Уймись, конопатая!

Сейчас воспоминание пронеслось в ее голове, пока перекладывала мобильник из левой руки в правую.

– Добрый день, лейтенант… Припоминаю что-то… Как, кстати, ваше здоровье?

– Спасибо, вы мне тогда очень помогли. Если бы не ваша настойчивость, могло все плохо кончиться…

– Продолжайте. Что случилось?

– Ваш знакомый… Заривчацкий Станислав Владимирович… восемьдесят пятого года рождения… Избил до бессознательного состояния гражданку Андрющенко Евстолию Игнатьевну, девяносто девятого года рождения… Ее скорая к вам везет… Возможно, уже довезла.

– Заривчацкий задержан? – чувствуя, как саморез в виске невозмутимо продолжает свое поступательное движение, Вика прикрыла глаза.

– Да, он сейчас у нас… Утверждает, что вы его хорошая знакомая и сможете ему помочь… Я не думаю, что…

– Диктуйте адрес.

В столе у нее хранилось сильное лекарство от мигрени. Проглотив сразу две капсулы, она отодвинула стакан с водой в сторону и подумала, что такого поворота не ожидала. Впрочем, оставался еще крохотный шанс, что все окажется ошибкой, совпадением.

Такой крохотный, что и не рассмотреть.

Уже пробегая по вестибюлю, заметила выруливающую в больничном дворе скорую. Ноги сами свернули в приемное отделение.

Брось, конопатая! Все сделают за тебя, зачем главврачу лично интересоваться поступающими больными, пусть и избитыми. Зачем так подставляться? Она тебе не дочь, не племянница, никто! Вы с ней соперницы!

– Зрачки реагируют, давление в норме, пульс восемьдесят, рефлексы вроде живые, – долетело до ее ушей в санпропускнике. Она не сразу поняла, что это врач скорой вводил в курс дела принимающего коллегу.

– Срочно невролога, глазное дно, мочу на эритроциты, что с ребрами? – коротко бросила Вика дежурному доктору, а сама, не останавливаясь, стремительно двинулась к той, что лежала на каталке.

Это была она, пискуша… Конечно, далеко не в том эротичном виде, что несколько часов назад, но… Ошибка исключалась. Зря Вика надеялась.

От злости, которую она испытывала утром, ничего не осталось. Перед ней лежала жертва, только за что она поплатилась?

Как мамонт на девчонке потоптался – вся в кровоподтеках, ссадинах.

Руки доктора на автомате делали то, что требовала профессия: ощупывали, проверяя на прочность, кости, измеряли давление.

Как из глубины, откуда-то из солнечного сплетения всплывала неприятная догадка: «Господи… Это из-за тебя, конопатая, он ее так. Ты виновата! Зачем вмешалась? Кто просил? Втихую ушла бы на работу, и ничего бы не произошло. Была ведь возможность!»

– Что это ты здесь делаешь? – нарисовавшийся в кадре Красильников был совсем некстати. – Твоя родственница? Племяшка?

– Не все ли равно? Так, мимо проходила, – бросила она и метнулась к Илье Семчуку, дежурившему в санпропускнике доктору. На ухо продиктовала самое необходимое, что нужно сделать в первую очередь.

Уже на крыльце вспомнила, что машина в сервисе, и едва слышно выругалась: по-быстрому добраться в отделение на Кировоградской не получится. Разве что такси или частника какого поймать прямо у больницы.

– Возьми мою, коробка автомат, удобно.

Она вздрогнула, обернулась. Эдуард стоял сзади и протягивал ключи от своей «мазды».

– А если разобью?! – решила съязвить она, забирая ключи.

– Переживу как-нибудь, – пожал плечами бывший муж. – Не чужие ведь люди. Зря замыкаешься, что я, не понимаю?

Перестроившись в крайний левый ряд, Вика подумала, что ситуация переворачивается на сто восемьдесят градусов: после развода ей помогал Стас, пытаясь как-то оградить от житейских неурядиц, сейчас Эдуард подставляет плечо.

Как-то не получается у нее одинокой побыть. Не судьба, видимо.

Мест на парковке у отделения полиции не было, пришлось пристроить «мазду» абы как – рискуя, с одной стороны, привлечь внимание ГИБДДшников, с другой – создать трудности для выезжающих со стоянки водителей.

– За что ты ее так? – накинулась она на бывшего любовника. – Что она тебе плохого сделала? Сам ее затащил…

Вика вошла в роль, хотела уже раскрыть подробности утренней сцены, но вовремя одумалась: в кабинете кроме них со Стасом находилось еще двое полицейских. Заривчацкий сидел в наручниках на широкой скамье, смотрел в одну точку и молчал. В глазах стояли слезы, следы от слез были на щеках. Он никак не отреагировал на ее появление. У Вики сложилось впечатление, что он успел что-то принять: то ли выпил, то ли «ширнулся» – она знала, что такое случается в его жизни.

Рядом с ним перетаптывался с ноги на ногу прыщеватый паренек – вроде как охранял. Вика поймала себя на том, что легко могла представить прыщеватого в белом халате в какой-нибудь лаборатории с подопытными мышами… Но никак не в полиции. Форма лишь подчеркивала его угловатость и какую-то незащищенность. Даже беглого взгляда было достаточно, чтобы понять: если задержанный рванется, его не остановит и взвод таких… прыщеватых.

Участковый Борщук сидел за столом, переводя взгляд из-под одутловатых век с вошедшей Вики на задержанного и обратно.

– Извини, я не должен был тебя вызывать, – монотонно, словно робот, произнес Стас. – У тебя своих дел полно. Смалодушничал, признаю…

– Раз уж вызвал, говори, за что ты ее?

– Ты же со мной не поговорила, убежала, – так же монотонно прозвучало в тишине. Он «перепрыгнул» с одной темы на другую, даже не заметив. Во всяком случае, так Вике показалось. – А зря… Видишь, как получилось? Жизнь, она не укладывается… как там у вас? В один диагноз.

Вика почувствовала, как щеки начинают краснеть, а все тело изнутри словно наполняться горячим гелием: еще немного, и сквозняк ее подхватит и понесет далеко-далеко. Стас тем временем продолжал:

– Любишь эффектные сцены закатывать? Что ж, валяй! Видишь, я тоже закатил. У кого получилось круче?

– Я спрашиваю, за что?! – не выдержала она. Голос сорвался на крик. Вика чувствовала, что еще немного, и вцепится ему в волосы, начнется истерика.

– Пусть фильтрует базар, – со вздохом выдал вердикт задержанный. – Решила, мандавошка, блин, что раз ты нырнула за борт, то ей можно… это… всю… лодку занимать! Такое про тебя начала… А сама… твоего мизинца на ноге не стоит. Сучка! Оборзела, дальше некуда. Пришлось показать, где ее место.

Услышав сказанное, она задохнулась. Набрала в грудь воздуха, но сказать ничего не смогла. Словно вмиг забыла, как это делается.

– Виктория Юрьевна, думаю, достаточно, – явно занервничавший потный Борщук, изменившийся за эти месяцы, кажется, не в лучшую сторону, поднялся из-за стола. – Зебзеев, уводи задержанного.

Чтобы присутствующие не смогли разглядеть слез в ее глазах, Вика отвернулась. Она слышала за спиной шаги, тяжелое дыхание Стаса – чувствовала, как ему не по себе. Он был мужчиной, не привыкшим держать внутри то, что требовало выхода. Он мог взорваться в любой момент. Невзирая на полицейских, наручники, прутья решеток… Его ничто бы не остановило… Она вдруг поняла это. Между ней и Стасом никого не было. Никаких преград.

И он взорвался. Неожиданно.

С каким-то грохотом, возней.

– Вик, ты прости… Нашло на меня что-то… Виноват… Без тебя я погибну просто, мне не жить… Без тебя…

Она обернулась и обомлела. Как в замедленном кино, неуклюже шаркая брючинами по паркету, он двигался к ней на коленях, вытянув вперед руки в наручниках. Неопытный молодой Зебзеев, видимо, не сориентировался сразу и теперь безуспешно пытался до него дотянуться. Борщук с округлившимися глазами маячил в коридоре бесплатным приложением к происходящему.

Грохот, который несколько секунд назад «оглушил» Вику, скорее всего, издали коленные чашечки задержанного, чудом не расколовшись от удара о паркет.

– Прекрати паясничать! – крикнула она, понимая, что паясничаньем тут и не пахнет. Внутри предательски прозвучало:

«Все, конопатая, ты не выдержишь. Признайся хотя бы себе. Какое сердце тут устоит! Такая безоглядность дорогого стоит!»

– Вика, родная, мы с тобой должны быть вместе, – продолжал умолять, приближаясь к ней, тот, кого еще полчаса назад она собиралась вычеркнуть из жизни. – Не отворачивайся, прошу! Прошу…

Она поняла, что еще секунда – и он обхватит ее колени, от него невозможно будет оторваться. Сгорая от стыда, метнулась в сторону, пытаясь увернуться от приближающегося любовника, потом со всех ног кинулась к выходу. Она почувствовала касание его пальцев… Оно ее обожгло сквозь плащ, сквозь юбку.

В узком коридоре Вику ждал Борщук:

– Я так понимаю, Виктория Юрьевна, заявление Заривчацкого не лишено оснований? Вы его определенно знаете.

– Что вы от меня хотите услышать? – она остановилась посреди коридора, не особо заботясь о том, слышит ее сейчас кто-то или нет. – Что нас связывает? Сплю я с ним или нет? Вы это хотите узнать?

– Ни в коем разе! – тряхнул щеками участковый, забегав глазами. – Пройдемте в кабинет, там поговорим. В спокойной обстановке.

Сделав несколько глотков из предложенного стакана, в кабинете Вика удивленно прислушалась к себе. Странно, но самореза в висках не чувствовалось! Голова не болела!

Борщук прохаживался между столами, сцепив за спиной руки, не торопя ее с ответом, как бы давая время все взвесить, не рубить с плеча.

– Поймите, Виктория Юрьевна, я на вашей стороне. Никто не узнает о вашем визите и о его просьбе… Вас здесь не было… И быть не могло! Мало ли что между вами было, мы его продержим столько, сколько надо. Факты остаются фактами. Он ее отколошматил так, что…

– Где он, кстати, ее… это случилось… где? – осторожно, словно ступая по минному полю, задала вопрос Вика.

– Прямо на улице. Задержали на площади перед ТРК «Столица». Причем избивать начал на глазах… не только прохожих, но и проезжавшего мимо наряда полиции не испугался… Ему все было «по барабану», вот что странно. Он адекватен, вообще-то?

Ты все поняла, конопатая? Он не испугался! Ни там не испугался, ни здесь, в отделении. Это все – ради тебя!

– Может, выпил немного, – заметила Вика, встряхнув головой. – Разве в такой ситуации можно остаться адекватным? Поставьте себя на его…

Вика словно сделала шаг в пустоту над пропастью – нога не ощутила привычной тверди.

– В какой ситуации? – в голосе участкового проклюнулись металлические нотки. Потом, словно спохватившись, он затряс щеками: – Это я в частном порядке, не под протокол, разумеется… Понимаете, пострадал человек. Кстати, как там пострадавшая?

Вика обрадовалась возможности перевести разговор в другое русло, в деловую плоскость. Туда, где чувствовала себя намного уверенней.

– Когда я уезжала, была без сознания. Кстати, мне надо позвонить.

Она достала из сумочки сотовый.

Бывший ее огорошил:

– Состояние не очень, если честно. Он ей вдобавок селезенку порвал, внутреннее кровотечение… Операция заканчивается… Капаем, короче, но насчет прогноза пока воздержусь.

– Почки?

– Диурез в норме… Правда…

– Что «правда»?

Они понимали друг друга с полуслова. Работа в медицине приучает быть кратким в таких ситуациях. Ей показалось, что его ответ прозвучал в ее мозгу раньше, чем влетел в ухо. Даже нет – он словно жил там задолго до того, как Эдуард его озвучил. Только с каких пор?

– Она была беременна… Он из нее выколотил… все, что можно.

– О господи… Еду, – отрезала она, поднимаясь.

– Операция заканчивается… Можешь не спешить особо…

Она отключилась, не дав ему договорить.

– Я так понимаю, с пострадавшей все серьезно? – поинтересовался Борщук, протирая носовым платком фуражку изнутри. – Расставьте точки над i, проясните ситуацию. Что с ней?

– Пока рано делать выводы, но состояние серьезное, – бросила она на ходу. – Поступайте по инструкции, по закону, по совести. В конце концов, вы сами сказали, что меня здесь… как будто… не было. Отсюда и танцуйте.

Участковый водрузил фуражку на голову, но получилось как-то кургузо, несолидно, однако поправлять времени не было, Вика могла вот-вот уйти.

– Вы не знаете ее родственников? Ну, этой… пострадавшей Андрющенко?

– Откуда?! Я ее вообще не знаю, кто она? – раздраженно отреагировала она, задержавшись в проеме дверей. – Кто из нас полицейский? Вы или я? Вот и узнайте. У меня других проблем хватает.

«Остынь, конопатая, – успокаивала она себя, перестраивая машину бывшего в левый ряд перед светофором. – Если сейчас тебя остановят ГИБДДшники за превышение скорости, как ты докажешь, что «мазда» твоя? При разводе Эдичка по-царски оставил тебе «опель», эту взял подержанную. Смотри, хоть здесь не вляпайся! Денек в самом разгаре… То ли еще будет!»

Она скинула в ординаторской плащ, мельком глянула на часы и удивилась: половина пятого. Уже! После чашки кофе утром в кафе у нее не было маковой росинки во рту. Странно – голова не болела, никто саморез в висок не вкручивал.

Эдичка зашел неслышно – словно телепортировался.

– Беременность была сколько недель? – спросила она в лоб, не давая ему опомниться. – Гинекологи что говорят?

– Десять-одиннадцать. Точнее никто не скажет. Все стабильно, не волнуйся. Она уже в реанимации.

– Да уж… Одно другого хлеще… Интересно… – хмыкнула Вика, подходя к умывальнику. – Она знала о беременности наверняка и ему не сказала. Что за молодежь пошла! Впрочем, может, и сказала… Тогда у него вместо сердца… это самое… Больше детей у нее не будет?

– Естественно… У нее не будет. А у нас… А мы еще сможем.

Глаза бывшего как-то нехорошо сверкнули, но Вика не придала поначалу этому значения, пропустила сказанное мимо ушей, быстро направилась мимо Красильникова.

Но что-то в его поведении ее насторожило. И тут до нее дошел смысл сказанного только что. Она на короткое время остановилась, зависнув подобно компьютеру:

– Мы?! Сможем?! Ты о чем?!

Эдуард почувствовал ее замешательство, ее временную прострацию, быстро защелкнул дверь ординаторской на шпингалет, схватил ее за рукав и резко притянул к себе.

– Ковать железо надо, – выдохнул ей в ухо, – пока горячо!

Она потеряла несколько драгоценных секунд на осмысление услышанного, этого оказалось достаточно, чтобы его руки замком сцепились у нее на пояснице. По телу разливалась страшная слабость – то ли от голода, то ли оттого, что поступок Красильникова не вписывался в то, из-за чего она с ним развелась.

Никогда еще он так не овладевал ею – нахраписто, дерзко. Как бы перечеркивая всю их предыдущую Love story.

Она не узнавала его – вроде руки, плечи, рыжеватая щетина на щеках – все было до оскомины знакомо, но…

Что за день такой сегодня, конопатая?! Одни парадоксы! Сперва один шокирует, потом другой… не отстает.

Отстраненно, словно наблюдая из окна автомобиля, Вика отметила, что за время после развода нос Эдички стал еще более мясистым, брови – еще бесцветнее. К щетине она привыкла. Ох уж эта небритость – кому-то она шла, только не ему! Он же отказывался напрочь понимать это.

Резкое ограничение свободы действий почему-то никак не сказалось на скорости мыслей. Они продолжали течь в том же ритме и в том же направлении. Организм отказывался всерьез воспринимать реальность.

Почему?

Может, заехать ему ногой в пах, конопатая? Как-то чересчур банально получится. Тебе не кажется? Он проявил разнообразие, удивил… Сделал то, чего за два десятилетия супружеской жизни ни разу не осмелился… теперь очередь за тобой. Думай, конопатая, думай!

Красильников тем временем судорожно искал губами ее губы, держа мертвой хваткой за талию. Вот он, жирный минус стройных фигур! Будь она в три обхвата – ему вряд ли удалось бы ее так ловко стреножить!

Вику вдруг начал разбирать смех.

А ведь она такой и была! В детстве. В том самом, когда с пацанами по двору носилась. Ее не только конопатой звали. Еще и кексом, и ватрухой.

В другой жизни это было, что сейчас вспоминать!

Она представила, как бы употел доктор, пытаясь так же сцепить пальцы на ее коровьей талии, не похудей она в свое время! Он бы не дотянулся, схватил бы воздух, пустоту.

Ничего подобного бывший не ожидал. Готов был небось к сопротивлению, ругательствам, ударам в пах – к чему угодно, но не к этому гомерическому хохоту.

Возможно, сказалось нервное напряжение первой половины дня – изнутри поднялось что-то, ей не подвластное, и она… разразилась, отпустила тормоза, захохотала так, что Эдуард испугался и мигом расцепил свой «капкан».

Пытаться поцеловать в губы хохочущую женщину – все равно что вдергивать в игольное ушко корабельный канат.

Освободившись от его объятий, она… тотчас успокоилась, подошла к зеркалу, поправила прическу, юбку с блузкой, из сумки, лежавшей на тумбочке, достала косметичку, поправила макияж. Потом достала из шкафа халат и, надевая его на ходу, направилась к двери. Мельком взглянув на незадачливого насильника, отметила, как хищно вздуваются его ноздри.

– Хочешь сказать, умыла? – округлив глаза, с трудом переводя дыхание, прошипел бывший. – Обула?.. Выкрутилась?.. Обвела вокруг пальца?

– Причем – не какого-то, а вокруг этого! – она эффектно, словно поставив щелбан, выстрелила перед его носом средним, цвет маникюра на котором отличался от остальных.

Никогда раньше этого не делала – считала ниже своего достоинства, ненавидела этот жест. Теперь не сдержалась.

Как бы не пожалеть, конопатая! Жестоко, однако. Может, стоило уступить, покориться? От тебя бы не убыло. Он-то полгода наверняка ни с кем и никак. Хотя – кто его знает! Это теперь не твое, конопатая, дело!

Привычно здороваясь с коллегами в коридоре, она вдруг поймала себя на том, что еще не отошла от поединка с Эдуардом. До сих пор чувствует на пояснице его ладони, горячее дыхание на своем лице. Она несет это все на себе, как одежду.

Что это? Нервно-мышечная память? Генетический код? Приросла к нему, что называется, с мясом… Почти полгода прошло, а как будто вчера было. Или, может, тоска по остроте ощущений, недостаток… этого самого?

Перед дверью реанимации остановилась, достала из кармана маску.

Забыть и растереть! Не было ничего в ординаторской! Не было!

Обескровленная пискуша лежала под капельницей, веки были прикрыты, чуть подрагивали. Вике показалось, что за четыре часа с момента поступления синяки на лице пострадавшей соперницы приняли другой – более зеленоватый – оттенок. Возможно, виновато было освещение.

Приближение Вики прооперированная почувствовала, веки взлетели вверх.

– Вас только что кто-то пытался поцеловать, – без подготовки выдала надрывным шепотом избитая, безуспешно пытаясь улыбнуться. – Неужто Стасик? Он здесь? В больнице?

Не ожидавшая подобного вопроса доктор смутилась, не сразу нашлась, что ответить… кажется, даже залилась румянцем.

– Что, сквозь маску видно?

Выходит, конопатая, если не ты заехала в пах бывшему, то тебе заехали… и по-настоящему. Ведь только что за уши с того света девку выволокли, а какова! Учись, как надо!

– При чем тут маска? – продолжала надсадно шептать пискуша. – Мне кажется, я утром почувствовала ваше присутствие в квартире. Вы были в кладовке, верно? Стасик не чувствовал, а я…

– Почему же не убежала? Почему не остановила его?

По бескровному лицу пробежала снисходительная усмешка:

– Поздно было. Если заявилась в чужую квартиру с хахалем – какой смысл коней на переправе менять!

Вика быстро представила себя на ее месте и поежилась, так как между лопаток прокатился озноб. Про кладовку девушка знать никак не могла! Если бы она, Вика, ощутила чужое присутствие – ни за что бы в постель не легла с этим… Под любым предлогом смылась с глаз долой. Другое дело, что такого с ней никогда не случалось – не умела она видеть сквозь стены. Не дано!

– За что он тебя так?

– За то, что вы его застукали. Надо же было на ком-то злость сорвать. А под рукой только я. Во всем виноватая, крайняя… Не было бы меня, не было бы такого… как он выразился, засвета.

В реанимации, кроме них и анестезистки, больше никого не было. Вика взяла со стола историю болезни, пролистала.

– Ну, ну, продолжай… Евстолия, – с трудом разобрав почерк дежурной медсестры, Вика жестом показала, что слушает. – Вот, значит, как он это называет – засвет? Очень интересно. А мне он по-другому объяснял причину избиения… Совсем по-другому.

– Я знаю, – перебила ее пострадавшая соперница, хотя каждое слово ей давалось с трудом. – Я ваш разговор в отделении полиции очень хорошо представляю. Он наверняка говорил, что я попыталась… занять как бы всю… лодку, а вам не гожусь даже в подметки… За это якобы и избил… Потом наверняка умолял на коленях… Я права?

– А на самом деле ты этого не говорила? Про лодку.

– Мы про вас вообще не говорили. Он пытался начать, но я не поддерживала разговор. На душе и так было скверно, к чему все?!

Вика опустилась на стул рядом и медленно перевела взгляд с истории на избитую девушку.

– Евстолия, ты что, ясновидящая?

– Бабушка у меня была такой, а на меня лишь иногда что-то находит… В самый неподходящий момент. Когда не надо бы – тогда и вижу. И обычно то, чего не надо.

Вика перелистнула несколько страниц в истории и не нашла то, что искала. Не было ничего сказано о беременности и выкидыше, не было даже осмотра гинеколога.

– Как у тебя дела с месячными?

– Нормально. Неделю назад закончились.

Отложив в сторону историю, Вика автоматически посчитала у соперницы пульс, измерила давление. Потом улыбнулась и поднялась:

– Ладно, давай, поправляйся. Все не так уж плохо.

– Извините, Виктория… Юрьевна, – пострадавшая кое-как разобрала отчество на бейдже, – из-за меня у вас, кажется, сломалась личная жизнь. Я виновата… в ваших…

Вика жестом остановила ее мучительный поток извинений:

– Тебе нельзя много говорить. Отдыхай и поправляйся. Еще неизвестно, кто виноват в чьих проблемах. Не проспи я сегодня утром, не зайди в спальню в самый неподходящий момент – глядишь, и не попала бы ты сюда. Так что… мы обе хороши. Давай не будем. А что касается Стаса… Нет, это не он пытался меня поцеловать, он в полиции, а я на работе.

Евстолия собиралась ответить, но Вика приложила палец к ее губам.

Телефон бывшего оказался недоступен.

Она быстро шла по больничному коридору и негодовала: никогда ее так не обманывали. Бессовестно, низко, подло. Как он мог опуститься до такого! Ведь знал, что рано или поздно ложь раскроется.

У них самих скоро должен был появиться на свет внук, Эдичка прекрасно знал об этом! Невестка Оксана ходила на последнем месяце…

Дешевка! Что он выиграл? Чего добивался?

Хотя – понятно, чего.

Вика вдруг вспомнила душную обстановку кабинета Бор-щука, когда услышала по телефону слова Эдуарда о прерванной беременности Евстолии.

Так ярко представила, что в больничном коридоре ей стало не хватать воздуха. Она остановилась у окна, подробности в голове наплывали одна на другую.

В тот миг она люто возненавидела Стаса.

Бить ногой беременную в живот – немыслимо! В пылу ненависти не стала заходить напоследок в… этот… «обезьянник» – кажется, так называется зарешеченное помещение, куда Заривчацкого временно поместили. Хотя за минуту до этого хотела. А беременности не было! Эдичка соврал!

Сотовый, который она сжимала в руке, неожиданно проснулся. Звонил сын Антон:

– Ма, привет… Что у вас там происходит? Я понимаю, вы разбежались… Но не до такой же степени! Батяня недоступен, естественно.

Что-то в голосе сына проступало такое, отчего воздуха стало не хватать еще больше. В виске стрельнуло – саморез уже не вкручивали, по нему долбанули молотком.

– Привет, сынуля… Говори толком… Что ты имеешь в виду? Почему естественно… недоступен? Он и для меня недоступен.

– Потому что сейчас собственными глазами видел из автобуса, как его под белы рученьки выводят из полиции, садят в автозак и увозят в неизвестном направлении.

Вика переложила трубку из правой руки в левую, а освободившейся попыталась открыть окно, чтобы вдохнуть свежего воздуха. Но – ничего не вышло.

– Какое отделение?.. Которое на Кировоградской? – мгновенно пересохшим ртом уточнила она. – Неподалеку от нашего дома?

– Ага. Ты откуда знаешь? – удивился сын на том конце. – Когда я выскочил из автобуса, было уже поздно. Судя по всему, ты в курсе…

– Да в курсе я, в курсе… Не бойся, ничего страшного. Подержат и отпустят… Так же, как и…

Ей, наконец, удалось приоткрыть окно. Она сделала вдох и… споткнулась на полуслове, прикрыв рот ладонью.

Ты что несешь, конопатая? Уймись! Это же твой сын, ему совсем ни к чему знать, что ты видела утром. Пощади хотя бы его психику! У него, между прочим, жена на сносях!

– Ма, ты в порядке? Что за скрипы там у тебя? Так же, как кого? – невозмутимо поинтересовалась трубка.

– Антош, давай не по телефону. Это я окно открываю… Заезжайте вечером с Оксаной на огонек…

– Окси я отвез только что в роддом, на скорой, схватки начались. Ты скоро бабушкой станешь. Колись давай, за что дедушку нашего замели в полицию?