Илимская Атлантида. Собрание сочинений

– Ух ты, по пятьсот! Представить невозможно! – по-мальчишески восхитился начальник.

– По пятьсот живут, но не у нас. Здесь уж больно климат суровый, ветер хлесткий, мороз трескучий.

– Да, эта ель, пожалуй, ровесницей нашему селу будет.

– Нет, Иван Перфильевич, думаю, моложе. Похоже, ее во дворе посадили при строительстве дома.

Оба собеседника, залюбовавшись прекрасным деревом, символизирующим время и их родной край, задумались над неразрешимыми вопросами бытия.

– Так, Саша, – вздохнув, заговорил Куклин, – давай, планируй поездку в Братск на завтра, а я позвоню, чтобы тебя переводом к нам направили. Договорились.

Александр встал по стойке смирно и отрапортовал:

– Есть, товарищ начальник.

Молодой землеустроитель вышел из кабинета начальника в сомнении и скверном настроении. Не понимая новой должности, он чувствовал, что быть начальником этого «очистительного» отдела не такая уж великая честь.

Название – «по подготовке водохранилища» мало о чем говорит, но понятно, что подготовка будет связана с очисткой земли от живущих на ней людей, с отрывом их от родных мест, от родительских могил, от прежнего жизненного уклада. Александр, представляя масштаб и суть своей будущей деятельности, расстроился еще больше.

Тревогу пришедшего с работы сына заметила мать.

– Саша, что с тобой? По работе чего или… – она кивнула головой на фотографию в красивой рамочке, где счастливый Саша был запечатлен рядом с красивой невестой.

– Да ничего, мама, все нормально, – отмахнулся сын от материнской заботы, граничащей с любопытством.

– Ой, мать не обманешь, вижу, что-то мучает тебя, – продолжала она приставать к великовозрастному своему ребенку.

– Ты о чем, мать, причитаешь? – спросил вошедший в комнату отец.

– Да вот, спрашиваю Сашу, чем он так расстроен.

– Ты последняя, кто этого не знает, все уже знают, что его мучает.

– Что же это? – предчувствуя неладное, ужаснулась женщина.

– А вот то: он будет людей с насиженных мест сгонять и на другие земли переселять.

– Зачем? И что, против воли людской? – всплеснула руками мать.

– А зачем ему воля, подъедет, на лодку посадит их, как дед Мазай зайцев, и все тут, – вроде в шутку, но в целом правильно и неодобрительно, объяснял суть будущей деятельности сына отец.

Александр возмутился.

– Батя, ну ты-то хоть ничего не придумывай.

– Ой, Саша, Саша, фамилию нашу позоришь. Ванька Куклин вокруг пальца обвел тебя.

– Паша, Ванька же твой друг с самого детства. Может, ты ошибаешься? – в оправдание случившегося вставила слово мать.

– Да, друг, но видишь, что друзья могут сотворить. Всю жизнь Бугровы трудились на благо родного края, ведь наши предки и деревню образовали, и имя она до сих пор носит наше. И вот – всё под корень. Кто решил? Зачем?

– Отец, это распоряжение из Москвы, из ЦК. Мы обязаны его выполнять, – пояснял безвыходность ситуации Александр. – Ты так говоришь, будто я лично водой Илима деревни заливать буду.

– Да если бы ты это сделал, я бы своими руками тебя задушил.

– Паша, прекрати разговор в таком тоне, а ты, сынок, пока не поздно, иди, откажись, – примиряюще проговорила мать.

– Не могу, мама, это партийное поручение.

– И чего?

– Ничего особенного, Ульяна, в партию не примут нашего сына, если откажется.

– И что же теперь нам делать? – всхлипнула огорченная женщина.

В это время в избу вошел Иван Перфильевич Куклин.

– А ты откуда? – неприветливо зыркнула на него Ульяна.

– С улицы. Вы тут так орете, что на берегу слышно.

– Тут не орать, выть хочется, – сердито, не глядя на приятеля, пояснил как будто самому себе Павел.

– Так сразу и выть? Сын-то перед вами в чем провинился? Он плотину строит, и от него зависит, где море будет.

– Ваня, – уже спокойнее сказал Павел, – ты ведь понимаешь, что не было в родове Бугровых людей, кто бы против односельчан пошел, а тем более, стал людей с родного Илима сселять.

– И в Куклинском родове тоже не было. Ты что – хочешь, чтобы кто-то из посторонних пришел и занялся этим, и дров наломал? А кто людей лучше знает, и кого люди знают, кому поверят – ты об этом не подумал? Тут ведь не просто переселение, тут ведь местные отношения знать нужно: кого – куда, кто со скотиной, а кому деревенский труд в тягость. Нужно знать, где новый поселок разместить, как к нему добраться, что сделать, чтобы люди время не потеряли, а сразу прижились и за дело взялись. Планов – море, работы – тьма, и мы понимаем, что благодарить за нее не будут.

– За что ты, Иван, Сашку на такое неважное дело сподвиг? Неужели никого другого не нашлось? – тщетно пытался спасти сына отец, закаленный в военных баталиях.

– Ульяна, ну хоть ты пойми! Я твоего сына не на какое-то худое дело подбиваю. Скажу тебе по секрету, нет никого лучше, честнее, грамотнее твоего Александра. Только такие должны быть на этой должности. Чужак так все порушит-погубит, что осколков не соберешь. А Сашка многое может спасти, восстановить, а главное, старину нашу на новую почву бережно пересадить.

Павел вздохнул, склонил голову и, уставившись на сучок в половице, обиженно вздыхал.

– Ну что ты вздыхаешь? – с учительской интонацией обратился к приятелю Иван Перфильевич. – Что такого плохого совершил твой сын? Помочь ему нужно, чтобы домой с радостью бежал, знал, что вы всегда и поймете, и выслушаете его, и посоветуете. Тягот у него на работе немало будет. И зря ты словами разбрасываешься, на великое дело твой сын идет, на свою, современную войну. Еще гордиться будешь и за него, и за фамилию Бугровых. И я тебе не враг, со школьной скамьи вместе, войну прошли, оба живы остались. И дальше будем вместе за родину стоять. Только стояние это разным может быть. В минувшем времени остаться нельзя, и жить только воспоминаниями о прошлом – невозможно.

– Паша, подними голову, – строго сказала Ульяна, – Иван ведь дело говорит.

– Ой, Иван кого хочешь заговорит, – не глядя на приятеля, продолжал настаивать на своей правоте Павел. – Главное не то, что Иван хочет, а что люди скажут. Наш с тобой сын с насиженных мест их ведь выселять будет.

– Ну, опять слова, по тем же кочкам, – разочарованно махнул рукой Иван Перфильевич и вышел, не закрыв за собой дверь.

За все время диспута Александр не произнес ни слова. Он понимал справедливость слов отца и в тоже время был согласен с Иваном Перфильевичем.

Мать подошла к сыну, посмотрела ласково, стряхнула пылинку с плеча рубахи.

– Как жить-то будем, Саша? – словно не сына, а саму себя задумчиво спрашивала женщина.

Александр взял ее руку, нежно прижал к своей груди и не очень уверенным тоном ответил:

– Все нормально, мама, все будет как надо. Не волнуйтесь, ну а люди… – он задумался на мгновение. – А людям будем объяснять, разговаривать с ними и не обижать.

Мать внимательно посмотрела на своего умного сына, который уже давно стал и для нее авторитетом. Взгляд ее голубых, еще не выцветших глаз, видевших много невзгод и лет, казалось, одобрял сына. И слова нашлись:

– Да, может быть, люди работу увидят и поймут тебя и начальников твоих, и заботу государства о них поймут. Ведь речь идет о лучшей жизни, к которой мы не привыкли. Все за коряги да развалины цепляемся, свою бедность бережем, а жизни людской и не видели.

– Ты бы помолчала, мать, ведь говоришь не своими словами, – сурово прервал диалог матери с сыном отец, отстаивая свою точку зрения. Это даже была не «точка», а вся его жизнь. Отец из прошлого, пусть даже героического, не мог рассмотреть новизну отношений будущего. Хотя его нравственная позиция была неоспорима.

– Люди, говоришь, поймут? Может быть, но в начале они нашу родову по косточкам разберут. Одно дело, когда чужаки такими делами занимаются, другое – когда друзья-старожилы. Каждое движение, каждое слово под лупой проверяется.

– Ну уж ты наговоришь страстей, прямо роман какой-то, – отмахнулась от этих доводов жена.

– Может быть, Ульяна, может быть. Но очень я не хотел, чтобы наш сын такую работу исполнил, – непререкаемым тоном постановил глава семейства.

– Отец, я что, все время землеустройством заниматься буду? Мне же производственный рост нужен, опыт нужен. А здесь получу и то, и другое.

– Эх, сынок, жаль, что понять не можешь одного… – не успел договорить отец, как его возмущенно перебил сын.

– Чего же я не могу понять? Что – я должен отказаться от своей профессии или спрашивать на все разрешения твоих старожилов?

– Чего тут спрашивать, если ты собрался людям вред делать.

– Ну ты и скажешь, отец, – обиделся Александр.

Павел на несколько секунд пресек поток своих бесспорных доводов, немного сбросил пар негодования и смягченным тоном продолжил:

– Не знаю, Саша, однако работа предстоит тебе сложная. Надо быть жестоким и податливым, порой стоять твердо, а порой идти на уступки. И все время искать компромиссы. Где та грань справедливости, как ее найти?

– Отец, сейчас же не крепостное право, почувствую, что не могу найти эту твою грань – откажусь от должности, уйду в лесничие. Но сейчас согласился, отступать не буду.

– Иди, попробуй. Знай только, что я против. Я считаю, что это предательство родины, – жестко заключил разговор фронтовик.

В старину сказали бы, что отец не дал благословение сыну, а сын пошел против воли отца. Страшный это был грех.

3

Работы с первых же дней навалилось не просто много, а неподъемно, на несколько жизней, как горько шутил Александр. Все, что касалось водохранилища и переселения, находилось в сфере его личной ответственности. Никто, даже непосредственное начальство, толком не знало, куда и как будут переведены предприятия района.

Да и с переселением людей оказалось не лучше. В каждой бумаге, приходящей в район свыше, содержались общие указания руководства, которого не интересовало, что многое из требуемого выполнить невозможно.

Кроме километров бумаг были километры дорог, почти ежедневные посещения обреченных деревень. Встречи с людьми – самая тяжелая процедура. Александр стал для них «вестником смерти».

В июне, после спада уровня воды в Илиме, Александр на катере смог добраться к истоку Илима. В деревне Зарубкина (так ее прозвали по фамилии председателя), узнав о его приезде, в местный клуб поспешило все население. Многие уже смирились с неизбежным, молодежь даже радовалась, волновал вопрос – куда перенесут деревню.

Выслушав объяснения Александра, председатель колхоза – умнейший человек, опытный руководитель, фронтовик, коренной местный житель – Иван Андреевич Зарубкин вступил в обстоятельный разговор.

– Вот послушай меня, Саша, никак не могу взять в толк, почему за нас все продумали, распределили, куда нам переселяться, при этом с нами даже словом не обмолвились. Не спросили – хотим мы или не хотим. У нас же власть народной называется, а про народ не думает. Ясно же, что как только мы уйдем на новое место, деревня перестанет существовать. Ни колхоза не будет, ни привычной жизни, ни прежнего деревенского уклада. Молодежь разбежится, а старики от тоски помрут. Этого, что ли, власть желает?

– Ну что вы, Иван Андреевич, – с особым почтением к собеседнику отвечал Александр, – власть, наоборот, делает, чтобы стало лучше людям.

– Оно и видно, – проворчал председатель колхоза.

– А что вы предлагаете, Иван Андреевич?

– Я не понимаю, зачем нам куда-то переезжать, за тридевять земель, если можно остаться поблизости, перебраться, например, на Николаеву заимку, там стоят девять домов, добротных и еще новых, можно занять, потом перевезем остальные, наши.

– Иван Андреевич, я знаю, где эта заимка. Если помните, когда я работал в районном земельном отделе, мы вместе с вами покосы на этой заимке выделяли.

– Да, верно, это та самая заимка.

– Тогда давайте взглянем на карту и посмотрим, где новые берега у водохранилища будут.

Александр раскрыл карту, где было размечено новое море. Даже с задних рядов люди привстали, чтобы лучше видеть и слышать. Кто-то подошел вплотную к столу, на котором была развернута карта.

– Вот она, Николаева заимка, – уверенно указал пальцем Александр.

– Ага, вот наша деревня, а вот заимка, – водя ладонью по карте, будто поглаживая живое существо, довольно проговорил председатель.

– А вот берег будущего водохранилища, – показал Александр, медленно проводя по отмеченной линии четырьмя сомкнутыми пальцами.

– Где, где, покажи?

– Вот эта синяя линия – это берег, – как трудную задачку ученикам, Александр разъяснял сельчанам сложившуюся ситуацию.

– Так она же посередине заимки проходит, почти пополам ее режет, – удивился председатель. – Послушай, Александр, а вы правильно берега нанесли, их еще нет, а вы уже все тут режете пополам. Может, еще не поздно отступить, скорректировать?

– Нет, Иван Андреевич, здесь экспедиция работала, там же отличные специалисты, они больше нашего понимают, – постарался утешить председателя молодой начальник.

– Да видели мы этих специалистов, сутками не просыхали. Послушай, Александр, а где на карте этой мудреной можно увидеть Большую Елань?

– Вот она, рядом с заимкой, – сразу показал искомую область Саша. – Здесь все полностью под воду уходит, там же река Россоха, она поднимается, и залив километров на пятнадцать вглубь территорий уходит.

– И что, ничего не остается? – оторопел председатель колхоза.

– К сожалению, все пахотные земли и покосы оказываются под водой, – на вид бесстрастно ответил Александр, чувствуя, как его сердце от этой данности будто пошатнулось, а потом затрепетало, забилось, как подбитая птица.

– Неужели это я? – подумал в этот момент Бугров. – Неужели так спокойно могу говорить о вопиющей трагедии природы и горе тысяч людей, в числе которых я сам, и мои родители, и будущая моя семья? Через несколько секунд молодой мужчина совладал с собой и отчетливо расслышал крик женщины с последнего ряда.

– Как же так, они что, не знали, что мы здесь живем, почему под воду все земли пустили?

– Но ведь это же плотина, электричество, цивилизация, новые города, школы, институты, больницы, театры… – патетично начал отвечать Александр, но вновь выкрикнула та женщина.

– Не нужна нам эта ваша плотина, дайте спокойно умереть на родной земле!

На нее наперебой зашипели бабы.

– Ты язычок-то, Фекла, спрячь, – выкрикивала одна.

– Неровен час, неприятности схлопочешь, – пугала другая.

– Чего мне боятся, ну и схлопочу, – гордо выпятив увесистую грудь, как будто нарочно провоцировала народ Фекла. – Пора мне схлопотать. Четверо сыновей вместе с мужиком на войне полегли. От врагов чужую землю очищали, а свою не уберегли. – И разрыдалась несчастная Фекла так жалостно и так искренне, что уже никто не посмел с ней спорить.

Председатель колхоза Иван Андреевич разрядил обстановку. Повернувшись к жителям, он спокойно сказал.

– Перестаньте кричать, не для этого собрались. Послушаем власть, а после посоображаем, что нам делать, – и, повернувшись к Александру, спросил:

– Так куда нас переселять собрались?

– Вашу деревню и колхоз намечено переселить в Прибылово. Это место находится на берегу будущего моря. Сейчас там изыскивают земли, пригодные под пашню.

– Только начали изыскивать? – удивленно спросил кто-то из собравшихся.

– А с домами как? – послышался вопрос с другой стороны.

– С домами? – осекся Александр, понимая, о чем идет речь.

На мгновенье воцарилась тишина.

– Знаете… – докладчик помедлил с ответом, потом рубанул рукой и решительно продолжил, – да, здесь самая главная несправедливость к колхозникам. Объясню почему. Колхозные строения – это кооперативная собственность, а совхозные – государственная. Поэтому все государственные строения переносятся из зоны затопления силами государственных организаций и за государственный счет, а дома колхозников переносятся владельцами строений своими силами по утвержденной смете.

– Это правда? – Иван Андреевич недоверчиво посмотрел на Александра.

– Что правда?

– Мы свои дома должны переносить сами?

– Так прописано в законе, – сочувственно проговорил докладчик.

– Это что же за закон такой-переэтакий! Что б его леший побрал! Ты посмотри, Саша, на нас – много молодых-то? Нету их, война взяла, а те, что после войны подросли, разбежались, кто куда – всякими правдами и неправдами. Где ж найти силы? Тут же одни старики да калеки остались.

– Не знаю, Иван Андреевич, это тот вопрос, на который у меня пока ответа нет. Не знаю, – грустно заключил свои пояснения землеустроитель.

– А кто знает? – зло, как к врагу, стал обращаться к представителю власти председатель.

– Будем просить руководство области оказать вам помощь, – беспомощно оправдывался Александр.

– Эх-ма, мы будем просить. Так это кто кого просит? Они меня? Они нас – просят! – все больше волновался председатель. – На новое место они меня со всем колхозным скопом перенести должны и домики новые поставить. И поблагодарить, что согласились пожертвовать землей и могилами предков. Ты взгляни на наши дома: их разобрать можно, но уже не соберешь. По сотне лет некоторым, а фермы – их же только тронь, они в пыль превратятся.

В зале загудели, опять раздался резкий голос Феклы.

– Да пошли они, знаешь, куда. Не поедем никуда. Помрем до единого. Пусть дожидаются, а потом свой потоп тут и устраивают.

– Ты уж помирай одна, Фекла, а нам пожить хочется, – одернул ее мужичок в круглых очках, плотно прижатых к широкому носу и бровям.

– Чего ты вякаешь, очкастый, – начала заводиться не на шутку Фекла. – У тебя сил в сортир сходить нету, а туда же: жить хочу.

– Ну-ка, прекратите ругань! Фекла, умерь свой пыл, а то я вас обоих… – строго, но беззлобно пригрозил председатель.

– Чего ты, Иван, постоянно мне рот затыкаешь. Я тебе столько наговорю, что имя свое позабудешь.

– Да, тяжелый случай, тебя не заткнешь, но помолчи, пожалуйста, мы ничего еще не решили, – с улыбкой обратился Иван Андреевич к деревенскому витии в юбке.

Фекла что-то тихо продолжала бурчать, доказывать, прислушиваясь к разговору.

– Скажи, Александр, – Иван Андреевич для солидности откашлялся, понизил голос, – где же будут жить люди, если дома останутся здесь, или как они будут перевезены?

– Планом предусмотрена следующая схема переселения. Пенсионерам, по их желанию, могут дать квартиру в многоквартирном доме. Кто желает работать в совхозах, переедут в совхозные дома. О колхозах говорить нечего, тут все понятно, получится, как получится. Кто сможет – забирайте свои дома с собой, кто не сможет – выбирайте из предложенных вариантов.

– Значит, вашими планами предусмотрено всю деревню разбить на части, разделить людей, порвать дружеские и родственные связи? Жили все вместе – и старики и молодые, а сейчас их надо разделить по возрасту, по силам. Но это же невозможно, мы же одна семья. Она неделима как сердце, – буквально взмолился председатель колхоза, понимая, что его детищу на этом собрании, по сути, был вынесен смертный приговор.

– А как вы, Иван Андреевич, предлагаете?

– Я? – Председатель не нашелся, что ответить, долго молчал, задумчиво смотря на красную скатерть стола, гладил ее шершавой ладонью. Люди, затаив дыхание, не мешали ему думать.

– Знаешь, Александр Павлович, – наконец собрался с мыслями Зарубкин, – будь моя воля и власть, перенес бы я нашу деревню на новое место целиком, все дома и постройки, переселил бы всех сельчан, поставил бы ее у реки, в крайнем случае, на берегу вашего моря, но название ей бы не менял. Это как имя человека – дается на всю жизнь.

– Ты как сказку сказываешь, председатель, – вздохнула женщина в первом ряду.

– Очень жалко, что такое только в сказке бывает. Не могу знать, кто такие законы придумал, но нам на части делиться никак нельзя, мы ведь едины. Это как тело человека на кусочки разделить – и не будет человека.

– Как это, Иван Андреевич, вся деревня – одна семья, все – родственники? – удивился Александр.

– Да, вся деревня. А ты, Александр, что, не заметил, что у всех одинаковая фамилия? Только жены из других деревень, а мужской род один. Вот ты говоришь: старикам-пенсионерам отдельную городскую квартиру, – все более распалялся председатель, – а он к ней привыкать будет до самой смерти и не привыкнет. Много там особенностей: как включить электроплитку – вопрос, унитаз шумит, как паровоз, подвала нет – где же кладовую оборудовать? Холодильник – мечта молодых, запись на очередь – тоже очередь, потом жди годы, когда она подойдет, когда этот холодильник сделают. Многим старикам не дождаться. Да и сама квартира, чего говорить, – клетка, ни воздуха нет, ни простора. А в деревенском домище всем места хватает, а тут ни бани, ни погреба.

– Иван Андреевич, я ведь законы не пишу. Что есть, то и предлагается. Да и война разрушительная не так давно отгремела – не мне тебе напоминать, – резонно оправдывал ситуацию молодой начальник.

Председатель, вспомнив военные годы, посуровел, склонил голову, согласился с доводами специалиста, годящегося ему в сыновья. Сначала согласно покачал головой, потом помотал ею из стороны в сторону, как будто отрицая свою же мысль.

– Да, я понимаю. Только трудно понять мне, что в великой Сибири места не найдется для нашей деревеньки.

Александр не ответил, спорить с Иваном Андреевичем об этом не стал. А тот продолжал трудную тему, выражая силой голоса силу своих переживаний.

– Александр Павлович, ты там нашей власти расскажи о нашей просьбе. Ежели нас деревней не перевезут в любое место, то мы порознь не поедем. Вообще никуда не поедем, – с нажимом на последние слова вынес свое решение председатель.

Александр обвел взглядом лица людей, затененные сизым дымом от самокруток, люди доверчиво и пытливо смотрели на него, как на человека ответственного.

– Конечно, про вашу просьбу скажу, но нет этого в законе, чтобы целиком деревни на новое место переносить. Это прямо-таки археологическая операция какая-то будет. Сложно, дорого, нерационально.

– Так пусть выпустят такой закон, – опять встряла в разговор Фекла.

– Тише ты, чего кричишь, и так все слышно и понятно, – утишила ее соседка.

– Будем ждать, так и передайте, – выкрикнув еще громче, подвела черту под заседанием борющаяся за справедливость Фекла.

Расходились затемно, по дороге толкуя о новых местах, о переезде.

– Одно хорошо, сельчане не отвергли категорически переезд, не обрадовались ему конечно, но начали обдумывать ситуацию, которую не по их силам переменить, – подумал Александр.

Вечером в доме председателя, отпивая чай из граненого стакана с подстаканником, Александр спросил:

– Иван Андреевич, а если не разрешат переезд, как вы хотите, что делать будете?

– Плохо конечно, если не разрешат, что-нибудь придумаем, нельзя нам порознь. Войну пережили вместе, зачем сейчас-то нас разрывать по живому.

С этими словами надолго задумался председатель о том своем, что никогда в его жизни не отделялось от государственного. Его судьба и судьба страны – для него едины.

* * *

Река Илим – великая река, жизненно важная артерия в организме России. До окончания строительства Московского тракта – это основной путь на Восток, вглубь Сибири, к берегам Тихого океана. По Илиму шли лодки, дощаники, струги Ермака, Семена Дежнева, Ерофея Хабарова, Витуса Беринга, многих переселенцев и изыскателей. А славный град Илимск появился на географических картах до возникновения Иркутска. Он развивался как самостоятельное воеводство, как центр пушного промысла, пашенного земледелия, важный пункт на путях движения людей и грузов в Восточную Сибирь, Монголию и Китай. Илимск – это история России, сотканная из многих славных побед и известных имен.

Илим, как и деревня Зарубкина, располагающаяся в его устье и состоящая из одних родственников, тоже имеет множество речек-родственниц, которые справа и слева по течению впадают в его мощный поток, направляющийся к Ангаре. А та, капризница-красавица, не желая смешивать свою прозрачную, мягкую воду с илимской, тяжелой, известковой, медно-красной, много повидавшей на своем пути, устроила Симахинскую запруду. Однако с Илимом не поспоришь, не укроешься за порогами. Он прорвался к Ангаре шумно, каменистую преграду преодолел, дробя ее на мелкие камни, сам дробясь в брызги. Это самый большой и самый мятежный приток Ангары.

Александр Павлович, работая землемером, не раз проходил этот порог, направляясь в ангарские деревни Невон, Кеуль и Ката. У него и сейчас перед глазами стояла завораживающая картина природной мощи, неподвластной человеку. Какая-то неведомая сила изгибала Илим, бросала его на огромные валуны, рассекающие водный поток. Здесь все бурлило, пенилось, брызгало и шумело. И виденная однажды эта картина оставалось в памяти навсегда, как один из впечатляющих портретов природы.

* * *

Проснувшись в доме председателя колхоза, позавтракав нехитрой деревенской снедью, Александр спросил гостеприимного хозяина.