Наши души

Иван резко открыл глаза, и сумрачный лес поздоровался с ним спокойными звуками вечерней природы.

Рядом куковала неутомимая кукушка: девять, десять… пятнадцать… двадцать.

– Врёшь ты всё, дура! – Иван вздрогнул от собственного голоса, до того неестественным и незнакомым он показался, достал блокнот, и тот послушно открылся в том месте, где лежал карандаш. Проведя пятую черту, Иван аккуратно завернул его в целлофан, сделал несколько больших глотков из пластиковой бутылки и поднялся на ноги. – Ну, что ж, пора разбивать лагерь.

Початая бутылка водки первой оказалась на развёрнутом полотенце. Топорик, спички, вода и прочие походные мелочи последовали за ней следом. Иван долго вертел в руках банку рыбных консервов, дотошно изучал её этикетку, протирал крышку, наконец, облизнул покоробленные губы и решительно отложил её в сторону. Быстро темнело, а костром ещё и не пахло. Вскоре в этом нетронутом месте появилось очертание чего-то нового: полусгнившие куски ствола, сложенные колодцем, окружали корьё и сухие ветки, а наверху, словно голова медузы Горгоны, красовалась большая коряга с торчащими во все стороны корнями-змеями – очаг был готов.

Неровная струйка дыма робко дрогнула и, окрепнув, потянулась вверх, настраиваясь на рождение новой жизни. Вскоре огонь уже праздновал своё появление, лихо отплясывал, выбрасывая в темноту горячие, сверкающие и полные надежд искры.

– Сейчас, сейчас! – Иван открыл бутылку и посмотрел вверх, кивнул головой, приветствуя невидимого собутыльника. – Будем… За Нашу победу!

Глотнув из горлышка, он насадил грибы на свежесрезанные ветки кустарника, закрепил их над огнём, снова присосался к бутылке и уткнулся взглядом в танцующие языки яркого пламени.

– Вот так и мы, огонёк, танцуем, пока силы есть, а когда одни угли на душе, особо не попляшешь, – Иван тяжело поднялся на ноги, – ничего, я тебе помогу, ты-то ещё точно потанцуешь.

Человек шагнул в темноту и вскоре вернулся с охапкой толстых сухих веток. Обрадованный огонь затрещал свежей закуской и выбросил сноп искр прямиком к проснувшимся звёздам. Иван запрокинул голову и припал губами к горлышку опустевшей бутылки. Он подождал, когда последняя капелька, доверившись судьбе, навсегда оторвётся от своего временного убежища, чтобы в приступе безумной радости соединиться с его бурлящей кровью, и пододвинул отгоревшую ветку огню:

– Кушай!

…В немигающих глазах мелькали красные мотыльки, прыгали, скакали, бесновались. Иван всё дальше продвигал горящую ветку, ещё дальше и ещё, пока не «ойкнул» от нестерпимого жара. Рядом появились две тонкие веточки. Они легонько играли с огнём, касались его языков, дразнили, благодарно принимая пламя своими острыми кончиками. Иван медленно провёл по ним взглядом до маленьких кулачков, крепко сжимающих ветки, потом показались синие рукава детской ветровки…

– Папа, смотри, у меня светлячки пляшут! – Петя пошевелил обугленными веточками.

– Что? – Иван зачарованно смотрел на маленькие огоньки.

– Светлячки! Светлячки! Светлячки! У меня живые свет-ля-чки! – Петя подпрыгнул и пустился в пляс вокруг костра, заставляя мерцать в темноте концы обгоревших веток. – Смотри, цифра восемь! Ля – ля – ля! Цифра восемь у меня!

Иван резво вскочил на ноги, выхватил горящую ветку и, со свистом рассекая воздух, замахал ей в разные стороны, вычерчивая звёзды, круги, треугольники:

– Ну, а вот так ты умеешь? Ха-ха-ха! – Иван, как одержимый, бегал босиком вокруг костра, – а у меня в руке светляк! Огромный огненный светляк! – наступал на красные угли, но не чувствовал боли, продолжая свой безумный пляс, – и он не Гитлер, не Поляк! Огромный розовый светляк!

Вдруг Иван остановился и растерянно огляделся по сторонам:

– Петя, ты где? Пописать, что ли, пошёл? Не уходи далеко, ладно? А то волчары поганые сожрут, на хрен, и косточек не оставят!

Тревожная тишина ответила Ивану глухим звоном, но он не успел испугаться, дрожащий свет костра высветил очертание свёрнутого калачиком сына. Он лежал на расстеленном полотенце, рядом с берёзкой:

– Фу-ты, напугал почти! Спать завалился, а мне не сказал!

Улыбаясь счастливой улыбкой, опьяневший Иван лёг рядышком, бережно укрыл рюкзак полотенцем, обнял его и тихонько запел колыбельную:

– Спатеньки-дратеньки, кое-где лохматеньки, наш Петруша будет спать, будет глазки закрывать, …а потом их открывать, а сейчас пора поспать.

Иван провалился в черноту. Тени от костра причудливо ломались, попадая на окружающие предметы, изгибались и пропадали, но он не видел этого, он был уже далеко. Неспешное бормотание костра, его живое тепло, перенесли Ивана в сон, в воспоминание, а может быть, в другую реальность, где такой же ночью, у огня, сидели отец с сыном и неотрывно глядели на игру света и тени.

– Туристы, день закончился, пора спать! – женский голос из палатки пролетел над головами, никак не потревожив их единения с природой.

Тишина. Лишь разговор пламени с потрескивающими дровами нарушают её Величие: «Ч-К, Т-К, ШИ-И, КРТ, ПП-П, Щ…»

– Мальчики, не слышите? Быстренько спать! – голос прозвучал настойчивее.

Иван:

– Ладно, пойдём, сынок, мама зовёт.

Петя:

– Не хочу.

– А надо.

– Не могу.

– Почему? – Иван положил руку на плечи сына.

Петя набрал полные лёгкие воздуха и шумно выдохнул:

– Здесь красиво.

Иван:

– Точно. И мне всегда трудно от костра оторваться… Отгадай, почему?

Петя задумчиво шевелил палкой в углях:

– Потому что он живой.

Иван:

– На сколько живой?

– На много живой. Живее не бывает…

Иван бросил ветку в огонь:

– Обоснуй, почему ты так думаешь?

– Я знаю это и всё! – Петя ударил палкой по углям, и красно-оранжевые брызги, шумя и озорничая, разлетелись в стороны. – Папа, ты сам не видишь, что ли? Ну, он шевелится. Он тёплый. Он ест палки – значит ЖИВОЙ!

– А сейчас он и тебя сожрёт, – Иван схватил сына в охапку, – поехали спать!

Петя попытался освободиться от отцовских объятий:

– Папа, не-ет!

Иван быстро сдался и усадил сына на место:

– Ну, ладно, сидим пять минут и уходим.

Отец и сын молча глядели на жародышащие, переливающиеся красно-чёрными оттенками, будто бы шевелящиеся угли.

– Петя, смотри, какая красота, – Иван пошевелил их толстой сухой палкой, – я в детстве представлял, что это драгоценные камни, и если их быстро залить водой, то они превратятся в настоящее сокровище.

Петя с интересом посмотрел на отца:

– А ты пробовал?

– Нет.

– Почему?

– Потому, что ОН живой. Я не хотел ЕГО убивать! – Иван ловко подхватил сына под колени правой рукой, левой за спину.

Петя привычно обнял отца за шею:

– Ну, поехали!

– Поехали! – лёгким аллюром, по лошадиному цокая, Иван унёс сына в палатку.

– Ну, наконец-то, гулёны! – мама приняла, раздела и уложила Петрушу в спальный мешок.

– Не хочу спать, – Петя еле ворочал непослушным языком.

– Потрудился ты сегодня хорошо, нужно и отдохнуть, – мама повернула сына на бок.

Петя:

– Нет.

– Да, – мама укрыла сверху одеялом.

– Не хо… – Петя заснул на полуслове.

Света гладила волосы крепко спящего сына:

– Вань, а ты-то куда опять?

Иван уже выполз из палатки:

– На костёр посмотрю.

Света удивлённо высунула голову:

– Зачем?

Голос из темноты:

– Потому что он живой!

Сидя на бревне, Иван неотрывно смотрел на переливающиеся угли. Вскоре они уже занимали всё свободное пространство, и не было ничего, кроме этих играющих, потрескивающих драгоценных камней…

Гармонию нарушил резкий неприятный звук: «Взжик». Вместе с этим звуком мелькнуло бледное Петино лицо. Вздрогнув, Иван оглянулся и бросил остатки обгоревших веточек на благодарные угли.

…Необыкновенный осенний день. Первый, робкий, тающий на асфальте снежок – сегодня Иван встретил жену с сыном из роддома и привёз домой нового, ставшего главным ещё до рождения человека. Радость наполнила до краёв это жилище, не оставив места другим чувствам. Радость – продолжение рода купается, взвешивается, кормится! Радость. Сестрёнка бегает вокруг братика, суетится в умилении и желании помочь, приносит пелёнки, ласково смотрит на свершившееся Чудо – на новую Родную Душу:

– Какой он у нас хорошенький! Что-то сказать мне хочет…

«Взжик», – мерзкий звук смешал картинку, выхватив лицо измождённого сына в кабинете МРТ. Иван вздрогнул, потряс головой в попытке сбросить дурман и продолжил заворожённо смотреть на огонь.

Пламя играло в его зрачках, в его желаниях, в его сознании.

…Отец с дочкой и сыном весело резвятся в прозрачной воде. Отплыв немного в сторону, Иван нырнул и вскоре показался на поверхности с большими двустворчатыми раковинами в обеих руках:

– А это наш сегодняшний ужин!

– Не-ет, только не это! – Саша скорчилась от отвращения.

Петя открыл рот, изображая предчувствие необычайной вкуснятины:

– Ам-ням-ням.

Иван рассмеялся и бросил моллюсков в их родную стихию. Дети, подхватив очередной заряд веселья, забрались ему на плечи и голову. С выпученными глазами, имитируя неподдельный ужас, Иван погружается под воду. На поверхности – только смеющиеся дети и руки отца, заботливо их поддерживающие…

«Вжжиик», – идиллия разорвана в клочья. Добра больше нет. Весь мир, вместе с замершим сердцем, сжался в один маленький, дрожащий от страха комочек, а его место заняло измождённое лицо Пети с синими подглазинами, с торчащими трубками, с трахеостомой в горле. Петя едва шевельнул губами: «Домой».

– Ты сказал – домой? – Иван подставил ухо к синеватым губам сына.

Петя слабо кивнул, и губы сложились в слова: «По-е-ха-ли до-мой».

– Поедем скоро, сынок! Обязательно поедем, только немножко поправиться нужно, – Иван нежно погладил сына по лысой головке, поцеловал.

Петя кивнул и шевельнул губами: «До мой».

Иван покачнулся и едва не упал лицом в догорающие угли. Всё та же ночь, тот же тлеющий костёр, но что-то неуловимо изменилось в самой атмосфере, что-то тревожное пробралось в этот мир, сделав его другим. Беспокойство медленно сжимало испуганную душу железной хваткой, а сердце уже вовсю отбивало удары в тщетной попытке привести её в чувство.

Иван повернулся, но увидел лишь размытые очертания палатки. Вскрикнув от нестерпимой боли, он побежал к ней, но, по мере приближения, палатка отодвигалась всё дальше. Неожиданно Ивана сковала смертельная дремота, он запнулся за свою ногу и оказался совсем рядом с палаткой, едва не упав на неё всем своим телом. Это место, как колпаком, было накрыто густым облаком, и брезентовый домик едва проглядывался сквозь пелену сбитого фокуса. Иван протёр глаза, протянул руку вперёд, и в тот же миг палатка растворилась в черноте ночи. Похолодев от ужаса, не воспринимая происходящее, он вернулся к костру, где увидел сидящую на бревне свою собственную сгорбленную фигуру. Иван вскинул руки к ночному небу и закричал что есть силы. Толстые вены вздулись, оплели горло надрывным узором, но из открытого рта не вырвалось ни звука.

Яркие звёзды сплелись небесным хороводом и закружились в бешеном танце. Иван с распростёртыми к небу руками медленно растворился, и теперь лишь одна сгорбленная фигура Ивана осталась сидеть у погасшего костра. Угли едва освещали искажённое болью лицо, оставался освещённым и маленький круг высоко в небе над его головой. Там, в самом центре чёрной пустоты, звёзды кружились быстрее и быстрее, сливаясь в неистовом вихре, пока не превратились в маленькие комочки пепла. Они медленно падали с небес, плавно опускались на голову, плечи, руки сгорбленного человека. Всё вокруг потонуло во мраке, и мрак был всем.

…Иван открыл глаза и увидел склонённую над костром спину сына. Попытки пошевелиться ни к чему не привели, глаза снова и снова закрывались. То проваливаясь, то пробуждаясь, он долго боролся со сном и, наконец, огромным усилием воли смог раскрыть рот:

– Сынок, тебе не холодно?

– Нет, папа, мне хорошо, – тут же отозвался Петя.

– Точно хорошо?

Петя не обернулся:

– Точно. Лучше всех!

Иван еле ворочал языком:

– Молодец. Подложи дрова в костёр, пожалуйста, я что-то немного устал…

Ветка ярко вспыхнула, осветив полулежащего у берёзы человека. Голова и плечи Ивана были прислонены к дереву, дрожащие веки говорили о тревожном сне, а рука крепко обнимала прикрытый краем полотенца рюкзак. Губы едва заметно дрогнули и растянулись в подобии улыбки:

– Молодец, сынок… Спасибо тебе, братан. Как хорошо-то стало. Спасибо! – Иван провалился в глубокий сон и полностью потерял себя.

…Родители, склонившиеся над неподвижно лежащим сыном, не обращают внимания на пищащие, скрипящие, издающие громкие неприятные звуки приборы. Они сосредоточенно разминают Пете руки и ноги, массируют, смазывают кремами родное любимое тело. Глубокая кома. Иван положил руку сына на место и привычным движением взял его ногу. Хорошенько растерев, согнул-разогнул коленный сустав и взялся вращать ступню.

Неожиданно и отчётливо он услышал голос:

– Папа, ещё не время!

Иван посмотрел на неподвижное лицо сына, взглянул на заплаканную жену, которая продолжала массировать Петю со своей стороны.

Голос настойчиво повторил:

– Ещё не время!

– Что не время? – Иван снова посмотрел на жену. – Ты слышала, Петя сказал: «Не время!»

Света молча продолжала своё дело, как будто совсем не слышала вопроса. Палата реанимации дрогнула и начала исчезать, приобретая зеленоватый оттенок. Растерянный Иван крутил головой во все стороны:

– Да что не время-то?

– Спать не время! – строгий голос сына звенел в пустеющем пространстве.

Предметы и сами стены палаты искривлялись, обретая непривычные формы. Картина меняющегося мира дрожала, чудесным образом переплетаясь с картинками прошлого.

Вот счастливое семейство бежит по васильковому полю, они смеются, падают, кувыркаются, купаются в синем цвете. А вот Петя, как всегда, скрестив ноги, сидит на траве и сосредоточенно плетёт венок для сестры:

– Сашуха, ну-ка дай примерить!

Саша подставила голову:

– В самый раз! А я тебе и маме уже сплела!

Иван шутливо надул губы:

– А мне кто сплетёт?

– Я сплету, чурики, я сплету, – радостно затараторил Петя.

Непонятно откуда появилась кровать с лежащим на ней сыном. Рядом с кроватью прошёл нарисованный слон. Остановился, посмотрел на Ивана добрыми глазами и улыбнулся:

– Пора просыпаться, засоня, – затрубил и прошёл через белую стену.

Иван упорно продолжал массировать пальчики на неподвижной ноге сына, когда очень громкий шёпот заставил его вздрогнуть. Как будто Петя сложил ладошки рупором и громко шепнул в самое ухо отца:

– Папа, вставай!

Волк

Робкий рассвет вычертил сонную лесную опушку и потухший костёр – картина просыпающейся жизни медленно проявлялась на осенней палитре мироздания. Первые лучи солнца, осторожно пробиваясь сквозь поредевшие кроны, нежно заигрывали с плотным миром. Иван неподвижно полулежал, используя ветки как матрас, а ствол берёзы – как удобную подушку. Ничто не в состоянии помешать сну смертельно усталого человека, но он вздрогнул и поморщился. «Папа, вставай!» – зашуршали кроны деревьев и осыпали лицо спящего пожелтевшей листвой.

Иван распахнул глаза и увидел огромного старого волка. Ледяной взгляд цепких глаз животного оценивающе сверлил человека, из оскаленной пасти стекала густая слюна, а расставленные в стороны лапы говорили о скорой атаке.

Одной секунды хватило Ивану, чтобы вскочить на корточки. Он ясно услышал, как закипели пузырьки адреналина в его крови, как они звучно лопались там, барабанили и били набат, призывая весь сонный организм собраться. Иван дрожал каждой клеточкой своего «Я», но не от страха – кураж захлестнул его с головой, и лицо перекосила злая усмешка.

– Ну, вот и всё… Спасибо! – Иван послал воздушный поцелуй в небо.

Пружина, до предела сжатая в его глубинах, разжалась мгновенно – с топором в одной руке и ножом во второй он выпрыгнул навстречу волку и замер. Чуть согнутые в коленях ноги забыли о пройденном пути и дрожали от неуёмной бодрости – левая впереди, правая плотно упиралась в землю. Человек и волк, такие разные и настолько одинаковые жители земли, рычали, не мигая глядя в глаза друг другу.

…Солнечные лучи насквозь пронизывали своим космическим жаром салон машины с находящимися в ней людьми.

– Петь, ну, чего он еле ползёт-то? Так и опоздать недолго! – Иван нервничал, едва плетясь за машиной такси.

Петя молча сидел рядом с отцом и спокойно смотрел в окно на раскалённый город и утомлённых жарой жителей. Такси ехало медленно, но вдруг так резко встало посередине дороги, что Ивану пришлось резко нажать на педаль тормоза. Петя повис на ремне безопасности, зажмурился и схватился за грудь. Иван нахмурился и ощупал сына:

– Больно?

Потирая грудь, Петя мотнул головой:

– Нет.

– У тебя всегда «нет», даже если очень «да»! Никогда не скажешь, что больно.

Петя засмеялся, продолжая растирать ушибленное место:

– Да нет, пап, всё нормально!

Через открытое окно таксист весело перекрикивался с другим таксистом, стоящим на обочине.

– Да что же он, гад, делает-то? – Иван несколько раз моргнул фарами и посигналил.

Водилы увлечённо разговаривали о чём-то своём, весёлом и смеялись, не обращая внимания на стоящую позади машину.

Иван открыл окно и громко крикнул:

– Так и будешь на дороге стоять?

Реакции водителя не последовало, но запустило почти неуправляемую реакцию Ивана. Резко выкрутив руль, Иван выехал на встречную полосу и, затормозив рядом с такси, выпрыгнул из машины:

– Мне на встречку из-за тебя вылезать, с…ка?!

Визжа видавшими виды покрышками, такси сорвалось с места. Иван вернулся за руль, но никак не мог успокоиться:

– Вот же, гадость какая! С…ка!

– Пап, да ладно… Всё нормально уже.

– Нормально? Да я чуть ремнём тебя не придушил из-за урода этого! – Иван взглянул на часы и прибавил газ.

– Папа, я, конечно, хочу быть на тебя похожим… Но ты постоянно на всех орёшь.

– Да, когда хоть? Вывел просто из себя таксёр этот недоделанный!

– Ага! А за мужиками по двору кто с бутылкой бегал и орал страшным голосом? – Петя строго смотрел на отца.

– Так они же сами напросились! Мне даже тебя с палкой пришлось на дорожке бросить… – Иван виновато взглянул на сына. – Но ты молодчина! Стоял как вкопанный – не упал!

Потянув за ниточку, Петя уже разматывал пёстрый клубок острых воспоминаний:

– А зимой у больницы вокруг машины за мужиком кто бегал? А? А?

– Блин, Петя… Уродов-то сколько вокруг! Так и норовят обидеть, – останавливая машину у поликлиники, Иван сконфуженно засмеялся, – стыдобища какая-то. Да, прав ты, Петя, прав, конечно: за нервишками следить нужно. Буду меланхоличен и спокоен, как холодильник!

Привычным движением Иван вытащил сына из машины, понёс к зданию поликлиники, но путь до её крыльца был привычно не прост. Огромные ямы, лужи и кучи строительного мусора представляли собой замысловатую полосу препятствий, но, когда все трудности казались преодолёнными, возникла новая преграда в виде автомобиля, припаркованного прямо у ступенек. Кто-то решил не утруждаться пешей прогулкой и полностью перегородил крыльцо. Иван негодовал:

– Петя, ну ты посмотри, что творит! Пнуть его, что ли? А… нет, нет, я же теперь холодильник. Полное ледяное спокойствие, – отец с сыном на руках боком протиснулся на крыльцо и добрался до дверей поликлиники.

– Папа, а зачем мы сюда приехали? – Петя крепко держался за шею отца и смотрел на него доверчивыми глазами.

– Да я и не знаю, мама забыла сказать! – выпучив глаза, Иван невинно рассматривал вытянувшееся лицо сына.

– Ну, папа, ты совсем, что ли, холодильник? – засмеялся Петя.

Искренний смех эхом прокатился по утреннему лесу. Казалось, что человек и волк целую вечность смотрели в глаза друг другу. Наконец волк, сведя в своём волчьем черепе все «за» и «против», попятился задом и как-то боком в два прыжка скрылся в густой чаще.

Иван опустился на землю. Пластиковая бутылка хрустнула и сжалась в его дрожащих руках, отдавая живительную влагу.

– Всё, это последняя… Больше воды нет, – Иван поднял голову вверх к бесконечно глубокому синему небу. Этот чистый кусочек вечного неба, окаймлённый жёлто-зелёной бахромой шевелящихся на ветру листьев, напоминал бьющееся сердце – здравствуй, сынок. С добрым утром, братан ты мой любимый!

Укладывая рюкзак, Иван постоянно бормотал, разговаривал с кем-то невидимым, а может быть, он говорил сам с собой, затем определил стороны света по отдельно стоящим деревьям и в последний раз посмотрел вверх, туда, где на ветру билось сердце.

– И, да, вот ещё что, сынок, – сам ты холодильник!

Ручейки всегда выводят к людям

Окружающий лес заметно изменился. Могучие деревья уступили место хилым деревцам и кустарникам. Теперь под ногами стелился мягкий ковёр зелёного мха, местами усыпанный красными бусинами клюквы и брусники.

– Ну вот, кто-то ягодки нам просыпал! – Иван лёг на живот и долго ползал по лесному ковру, выедая на нём большие проплешины.

Вскоре под ногами была уже не твёрдая поверхность, а хлюпающая субстанция, пересечённая умершими деревьями. Измученный путник то и дело падал, но поднимался и упорно шёл вперёд. Если бы вдруг (ну, всякое же в жизни бывает) другой путник повстречался ему в этой глуши и спросил, куда он идёт, то Иван бы не смог ответить на этот вопрос. Он бы даже не понял смысл вопроса, а, поправив лямки рюкзака, побрёл бы вперёд, спотыкаясь, падая и поднимаясь вновь.

В очередной раз, оказавшись в горизонтальном положении, путник вытер грязь с лица и дотронулся до затылка – пальцы сразу окрасились в красный цвет крови. Иван неуверенно усмехнулся и долго рассматривал лосиный рог, привязанный к рюкзаку, затем резко откинулся на спину. Тишину вечернего леса нарушил дикий, неестественный хохот, вскоре перешедший в истерику. Иван пытался что-то произнести, но смех душил его, отказывая в праве не то что говорить, а даже дышать по-человечески:

– А за… ха-ха-ха, а за… ха-ха-ха, а зачем он мне нужен? А-ха-ха-ха-ха… Куда я его так давно тащу? Ха-ха-ха-ха… Зачем? А-ха-ха-ха-ха! – хрипел Иван.

Схватившись руками за уставшее горло, Иван катался по мокрому мху, смеялся и плакал, пока совсем не выбился из сил. Сон, не раздумывая, принял наперсника в свои объятия и быстро перенёс его в родной дом, где маленький Петя, приставив кулачки к голове в виде рожек, бегал за папой по коридору.

– Папа, я лось! Я лось! У-ууу! – сын пробегает мимо стены, на которой уже много лет висит рог лося, бодает отца. – У-ууу, у-ууу!

Раскрасневшиеся и довольные ребята влетают на кухню, где мама Света готовит ужин.

– У-ууу, у-ууу! – вторит мама, подражая сыну.

Отец в панике падает на пол и пытается закатиться под стол, но сын крепко держит его в своих объятиях. Весёлый смех заполняет всё вокруг, и каждая молекула, каждый атом, всё составляющее этих счастливых людей смеялось и радовалось вместе с ними.

Полная луна, не заметив редкую поросль хилых деревьев, осветила грязное исхудавшее лицо Ивана, и без того светившееся блаженной улыбкой всеобъемлющего счастья. Он был далеко от этого места. Сейчас он был с сыном.

Очередной рассвет наполнил холодную росу разноцветными красками. Маленькие капельки ожили, засуетились, предвосхищая новый день, заиграли лучистыми бликами раннего солнца, передавая друг по дружке отражение спящего: «Соня, пора вставать!»

Лицо и руки спящего были густо облеплены толстыми, но вечно голодными комарами, не спешившими покидать бесплатную пирушку, но Иван их уже не замечал. С трудом поднявшись на ноги, он подошёл к болотистой луже, грузно упал на колени, зачерпнул пригоршню коричневой воды, выпил её одним махом, потом ещё и ещё. Жажда не унималась. Иван лёг на живот, опустил лицо в воду и замер. Ящерица суетливо забралась ему на спину и, тревожно озираясь, забегала в разные стороны, словно позабыв дорогу домой. Пройдя через водную преграду, звуки леса поменяли свою тональность, они стали намного глуше, растянутее и, наконец, сменились бодрым голосом Ивана:

– Раз – два! Раз – два!

Начало лета баловало первыми тёплыми днями. Угол леса ухожен, очищен от бурелома и сорных деревьев – видно, что за ним давно ухаживают заботливые руки. Естественную красоту разбавляли человеческие приспособления, предназначенные для культурного отдыха. Мангал расположился в стороне от большого круглого стола, окружённого деревянными лавочками. Качели, прикрученный между берёз турник и самодельные деревянные брусья никак не портили гармонию природы рукотворным вмешательством, а дополняли её ловким штрихом законченного творения. Отец и сыном усердно выполняют отжимания на молодой траве. А невдалеке от полянки, за прудом, виднеется синий забор загородного дома, рядом с которым вовсю цветут небольшие кусты сирени, чередуя белый и сиреневый цвета.