Падение Левиафана

– И мы не знаем, что это было, потому я и спрашиваю: как ты? Все в порядке?

– Все прекрасно, – ответила Кара. – Этот заход мне показался… Не знаю, как сказать. Хорошим. Правильным.

Это Элви уже знала сама. Просмотрела данные сканирования и видела, как повлиял сеанс связи на уровень эндорфинов. Если позволить себе антропоморфизм, она сказала бы, что БИЧ хотел возвращения Кары. Не было оснований видеть в этом волю или преднамеренность. Но он добивался, чтобы девочка вернулась.

Где-то в глубине сознания Элви сидело предчувствие, что сейчас она сделает ошибку. Но она решилась ее сделать.

– Тогда, – сказала она, – я думаю, не уплотнить ли график погружений. Можно делать паузы на день-другой короче.

– Вот бы здорово! – обрадовалась Кара. – Не вижу, почему бы нет. Я справлюсь.

Улыбка ее была такой настоящей – такой человеческой, – что Элви невольно улыбнулась в ответ.

– Вот и хорошо. Я обсужу это с группой, и мы составим новый график. Может, попробуем еще раз прямо завтра?

Кара даже задрожала от волнения, а с другого конца помещения хмуро, беспокойно взглянул на них Ксан. Не просто беспокойно. С тоской. Элви взяла Кару за руку, пожала ей пальцы, и Кара ответила на пожатие.

Жест, соединяющий людей от начала их рода.

– Все будет хорошо.

Только услышав свои слова, Элви осознала, что повторяет за Фаизом. И не верит себе.

– Знаю, – ответила Кара.

Глава 9. Кит

Отец смотрел на него с экрана красными от счастливых слез глазами. Может, Алексу Камалу и раньше случалось плакать от радости за Кита, но Кит тогда был младенцем. Не запомнил. И сейчас увиденное стало для него откровением.

– Я так горжусь вами с Рохи. Жизнь, которую вы строите вдвоем… Это… Это… Не так легко понять, что значит создать семью. Привести в мир нового человека. Но теперь, когда вы справились, я надеюсь, ты видишь, как мы за вас рады. И я, и твоя мама. Это потрясающе. Это все, на что я для тебя надеялся. И знаю – знаю! – ты будешь хорошим отцом. Лучше, чем я.

– Черт побери, папа, – выдохнул Кит. – Опять про то же самое?

– То плохое, что случилось, – оно не относится к тебе. Тебя я любил. Люблю. Мне больше ничего не надо. То, что вы сделали, – это для меня всё. Я так счастлив. Так счастлив за вас.

Сообщение кончилось. Отец наговорил на целых пять минут, и Кит сомневался, хватит ли у него выдержки прослушать все заново. Отцу легко представлять жизнь сына в романтических красках. Расстояние и опасности переписки позволяли Алексу увидеть лишь малую часть очень большой картины.

Кит засек время. Сказать было особенно нечего, а многое из того, что можно сказать, он не хотел взваливать на плечи отцу. Будь жива тетя Бобби, Кит бы, наверное, обратился к ней. Она как-то умела видеть суть. Сочувствовать, не впадая в сентиментальность. Отец для такого слишком много тащил на себе, и Кит до сих пор не мог отказаться от привычки его оберегать.

Он включил запись.

– Привет, – заговорил он в камеру. – Хочу сказать большое спасибо, что вы решились подойти так близко, чтобы почти в реальном времени вести переговоры. Я ведь чаще всего только надеюсь, что вы получите мое сообщение… Черт…

Он остановил и стер запись. Ни к чему заходить на новый круг: Алекс и так непрестанно корит себя, что слишком мало участвовал в жизни Кита-подростка. Отцовское чувство вины было куда сильнее сыновней обиды. А то, что Кит мог бы сказать сейчас, явно не улучшило бы ничьего эмоционального состояния.

Но что-то же сказать надо?

На время его выручил звонок в дверь. Отключив связь, Кит приказал двери открыться. Мать вплыла в комнату в своей обычной манере. Своей благородной и властной наружностью она пользовалась как дубинкой. Кит ее любил и не думал разлюбить, но видеть предпочитал на экране.

– Где мой мальчик? – широко улыбнулась она. Она не Кита имела в виду.

– Рохи меняет ему подгузник. – Кит подбородком указал в глубину квартиры. – Через минуту выйдет.

– Рокия! Бабушка спешит на помощь.

Рохи терпеть не могла, когда кто-то, кроме родных, звал ее полным именем. Мать, с того дня, как об этом узнала, иначе ее не называла. Кит понимал, что она так пытается выразить любовь и готовность принять в семью. А еще понимал, что идет борьба за власть. Он умел разобраться в кроющемся здесь противоречии, потому что он с этим вырос, а Рохи – нет. Дисфункциональность и идиосинкразии детства для взрослого становятся нормой.

Он прислушался: разговор Жизель и Рохи, лепет Бакари. Слов не различал, зато узнавал интонации. Властный голос матери – компенсация внутренней неуверенности. Добродушная вежливость Рохи – маскировка для раздражения. А голос младенца был пока непривычен; Кит слышал в нем только собственную радость и усталость.

Минуту спустя все трое вышли к нему: мать, жена и сын. Бакари был уже на руках у Жизель. Рохи натянуто, но терпеливо улыбалась.

– Бабушка здесь, – сказала его мать. – Я обо всем позабочусь. Вы, милые, ступайте погуляйте ночь, пока я играю с моим чудным малюткой.

– Мы поужинаем и вернемся, – ответил Кит.

– Не спешите! – величественно взмахнула рукой Жизель.

Рохи закатила глаза – совсем чуть-чуть, почти незаметно. Кит поклонился матери, чмокнул в не заросший еще родничок на макушке застеснявшегося сына, после чего они с Рохи вышли в общий коридор и закрыли за собой дверь. Последнее, что он услышал, – вопль догадавшегося, что они уходят, Бакари.

– «Погулять ночь»? – спросила Рохи, когда они двинулись к местному хабу.

– Так проще, чем «нам с Рохи нужно спокойно поговорить», – объяснил Кит. – Она бы мне полчаса внушала, чем плох развод. А так обойдется без нотаций.

Он рассчитывал ее насмешить, но Рохи коротко, по-деловому кивнула. Она не взяла его под руку и смотрела прямо перед собой.

Общие коридоры освещались ярко, посаженные по средней линии растения под сквозняком из вентиляции шевелили широкими листьями. Они согласились на работу в марсианском Атерполе потому, что этот научный центр в системе Сол уступал только Земле и условия для родов здесь были естественнее, чем на любой космической станции, кроме, вероятно, Ганимеда. Жизель восхитилась, и Рохи тоже – поначалу.

Они подошли к своей излюбленной лапшичной. На крошечной сцене сидел щеголяющий россыпью угрей молодой человек, тихонько пощипывал струны домбры, а на едоков не обращал никакого внимания. Кит сел, Рохи заняла место напротив. Им тоже было не до музыки.

– Хочешь сначала сделать заказ? – спросил Кит самым нейтральным тоном.

– Да.

Рохи в одну минуту набрала на столике любимое блюдо и дождалась подтверждения системы. Три минуты они молчали – пока старик Джандол не вынес их заказ: для него ролл с яйцом и лемонграссом, для Рохи – ком чьен са. Кит отметил про себя, что она выбрала блюдо, которое ее всегда утешало. Джандол, не замечая напряжения или не интересуясь им, кивнул обоим и вернулся на кухню. Рохи склонилась над своей мисочкой.

– Ну, – спросил Кит, – что ты хотела сказать?

– Дослушай меня, ладно?

Он кивнул.

– По-моему, нам надо пока отложить этот контракт.

– Рохи…

– Нет, ты дослушай. – Она выждала, проверяя, замолчал ли он. – Знаю, на Марсе всего треть g, зато постоянная треть. Для первых месяцев развития постоянная гравитация очень важна. У него еще продолжается формирование внутреннего уха. И начинается рост костей. В первый год в организме происходит множество фундаментальных изменений, а мы даже на самом быстроходном корабле много месяцев будем проводить в свободном полете. Не хочу я видеть у него какой-нибудь из синдромов невесомости. Не хочу, чтобы ранние изменения организма потом мешали ему в жизни.

И сделаю все, чтобы этого не допустить.

– Продолжай.

– Я смотрела график. Наши места на «Прайссе» охотно возьмут трое из нашей группы. Мы уложимся в расписание, даже если перепишемся на рейс «Наг Хаммади».

– Если на него попадем, – уточнил Кит.

– Я не говорю: давай откажемся. Не предлагаю отменить контракт. Я о другом.

На щеку ей медленно выкатилась большая слеза.

Она смахнула каплю, как предательницу.

Кит глубоко вздохнул и выдохнул. И заговорил осторожно:

– Ты плачешь.

– Ну да. Мне страшно.

– Чего ты боишься?

Она удивилась вопросу: ответ как будто бы ясен без слов. Так и было, но он хотел, чтобы она все-таки высказалась вслух.

– Я ведь не прошу тебя пожертвовать своей карьерой, – проговорила она.

Этой «твоей» карьерой вместо «нашей» для него все было сказано. Кит догадывался, что понимает перемену в их отношениях, а теперь знал точно. Уголки ее губ опустились, и ему подумалось, что так она выглядела девочкой, задолго до их первой встречи.

– Ясно, – сказал он. – Теперь можно мне?

Она кивнула.

– Так вот, во-первых, я – не мой отец. И не твои матери. Я не стану следовать их примеру. Ты и Бакари для меня всегда на первом месте. Я вас не брошу, даже если это поломает мне карьеру.

– Я только… Он взял ее за руку.

– Дослушаешь?

Она кивнула. И следующую слезу оставила катиться по щеке.

– Я понимаю, что время не самое удачное, – сказал он, – но идеального времени не бывает. Всегда что-то мешает. Развитие Бакари, или здоровье матери, или конференция, на которую мы не успеваем, или что-то еще. Всегда что-то есть.

– Пока Лакония не развяжет новую войну в попытке что-то доказать. Или пока нас всех не прикончат пришельцы.

– Это от меня не зависит, – возразил Кит. – Мне остается вести себя так, будто вселенная никуда не денется, и в ее рамках планировать будущее. На Ньивстаде тяготение одна и две от земного. «ЯкобинБлэк» – хорошая компания и занимается тем, чем нам хотелось бы заниматься, но это не значит, что мы к ней привязаны. Можно разорвать контракт и поискать что-то другое. Или можно лететь и постараться справиться. Если полетим, есть много хороших программ помощи родителям и детям при смене гравитации. И я, если хочешь, готов каждый день ходить с тобой в тренажерную. А если останемся, найдется другая работа. Мы всё можем. Но то, что мы выберем, мы будем делать вместе.

Рохи посмотрела на него красными глазами и салфеткой стерла слезы.

– Глупо.

– Ты боялась разговора о выборе между семьей и работой, да оно и понятно. Я понимаю, и я тебя люблю, и хорошенько поплакать при таком разговоре совсем не вредно. А ты меня не осуждай, когда придет моя очередь лить слезы.

– Я просто боюсь все испортить, – сказала она. – Вдруг мы испортим ему жизнь?

Кит большим пальцем погладил ее кулачок – как делал, когда ей не спалось.

– А ведь испортим. Никто не совершенен. Каждый несет на себе что-то, что родители, если бы знали, сделали иначе. Или если бы родители были лучше. Или если бы мир был другим. Это ничего. Это нормально. Я, такой как есть, стал таким отчасти потому, что мои мама с папой решили так, как решили, а поступи они иначе, все равно ошиблись бы в чем-то другом, и эта ошибка все равно оставила бы на мне след. Они несовершенны, и мы несовершенны.

– А он – да, – сказала Рохи. – Бакари – совершенство.

– Вот уж это точно!

Они еще долго сидели молча. Вышел Джандол, спросил, не забрать ли у них посуду. Кит мотнул головой, и старик, пожав плечами, потопал на кухню.

Наконец Рохи тяжело вздохнула и с этим вздохом словно развернулась. И, когда заговорила, голос прозвучал свободно:

– Хорошо. Спасибо тебе.

– Только не извиняйся!

– Я и не извиняюсь.

– Но ведь собиралась?

Она улыбнулась. Он видел, что буря миновала.

– Собиралась.

Он втянул в рот лапшу и стал жевать. Лемонграсс имел натуральный вкус, лапша была мягкой и солоноватой. Немножко остыла, но это ничего. Рохи вздохнула и села свободней.

После ужина они не спеша пошли домой. Она взяла его под руку, он прижал ее к себе. На время будто вернулась пора жениховства, только сейчас все было глубже. Богаче. Полнее. От этого отказались и его, и ее родители, и Кит не мог их понять.

Жизель сидела на диване, прокручивала на ладоннике что-то развлекательное. Когда они вошли, она приложила палец к губам и кивнула на дверь детской.

– Десять минут как уснул, – сказала она. – Хорошо поел. Потеребил утяжелитель. Похихикал, поиграл, похныкал секунд пятнадцать и отключился.

– Спасибо, мама, – сказал Кит.

Жизель, поднявшись, обняла его.

– Это не для тебя, – шепнула она так тихо, чтобы слышал только он. – Я наслаждаюсь ролью бабушки про запас. На зиму.

Когда она ушла, Рохи, тихо ступая, чтобы не разбудить малыша, отправилась в свой кабинет, а Кит сел за рабочий стол и вывел на него список сообщений.

И включил видеозапись.

– Привет, папа. Я тоже тебя люблю. Спасибо что ради переписки подошли так близко. Я понимаю, как это было трудно. И люблю тебя за это. Родить ребенка – страшнее всего, что я в жизни делал, и мне это нравится. Я люблю малыша. Мне нравится быть отцом. Я понимаю, что у вас с мамой могло сложиться и по-другому. Но, как бы ни сложилось, я всегда знал, что ты обо мне заботишься. Этому я научился от тебя. Если это – единственное, что я сумею передать дальше, считаю, уже немало. Это великое наследство. Кроме шуток – лучшее, что может быть.

Он прикинул, что бы еще добавить, но усталость уже просочилась в мозг, и он ничего не сумел придумать.

Он пересмотрел сообщение, отослал, очистил систему, как всегда, когда получал что-то через подпольную сеть, принял душ и отправился спать.

Рохи в постели не было. Он нашел ее над детской кроваткой. Она любовалась на сотворенную с ним вдвоем новую жизнь. Круглое пузико Бакари поднималось и опускалось с сонным дыханием. Кит постоял с ней и с ним.

– Он крепкий парень, а? – сказал Рохи.

– Да. И родители его любят.

– Вот и хорошо. Идем.

Глава 10. Фаиз

Обычно те, кто выбирает профессией геологию, не целят в делатели королей. Между полевым анализом осадочных пород и подчинением людей своему влиянию в вопросах жизни и смерти не так уж много пересечений. А уж что касается политического влияния на галактическую империю, они и вовсе почти не соприкасаются.

Фаиз не думал, не гадал – нечаянно попал.

Он парил в личной каюте Ли, в руке держал желтоватую грушу с виски. Насыщенный, с торфяным привкусом напиток был для него, пока шли под тягой, резковат. Но пара недель в невесомости почему-то притупляла чувствительность вкусовых рецепторов, так что сейчас виски был в самый раз. Заместитель Элви, Ли, просматривал список сообщений из дома. Вернее сказать, с Лаконии. Фаиз, хоть и прожил на планете не один год, домом ее не считал.

– Вот, – оттолкнувшись от рабочей установки, сказал Ли.

– Ну, и что мы здесь видим? – осведомился Фаиз.

– Это Галван ад-Дин, – объяснил Ли. – Ведущий научный сотрудник в отделе физической экстраполяции.

– Ясно. То есть я здесь ничего не пойму?

– Я попросил его приспособить изложение для просвещенного мирянина.

Экран переключился на изображение узколицего мужчины с большой, аккуратно подстриженной бородой, в строгой рубашке без ворота. Его кивок в камеру чуть-чуть не дотягивал до поклона.

– Благодарю, что уделили время, доктор Саркис. Хочу сказать вам, как это ценно для меня.

Фаиз, пользуясь тем, что смотрит в записи, шумно выдохнул.

– Я хотел бы поделиться с вами некоторыми соображениями, выдвинутыми моей группой. Думаю, вы найдете их многообещающими, – проговорил узколицый и заметно подтянулся. Выражение его лица Фаиз определил бы как попытку школьного учителя стать доступнее. – Вам, несомненно, известно, что свет есть феномен мембраны на поверхности времени.

Фаиз до последней капли осушил грушу и сложил руки. Ли его подготовил.

Получасовая речь ад-Дина сводилась к на удивление вразумительному выводу, что эволюция «медлительной медузы» Элви привела к возникновению сложной, широко распределенной мозгоподобной структуры, существование которой обеспечивал невероятный факт, что временное расширение допускает одномоментность излучения далеких звезд и поглощения фотонов глазом наблюдателя, даже если внешнему наблюдателю, например Фаизу, представляется, что их разделяют годы пути. Скоростной предел в подобных системах всегда определяется массой, поэтому технологии перемещения массы – манипуляции с инерцией и «срезание пути» через врата – должны иметь для них первостепенное значение, что и подтверждается наблюдениями.

К окончанию презентации Фаиз и, судя по его виду, ад-Дин одинаково вымотались, а ведь он даже не допил вторую порцию виски.

– Надеюсь, теперь вы видите, – заключил ад-Дин, – какие надежды внушает это направление. Вот почему я вынужден обратиться к вам за помощью. Новые распоряжения научного директората превращают нас в мальчиков на побегушках у полковника Танаки… Я никоим образом не оспариваю права верховного консула решать, в какую сторону направить наши усилия, но у вас есть доступ к его уху. Если вы сумеете его убедить не препятствовать нашей работе без крайней нужды для империи… Я… я говорю это только потому, что чувствую: нам остался один шаг до прорыва, и я хотел бы, чтобы верховный консул в полной мере учитывал это при принятии решений относительно нашей группы. Благодарю вас. Благодарю, что уделили нам время.

Ад-Дин нервно облизнул губы, и сообщение закончилось.

«Как мило: этот хрен ученый еще делает вид, что над ним есть какой-то верховный консул», – подумал Фаиз, но вслух не сказал. Даже делателю королей не стоит так рисковать.

– У меня таких полдюжины, – заговорил Ли. – Научным группам и целым направлениям приказано исполнять все запросы Танаки. Некоторых она уже переключила на другую работу.

– Но должны же они понимать, что мы ни черта не можем. Мы же буквально ни черта не можем. Вам хоть объяснили, чем занята эта Танака?

– Объяснили, – кивнул Ли и подчеркнуто не стал развивать тему. – У нас множество абсолютно внеочередных дел. Всех не переделаешь.

– Это понятно, – сказал Фаиз. – Но это же не Элви решает. Она очень либеральна в вопросе самостоятельного определения целей научной работы.

– Но она – почитаемая святая Святого Духа Дуарте, – заметил Ли, – вот к ней и обращаются за заступничеством.

– И просят вас попросить меня, чтобы я попросил ее, – перечислил Фаиз. – Нет, еще звено пропустил.

Чтобы она попросила его. Конкретно, Трехо.

– Да.

– При нашей организации удивляюсь, как людям еще позволяют выбирать себе ботинки. Я с ней поговорю, но вы же ее видели.

– Да. Спасибо, доктор Саркис.

– Будете и дальше меня подпаивать – рискуете вскружить мне голову, доктор Ли.

Сдержанная улыбка выразила всю доступную этому человеку симпатию. Фаизу Ли нравился.

Коридоры «Сокола» гудели и сияли. Он передвигался по ним от скобы к скобе – все синие, в цвет лаконского флага. Молодые члены команды, бывало, на манер астеров проскакивали от перекрестка до перекрестка, не коснувшись стены.

Фаиз так не делал. Его в последние десятилетия больше интересовало, как добраться до цели, не повредив сухожилий.

С компетентностью одна беда – она не переносима на другие условия. Уинстон Дуарте отточил зубы на логистике Марсианского военного флота – где, судя по всему, был непризнанным гением. Всякому видно, как его блестящий талант в этой области помог в создании передовой империи. Он пошел дальше того – ворованный образец протомолекулы и умеющие его использовать специалисты помогли укротить технику чужаков и прижать к ногтю все человечество. Во всяком случае, на время.

Но талант в одном – будь ты даже первым из миллиардов – не делает тебя талантливым во всем. Просто дает власть, при которой человек не знает ни в чем отказа. И оттого ко времени, когда Дуарте взялся лепить из себя бессмертного божественного правителя – не ради себя, а жертвуя собой, чтобы обеспечить человечеству непрерывность власти, необходимую для штурма небес и убийства Бога, – он уже уговорил себя и приближенных, будто и в самом деле так хорош, как уверяли льстецы.

И совсем немногие имели официальную информацию о том, как плохо кончился его замысел. Среди немногих была Элви. И Фаиз.

Еще из коридора, ведущего к лаборатории, он услышал голоса Элви и Кары. Элви оставила дверь открытой. Кара плавала между рабочим столом и медсканерами. Девушка – девочка? – так и светилась от волнения и бурно жестикулировала, словно то, что она пыталась объяснить, не укладывалось в слова. Элви, пристегнувшись в кресле-амортизаторе, делала заметки. Если не считать бросающегося в глаза родственного несходства, Фаизу они напомнили бабушку и внучку, вместе трудящихся над увлекательной головоломкой. Он еще не разбирал, о чем разговор, но интонации были более чем красноречивы. Тут подходило определение «восторженный энтузиазм». «Маниакальная страсть» тоже подошло бы.

– Так вот что означал… свет? – говорила Кара. – Как если бы мы, съев чьи-то глаза, становились зрячими?

– Похоже на то, – согласилась Элви.

– На что? – вмешался Фаиз. – На что похоже? Я тут услышал недавно кое-что про свет – ну очень странное.

В улыбке Элви не было ни капли раздражения, а в улыбке Кары – совсем немножко.

– Похоже, что наши моллюски достигли важной вехи, – объяснила Элви. – Они освоили метод передачи информации с материей – вроде передачи плазмид у бактерий. Если мы правильно поняли, они вступили в симбиотические отношения или научились паразитировать на мелких слизневиках, способных погружаться в вулканические источники и возвращаться живыми.

– Ух, как неприлично, – бросил Фаиз, целиком вплывая в дверь. Лаборатория была тесновата для троих, но Кара, подтянувшись к стене, освободила ему место. – А глаза тут при чем?

– Они перенимали эволюционные новшества более расторопных экосистем. То, что погружалось в источники, развило у себя рудиментарное инфракрасное зрение, полезное для ориентации. Наши медузы заполучили этот зародыш глаза, перенесли его на механизм сигнальных белков, и вот им уже не нужно перебрасываться плазмидами для передачи информации. У них есть инфракрасный семафор.

– Нет, там был свет, – поправила Кара.

– Может, биолюминесценция, – согласилась Элви. – С этого момента очень медлительные организмы начали переговариваться очень-очень быстро. И походили уже не столько на медуз, сколько на свободно плавающие нейроны. Плюс к тому, мы уже видели мудрую стратегию – посылать в неблагоприятные биомы полубиологических разведчиков и встраивать в найденную там жизнь свои инструкции. А это, прошу заметить, уже сильно напоминает проделанное протомолекулой на Фебе… – Она осеклась, и улыбка стала не такой радостной. – Но ты не о том хотел поговорить?

– Ваш доклад стоило бы дослушать до конца, – сказал Фаиз, – но, да, я хотел о другом.

– Кара? Давай ненадолго прервемся.

Черные глаза на долю секунды застыли, потом взгляд метнулся к Фаизу и ушел в сторону.

– Конечно, почему бы нет.

Кара толкнулась и выплыла в коридор, закрыв за собой дверь кабинета. Фаиз подтянулся к медсканерам. На экране еще висели данные по Каре. Он проследил кривую метаболизма гормонов стресса. Раньше он не знал об их существовании – пока Элви не объяснила.

– Не такой уж высокий уровень, – словно оправдываясь, заявила та. – Да мы и не знаем верхней границы нормы для таких модифицированных организмов.

– Не знал, что на сегодня запланировано погружение, – заметил Фаиз.

– Ей хотелось. Ты и не за этим пришел, да?

Он закрыл экран, развернулся лицом к Элви и нащупал ступней упор для ног.

– Эта Танака создает проблемы.

Элви и раньше выглядела усталой, а теперь стало еще хуже.

– Что у нас там?

– Она перераспределяет рабочие группы и ставит им новые задачи. Вместо глубокой разведки они переключаются на поиски артефакта, который то ли покинул, то ли не покинул Лаконию, и занимаются глубоким сканированием мозга Трехо в поисках… уж не знаю чего.

– Следов вмешательства, – подсказала Элви. – Признаков существующей прямой нейронной связи, вроде той, что на Илосе связывала Холдена с останками Миллера.

– Так ты знала?

Элви беспомощно развела руками.

– Она выше меня чином.

– Но ты управляешь научным директоратом.

– И раньше это что-то значило, а теперь нет. В данный момент ее приказы исходят, можно сказать, из администрации самого Господа.

– Ученые просят у тебя защиты от чиновников.

– Они добиваются, чтобы я уговорила Дуарте наперекор Трехо отозвать ее полномочия, – уточнила Элви. – В их планах есть одно слабое место.

– Что Дуарте больше не существует в природе?

– Что, пока Танака его не нашла, я его ни о чем попросить не могу.

Фаиз помолчал. Не хотелось ему переходить к следующему вопросу, но пришлось.

– Ты в это веришь?

Одним вздохом Элви показала, что разделяет его мысли и подозрения.

– В смысле, верю ли, что Танака ищет нового Дуарте, который вышел из комы и куда-то подевался?