Уехать от них в другой район? Нет. Это нехорошая идея. Неправильное решение.

Тетя Маруся – мировая добрая старушка и квартира у нее хорошая и район удачный, в двух шагах от работы. У Ивановых – игривый пес и кричащий кот. У Кирсановых – трое детей, которые любят бегать по квартире, стучать, кричать, но не ругаться.

Чайник закипел и щелкнул кнопкой, а Наташа все сидела и думала, что менять что-то надо, но что именно – не понимала.

Или не хотела понимать.

Ведь если понять, что именно нужно делать, то это придется делать, а ей ничего не хотелось. Руки опустились, апатия полнейшая. На работе еле досиживала до конца рабочего дня. Домой плелась, как подбитая дворняга. Уютное гнездышко превратилось в грязную халупу. Продуктовый магазин обходила стороной, испытывая отвращение к еде.

Что же делать? Что делать?

Она провела по влажному лицу ладонями и приняла, как ей самой казалось в эту минуту, важное решение.

«Для начала нужно налить себе чай».

Решение оказалось и грандиозное и в тоже время легкое в исполнении.

Наташа выпила чай с печеньем. Со стола убирать не стала. Мимоходом взглянула в раковину, в которой давно никто не хозяйничал. Пошла в зал, задвинула шторы, забралась на диван, накрылась пледом, хотя летняя жара набирала силы, и уже давно пора было убрать его на антресоли до осени. Но в пустой квартире ей становилось холодно, неуютно и она забиралась под этот плед, согревалась и засыпала.

Среди ночи просыпалась, перебиралась с узкого дивана в свою комнату на широкую мягкую кровать. Одиноко крутилась-вертелась и под утро засыпала. И, естественно, просыпалась вся помятая и уставшая. И так повторялось всю прошедшую неделю.

Вот и сегодня она уже собиралась не отклоняться от вошедшего в правило графика вечерне-ночной жизни и уже даже скрутилась калачиком, но услышала мелодию телефона, которую они с Мишей поставили на его входящие звонки.

Она откинула плед, так, что он упал с дивана, сама слетела с него и помчалась на звук ее любимой мелодии. Где же он? Где этот телефон? Она суетилась и расстраивалась, что не может его найти. Сумочка небольшая, но поражает возможностью хранения в своих недрах ненужных вещей. Телефон все пел, играл и не находился. Наташа не выдержала и с отчаянием перевернула сумочку. Из нее вылетело все: кошелек, помада, пудреница… да где же телефон?… три ручки, блокнот, расческа, салфетки, что-то закатилось под тумбочку. А вот и телефон.

На дисплее светилось фото Миши. Она дрожащими от волнения руками нажала кнопку ответа и прижала трубку к уху:

– Алё – еле слышно сказала она, потом прокашлялась и повторила более уверенно – алло.

– Привет.

Услышала она до боли в сердце знакомый голос. От волнения у нее перехватило дыхание.

– Привет.

– А я уж подумал, что ты со мной не хочешь разговаривать. Да?

– Нет. Хочу – и голос ее опять дрогнул.

– Уже думал трубку положить. И без звонка к тебе приехать. Ты дома?

Сердце застучало в два, нет, в три раза быстрее, она приложила к груди руку.

– Ты хочешь приехать?– не веря своим ушам, переспросила она.

– Ну да. Ты как? Ты дома?

– Да – радостно сообщила она и посмотрела на себя в зеркало. Или зеркало стало светлее, или она расцвела, но ее отражение ей нравилось и все вокруг ей нравилось.

– Мне просто нужно уже… – его голос был чуть извиняющимся и неуверенным.

– Что нужно, Миша?– с улыбкой спросила она.

– Вещи. Я же не все забрал.

Она смотрела на себя в зеркало и видела, как улыбка сползает с ее лица.

Ну да конечно. А как же еще? И почему она решила, что он хочет приехать к ней, чтобы остаться. Он что сказал? «Я хочу вернуться». Нет. Вот что ты расплылась? Она взглядом спрашивала у своего отражения и слушала Мишу.

– Так мне как: сейчас заехать? Ты нормально?

– Нормально – соврала она.

– Или лучше когда тебя дома не будет?

– Ага.

– Тогда лучше завтра. Ты на работе будешь, а я заеду, заберу все.

– Ага.

– И тебе легче будет, ничего не оставлю, чтоб не напоминать больше о себе. Договорились? Натусь, ты вообще меня слышишь?

– Да. Слышу.

– Тогда ключ я соседке, в смысле хозяйке оставлю, когда вещи свои позабираю. А ты давай это, как это сказать? – он подумал и сказал – в общем, не унывай, не раскисай. Хорошо?

– Хорошо – согласилась Наташа.

– Ну, тогда, пока.

– Пока.

Она убрала от уха трубку и посмотрела на фотографию Миши. Он отключился, и фото пропало, ушло куда-то в недра телефона. Она аккуратно положила его на тумбочку, еще раз взглянула на себя в зеркало, глубоко вздохнула и поплелась на диван, завалилась на него и опять скрутилась калачиком. Пошарила рукой, не нашла плед и всхлипнула.

Она так сильно хотела, чтобы Миша вернулся, что даже услышала то, что он не говорил. Приняла желаемое за действительное. Разве такое может быть? Какое-то психопомутнение. Что это она себе понапридумывала? Мише просто понадобились его вещи, а она решила, что он хочет вернуться к ней, вернуть все, что с ними раньше было.

Желания не совпадали с действительностью, и ей пришлось оставаться наедине с безрадостными мыслями.

Из коридора доносились трели телефона, но Наташа решила не отвечать, кто бы то ни был.

Даже Мише.

Тем более Мише.

«Нет, категорически нужно что-то менять. – Думала она – Это не жизнь, а катастрофическое существование. Так и помереть можно».