Седьмая часть Тьмы

Он отошёл от зеркала, к окну, к панораме Таллина – теснящимся крышам марципановых домишек, дымки из труб делали вид совершенно сказочными. Большие башни сторожили старый город – зорко, недрёманно.

Вабилов прошёл в спальню. Вещи разложены – фрак, сюртук, всякая мелочь. Разложены аккуратно, знающе.

Захотелось принять ванну, очиститься. Хотя бы на часок.

Вода, пенная и тёплая, не загасила волнений, напротив, нервическая дрожь била сильно, крупно. Спустя пару минут, наконец, отпустило, но пришёл зуд, кожа чесалась, покусанная мириадами блох – черных, длинных, крысиных.

Нет покоя.

Он вылез из ванной, обернулся махровой простыней.

Утро делового человека. Позднее утро. Какие черты человеческого характёра для вас наиболее адекватны? Даниил Хильдебранд, «Вечерний Таллин», спасибо. Пожалуйста. Целеустремленность, собранность, патриотизм. Патриотизьм, зьм, с мягким знаком, как произносит веселый хлопчик-стеклодув. Под сорок ему, а все хлопчиком рядится. Неосознанное бегство в детство.

Взять и уйти самому. Уйти и не возвращаться. Чего проще. Пятьсот единиц инсулина и грамм веронала. Пропись академика Павлова. Абсолютно безболезненно, как комарик укусит. Павлов, Басецкий, Зильберт, Бехтерев, Рудин. Какая компания! И не догонят, как ни грозятся.

Он отбросил полотенце и, как был, голым зашагал по апартаментам. Второй выход – дверца бара. Патриотического бара. Водки, отечественные коньяки – шустовский, Нистру, Мтацминда, Двин. Широка страна моя родная. Услужливо распахнуты дверцы, извольте. А что? Выход и выход. Вышел, забылся, и назад. Туда-сюда, туда-сюда. На острове трактир работал вечером, с восьми до одиннадцати, чтобы господа ученые к утру успели протрезветь. Тщетная предосторожность. В любой лаборатории этанола – залейся. На полыни, на шалфее, да на чем угодно. Шаламов так специально затребовал однажды аргентинских степных трав. «Для опытов по извлечению соков», написал коряво в требовании. Потом настаивал на них водки, а вечером бродил по городку, убеждая всех и каждого, что не прав был Дмитрий Иванович, в водке должно быть сорок четыре градуса крепости. Почему сорок четыре, не знал, наверное, и сам Шаламов. Кто-то проверил, не поленился – в Шаламовских водках разброс был от двадцати пяти до шестидесяти градусов, делал он их на глазок, по вдохновению, и получалась порядочная дрянь.

– Жрите, милостивые государи! Жрите, я вам говорю! – Шаламов на секунду возник перед ним, в лабораторном халате, с костылем в одной руке и колбой очередной «шаламовки» в другой.

Сгинь.

Не до тебя.

Вабилов зажмурился, затряс головой, а когда открыл глаза, Шаламов исчез. Ещё бы. Горячки не хватает.

Нагота помогла опомниться. Голый мужик, хлещущий «Смирновскую». Фи.

Он начал одеваться – медленно, тщательно. Трясущиеся руки и не дали спешить. Бельё. Рубашка. Носки. Брюки. Галстук. Жилет. Туфли. Маленькие шажочки. Путь ребёнка. Цель на завтра, на будущий вторник, на конец месяца. И в конце – да что же это? Я ведь не этого хотел! Я думал – так, пустяки, игра ума. Забава.

Вабилов подошёл к телефону, набрал номер.

– Я бы хотел погулять по городу. Скучно мне здесь. Нет, пешком, только пешком. Хорошо, жду.

Повесив трубку, он вернулся к бару, налил в стакан на палец пахучей анисовой и выпил, блаженно улыбаясь.

Нужно держать образ.

Держать, твою мать!

5

Гагарин неловко взмахнул удилищем, над головой просвистело, поплавок звучно пал на воду. И пусть. Не везёт в малом – авось в большом иначе будет. Вообще-то он любил рыбалку, но преимущественно теоретически, по книгам Сабанеева; правда, снасти у него были отменные, и без рыбы оставался он редко, но сегодня, право, не до неё, хотя и время уловистое, начинался осенний жор, но главнее был жор другой. Куда главнее.

Переступив с ноги на ногу, он огляделся. Охранник маячил поодаль, нечего вид застилать, лёгкий туман над озером доживал последние минуты, ветерок тихий, неприметный, благодать. Поплавок повело, и он нарочно рано подсек. Впустую, на крючке один червяк, натуральный, навозный.

– Не везёт, – выбранился он вполголоса, – поменять место, что ли.

Неловко, по-городскому, он пробирался по берегу, ища, где бы пристроиться; камыша было много и не так-то просто сыскать гожее место. Вот, вроде, есть но – занято: рыболов в дождевике грязно-зелёного цвета как раз вытащил карасишку и теперь отправлял того на кукан.

– Позвольте полюбопытствовать, – Гагарин из вежливости держал удочку так, что было ясно – он не претендует на данное место, просто – поглядит и удалится.

Охранник захотел было приблизиться, но Гагарин коротким кивком остановил его. Держись где велено, без нужды не мельтеши, мил человек, ясно?

– Так себе, хвалиться нечем, – отозвался рыбак, но рыбы на кукане было изрядно. Он тоже глянул на охранника, но не мельком, а долгим взглядом, запоминая и давая запомнить себя.

– Недурно, – Гагарин вздохнул завистливо. – Сегодня. Ты готов?

– Конечно, – рыбак невозмутимо насадил на крючок червя, забросил удочку. – Не сомневайтесь. Винтовку пристрелял, приличная винтовка, хотя из нашей я и за версту бы достал.

– Никаких наших. Обязательно этой.

– Я понимаю, понимаю, – у рыбака клюнуло, опять карась. Прикормил место? С него станется.

– Тебя не замечали? Не останавливали?

– Три раза ходил, ни одна душа не спросила, куда. Они, лейб-стража, у самой ограды пасутся, а вглубь не идут. Место, что вы показали, дрянь. Я лучше подобрал, чуть ближе, зато и терраса, и столовая – всё на ладони.

– А отойти сможешь?

– Я что, враг себе? Уйду.

– Винтовку брось на видном месте, чтобы долго не искали.

– Обижаете, – усмехнулся рыбак. – Я понимаю, что главное – винтовка. Американская штучка.

– Прекрасно, – Гагарину не хотелось развивать тему. – За понятливость тебя и ценю.

– Премного вами благодарен. Лучше бы золотом.

– Золотом, так золотом, – согласился Гагарин. Он ещё раз увидел карася, точно, прикормленное место, и, небрежно распрощавшись, оставил рыбака.

– Может, его прогнать? – спросил охранник, когда Гагарин поравнялся с ним.

– Зачем, ловит и ловит себе. Успеем к поезду семь пятьдесят две?

– Быстро идти придётся, – охранник посмотрел на часы. – Быстро и напрямик.

– Тогда веди.

Напрямик получилось через кустарник, не слишком густой, но глаза пришлось поберечь. Зато шли быстро, успевая не только к поезду, а и к станционному буфету с его вечными балыками, слоеными пирожками, жареными курами и свежим духовитым хлебом. Похоже, и ханжой приторговывают, даже наверное приторговывают – чай в углу пили зверскими глотками, морща и кряхтя, но Гагарин сегодня не был настроен изображать Deus ex machina, не тот день. И он не тот, хватит директору Департамента Безопасности играть в Ваньку-Каина. Поначалу, впрочем, это было полезно, давало дивиденды и популярность росла, как бурьян, весело и стремительно, но нынче времечко наступает серьёзное.

Он допил чай (крепкий, заварку не экономили) как раз к пригородному поезду. Ехал вторым классом, а прежний директор непременно бы министерский экспресс заказал, или, по меньшей мере, специальный вагон-салон. И дело не в конспирации, он и обычно, на настоящую рыбалку ездил так, по-простому, если честно, для него и второй класс достаточно удобен, к тому же можно вдоволь поговорить со случайным попутчиком, сроду его не узнавали в лицо, не певец, не артист, не человек синемы. А конспирации этой цена – фук. Куда проще созвониться, подслушает телефонная барышня, так что с того? Да и механика повсюду, барышни другие разговоры слушают, про любовь, а его телефон и прослушать, как уверяют лобастые, нельзя. Но стрелок ценил традиции, или книг начитался, встречаться любил в местах безлюдных, где каждый человек заметен, как ворона на снегу. Конспирация! Не удивительно, если и страхуется стрелок, оставил какое-нибудь письмо адвокату, вскрыть-де по моей кончине или аресте, или длительном отсутствии, а цена этому письму – ещё фук. Не нужна ему жизнь стрелка, его дело – попасть, а и не попадёт – не велика беда, лишь бы выстрелил и винтовочку оставил, а виноватый уже есть, первый сорт виноватый, большая шишка в пархатой американской компании, последние часы проводит в лесном гнёздышке, надо сказать, часы приятные, мамзель Лизавета своего козлика обиходить умеет. Но стрелок попадёт. Какими, однако, ограниченными людьми были эти господа революционеры, Каляевы, Халтурины и прочие слуги динамита. Что им стоило взять хорошую винтовку, найти позицию, прицелиться, пиф-паф и… Дурачьё. Гром им был нужен, грохот, огонь и взрыв. Процесс.

Гагарин сидел в купе один, охранник всё-таки шепнул начальнику поезда, и в вагон больше никого не пускали. Не страшно, двадцать вёрст всей дороги, на малую думку едва хватит. Думалось под перестук колес всегда хорошо, пришло на мысль, что и они от господ бомбистов недалеко ушли, разве ещё громче, ещё шумнее бабахнуть хотят. Все мы, голодные, слеплены одинаково, всего боимся и потому хотим, чтобы нас боялись. Забоятся, в этом не извольте сомневаться, почтенный.

На вокзале, в сутолоке и суете, он выкинул этот вздор из головы. Некогда отвлекаться. Пока охранник ловил экипаж, это было быстрее, чем вызывать свой, из Департамента, он прошёлся по расписанию дня. Последний спокойный день, некоторым образом. Остальные дни будут иными. Не для него, он давно потерял покой, как родился, так и потерял. Теперь ваша очередь, судари.

Экипаж, наконец, нашёлся, и они поехали по мирным и бестолковым улицам. Расплатившись с шофёром (Гагарин расплачивался всегда наличными из своих, а не квитанциями Департамента, что составляло для него предмет определённой гордости) он отпустил охранника и пошёл к себе, благожелательно отвечая на почтительные приветствия многочисленных подчинённых, являвшихся в присутствие по его примеру на полчаса раньше назначенного срока.

Рвение и порядок, господа!

6

Шауманн сгинул.

Не заболел, не умер, не исчез, наконец, а – сгинул.

Геноссе из хозяйственной службы прошёл за стеклянную выгородку, подложил под инструмент тряпочку, чтобы стену не поцарапать, и легко, играючи, отодрал табличку: «Д-р Шауманн, зав. Русской секцией». Небрежно бросил её в сумку, туда же – инструмент и тряпицу; отойдя, критически осмотрел стену и, не говоря ни слова, побрёл к выходу Русского зала. Девять пар глаз неотрывно вели его до двери, одна Розочка стрекотала на «Ундервуде», торопясь отпечатать материал к сроку.

– Владимир Ильич, у вас здесь опять неразборчиво, – на секунду она подняла голову, но хозяйственник успел покинуть зал, и Розочка ничего не заметила. Или сделала вид, что ничего не заметила.

Лернер поднялся из-за стола, отодвинул стул и подошёл к машинистке.

– Где?… А, вижу… Маниловщина, – раздельно, по слогам проговорил он. Розочка быстро допечатала страницу, последнюю в его, Лернеровском, обзоре, и, вместе с остальными листками, протянула:

– Проверяйте.

– За вами, Розалия Ивановна? – но взял. Положено. За всё отвечает автор. Казнить нельзя помиловать.

Возвращаясь к столу, он искоса поглядывал по сторонам. Все работали – перекладывали бумаги, водили перьями по текстам, читали пропаганд-столбцы.

Сгинул. То-то!

Лернер удобнее устроился на стуле. Первая страница, вторая, третья. А, вот: вместо «р» стояло «о». Похоже, именно это место печатала Розочка, когда срывали табличку. Заметила, значит.

Лернера восхитило её самообладание. Вот чего нам, русским, не хватает. Дисциплины внутренней, дисциплины естества.

Он тщательно подрисовал палочку, переделывая «о» в «р». Материал готов, осталось визировать и – в эфир.

Лернер рассеяно, из головы – вон, положил листки в красную папку.

Так-с, геноссе Шауманн, вот вы и кончились.

Нелепица, что этот говнюк вообще столько продержался. Что он даже возник, как глава Русской секции, невообразимо. Ничего, ничего, сражение не проиграно, пока бьётся последний солдат.

Он ещё раз оглядел зал. Встречаясь с его взглядом, глаза опускались долу, в бумаги. Хороший признак.

Англичане или французы такой бы гвалт подняли, как, да почему, да зачем, неделю бы рассусоливали. Болтуны. Чем язык трепать, лучше сразу в фольксштурм записаться. Почётнее и риску меньше. Мы, русские, поняли это прежде всех. Привычны порку чуять загодя.

Лернер пролистал ежедневник. Пятнадцатое сентября одна тысяча девятьсот тридцать третьего года. Никаких долгов, всё написано, всё сдано. До малого перерыва часа полтора, и он решил поработать с письмами.

Конверты, вскрытые по клапану, несли на себе штемпели больше московские и петроградские, из глубинки почти ничего. Разумеется, отправлены на адрес швейцарского бюро. Нейтральная страна для чего-нибудь, а годна. Писали преимущественно приват-доценты, в эту категорию Лернер одним чохом загнал всю либеральную интеллигенцию, земцев, думцев, профессуру, щелкоперов. Умничающий сброд. Пытаются возражать, спорить, гордо показывают изловленных блох, словно это, по крайней мере, мамонты.

Письмо студента он отложил особо. Можно использовать, за неимением лучшего. Огорчало отсутствие откликов пролетариата, тех, для кого передачи, собственно, и готовились. Конечно, это объяснимо. Как рабочему купить сложный, дорогой аппарат, чтобы услышать голос Коминтерна? На какие средства? Деньги есть разве что у выродков, «рабочей аристократии», злейшего, худшего, чем капиталисты, врага. Предатели всегда гаже врагов, их место в круге последнем. Чёрт с ними. Крестьяне тоже денежки скорее на удобрения потратят, на моторы, зажиреть хотят, торопятся, им радио слушать некогда. Бедноте же, путейским рабам в особенности, и купить приёмник не на что, разве вскладчину, и слушать негде. В бараке несознательный сосед донесет, такие-то, мол, ловят радио «Свобода», орган Коминтерна, и пиши ответ в Могилевскую губернию. А всё-таки иногда прорывается от них дельное, толковое письмо. Но не сегодня.

Лернер вернул в пакет интеллигентскую пачкотню, с говна сметаны не возьмёшь, а возьмёшь – всё говно, и начал вчитываться в оставленное письмо.

«Глубокоуважаемый товарищ Твердов!» Твердов – его псевдоним цикла «студенческое революционное движение», весьма удобно, каждому циклю своё псевдо, удобно и рационально. Твердову, Ломову, Рубакову пишут часто, Вилову и Ильину реже, Лернеру никогда. Фамилия внутреннего пользования.

Он отчёркивал красным карандашом главные, центральные строки. Умный юноша, умный, но с гнильцой. Объективная реальность – гнильца. Поражено практически всё студенчество, и чем дальше, тем больше. Эволюция. По стопам господ Каткова и Суворина. Впрочем, это – лишнее. Кто из нынешней молодежи их помнит?

Звонок на перерыв остудил его. К лучшему, иначе вышло бы длинно, брошюрно. Он на радио работает. Неплохо бы и листовку тиснуть, традициями пренебрегать не след, а распространить можно хотя бы с помощью аэропланов, раскидать над позициями. Бумаги не хватает. На Сульцевскую писанину, Бухаринскую хватает, а ему – нет.

Он сдержался, даже улыбнулся, когда взглянул на пустую выгородку. Не злобиться надо, действовать.

Из курилки шёл сизый едкий дым синтетических папирос. Поминали его имя, но он не стал останавливаться, прошёл мимо, в буфет. В первый, малый перерыв здесь было свободно, просторно. Без толчеи взял он привычный стакан кефира, оторвав от пищевой книжечки крохотный купон, сел за столик у окна. Во дворе работник-швайнехунд сметал с дорожки опавшие листья. Жёлтый комбинезон, мета. Приспособили к делу бывших фон-баронов. Немцы нация практичная.

Забилось, задёргалось правое веко. Лернер перемог, не стал давить пальцем. Спокойствие, спокойствие. Он сосредоточился на стакане кефира. Кефир был сегодняшний, жидкий, разумеется, но свежий. Он отпил чуть-чуть, потом полез в карман за сахарином. Единственно, в чём оказался прав правый Аксельрод – кефир заполонил мир. У Аксельрода, надо отдать должное, кефир был жирнее. Буржуазней.

– Салют, камрад! – Макдональд, из Британской секции, пристроился напротив. – Как жизнь? Что нового?

– Новое – это плохо забытое старое, – вслед за Макдональдом сел и Лурье, давний, ещё по Парижу, знакомец. – Сообщают, Шауманна взяли.

– Информации пока не поступало, – Лернер говорил отстранено: спокойствие, зыбкое, непрочное, следовало беречь. Спокойствие!

– Чей он агент? Русский, французский или британский? – Лурье провоцировал грубо и неискусно. Как всегда.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.