Экранизации не подлежит

Байкер (размахивая цепью). Отойди, мужик. Твой Жуков – палач. Он солдат на убой гнал, да приговаривал, что бабы еще нарожают.

Комаров (парируя язвительно). Так может дед-то в УПА воевал?

Остальные офицеры и курсанты стоят молча, но лица их мрачные. Поодаль, в тени акаций Хрякин молча наблюдает за происходящим сквозь очки, которые Алла постоянно ему меняет, но тот злится, потому что ни одни не подходят.

Появляется Удодов.

Удодов (трясет Комарова за плечи). Ух, генерал!

Комаров (хмуро). Что?

Удодов (восторженно). Майор. Генерал-майор. Хочешь?

Комаров (моргает). Купить меня?! Не выйдет. Да я лучше нищим… (Хрипло). Пусть никогда собственной квартиры не увижу. Пусть сыну-калеке никогда на операцию не соберу, но на святое…

Хрякин (с ухмылкой Алле, указыая на Удодова). Далеко пойдет.

Удодов. Квартиру ему! Трехкомнатную. В центре. И дачу. Элитную!

Комаров. Да как вы смеете?

Удодов. Сыну операцию за счет фонда нашего мэра. Ну?

Лицо Комарова дергается, глаза наливаются кровью, а губы предательски дрожат. В отчаянии полковник беспомощно воет. Ему стыдно. Стыдно перед курсантами, перед Жуковым, перед самим собой. Хрякин не отводит восхищенного и одновременно презрительного взгляда от Удодова. Наконец, Хрякин выходит из укрытия и в сопровождении Аллы следует к памятнику. Все бурно приветствуют его, а Удодов подбегает и рапортует.

Удодов. Стараемся не щадя сил, Николай Ильич. Ваш приказ.

Хрякин (нервно). Да вы что! Я не приказывал ничего подобного. Под статью захотели? Немедленно прекратите произвол, а завтра я с вами поговорю в другом месте. Пошли вон!

Удодов (робея). Не обижайте ребят, хозяин. Они ж всей душой к вам, а вы… (Смелее и наглее). Пока вы в белых галстучках великие прожекты толкаете да жопастых девочек на банкетных столах трахаете, вся грязная работа нам достается. Дайте ж парням расслабиться.

Хрякин свирепеет и хочет что-то заорать, но замечает своего родного деда, переходящего дорогу и направляющегося к ним. Дед в парадном кителе при орденах. Твердой поступью он подходит к Хрякину, который протягивает руку.

Хрякин. О, дедуль! Ты уже с дачи? Как там?

Дед срывает с груди свои ордена и протягивает их Хрякину. Затем молча плюет внуку в лицо. Хрякин отбегает в кусты. За ним Алла. Комаров молча уходит в здание и там стреляет себе в висок. Но никто этого не слышит, потому что после трагического падения памятника Жукову небо уже прорезают «мессершмитты», а на улицы въезжают первые «тигры» и «пантеры». Лица людей становятся серыми, на окнах домов появляются полосы из скотча крест-накрест и повсюду слышатся звуки губных гармошек. Звучит воздушная тревога: ВСЕ В УКРЫТИЕ! НЕ ЗАБЫВАЕМ ПРО ПРАВИЛО ДВУХ СТЕН! ОСТАВАЙТЕСЬ В УКРЫТИИ! ОСТАВАЙТЕСЬ В УКРЫТИИ!

«О, добрались до середины, – потирает ладони Григорич. – Центральный поворотный пункт, господа. Откуда я узнал, что середина? Очень просто. Сейчас произойдет нечто, что развернет весь сюжет на сто восемьдесят градусов, и все пойдет иначе. Возможно, возникнет какое-нибудь шокирующее обстоятельство или как снег на голову явится новый персонаж, которого никто не ждал и все боятся, или герою откроется ужасная тайна его рождения, которая поставит вторую точку невозврата в истории и потребует от Хрякина сделать сложнейший выбор. Теперь в этой точке бифуркации любой неверный шажок – и ты труп, ибо удодовцы уже не остановятся даже перед устранением своего вождя во имя святой национальной идеи. А что делать? «Лес рубят – щепки летят».

Во дворе Центра офтальмологии. Бойцы-удодовцы увлеченно рушат памятник Святославу Федорову. На улицах появляются слепые нищие.

Кабинет. Хрякин вскакивает с дивана, щупает руками пространство и стонет.

Хрякин (звонит по телефону). Алла! Где мои очки? Я ни черта не вижу, мать твою! Да мне по хер на твои культурные мероприятия. Жопой перед иностранцами успеешь навертеться. Бегом ко мне. Что? Как это много дел? Да я тебя… Я тебя так отпизжу, шлюха деловая! (Слышит мужской голос трубке.) Борис Сергеевич? Губернатор? А вы… А я…я… (жалобно.) Они же Федорова снесли. (Швыряет телефон в стену.)

От удара телефона включается громкая связь. Слышится голос губернатора.

Губернатор. И что не так? «Во дворе глазной клиники имени Гиршмана какой-то не наш Федоров». Твои слова?

Хрякин (еле шевеля губами). Мои… Мои. Боря…прикажи этим байкерам… Слепну я…

Губернатор. Твои идеи, ты и приказывай.

Хрякин (жалобно). Они не слушают меня. Как с цепи сорвались, бандиты.

Неожиданно из рук Хрякина вырывает трубку Удодов.

Удодов. Прошу прощения, Николай Ильич. Но мы не бандиты. Мы ваш народ и действуем по вашему приказу.

Хрякин (отстраняясь). Вы пойдете под суд. Я ничего вам не приказывал.

Удодов. Как это не приказывали, учитель?

Хрякин. Учитель?

Удодов. Конечно. Мы теперь навсегда под вашими хоругвями. И не стоит сбивать с пути своих лучших учеников. А если и перегибаем, то только чтобы превзойти вас.

Хрякин. Вон! Уволен! Все уволены.

Удодов. Народ уволить нельзя, хозяин.

Хрякин. Вы что, не соображаете, что происходит? Как только вы разрушаете памятник, уничтожается жизнь, перечеркивается вся история человечества и исчезаю я, вы и все-все-все. Остановитесь же, прошу вас.…

Удодов. Это не наша история – чьи слова? Поздно, учитель. На полной скорости байкеры не любят поворачивать, а народ – тем более. Уйдите с проезжей части, мой вам совет.

Хрякин (скрежеща зубами). Да я вас, пьяниц, в порошок…

Удодов (с усмешкой). Не надо пугать, хозяин. Потому что если мы протрезвеем, никому мало не покажется. (Уходя.) И еще: слепые мэры народу не нужны.

Хрякин швыряет пультом в телевизор. Слышит новости.

Диктор. На протяжении последних дней в городе наблюдается нестабильность, проблемы с обеспечением магазинов продуктами, рост малолетней преступности и эпидемия пока еще неизвестного заболевания. В связи с этим кампания мэра Хрякина хоть и набирает обороты, но у большей части населения вызывает недоумение, а в некоторых районах города происходит… Вот нам еще сообщили: снесен памятник Курчатову. И тут же экстренное сообщение из службы безопасности АЭС. Просьба граждан соблюдать спокойствие пока на реакторе ведутся профилактические работы. Несмотря на известные трудности, мы, тем не менее, от всего сердца желаем мэру Хрякину успехов на своем нелегком пути.

Хрякин воет белугой и вылетает из кабинета, спотыкаясь на бегу.

Хрякин едет на велосипеде, падает, ранит коленку и плачет. Садится на крыльце школы. Чувствует тепло ладони на своей голове. Хрякин хватает чужую руку, нюхает и вглядывается в женщину, склонившуюся над ним. Видно смутно, но он разглядел. Это его первая учительница – Нина Николаевна Соловьева (56).

Хрякин (сглатывая слюну). Господи…

Нина Николаевна (мягко). Нет, Коля, это я. А ты ничуть не изменился, все такой же сопливый плакса. (Смеется).

Хрякин опирается о руку учительницы и встает. Оглядывается и не узнает своей школы. Видит развалины памятника Макаренко и переводит встревоженный взгляд на Нину Николаевну. Она рассказывает о пребывании здесь его бойцов, об устроенном ими митинге, об учиненном вандализме, о наглом и бесцеремонном обращении с ней самой. Хрякин только теперь замечает, что Нина Николаевна все время потирает шею смоченным водой платком. На коже явственно проступают синевато-багровые гематомы.

Хрякин (в ярости). Я убью их.

Нина Николаевна (мягко). Ничего, Коля. Они были нетрезвы да я и сама виновата. Не надо было вступать в дискуссию с неандертальцами. Ой, прости, пожалуйста. Мне не стоило.

Хрякин. Они пожалеют. Они новую школу вам… И двойную, нет, тройную пенсию я лично…

Нина Николаевна. Не надо, Коля, не старайся. Я все равно буду за тебя голосовать. А они… Они несчастные люди, которых никто пока не любил. Их просто очень запутали и внушили, что они больше не люди, а жалкие безмозглые рабы. Но придет время, а оно придет, они разберутся и поумнеют. И вот тогда начнется самое страшное.

Нина Николаевна умолкает и грустно улыбается. Хрякин с тоской смотрит на окна школы, из которых никто не высовывается, на вестибюль, по которому никто не носится и на странный транспарант, криво свисающий с фасада: ВСЕ НА БАРЬБУ З БЕСГРАМАТНАСТИ!

Хрякин. Скажите, Нина Николаевна. А зачем вы будете за меня голосовать?

Нина Николаевна (глядя в глаза Хрякину). Чтоб ты теперь знал, кому будешь врать в своих обещаниях.

Хрякину становится дурно, он не выдерживает пристального взгляда учительницы и уходит, понуро свесив голову. Он идет, расставив вперед руки, его сваливают с ног байкеры, смеются, пинают ногами. Хрякин просит о помощи.

В городе волнения и мародерство. Из уличных репродукторов, развешенных на фонарных столбах, звучат успокаивающие речи Хрякина, который клянется навести порядок, наказать виновных и распинается в любви к каждому жителю. А в это время беспомощно падают Гоголь, Пирогов, Мечников, тем самым пробуждая к жизни подхалимов и аферистов, заражая город страшными вирусными эпидемиями и увеличивая число самоубийств. Люди уезжают из города целыми кварталами, не забывая на прощанье плюнуть на расклеенные повсюду портреты Хрякина в противогазе.

Окулист ХЛЕСТАКОВСКИЙ осматривает глаза мэра, что-то капает в них, от чего мэр вскакивает.

Хрякин. Какого хрена так печет!

Хлестаковский (смущенно улыбаясь). Ой, это ж ацетон. Простите великодушно.

Хрякин (орет). Что?!

Хлестаковский. Вообще-то, я маляр. Но зато первоклассный, так что не извольте беспокоиться.

Хрякин вскакивает с кресла и бегает по кабинету, натыкаясь на мебель и стены.

Хрякин. А доктор? Доктор где, твою мать?

Хлестаковский. Он на футболе, а я его заменяю. Да вы не волнуйтесь, меня здесь все знают. Я даже с губернатором на дружеской ноге.

Мэр в ужасе выбегает из кабинета. Хрякин бежит по коридору, разражаясь нецензурной бранью. Останавливается отдышаться. В это время сзади ему на плечо ложится тяжелая рука. Хрякин оборачивается. Перед ним мужчина с сигаретой в зубах, в надвинутой на лоб фуражке и в толстом шарфе, обмотанном вокруг шеи. Мужчина с таинственностью в голосе сообщает свое имя:

Бендер-Задунайский к Вашим услугам.

Хрякин. А?

Бендер-Задунайский. Скидки на бесплатное лечение не нужны?

Хрякин мычит и убегает.

Бендер-Задунайский. Стопроцентная гарантия! Куда же вы? У меня есть четыреста сравнительно честных способов, как выманить у вас деньги, Николай Ильич. Ваша школа, учитель.

Хрякин на крыльце. Видит движущиеся в его сторону полосатые пятна. Красотка-вамп АЗАЗЕЛИНА с вставным стеклянным глазом прикладывает к глазам Хрякина огромное увеличительное стекло. Хрякин видит, что эти пятна – толпы людей в противогазах и полосатой форме узников концлагеря, с плакатами: БУДЬ ТЫ ПРОКЛЯТ, ИСТОРИК! УБИРАЙСЯ ВОН ИЗ ГОРОДА! Хрякин прячется за спину Азазелины. Азазелина поднимает руку, и все замирают.

Азазелина (Хрякину нежно). Не бойтесь, мой дорогой. Пока я здесь, вам ничего не угрожает.

Хрякин (задыхаясь). Кто…. Кто вы такая?

Азазелина. Я? Да знаете, не помню. У меня был автор, но его отправили на свалку. Было имя, но его вычеркнули из истории. Если угодно, зовите меня, скажем, убийцей.

Хрякин сжимает голову руками и делает гримасу ужаса. Ему страшно.

Азазелина (равнодушно). Хотите умереть? Это не больно, а вам даже на пользу пойдет.

Хрякин (огрызаясь). К черту, дура. К черту! Глаза. Мои глаза…

Азазелина. Ну что ж, к черту так к черту.

Азазелина протягивает Хрякину талон.

Азазелина (продолжает). Первоклассная клиника, лучшие врачи. К вашим услугам лечебные смолы, горячие ванночки и непременно распятие. Последнее рекомендую особенно. Вы же любите все эффектное, особенно падать….на колени (Смеется).

Азазелина исчезает. Хрякин бежит к машине. Пока он садится в салон, ему в спину летят яйца и помидоры.

Хрякин (водителю). В аэропорт! Живо!

– Действие ускоряется, – возбужденно и с надрывом комментирует Григорич. – Ближе к финальному повороту у героя как водится совсем мало времени и при этом на него оказывается сильное давление. Он одинок и никому не нужен. Куда бы ни пошел, везде враги. Какое бы решение не принял – все только усложняется. Хрякин должен принять последнее решение перед финальной битвой, но хватит ли у него времени?

Григорич только теперь замечает, что уже давно наступил следующий день и что его слушают Рита, Кира и Ирочка. Слушают, разинув рты.

Машина лавирует между танковыми заграждениями на дорогах, проезжает мимо фонарных столбов, на которых обезображенные жителями портреты Хрякина. Путь машине преграждает кавалькада мотоциклов. Машина останавливается, подходит Удодов.

Удодов (Хрякину, улыбаясь). Николай Ильич, вы никак уехать собираетесь?

Хрякин (хмуро). А вам какое дело?

Удодов. Очень даже прямое. Вы лицо государственной важности и ценности необыкновенной. Вы не просто наш лидер, вы – новый символ города и если с вами что случится…

Хрякин. Что случится?

Удодов многозначительно кривит рот.

Удодов. Все ваши прожекты, идеи, амбиции – все вмиг кончится и тогда ради чего все затевалось? Не хотелось бы перед потомками выглядеть неоднозначно. С исторической точки зрения.

Хрякин. Что вы мелете? Я всего лишь лечу в глазную клинику – к мировому специалисту.

Удодов. Ах, ну это можно. Надеюсь, вы не против, если мои ребята сопроводят вас до аэропорта, а я уж так и быть до самой столицы? Разумеется, в целях безопасности. У вас найдется местечко в вашем частном лайнере?

Хрякин в сопровождении байкеров и форда Удодова едет в аэропорт. Хрякин выглядывает из окна машины.

Хрякин. Как глупо все вышло. Я должен…должен все кончить сам. (Водителю). А далеко ли до авиазавода?

Водитель. Два квартала.

Хрякин. Сверни туда.

Водитель. Но нам не по пути.

Хрякин (достает нож и упирает острием в бок водителю). Живо!

Водитель послушно сворачивает. Они доезжают до авиазавода. Возле них резко останавливается форд Удодова.

Удодов (подбегая к машине Хрякина). Николай Ильич! Вы здесь что-то забыли?

Хрякин (деловито). Нет, это вы забыли. (Указывает пальцем на памятник Туполеву.) Плохо исполняете приказы.

Удодов (удивленно). Разве этот адрес был в вашем списке? (Пытается найти в карманах список.)

Хрякин. А как же.

Удодов (улыбается). Хитрец какой! Ладно. Мои ребята займутся им, а мы двинем дальше. (Наклоняется к уху Хрякина.) От народа не убежишь. (Водителю.) Заводи.

Байкеры облепили памятник Туполеву. Хрякин усмехается и в сопровождении удодовского форда едет дальше.

Аэропорт. Частный самолет. Удодов забирается в самолет, Хрякин резко закрывает за ним дверь и спускается с трапа. Он доволен. Видит перед собой толпу народа: нищего, злого, часть в эсесовской форме, часть в полосатой форме узников концлагеря и большая часть в противогазах. Хрякин подходит к толпе. Выходит Алла в противогазе.

Хрякин. Алла! Что за фокусы, мать твою?

Алла. Фокусы только от вас, Николай Ильич. (Гладит себя по животику.) Через шесть месяцев увидим, что за фокус родится? Может даже трехголовый. (Смеется.)

Хрякин сжимает голову ладонями и стонет. Задом пятится к самолету. Толпа напирает. Хрякин становится перед толпой на колени. Толпа плюет в него и смеется. Хрякин поднимается, хватает за руку Аллу и тащит ее к трапу.

Алла (пищит). Николай Ильич, куда мы? Куда?

Хрякин. В ад. Самое место….

Алла в истерике, но Хрякин вталкивает ее внутрь салона и входит сам. Самолет взмывает ввысь и летит над городом.

В это же время байкеры сваливают памятник Туполеву. В тот же момент падает и самолет Хрякина.

На свалке догорают обломки самолета. Вокруг черепки разбитых памятников, над ними кружит воронье.

Черный кот Бегемот лапой срывает этот финальный кадр, словно вырывает страницу из книги и произносит полуутвердительно-полувопросительно:

ЭТО – НЕ ВАША ИСТОРИЯ?

Глава 8

Как только Григорич произнес последнюю фразу, точнее, вопрос кота Бегемота, Кира с Ирочкой в один голос воскликнули:

– Суперская сказка получилась.

– Но очень уж мрачная, – с легким скепсисом добавила дегтю Рита.

Впрочем, ее сейчас больше занимали дела семейные, поэтому сценарий она слушала в пол-уха, постоянно пребывая на телефонной связи с дочерью.

– Бедный дядя, – пропищала сердобольная Ирочка, имея в виду несчастного Хрякина.

– Сам виноват, – возразила всегда прямая Кира. – Не надо было трогать прошлое. Опасно для жизни.

– Опасно, – подтвердил Григорич. – Увы, прошлое – фундамент человека и крепость замеса каждому из нас всю жизнь приходится проверять на прочность. Хорошее или плохое твое прошлое, но от него уже никуда не деться. Хрякин попробовал и сами видите, каким стал.

– Очень злым и беззззз…. – скривила губки Ирочка.

– Бездушным! – нетерпеливо выпалила Кира. – А у меня тоже есть прошлое?

– Как тебе сказать… – задумчиво произнес Григорич. – У вас с сестренкой пока только все в настоящем. Но когда оно станет прошлым, не забудьте взять из него в будущее только самое лучшее. Ирочка забралась на коленки к Рите и попала в самые ласковые объятия на свете.

– Дедушка, а у бабушки хорошее прошлое?

– Ты ее любишь? – переспросил Григорич.

– Очень.

– Значит, хорошее.

Рита улыбнулась, и тут раздалась соловьиная трель из домофона. На благодушном лице Риты появился легкий румянец, а глаза выдали волнение – приехали Маша с Вованом. Все кроме Григорича побежали открывать дверь, а довольный проделанной работой сценарист принялся за вычитку очередного шедевра и уже обдумывал текст сопроводительного письма для киностудии.

Несомненно, Григорич верил в настоящий успех, но не успел он даже почту открыть, как из коридора донесся оглушительный вопль жены. Григорич метнулся на звук и только подбежал к двери, как та с силой распахнулась и в комнату влетела взбешенная Рита. Резким движением она захлопнула за собой дверь так, что даже задрожал хрусталь в буфете, закрыла ее на щеколду и бросилась на кровать. Отвернувшись к стенке, Рита стала сопеть, закашлялась и глухо зарыдала в подушку. Из семейного опыта муж знал, что его жену в такие моменты лучше не трогать – взорвется, а виноватым окажешься сам. Когда чуть спадет первая волна негодования и боли, от которой темнело в глазах и саднило в груди, Рита сама непременно выскажется, а пока Григорич сидел на краю кровати и терпеливо ждал. За стенкой настойчиво барабанила в дверь Маша и пыталась что-то нечленораздельно объяснить, но обиженная мать закрыла подушкой уши и не желала никого слышать. Из невнятных обрывков оправданий, тем не менее, Григорич начал понимать, что в общей суматохе вокруг продажи дома ящик с детскими фотографиями Риты якобы по ошибке снесли на свалку. Машу тогда больше заботило, куда девать мебель, посуду, книги и сколько за все это запросить. «А что фотографии? – легкомысленно решила она. – О них можно будет подумать и позже». Но не подумала, а после распродажи всего имущества довольная барышами Маша дала указание Вовану вывезти на свалку весь оставшийся в доме мусор.

Когда первые и самые удушающие спазмы обиды чуть ослабли, Рита прижалась к Григоричу и сквозь слезы прошептала:

– Это все, что у меня оставалось от мамы, понимаешь? Там всё, вообще всё моё…..моё…

Рита вновь глухо зарыдала, уткнувшись в грудь мужа.

– Как мне хочется…. – сжав кулаки, произнес Григорич.

Он ожидал, что Рита остановит его, вновь обвинит, что он ненавидит ее дочь, вновь начнет рассказывать, как тяжело Машенька ей досталась. Но жена не остановила, хотя прекрасно поняла, что Григорич имел в виду. В ее воспаленных от слез глазах застыл сизый туман, а в голосе холодно просквозило:

– Она вся в свою бабу Раю – мать моего первого. Та тоже как дело касается собственной выгоды, своего не упустит и плевать она хотела на чувства других.

Рита отстранила нежные руки Григорича, тяжело поднялась и неспешно подошла к зеркалу, стоявшему на комоде. Взглядом охватила пространство, схватила шпильку, нервно постучала ею по зеркалу, нахмурилась, затем открыла пудреницу, захлопнула крышку, проделала эти манипуляции несколько раз и застыла. Наконец, Рита взяла расческу и начала выделывать на голове немыслимые башни. В дверь постучали. Один. Два. Три удара. Проскулил голосок Ирочки.

– Открой, – холодно попросила Рита мужа.

Григорич отодвинул щеколду и в комнату в диком волнении вбежали их внучки. Дергая то дедушку, то бабушку за ноги и плечи, они наперебой щебетали, что мама не в себе, на всех кричит и приказала им сложить в мусорные пакеты весь их хлам, который собиралась позже выбросить. Не оборачиваясь, Рита холодно бросила:

– Вы что, не видите, чем я занята? Оставьте меня в покое! Все оставьте меня в покое навсегда!

Из груди ее стали вырываться хрипы, а губы на безобразном от гнева лице задрожали так, что внучки со страху ринулись из комнаты с криками:

– Злая! Злая!

Григорич встал, подошел к жене и слегка коснулся рукой ее плеча. Рита отдернула руку мужа и продолжала причесываться. Тот мялся, подбирая слова утешения, наконец, произнес:

– Мася, с другой стороны, старые фотографии обладают сильной отрицательной энергией. На них изображено много умерших. Я имею ввиду… Только пойми правильно, но моя мама тоже сожгла все старые фотки на всякий случай.

Григорич зажмурился, ожидая гневной тирады со стороны жены, но ее не последовало.

– Я понимаю, – тихо ответила Рита. – Просто так обидно стало. От родной дочери.… Теперь у меня не осталось прошлого. Ничего не осталось. И никого.

– А я? – растерянно спросил Григорич и взял в ладони руку жены.

Рита повернулась к мужу и поцеловала его в губы.

– Какое же ты прошлое? Ты – мое настоящее и наверное, вообще единственное мое спасение – каждый день и каждую минуту. Я не хочу, чтобы ты когда-нибудь стал моим прошлым.

В комнату вбежали заплаканные внучки. У каждой в руках были их ценности – маленькие, какие бывают у детей, но самые-пресамые дорогие. Кира обвесилась кучей золотых и серебряных медалей от танцевальных конкурсов, а Ирочка прижимала к груди уже полюбившуюся ей куклу Аню. Девочки ежились у стола Григорича и Ирочка плаксивым голоском пожаловалась:

– Мама хочет выбросить наши вещи. Можно мы их у вас спрячем, а то….а то…..?

– А то нам нечего будет взять в будущее – отрезала Кира, и Григорич заметил, что та прилагает огромные усилия, чтоб тоже не расплакаться.

– Конечно, – тихо ответила Рита и спрятала ценности в самое укромное место – в книжном шкафу. Туда уж точно Быдловичам не придет и в голову заглянуть.

– Бабушка, а ты уже не злая? – спросила посветлевшая Ирочка.

– Нет, мои дорогие, идите ко мне.

Внучки подбежали к Рите, и крепко обняли бабушку.