Любимая еда русских писателей

Любимая еда русских писателей

Алексей Митрофанов

© Алексей Митрофанов, 2023

ISBN 978-5-0056-9416-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Что предпочитали на обед наши любимые писатели? Кто из них был гурманом и лакомкой, а кто равнодушным к еде? А для кого и вовсе главным было выпить? Как все это связано с их прозой и поэзией?

Приоткроем завесу.

Анна Ахматова: каша с тыквой и бычки в томате

Украденная каша

«Еду мы варили редко – нечего было и не в чем», – писала Ахматова. К счастью, это относилось только к нескольким послереволюционным годам.

Корней Чуковский вспоминал: «Как-то в двадцатом году, в пору лютого петроградского голода, ей досталась от какого-то заезжего друга большая и красивая жестянка, полная сверхпитательной, сверхвитаминной „муки“, изготовленной в Англии достославною фирмою „Нестле“. Одна маленькая чайная ложка этого концентрата, разведенного в кипяченой воде, представлялась нашим голодным желудкам недосягаемо сытным обедом. А вся жестянка казалась дороже бриллиантов. Мы все, собравшиеся в тот день у Анны Андреевны, от души позавидовали обладательнице такого богатства».

В другое время она пусть и не роскошествовала, но могла себе позволить более-менее нормальную еду. И, соответственно, приобрести некие гастрономические предпочтения.

Одно из них – пшенная каша с тыквой. Коммунальная соседка Анны Андреевны вспоминала, как поставила такую кашу запекаться и попросила поэтессу присмотреть за ней – понадобилось срочно уехать. В качестве «гонорара» разрешила Ахматовой попробовать.

Возвращается и видит пустую кастрюлю. И Анну Андреевну: «Было так вкусно, что забыли вам оставить».

Вообще, сложившийся образ Ахматовой не соответствует действительности. Точеный профиль, строгая одежда, вечно прямая спина. Четкий ритм стихов. Точная мысль.

В результате Ахматову воспринимают как некое бездушное и холодное существо с промозглого невского берега. А ведь она была душевная, ужасно непосредственная, постоянно шутила, кого-то разыгрывала.

Как-то раз она, по своему обыкновению, остановилась в Москве у писателя Виктора Ардова, на Большой Ордынке. К нему же зашел старый ардовский друг, кадровый офицер. Человек глубоко порядочный, но чересчур прямолинейный. Сказал, между делом, что видел, как у метро «Новокузнецкая» продают ананасы.

«Что же ты нам не купил ананас?» – возмутился Виктор Ефимович.

И, повернувшись к Ахматовой: «Анна Андреевна, вы когда-нибудь слышали, чтобы в приличный дом приходили без ананасов?».

«Никогда в жизни», – моментально поддержала розыгрыш Ахматова.

Гость быстро встал из-за стола и через двадцать минут вернулся с ананасом.

Любовь к бычкам в томате

Сын Виктора Ардова Михаил вспоминал, как Ахматова просила его сходить за продуктами: «Купи, пожалуйста, ветчины, хлеба, сыра и… (Анна Андреевна, немного стесняясь, опускала глаза) баночку бычков в томатном соусе».

Эти бычки в томате, безо всякого сомнения, можно отнести к числу любимых блюд Ахматовой.

Любила поэтесса и грибы, тушеные в сметане с зеленью. Сильва Гитович, подруга поэтессы, вспоминала: «С утра я уходила за грибами, набирала полную корзину, долго чистила, а потом тушила особым манером, как любила Анна Андреевна, с луком, сметаной и перчиком. „Вы меня балуете, – кокетливо растягивая слова, говорила она, – грибы прелестны“».

Живя на даче в Комарове, Ахматова сама нередко выходила за грибами. Как правило, одна. И возвращалась с неплохим «уловом».

Но каша с тыквой и грибы – деликатес. А каждодневная еда – картошка с квашеной капустой.

«Не помню, чтобы хоть раз у нее было что-то еще», – писала ее хорошая знакомая, литературовед Наталья Роскина.

Кулебяка и пирог

Был в ходу яблочный пирог. Но не простой, а с черносливом. И не просто с черносливом, а с предварительно вымоченным в каком-нибудь крепком алкогольном напитке. И, опять-таки, как и грибы, со сметаной.

Поэтичный пирог.

Ахматова вообще была неравнодушна к пирогам. Балерина Татьяна Вечеслова вспоминала: «Помню, шла я навестить ее. Не могла найти в городе цветов и вдруг, зайдя в кондитерскую, увидела горячую аппетитную кулебяку. Снесу Анне Андреевне, не обидится она на меня. Я оказалась права. Она по-детски искренне обрадовалась пирогу.

– Вот хорошо! Будем сейчас чай с кулебякой пить… И так мило, просто и уютно сидели мы за чаем, ели кулебяку, говорили о самом прекрасном высоком искусстве – поэзии».

Еда – не главное

При этом еда для Ахматовой – не просто еда. Это еще и поэтический образ:

Звенела музыка в садуТаким невыразимым горем.Свежо и остро пахли моремНа блюде устрицы во льду.

Чаепитие и даже застолье нужно не для того, чтобы пьянствовать и наедаться, а чтобы интереснее, затейливее вилась нитка разговора. Актер Алексей Баталов вспоминал: «Чашки и какая-то нехитрая еда, между делом сменяющаяся на столе, были не более чем поводом для собрания, вроде как в горьковских пьесах, где то и дело по воле автора нужные действующие лица сходятся за чаепитием».

Чай и еда были основой ритуала, который следовало строго соблюдать. Даже если на всех присутствующих приходилось всего три печенья, их не делили поровну, разламывая на кусочки. Их клали в нарядную вазочку. И выходило так, что даже в самый страшный голод на столе стояла вазочка с печеньем.

Впрочем, сама Ахматова всегда ела довольно мало. А если в гостях ее принимались усиленно потчевать, чувствовала себя перед хозяевами виноватой – дескать, простите, вот такая малоежка.

Поэт же Анатолий Найман вспоминал: «Женщина, впустившая меня в квартиру, внесла блюдечко, на котором лежала одинокая вареная морковка, неаккуратно очищенная и уже немного подсохлая. Может быть, такова была диета, может быть, просто желание Ахматовой или следствие запущенного хозяйства, но для меня в этой морковке выразилось в ту минуту ее бесконечное равнодушие – к еде, к быту, чуть ли не аскетичность, и одновременно ее неухоженность, и даже ее бедность».

Хотя, скорее всего, поэтесса просто-напросто не понимала – зачем больше?

«Пьет как гусар»

Все это, впрочем, не мешало поэтессе выпить за вечер граммов двести водки. Переводчица Софья Островская говорила о ней: «Водку пьет как гусар».

Одним из излюбленных тостов Ахматовой были слова: «Выпьем за то, что мы опять сидим вместе, что мы опять встретились».

Общение она ценила выше, чем закуски.

А вот воспоминание литературоведа Эммы Григорьевны Герштейн: «Возвращаясь домой, мы подошли к пивному ларьку, где я хотела купить папиросы. Очередь расступилась. Но Анна Андреевна объявила, что хочет пить. Продавец протянул ей полную кружку пива. Она, не отрываясь, выпила ее до дна. И чем больше она запрокидывала голову, тем большее уважение отражалось в глазах окружавших нас рабочих, и она поставила на прилавок пустую кружку под их одобрительное кряканье и сдержанные возгласы удивления».

Зато вино Анна Андреевна не понимала.

При этом кофе поэтесса называла кофием. Манерничала.

Кстати, Ахматова придумала своеобразный тест на определение характера человека. В зависимости от предпочтений. Чай-собаки-Пастернак – простой, надежный, без затей. А кофе-кошки-Мандельштам – изысканный, но доверять ему не стоит.

Сама она при этом получалась исключением из правила – при всей своей изысканности, предпочитала все-таки собак.

Да и к чаю Ахматова, в общем, относилась неплохо:

На столике чай, печенья сдобные,В серебряной вазочке драже.Подобрала ноги, села удобнее,Равнодушно спросила: «Уже!»

Михаил Булгаков: селедка и водка

Ананас от Голомбека

Жизнь Михаила Булгакова подчинялась закону «то густо, то пусто». То он живет в сытом Киеве, то страдает от голода на фронте Гражданской войны. То получает гонорар за гонораром, то оказывается в опале.

А красивую жизнь Михаил Афанасьевич очень любил. И хорошо поесть – тоже.

Михаил Афанасьевич родился в Киеве в довольно обеспеченной семье доцента Киевской духовной академии. Мать тоже работала – преподавала в женской прогимназии. Но и детей было семеро. Так что не голодали, но и не роскошествовали.

Одно из любимейших блюд в детстве Михаила Афанасьевича была нашпигованная индейка. Правда, это было праздничное блюдо, а не повседневное.

Еще до Первой мировой войны, будучи киевским студентом-медиком, Булгаков женился на Татьяне Николаевне Лаппа. Денег у молодых было негусто, а экономить они не любили. Если была возможность – шли в кафе или же в ресторан. Не было возможности – закладывали в ломбарде украшения молодой супруги и ехали в тот же ресторан на такси.

Особо им нравилось заведение под названием «Франсуа» на углу Крещатика и Фундуклеевской улицы. Правда, владел им не француз, а варшавский мещанин Франц Францевич Голомбек. Заведение славилось своими шоколадными конфетами и засахаренными фруктами. Не только мелкими, но и достаточно большими. У Голомбека можно было заказать засахаренный ананас или же дыню. Кроме того, здесь очень хорошо варили кофе, а диваны были мягкие, уютные.

Молодожены любили и ресторан «Ротце». А если денег не было совсем, Татьяна шла в магазин «Лизель», покупала там полкило «московской» колбасы, и этой колбасой Булгаковы обедали.

Репортаж с выставки

Затем были Вторая мировая и гражданская. Тут не то, чтобы не до гурманства – не до сытости. В 1921 году, уже в Москве, бывало, по три дня совсем не ели. Иногда в столовой Окон РОСТА писателю перепадала пара картофельных котлет. Он их ненавидел всей душой. Но ел.

К счастью, талант Булгакова довольно быстро оценили. Стали заказывать ему заметки, репортажи, очерки. Берлинская газета «Накануне» отправила Михаила Афанасьевича на Всероссийскую сельскохозяйственную и кустарно-промышленную выставку, готовить большой материал. Помимо хорошего гонорара, он еще и посещал там многочисленные рестораны и буфеты.

Гастрономический праздник начинался еще перед входом на выставку. Булгаков писал: «Публика высыпается из трамвая, как из мешка. На усыпанных песком пространствах перед входами муравейник людей.

Продавцы с лотками выкрикивают:

– Дюшесе, дюшесе сладкий!»

И продолжался, собственно, на выставке. Вот, например, описание павильона «Госспирта»: «„Gosspirt“. От легких растворителей масел, метиловых спиртов и ректификата к разноцветным 20-ти градусным водкам, пестроэтикетной башенной рябиновке-смирновке. Мимо плывет публика, и вздохи их вьются вокруг поставца, ласкающего взоры. Рюмки в ряду ждут избранных – спецов-дегустаторов».

И дальше: «Манит сюда запах шашлыка москвичей, и белые московские барышни, ребята, мужчины в европейских пиджаках, поджав ноги в остроносых ботинках, с расплывшимися улыбками на лицах, сидят на пестрых толстых тканях. Пьют из каких-то безруких чашек. Стоят перетянутые в талию, тускло блестящие восточные сосуды.

В печах под навесами бушует красное пламя, висят на перекладинах бараньи освежевшие туши. Мечутся фартухи. Мелькают черные головы.

Раскаленный уголь в извитую громоздкую трубку, и черный неизвестный восточный гражданин республики курит.

– Кто вы такие? Откуда? Национальность?

– Узбеки. Мы.

Что ж. Узбеки так узбеки. К узбеку в кассу сыпят 50-ти и сторублевые бумажки.

– Четыре порции. Шашлык.

Пельмени ворчат у печей. Жаром веет. Хруст и говор. Едят маслящиеся пельмени, едят какой-то витой белый хлеб, волокут шашлык на тарелках».

Финансовый директор «Накануне» заранее пообещал Михаилу Афанасьевичу возместить все расходы. Но ужасно удивился, увидев целую стопку счетов за различные блюда. К тому же в двойном экземпляре.

Булгаков пояснил: «Во-первых, без дамы я в ресторан не хожу. Во-вторых, у меня в фельетоне отмечено, какие блюда даме пришлись по вкусу. Как вам угодно-с, а произведенные мною производственные расходы прошу возместить».

И финдиректор возместил.

Несостоявшийся гастрономический критик

Кстати, Михаил Афанасьевич неоднократно описывал в своих репортажах различные общепитовские заведения. К примеру, ресторан на крыше дома Нирнзее: «На нижней платформе, окаймляющей верхнюю, при набегавшем иногда ветре, шелестели белые салфетки на столах, и фрачные лакеи бегали с блестящими блюдами».

При другом стечении обстоятельств автор «Мастера и Маргариты» смог бы сделать карьеру литературного критика.

Впрочем, он и про торговлю всякими съедобными вещами так писал, что оторваться невозможно. Вот, например, «Торговый ренессанс»: «Кондитерские на каждом шагу. И целые дни и до закрытия они полны народу. Полки завалены белым хлебом, калачами, французскими булками. Пирожные бесчисленными рядами устилают прилавки… В б. булочной Филиппова на Тверской, до потолка заваленной белым хлебом, тортами, пирожными, сухарями и баранками, стоят непрерывные хвосты».

Пропал, пропал талант.

Закуски холодные и горячие

Не удивительно, что при такой жизни в рационе писателя появился особый тип блюд. Недорогие, но имеющие вид (а главное, вкус) изысканных деликатесов. К примеру, селедка. Но не просто селедка, а маринованная в молоке со специями.

И к ней, конечно, ледяная рюмка водки. Это сноб Филипп Филиппович Преображенский из «Собачьего сердца» говорил, что холодными закусками и супом закусывают только недорезанные большевиками помещики. А мало-мальски уважающий себя человек оперирует закусками горячими.

Сам же Булгаков не имел ничего против как супов, так и холодных закусок. И устами другого своего героя, штабс-капитана Мышлаевского, восклицал: «Как же вы будете селедку без водки есть?».

Кроме селедки на закусочном столе Булгакова присутствовали ветчина, копченая рыба и прочие холодные нарезки. Филипп Филиппович пришел бы в ужас.

Кстати, горячую закуску, «маленький темный хлебик», который доктор Преображенский противопоставлял икре, у Михаила Афанасьевича тоже могли подавать. Это бутербродики из обжаренного черного хлеба и вареного костного мозга. Чтобы мозг не стекал с бутерброда, хлеб резали толстыми кусочками, а в центре проковыривали ямку.

Конечно, это лишь предположение. Возможно, у Преображенского закусывали чем-нибудь другим.

«Лучший трактир в Москве»

Когда Михаил Афанасьевич был при деньгах, он называл свой дом «лучшим трактиром в Москве». Писатель любил и умел угостить.

Еще в начале двадцатых, в голодное время Михаила Афанасьевича пригласили на должность секретаря редакции нового журнала. Он с первого же дня ввел правило – угощать каждого посетителя чаем с сахаром и свежими булками. И то, и другое, и третье – огромная роскошь по тем временам. И, конечно, огромные деньги.

Через неделю журнал прогорел, так и не выпустив ни одного номера.

Сделавшись успешным и выбравшись из постоянной бедности, Булгаков с удовольствием кормил молодых, начинающих писателей. Старался делать это крайне деликатно. Валентин Катаев вспоминал: «Он нас затаскивал к себе и говорил: „Ну, конечно, вы уже давно обедали, индейку, наверное, кушали, но, может быть, вы все-таки что-нибудь съедите?“»

Индейка, явно выуженная из детских воспоминаний, была для Булгаковых непозволительной роскошью. Зато щи в этом доме подавали густые, наваристые. И наливали их щедро.

Иногда вместо щей бывал борщ. Видимо, сказывались киевские корни.

И не обходилось, конечно, без барственности. Всем гостям чай подавался в стаканах, а для Михаила Афанасьевича точно такой же стакан вставляли в мельхиоровый подстаканник.

Бывало так, что Михаил Афанасьевич вместе с Валентином Катаевым отправлялся играть в рулетку – специально чтобы заработать на деликатесы. И вся писательская компания с нетерпением ждала их в булгаковской коммуналке. А если удавалось выиграть, они «тут же бежали по вьюжной Тверской к Елисееву и покупали ветчину, колбасу, сардинки, свежие батоны и сыр чеддер – непременно чеддер! – который особенно любил синеглазый и умел выбирать, вынюхивая его своим лисьим носом, ну и, конечно, бутылки две настоящего заграничного портвейна».

Это – воспоминания Катаева. А синеглазый – разумеется, Булгаков. У него и вправду были синие глаза.

Искусство обольщения гастрономией

Кстати, Булгаков использовал гастрономию и для обольщения своей будущей третьей жены, Елены Сергеевны Шиловской. Он писала: «Под руку ведет в какой-то дом у Патриарших, поднимаемся на третий этаж, он звонит. Открывает какой-то старик, роскошный старик, высоченного роста, красивый, с бородищей, в белой поддевке, в высоких сапогах. Потом выходит какой-то молодой, сын этого старика. Идем все в столовую. Горит камин, на столе – уха, икра, закуски, вино. Чудесно ужинаем, весело, интересно».

Конечно, главное здесь было – таинственный старомосковский антураж. Но ведь не в шахматы они играли в этом доме, а услаждали себя вином и закусками.

Истина в водке

Разбирался Булгаков и в водке. Когда в конце 1924 года после долгого перерыва в стране наконец-то начали выпускать водку, Михаил Афанасьевич записал: «В Москве событие – выпустили тридцатиградусную водку, которую публика с полным основанием назвала „рыковкой“. Отличается она от царской водки тем, что на 10 градусов слабее, хуже на вкус и в четыре раза дороже».

Кличку ей дали, как нетрудно догадаться, в честь председателя Совнаркома СССР Алексея Рыкова. Официальное название было, естественно, другое – «Русская горькая».

Сам же Булгаков «рыковку» не пил. Предпочитал либо самодельную водку, приготовленную из медицинского спирта, либо домашнюю самогонку хорошего качества. Если была возможность, добавлял в нее рижский бальзам. Этот бальзам он называл пиконом.

Впрочем, Булгаков никогда не напивался допьяна. А в его квартире висел плакат: «Водка яд – сберкасса друг».

В те времена подобные плакаты – желтые, с перечеркнутой бутылкой водки – были расклеены по всей стране. А Булгаков любил всевозможные шутки и розыгрыши. В том числе и застольные. В новой компании мог, например, целый вечер изображать иностранца. Или, наоборот, фининспектора.

Враг Моссельпрома

Булгаков вообще не очень доверял советской пищевой промышленности. Возможно, тут сыграл некую роль Владимир Маяковский, с которым Михаил Булгаков были злейшими врагами, и который активно рекламировал Моссельпром.

Маяковский писал: «Нигде кроме как в Моссельпроме». А песик Шарик из булгаковского «Собачьего сердца» отвечал на это: «Нигде кроме такой отравы не получите, как в Моссельпроме».

В том же «Собачьем сердце» прекрасным образом описаны взаимоотношения Булгакова с краковской колбасой. Как известно, профессор Преображенский изменил судьбу песика Шарика именно с помощью краковской колбасы: «Загадочный господин наклонился к псу, сверкнул золотыми ободками глаз и вытащил из правого кармана белый продолговатый сверток. Не снимая коричневых перчаток, размотал бумагу, которой тотчас же овладела метель, и отломил кусок колбасы, называемой «особая краковская». И псу этот кусок…

Пес мгновенно оборвал кожуру, с всхлипыванием вгрызся в краковскую и сожрал ее в два счета. При этом подавился колбасой и снегом до слез, потому что от жадности едва не заглотал веревочку».

Правда, когда на краковскую колбасу решила покуситься горничная Зинаида Прокофьевна, тот же профессор проявил суровость своего характера: «Только попробуй. Я тебе съем! Это отрава для человеческого желудка. Взрослая девушка, а как ребенок тащишь в рот всякую гадость. Не сметь!»

Классический завсегдатай

Еда неизменно присутствует в произведениях Михаила Афанасьевича. Еда и все, что с ней связано. В этом отношении с ним могут потягаться только Владимир Гиляровский и Иван Шмелев. И, вероятнее всего, Булгаков выиграет.

Вся писательская и актерская Москва пользовалась гостеприимством легендарного ресторатора Якова Розенталя по кличке Борода. И только Михаил Афанасьевич сделал его одним из своих персонажей. Именно с Розенталя в «Мастере и Маргарите» списан незабываемый Арчибальд Арчибальдович.

Кстати, во время работы над «Мастером и Маргаритой» Михаил Афанасьевич много времени проводил в ресторанах. Уверял, что он там наблюдает нравы – специально для романа.

Но, конечно, лукавил. Ему просто нравилось.

Виктор Ардов писал: «Придет, бывало, Михаил Александрович в ресторан „Кружка“ (имелся в виду „Кружок друзей искусства и литературы“ – авт.) и садится один за столик ужинать. В обществе людей, к которым он относился с приязнью, Булгаков удивительно обаятелен, мил и весел».

Михаил Афанасьевич любил и закрытые творческие клубы, и городские заведения – «Прагу», «Метрополь». Он вообще был очень органичен в роли ресторанного завсегдатая.

Гастрономические мемы

Из произведений Булгакова вышло множество гастрономических мемов. В первую очередь это касается «Собачьего сердца» и «Мастера и Маргариты».

Кроме уже упомянутых – «шипящий в горле нарзан» в ресторане Грибоедова.

«Абрикосовая дала обильную желтую пену, и в воздухе запахло парикмахерской». Это самые первые строчки, будка «Пиво и воды» на Патриарших прудах.

«Свежесть бывает только одна – первая, она же и последняя. А если осетрина второй свежести, то это означает, что она тухлая!» Так Воланд поучал буфетчика театра «Варьете».

«Вино какой страны предпочитаете в это время дня?» А так он все того же буфетчика потчевал.

«Разве я позволил бы себе налить даме водки? Это – чистый спирт!» Так кот Бегемот в резиденции Волонда угощал утомившуюся Маргариту бодрящим напитком.

«Единственно, что вернет вас к жизни, это две стопки водки с острой и горячей закуской». Так Воланд опохмелял Степу Лиходеева.

«Не читайте до обеда советских газет,» – наставлял профессор Преображенский доктора Борменталя.

«Если бы вы видели, из чего эту колбасу делают, вы бы близко не подошли к магазину». А это уже песик Шарик наставляет профессора Преображенского.

«У тебя нет гарантии, что ты не получишь в „Колизее“ виноградной кистью по морде от первого попавшего молодого человека, ворвавшегося с Театрального проезда», – делился своим богатым жизненным опытом поэт Амвросий из «Мастера и Маргариты». За выдуманным «Колизеем», скорее всего, прячется реальный «Метрополь».

«Ну желаю, чтобы все», – прекраснейший тост Полиграфа Полиграфовича Шарикова.

И, раззумеется, прекрасный «абыр-валг». То есть, Главрыба, но наоборот.

И даже знаменитый примус Бегемота имеет самое прямое отношение к гастрономии. В булгаковские времена в московских коммуналках чаще всего готовили на примусах.

Владимир Гиляровский: пельмени и подогретое вино

Не гурман, а знаток

Владимир Гиляровский был не то, чтобы гурман – скорее все-таки знаток гастрономии. Интерес к еде у него был исследовательский, если не сказать экскурсионный. Другое дело, что Владимир Алексеевич не был экскурсантом. Он выступал в амплуа классического путешественника-первооткрывателя. В том числе разнообразных блюд, свойственных тому или иному региону или социуму.

Жизнь то и дело сталкивала Гиляровского с пельменями. К примеру, на пензенщине: «Особенно мне понравились пельмени.

– Из молодого жеребеночка! – сказал старший брат и пояснил: – Жеребятинка замораживается, строгается ножом, лучку, перчику, соли, а сырые пельмени опять замораживаются, и мороженые – в кипяток».

А вот московский вариант, трактир Алексея Лопашова. Точнее, сибирский – хозяин специально пригласил специалиста по пельменям из Сибири. Его произведения были разнообразными – «мясные, и рыбные, и фруктовые в розовом шампанском… И хлебали их сибиряки деревянными ложками».

Делали пельмени и у самого Владимира Алексеевича. Как-то раз, когда Федор Шаляпин опоздал к нему на ужин, Гиляровский посвятил ему экспромт:

Тебя с пельменями мы ждалиИ ждем напрасно до сих пор!Поели, малость выпивалиИ говорили милый вздор.

Без сомнения, пельмени мы можем отнести к одному из любимейших блюд Гиляровского.

Трактиры и не только

Владимир Алексеевич был знатоком трактиров. И не теоретиком, а самым что ни на есть практиком. Описывал обед у Тестова: «Начали попервоначалу „под селедочку“… Потом под икру ачуевскую, потом под зернистую с крошечным расстегаем из налимьих печенок, по рюмке сперва белой холодной смирновки со льдом, а потом ее же, подкрашенной пикончиком».

«Пикончик», то есть, пикон – классический алжирский биттер, он же «Африканская горечь», горький алкогольный напиток из апельсиновых корок. В таких тонкостях Владимир Гиляровский тоже разбирался.