Илимская Атлантида. Собрание сочинений

С уважением —Георгий Замаратский[34].Август 2006 г.

Мои университеты

Письмо шестое

Дорогой Михаил Константинович!

Рад сообщить, что вышла из печати моя книга «Песни полей. Илимские были». Разумеется, без вашей помощи она неизвестно когда бы увидела свет. Весьма вам признателен. Выглядит книга солидно: твердый переплет, хорошая бумага, 500 страниц текста. По нынешним временам – роскошь, доступная немногим. Судя по первым отзывам, книга пользуется успехом, похвалы слышал еще в типографии.

А вообще мои писательские дела не назовешь блестящими. Я самый старый в Союзе писателей, молодежь постепенно оттесняет таких, как я, в сторонку. Но так и должно быть: молодым везде у нас дорога. Вот только возможности нашей организации стали значительно скромнее. Помочь в издании книг она может далеко не всем. Поэтому молодые люди, не заботясь о своей репутации, о писательском достоинстве, бросаются в атаку, расталкивая всех. Я понимаю, хочется поскорей напечататься. Стремление как можно полнее себя реализовать в жизни – это нормально. Но при этом важно – какими средствами.

Моя рукопись – утвержденная, одобренная, удостоившаяся всяческих похвал, была отодвинута на неопределенное время. Причину мне никто не сказал, но я подозреваю, что меня обошли юные собратья по писательскому цеху с помощью каких-то вовсе нелитературных, мягко говоря, средств. Раньше я не обратил бы на это никакого внимания, но мне уже скоро восемьдесят лет, хочется опубликовать хотя бы то, что уже написано.

Правда, обещали (в утешение!) выпустить небольшую по объему детскую книжку «Тайна дедушки Игнатия». Однако и ее в последний момент отодвинули на полгода. Вы можете сказать: не нужно брюзжать, нужно радоваться – молодежь в гору пошла! Я и радуюсь. Но куда денешь горемычные мысли: у меня, в отличие от них, времени уже нет…

В молодости я никому не завидовал. Зачем? Думал: я сам кое-что умею, а если и не умею, то научусь в любой момент – стоит мне только по-настоящему захотеть. И сейчас, как мне кажется, я не особо завистлив. Точнее сказать, не честолюбив. Хорошо это или плохо?

Станиславский сказал: умейте любить искусство в себе, а не себя в искусстве. В годы моей молодости это звучало, как заповедь для творческого человека. А что я любил – искусство в себе или себя в искусстве? Писателем, поэтом, художником я собирался стать с детства. И не оттого, что жаждал славы. Просто мне нравилось рисовать, сочинять стихи, какие-то истории. Меня хвалили – и это нравилось тоже. У меня было плохое качество – закомплексованность. Я очень болезненно воспринимал критику, нервничал, начинал сомневаться в себе, бросал свои любимые занятия, правда, ненадолго. Похвалы меня, конечно, воодушевляли, даже простое доброе слово укрепляло мою уверенность в себе. О себе в искусстве я старался не думать, слишком буквально понимая авторитетное назидание: вот есть где-то огромное, во весь горизонт, Искусство, и на его фоне – я, маленький, незаметный, и, скорее всего, бездарный. И только когда я сумел написать несколько картин, сочинил несколько десятков стихов, рассказов и повестей, ставших известными – я оказался в компании профессиональных сибирских писателей и художников. Ужас моих творческих сомнений угас. Только было уже поздно. Опоздал…

Талант – хрупкая вещь. Его, во-первых, нужно в себе найти. А потом беречь, растить, как деревце, обихаживать, набираться как можно больше знаний, которые тому способствуют. Вообще постоянно учиться у жизни, у людей, которые не перестают думать: кто мы, зачем мы, что с нами происходит? Я остался недоучкой, хотя вполне мог закончить Ленинградскую художественную академию имени Репина. Мог познакомиться с питерскими литераторами, художниками, увидеть интересных, талантливых людей – это был бы еще один курс «моих университетов». У меня сформировались бы иные представления о том, каким я должен быть, и что мне делать. Но я от этого отказался: вернулся в родные края, в привычный уклад жизни. Этот уклад и сформировал меня как писателя: мои рассказы, повести, романы, стихи посвящены сибирской глубинке.

Ленинград я вспоминаю часто. Но при этом обнаруживаю, что в деталях город порядком подзабыл. Многие проспекты, улицы и переулки всплывают в зрительной памяти, а в каком они районе и как называются – уже и не вспомнить, я жил там всего-то два с небольшим года.

Хорошо помню, как приехал в Ленинград. Московский вокзал, Невский проспект, троллейбус, остановка «Университет», набережная Невы, сфинксы… Я с трепетом поднимаюсь по лестнице, на которую ступали Репин, Суриков, Серов, Поленов – лучшие русские художники. На ступенях сидят мои ровесники и старательно копируют колонны и арки.

Поступил я в институт без особого труда, учиться начал прилежно. Но вскоре нас увезли в колхоз – убирать урожай. Среди однокурсников оказался один деловитый малый, который разведал, что неподалеку от наших подшефных полей имеется заброшенный дегтярный заводишко, и смекнул: его можно быстро приспособить под производство самогона из картошки и свеклы – и того и другого у нас было в достатке. За пару дней мы усовершенствовали оборудование и наладили выпуск убойного напитка, который все же отдавал запахом дегтя. Никого это, конечно, не смущало. Потом подпольное производство раскрыли, самодеятельные фабриканты, и я в том числе, были повергнуты гонениям. Вплоть до строгого предупреждения: в институте нас оставляют условно, «до первого замечания».

В старой части Ленинграда можно было бродить часами, любуясь этим городом. По этим гранитным плитам, по булыжным мостовым, среди этих же домов ходили едва ли не все российские знаменитости – это делало каждую прогулку путешествием во времени. Все портил только непривычный городской быт: необходимость стирать белье, вечные заботы о еде, как приготовить, каких продуктов подешевле и посытней купить… Дома эти заботы лежали на маме и тете, а здесь надо было все делать самому. Я оказался к этому не приспособлен. Питался в столовых. Приносил в общагу всякие полуфабрикаты, а в свободное время болтался в студенческой компании по Невскому проспекту и подолгу сидел в забегаловках. Стипендии с родительскими добавками не хватало, а подрабатывать я еще не научился.

Послевоенный Ленинград снабжался по особым нормам. По сравнению с моими родными сибирскими краями здесь уже наступил коммунизм. Всего было вдоволь, в том числе и спиртного. Мне полюбился портвейн «Три семерки», был он относительно недорогой, и я стал его тайком попивать. Вино снимало тяжкие для деревенского человека стрессы. Студенты больше любили пиво, которое в те времена числилось «дефицитным». За пивом толпились несметные очереди у пивных ларьков и магазинов. Более спокойно можно было выпить пива в тех же забегаловках. Это, по правде говоря, меня и подвело.

Мы с сокурсником, погуляв по Невскому, отправились в Летний сад. Там в кафе подсели за столик к двум симпатичным девушкам, угостили их шоколадом, а себе заказали пиво. Уж и не припомню, сколько янтарного напитка мы тогда выпили, но кажется, немало. Между тем, девушки собрались уже уходить, и мы пошли их провожать. Одна из них понравилась мне своей простотой, интеллигентностью, стройной фигурой. Я уже начал строить различные планы: как познакомиться с ней поближе, куда пригласить ее завтра.

Выпивши мы были изрядно, и от избытка чувств вели себя более чем раскованно: пели какие-то песни, громче, чем это позволяли приличия, смеялись. Откуда ни возьмись – дружинники вместе с милиционером. Вечер, Невский весь в огнях, никуда не денешься. «Ваши документы!». Изучив наши студенческие билеты, блюститель закона составил Акт о правонарушении (деньги тогда милиционеры не брали!). А моя почти уже состоявшаяся любовь так и не состоялась – девушка ушла, не дождавшись окончания этой истории.

Через несколько дней знакомая секретарша из деканата шепнула, что в институт пришли милицейские бумаги с сообщением о моих «художествах», и руководство вспомнило, что я уже однажды провинился и оставлен был «до первого замечания». «Что делать?» – спросил я секретаршу, надеясь, что сейчас мне будет подсказан способ, как все поправить. Но услышал совсем другое: «Вам лучше всего перевестись на заочное обучение…»

Так я простился с Ленинградом. Признаться, я совсем не жалел об этом. Купил билет до Иркутска, вздохнул облегченно, и скоро уже шагал по улицам родного города.

Правда, первый же встретившийся мне знакомый вверг меня в старый грех. Это был изрядно подвыпивший редактор районной газеты Нижнеилимска. Горячие приветствия, объятия, и вот уже редактор ведет меня в ресторан. Я почему-то не сопротивляюсь, хотя давал уже себе слово к зелью не прикасаться. Чувствую, что поступаю опрометчиво, но поделать с собой ничего не могу. После ресторана пошли к местному краеведу по фамилии Преин, которого знала вся Сибирь. В его музее имелся, и до сих пор имеется, уникальный экспонат: знамена Ермака. Конечно, и там выпили, а утром я обнаружил, что мой дорогой этюдник, с которым я отправился в эту первую после приезда прогулку по городу, «ушел», как у нас говорят, в неизвестном направлении.

Через несколько дней, уже в Нижнеилимске, трезвый и принаряженный, я шагал в редакцию, чтобы устроиться на работу, которую мне обещал вчерашний редактор. Но тут мне встретился еще один знакомый – заведующий районным отделом образования. Позвал работать в школу: детей некому учить рисованию. С кадрами проблема. Я стал отнекиваться, но он, хитро улыбаясь, сообщил, что в школу, куда он меня зовет, только что прибыли девять выпускниц университета. Девушки – что надо, красавицы, как на подбор. Любую выбирай!

Я дал себя уговорить. Самое интересное – я действительно нашел в школе жену-красавицу. Мы прожили с ней всю жизнь, и совсем недавно ее не стало, вечная ей память… А я продолжаю жить, как могу, занимаюсь рисованием и литературой, насколько хватает моих старческих сил…

Я из плеяды неудачников, то есть людей несостоявшихся, как ни горько это осознавать. Во всяком случае, так я себя ощущаю в нынешнем своем возрасте. Сказалась деревенская моя неуверенность в себе, в своих возможностях. Лучшие годы своей жизни я «профукал» на охоте, на грибах и ягодах, вместо того, чтобы сидеть за письменным столом или стоять за мольбертом. Конечно, и война помешала, и комплекс неполноценности, который я преодолел слишком поздно. Когда меня приметили сибирские литераторы и художники, я уже был немолодым семейным дяденькой.

Встречи с Валентином Распутиным перевернули меня. Не личные встречи, хотя и они изредка случаются. Встречи с книгами этого писателя. Одним из первых он заговорил о том глубоком духовном и нравственном кризисе, в котором наш народ находился. Он защищал Байкал от «строителей чудотворных». Его проза написана изумительно чистым, как байкальская вода, языком. Почти каждое его произведение становилось событием в духовном пространстве огромной страны: «Живи и помни», «Последний срок», «Прощание с Матёрой», «Деньги для Марии»… И каждый раз – живые лица и голоса литературных героев, тончайшие душевные переживания, и наотмашь хлесткий, точный и тяжкий диагноз наших национальных недугов. Читая его книги, я испытывал огромное желание писать.

Недавно издал буклет со своими пейзажами затопленного Илима, называется «На дне моря». Вручил экземпляр и Распутину. Но уже в момент этого вручения почуял: вряд ли он им заинтересуется. Очень уж он – до обидного – равнодушен к таким, как я – мелкой сошке. Возможно, Распутин и прав – много вокруг него таких, кто желает дружбы с ним, его покровительства. У меня с ним и раньше были такие вот холодноватые встречи. Правда, одну мою книжку он даже сдержанно похвалил, но я постоянно ощущал дистанцию между нами. Может, это старческая мнительность? Мне кажется, что я много чего не доделал, не дописал, не дорисовал. А время уходит и уходит…

Восхищаюсь вами, Михаил Константинович, – вот для меня пример, как можно все успевать: ордена, почетное звание Заслуженного строителя и одновременно – писательство. И дома все хорошо – жена, дети, внуки, любовь и согласие. Даже почерк у вас великолепный. С такими данными вам пора, я думаю, засесть за большую повесть или даже роман о детстве, юности, отрочестве, о вашей сложной и необыкновенной жизни. Глядя на вас, я тоже словно бы оживаю, молодею. Вчера написал об этом стихи:

Сегодня мне лишь только двадцать(Нет, я не вешаю лапшуНа уши вам), но я влюблятьсяГотов в стихи, чем и дышу.Молчу, коль намекнут на возраст,Страдая, думая, казнясь,Мой возраст – это жизнь, и бодрость,И строк затейливая вязь.Да, мне сегодня только тридцать(Плюс пятьдесят списал в архив),Порой от битых рифм топитьсяХотел бы, но пока что жив.Да, мне сегодня только сорок(Еще плюс сорок, рад сказать!)И есть в пороховницах порох,Чтоб возраст в узел завязать…

В вас есть для меня загадка. Вы такой же, как я, деревенский парень, и вдруг стали предпринимателем, бизнесменом, как говорится. Или капиталистом – не обижайтесь, не знаю, как вас поточнее назвать. Вы стали в Ленинграде-Петербурге довольно известным человеком, судя по вашим регалиям. Все сложилось у вас на редкость удачно, в том числе в бизнесе. Совсем недавно эти слова – бизнесмен, капиталист, считались едва не ругательными, да и теперь еще многими воспринимаются неоднозначно. С другой стороны, даже в сибирских деревнях появились предприниматели, и никого это не удивляет. Но, по моим наблюдениям, они там далеко не богатеи, хотя и работают, как каторжные.

Строительный бизнес, как я его понимаю, занятие очень непростое, и от того, как он развивается, зависит наш жизненный комфорт. А между тем национальная программа «Доступное жилье», по-моему, провалилась. Квартиры дорогущие, большинству не по карману, даже в кредит.

А как вы видите этот процесс, как его понимаете? Помню, рыночные преобразования начинались у нас под девизом «Разбудить частную инициативу!». И что же, в конце концов, разбудили? Рост цен, чиновную волокиту, коррупцию, «оборотней в погонах»? Беспомощную медицину и такое же образование? Много чего можно назвать. Или я преувеличиваю? Как вы считаете? Буду благодарен, если ответите на мои вопросы. Однако не настаиваю, если рассуждать на эти темы вам в тягость.

С уважением:Георгий ЗамаратскийОктябрь 2006 г.

Плотинам и башням – нет!

Письмо восьмое

Дорогой Михаил Константинович!

Только что вернулся с почты с бандеролью в руках: вышла наша общая книжка «Мы – погодаевские». Боюсь, название это скоро станет непонятным даже для наших илимских земляков. Лет через двадцать все будут спрашивать: «Кто такие “погодаевские”, почему “погодаевские”?» Наша деревенька на берегах таежного Илима погибла. Уже нет ее в природе, но у нас с вами она есть, и есть у тех, кого судьба разбросала по свету. Мы ее не забудем. А теперь о ней узнают еще и наши читатели.

Показал книгу в Доме литераторов. Десять присланных экземпляров разошлись в минуту. Народ хвалит, я горжусь. Еще бы! Книга издана не где-то, а в Санкт-Петербурге. Но теперь другая проблема – у меня остался один-единственный экземпляр, а книжку просят родственники, знакомые, знакомые знакомых и т. д. Если вам не очень сложно, Михаил Константинович, пришлите, сколько сможете.

Ваша часть сборника, на мой взгляд, получилась самой интересной: рассказы о детстве, о погодаевских необыкновенных местах, о сегодняшних бедах нашей Сибири. Очень хороша концовка – искренняя, эмоциональная, я бы сказал – душевная. У вас есть все данные, чтобы взяться за большую самостоятельную вещь, повесть или роман. Подумайте об этом.

Мои литературные дела застопорились. Но зато открывается персональная выставка картин в Доме художника. В последнее время я больше занимаюсь живописью. Написал (по фотографии) портрет нашего земляка, академика Михаила Янгеля, знаменитого конструктора космических ракет. Он тоже с Илима, родился в деревне Зыряновой. Есть и другие замыслы. В Союзе писателей полный развал, грозятся отобрать даже помещения. Валентин Распутин просил губернатора вмешаться, но что из этого выйдет – никому не известно.

Иной раз думаю: может, я просто стар, мнителен, близорук, и вокруг все не так уж и плохо? Но куда денешься от фактов – нас, литераторов, лишают последних крохотных льгот. И становится вовсе тоскливо на душе. А тут еще наши кровопийцы из ЖКХ отключают горячую воду и отопление. Это при том, что погода в Иркутске далеко не летняя: то снег, то дождь. Два дня я нервничал, пытаясь добиться, чтобы тепло не отключали, но так ничего и не добился. Какой-то заколдованный круг: куда ни звони – не дозвонишься. Или не отвечают, или отфутболивают к другому телефону. Это повторяется из года в год. Мне даже подумалось, что таким способом ЖКХ зарабатывает себе дополнительную прибыль. Отключили несколько домов на недельку, а потом взяли полную плату, будто и не было никакого отключения.

Что это? Тут не просто небрежное отношение к своим обязанностям, недоработка, равнодушие. Это хамство, прежде всего. Носитель этого порока – грядущий Хам, появление которого было предсказано русскими философами и писателями еще столетие назад.

Простите меня, мой друг, за жалобы, ворчливость – погода скверная, солнышка не видать, а я – человек метеозависимый. Появится солнышко – и на душе станет легче, и писанина моя не будет столь желчной.

Долгое время ЖКХ называли «заповедником социализма». Это была неприступная для реформ цитадель, как ни пытались ее одолеть. Появились товарищества собственников жилья, но их до сих пор – мизер. Крыши как текли, так и текут. На этом реформы ЖКХ закончились. Во всяком случае, пока.

Куда ни кинь, везде одно и то же. От бездельно-хитроватого ЖКХ до лихого сибирского «Гидростроя», готового всю Сибирь переместить в подводное царство. Я интересовался статистикой экономического потенциала Сибири. Я и раньше знал, что у нас всего навалом, но увидел цифры и изумился. Оказывается, у нас земных богатств больше, чем где-либо в стране. Сибирские недра неисчерпаемы: нефть, газ, уголь, медь, никель, свинец, цинк, молибден… Отмечают наш «высокий производственный, научно-технический и научно-образовательный потенциал». То есть, всего более чем достаточно. А что в итоге? На основе той же статистики исследователи делают вывод: «Экономика Сибири в современных условиях по многим видам продукции оказывается неконкурентноспособной». Что ж так? И на это есть ответ: «…В последнее время наметилась тенденция оттока населения и относительного замедления темпов экономического развития регионов». Говоря проще, люди бегут из Сибири. Потому что видят бесперспективность, тупик, в который зашли наши власти.

Десять лет назад Российская академия наук разработала далеко идущий план: за 2002 и 2004-е годы необходимо создать организационно-экономические и институциональные условия для осуществления глубоких преобразований в экономике. За 2005–2010 годы обеспечить проведение реструктуризации и модернизации экономики Сибири, достичь оптимальных темпов экономического развития регионов». В число таких «достижений» попали «повышение условий жизни населения сибирских регионов», и «развитие транспортной инфраструктуры», и «эффективное освоение природные ресурсов», и «комплекс правовых мер по поддержке малого предпринимательства, защите от антиконкурентных действий локальных государственных монополий», и даже «предотвращение деградации уникальных природных комплексов…» И что за это время сделали? Ничего не сделали. Шиш.

В главе «Позови меня, тихая родина» вы рассказываете о бедах, которые несет краю строительство Богучанской ГЭС. Экологи сражаются за то, чтобы сохранить хотя бы минимальную отметку подпорного уровня – 185 метров, а не поднимать ее до 208 метров, погибельных для ангарского бассейна и окружающих лесов. Но этого добивается заказчик – сибирский алюминиевый монополист, компания РусАл. Олигархов не волнует природа Сибири, им важно обеспечить электроэнергией экспортное производство полуфабриката. Протестов было много, даже по местному телевидению, но победил все же монополист. Для тех же целей затевается строительство еще одной ГЭС – Мотыгинской. А это значит, что нам придется прощаться с красавицей Ангарой – она превратится в болото. Та же участь ждет лес Нижнего Приангарья, уникальные речные острова и старинные поселения на них.

Ученые из Новосибирска и Красноярска заявляют, что «строительство новых крупных ГЭС на территории Сибири вряд ли можно считать целесообразным». И добавляют: «экологические последствия могут оказаться катастрофическими». Цитирую по известному у нас бюллетеню экологов «Плотина. Нет!». Впервые он попался мне на глаза лет пять назад. Авторы – своего рода, «оппозиция» гидростроительным планам Сибири, дальнейшее осуществление которых погубит вместе с Ангарой весь край с его недрами, лесами, плодородными пашнями. Об этом же пишет на страницах бюллетеня и наш именитый земляк Валентин Распутин. Вся эта гигантская однобокая электрификация похожа на грабеж, поскольку служит, главным образом, обогащению лишь самих электрификаторов. Они делают свои деньги. А край пустеет. И пока что никто и ничто не может это остановить.

Между тем, та же «оппозиция» на страницах своего печатного органа предлагает альтернативные способы развития гидроэнергетики, не менее эффективные и экологически безопасные. В их основе – малые бесплотинные гидростанции, использующие естественную силу ускоренного течения небольших несудоходных речек на перекатах, отмелях, порогах. Таких только в бассейне Енисея около двадцати тысяч. И сооруженные на них станции в сумме могут дать энергии не меньше крупных напорных ГЭС, быстро и просто обеспечив дешевой электроэнергией каждую небольшую деревеньку, поселок, городок. Ликвидируется нынешняя монополия в энергетике, будут созданы дополнительные рабочие места. Чем плохо? А если подумать о солнечных и ветряных, приливных, терминальных, и прочих, самых современных электростанциях, которых становится все больше в мире? Это те самые инновации, о которых столько сейчас говорят. У нас такие проекты тоже имеются, но они застряли на стадии идей и запатентованных изобретений. До испытаний, внедрения в массовое производство еще очень далеко. Некоторые общественные организации, как пишет наш сибирский «самиздат», пытаются что-то предпринять для устройства таких станций в районе Эвенкии и Приангарья.

Интересно вот что: спор этот очень похож на петербургский, которому вы, Михаил Константинович, свидетель, и в некотором роде участник. Как-то на телеэкране я увидел репортаж о митинге в защиту исторического центра Петербурга. Мелькнул плакат: «Башне – нет!» Какая перекличка с нашей бедой! У нас похожий лозунг: «Плотина. Нет!» Разные, казалось бы, дела. В наших краях гигантомания на гидростанции, у вас на небоскребы. Но подоплека одна: там и там плюют на мнение людей, потому что главное для собственника – деньги, деньги, деньги…

Неужели эти люди возьмут верх? Как вы считаете?

С уважением —Георгий ЗамаратскийИюнь 2008 г.

Чем я живу? Воспоминаниями…

Письмо десятое

Дорогой Михаил Константинович!

Сейчас поздний вечер, повеяло свежестью. Я сел писать вам письмо. Завтра снова придет жара, и я опять буду выбит из колеи. Удивительно: ветра нет, воздух тяжелый и неподвижный, солнце сжигает кислород. Я – среди каменных сооружений. Они нагреваются. Начинает болеть голова. Только ночь спасает. Во сне я живу в Железногорске, а проснувшись, с сожалением осознаю, что все-таки в Иркутске.

Получил ваше письмо, спасибо. Оно меня взволновало и заставило крепко задуматься. Дорогой Михаил Константинович! Вы так много сделали для меня, что я не знаю, как мне быть? С одной стороны, конечно, хочется увидеть изданной еще одну книгу, но, с другой стороны, неудобно пользоваться вашей добротой, ничего не предлагая взамен. Сейчас я мало пишу, хотя планов «громадье», а силенок осталось немного. Увы, возраст.

У меня написана повесть, или, скорее, роман – по всем жанровым признакам. Те, кто читал, отзывались о книге положительно. Однако издавалась она в районной типографии, на плохой газетной бумаге, шрифт мелкий, книгу трудно читать. Конечно, было бы здорово переиздать ее, в твердом переплете, офсетным способом. Для автора это великое счастье. Понимаю, что сделать это нелегко, но мечтать, как говорится, не вредно.

Повесть называется «Поселенец». Основана она на подлинных событиях, происходящих на Илиме. Конечно, с известной долей вымысла, как и полагается в художественном произведении.

Пишу об этом вам, так как здесь мне посоветоваться не с кем. Дочь ругает меня за то, что книги мои не покупают, они только «захламляют» мою небольшую квартирку. Вы были у меня и видели – все свободное пространство занято картинами и стопками книг. В Погодаевой нашлось бы место для всего моего богатства. Но это – большой областной город, здесь метр жилой площади – на вес золота. Зять держит нейтралитет, да и о литературе имеет весьма отдаленное представление. Внук книг не читает, хотя увлечен компьютером и много времени посвящает учебе в мединституте. Сам я компьютером не владею, к сожалению, и учиться этому уже поздно. Так я думаю. А может, я малодушничаю, и просто боюсь сложной техники?