Арехин в Арктике

– Ну ещё бы. Владимир Ильич мастер ставить задачи: решая основную, решишь ещё дюжину, и потом думаешь, а какая, собственно, была основная-то? Девицу освободить, змея убить, меч-кладенец в деле проверить, поле вспахать, царя в котле сварить? Так что же привело вас сюда, Александр Александрович?

– Рука рыболова, что ж ещё. Я кто? Я червячок на крючке, ну, живец. Мое дело хвостиком побойчее вертеть, или плавниками. И смотреть, кто меня первый съест.

– Значит, вы тоже думаете, что Ленин ищет преемника, – довольно усмехнулся Троцкий. – Вопрос лишь, зачем он его ищет.

– Это вне моей компетенции, – ответил Арехин. Лукавить с Троцким было бесполезно, тот видел на два аршина вглубь.

– Понятно, что вне. Да такого человека, в чьей это компетенции, и на земле-то нет. Это, скажу вам откровенно, даже сам Ильич ещё не знает, что ему с преемником делать: к сердцу прижать или к чёрту послать. В этом-то и прелесть нединастической системы: наверху непременно окажется сильнейший. Проблема лишь в том, по каким критериям будет выявляться сильнейший. Мне почему-то кажется, что не по статьям и брошюркам, не по вкладу в общемировую теорию марксизма. Но я отвлёкся, – спохватился Троцкий. – Если вы пришли ко мне, значит, я вам зачем-то нужен?

– Нужен ваш совет, ваше мнение.

– Вы знаете, Александр, и в шахматах, и в сыске я совершенный профан, – едва сказав это, Лев Давидович почувствовал, что получилось банально, и тут же поправился:

– Что ж, спрашивайте. Чем смогу…

– История с поддельными лекарствами… Мне поручили ею заняться. Что, по вашему, стоит за этим?

Троцкий задумался только на мгновение.

– Тут два отдельных вопроса. Во-первых, лекарства. Это удар по многим. Оставшись без нужного средства, доктор Джекил окончательно превращается в мистера Хайда. Представьте, у человека активный сифилис, он гниёт заживо, и гниёт быстро, его обнадёжили, пообещали наверное, и тут – пшик, солёная водичка на сифилитические язвы. То же и с героином: ведь многие пристрастились, многие…

– С героином?

– Вам не сообщили? Героин, кокаин и противосифилитические препараты – больше никаких лекарств в заказе нет. Итак, человеку нужен героин, он задыхается без героина, буквально выходит из себя. И тут ему мягко намекает, что если он проголосует так-то и так-то, он получит требуемое. Чуть-чуть. До завтрашнего голосования.

– Признаться, для меня это ново.

– Не стану преувеличивать, доля зависимых от героина среди вождей выдающихся не столь уж велика, да и есть у них запасец на крайний случай. С вождями видными дело похуже, и запасов практически нет. С рядовыми же обладателями решающих голосов… – Троцкий махнул рукой, представляя Арехину домыслить остальное самому.

– Но вместо героина возможно использовать морфин, на худой конец, опиум…

– Используют, ещё как используют. Но качество не то. Словно вам променять ваших знаменитых рысаков на старую крестьянскую конягу. Да и юг с востоком, где растут волшебные цветы, далеки. Во всяком случае, монополия на героин есть если не решающая, то довольно веская гирька на весах политической борьбы сегодня. Второе – назначение виновных. Из-за секретности закупка была разбита на несколько частей, и люди работали разлаженно, не зная общего плана. А планы, что планы, гладко на бумаге. А в жизни кто в лес, кто на крест. Где пошло не так? Да везде пошло не так. Сначала ставку делали на «Байер», фирму солидную и, кстати, создавшую пресловутый героин. В современной Германии три миллиона рублей золотом – сумма совершенно фантастическая, и мы могли бы получить самые выгодные условия, включая изрядный пакет акций самого «Байера». Но нет, Германия слишком на виду, решили умные головы. И обратились к второразрядной, даже третьеразрядной швейцарской фирмочке, потеряв на этом половину, если не больше. Списали на неопытность. Ну, и так далее… Но всё-таки главные ответственные – это Наркомвнешторг и ВЧК. Точнее, Красин и Дзержинский. Но Красин теперь в Лондоне, дела ведет Лежава, который передоверил дело Птыцаку, тот кому-то ещё, каждый же ведет сотни дел, и не в одиночку, а с сотнями же помощников.

И тут второй вопрос: почему это дело поручили вам. Почему вам, а не чекистам? Думаю, вы точно оценили свою роль: живец. Кто на вас клюнет, тот героин и экспроприировал. Чекисты же могут быть заинтересованной стороной, да что могут, они в любом случае заинтересованная сторона, потому доверять им поиски рискованно.

Вот и все, что приходит мне в голову, – с нарочитой скромностью закончил Троцкий.

– Выбирать между Лениным и Дзержинским… – начал было Арехин.

– Выбирать никто не даст. Да и вам это ничего не даст. Что первый, что второй – такие акулы, по сравнению с которыми вы, Александр, не пескарь конечно, но окунек на полфунта, не больше. Вот и ведите себя по-окунячьи: плавайте неглубоко да хватайте зазевавшихся плотвичек и пескарей. И все будут довольны. А вы по-прежнему будете живцом, а не мертвецом, простите за глупый каламбур.

Арехин не ответил, всем видом показывая, что ждёт продолжения.

– Разве что вам самому захотелось стать видным, а потом, не боги ж горшки обжигают, и выдающимся партийным деятелем? Но тогда вам особенно следует блюсти осторожность: старым вождям не нужен рыцарь, побеждающий дракона. Нужна собачка, приносящая тапочки. В любом случае вас будут использовать втёмную. Точнее, уже используют втёмную. А кто, почему – возможностей, как в калейдоскопе.

– Ленин?

– Ильич всех использует явно, ему втёмную не к лицу. А вот остальные… Дзержинский, Красин, Зиновьев, Каменев… Даже я, во всяком случае, теоретически, не выпадаю из этого ряда. Очень, знаете, недурно было бы иметь под рукой сотню-другую голосов на съезде. Впрочем, насчёт сотни-другой я, пожалуй, загнул. Осторожность и скромность. Войдёте в силу, тогда и начнете рвать и метать, а пока давайте лучше чаю выпьем. У меня по расписанию – чайная пауза.

На этот раз от чая Арехин не отказался. Сулико Лазаревна принесла на подносе чайник, пару чашечек, сливочник, тарелку с венским печеньем.

– Что делать, борьба за власть есть непреложное свойство активных натур, – вёл разговор Лев Давидович. – Марат был на ножах с Робеспьером, Цезарь с Антонием, Ромул с Ремом. Куда не глянь, всюду видим стремление сосредоточить силу в одной точке. В себе. И потому ситуация, когда вчерашние соратники становятся сначала соперниками, а потом и врагами, является неизбежной, простите за банальность. Но это никак не влияет на общий ход революционного процесса, выдвижение новых и новых лидеров есть шпоры революции. Так что, боюсь, все мы кончим либо как Робеспьер, либо как Марат.

Кстати, вспомнил забавный случай. Гуляем мы по Парижу, я, Ильич и Бухарин – согласитесь, начало анекдотическое. Подкатывает к нам гадалка и начинает напускать туман, мол, вижу то, вижу сё, а позолотишь руку, увижу совсем ясно. Руку золотить мы ей не собирались, тогда она сделала хитрый ход: погадаю троим по цене одного. Ладно, решили мы, пусть. Бухарину она предсказала смерть от пули, и даже место указала – затылок. Николай Иванович побледнел, разволновался, спрашивает, кто ж его так, враги, интервенты? Нет, отвечает гадалка, русская женщина, комсомолка, по приказу друзей. Ваших ближайших друзей. Потом пришла моя очередь. Мне она предсказала смерть от холодного железа, и опять по решению ближайших друзей. Тоже указала на затылок. Верно, на гильотину намекнула, но я решил не уточнять обстоятельств. Ильич же решительно повернулся, так она ему в спину крикнула, что он вообще не умрет в этом веке, но жизни из него высосут предостаточно – и опять-таки указала на затылок. Чушь, глупость, а прогулку испортила. Что самое удивительное – никаких комсомолок в то время не было, и слова-то такого не было. Вот… Настроение паскудное. Потом мы это поправили пивом. Тогда Ильич ещё любил пиво…

Чай был выпит, печенье съедено, пришло время прощаться.

– И последний совет: если вас посылают в Женеву, возвращаться не торопитесь. Если, конечно, не мечтаете занять пост видного деятеля. Очевидно, что вы ничьей креатурой не являетесь. В таком случае очень легко стать общим врагом. Вы в бильярд играете? – вдруг спросил Лев Давидович.

– Нет.

– Я тоже нет. Но люблю смотреть. Настоящий мастер бьет по одному шару, чтобы тот задел другой, а другой скинул в лузу третий. А вы представьте партию, где таких мастеров с десяток, и у каждого свой кий, и бьют не по очереди, а кто смел, тот и смёл. Оно вам нужно?

– Я подумаю, – серьёзно пообещал Арехин.

– Непременно подумайте, непременно. И крепко! А Владимиру Ильичу передайте, что я целиком разделяю его мнение: Германия полыхнет так, что небесам станет жарко, полыхнет всерьёз и надолго!

Последнюю фразу Лев Давидович сказал при открытых дверях, и все, ожидающие встречи с ним, а сейчас их было более дюжины, поняли: был у Троцкого человек от Ленина, и они не просто чаи гоняли, а обсуждали международные дела.

Арехин прошёл через комнату ожидания, и все следили за ним, как за ангелом смерти и жизни. В таком вот порядке.

Он прошел коридорами, спустился по лестнице, по пути заметив, как изменилась погода. Из ясной и солнечной она вдруг стала тёмной. Небо, совсем недавно лазоревое, вдруг словно выключили. И солнце скрылось за тучу, как прелестная испанка за тяжелую черную штору, а если выглядывало, то не светить, а жечь.

И Фоб с Деймом выросли на пару вершков, и смотрелись демонами преисподней. Но больше всего удивляла улица, вдруг обезлюдевшая и притихшая, лишь ветер шуршал редкими бумагами по тротуару – сорванными с тумб листовками и клочками совсем старых газет.

Гроза собирается? Он вскочил было на подножку коляски, но промахнулся. Ещё раз – и опять промахнулся. Пришлось взбираться неспешно, помогая обоими руками. Сел. Вдруг захотелось отгородиться от всего.

– Занемогли, Саныч? – спросил Григорий. Если Григорий зовет его «Санычем» – дело серьёзное. Полностью, Александром Александровичем, Григорий называл его в обстановке полного благополучия. При благополучии неполном именование сокращалось до Сан Саныча. В случае же опасности оставался один Саныч: в бою, мол, каждая секунда дорога, а Саныч в пять раза короче, чем Александр Александрович. Арехин проникся доводами Григория (в боевой обстановке – Грини) и спорить не стал. Спорить с человеком, два года служившим бок о бок с Нестором Махно и раненым только трижды (с Махно Григория разлучили сначала сыпной тиф и окончательно сестра милосердия Нюша) было неразумно. Если Саныч спасает от пули – то пусть будет Саныч.

– Устал немного, Григорий, – ответил Арехин, одновременно показывая, что неприятностей не видит.

– Вот и я устал. Пять минут назад хоть бегом до Коломны готов был, а вдруг сдулся. Понадеялся, что болею, а как увидел тебя, понял – глаз это.

– Сглаз?

– Можно и так, но у нас говорят глаз. Сейчас нас убивать начнут.

– Прямо сейчас?

– Ага, готовься – Гриня тряхнул вожжами, и кабриолет покатил по улице. И катил он иначе, неровности мостовой выросли вдесятеро, тряска болью отдавала в голове. Но он приготовился: одно то, что подумалось «Гриня», было симптомом чрезвычайным. Поднял верх кабриолета, откинулся вглубь.

Проехав три квартала, экипаж свернул к Новым Пустырям.

– С чего бы? – спросил он Гриню.

– Глаз, – лаконично ответил тот, и стал разворачиваться. Да поздно: вслед за ними три коляски стали в ряд, заслоняя дорогу. Гриня положил экипаж на прежний курс. Прорвемся!

Позади стреляли, более для острастки. По звуку – револьверы, а из револьвера и не попадешь. Далеко.

Через двести саженей Гриня осадил коней: впереди была неглубокая, но широкая траншея.

– Давай, Саныч!

Арехин заученным движением освободил сектор в задней стенке кабриолета. Тот подался без шума: и запоры смазаны, и дуб обит подушками с конским волосом. Открылся вид на начало Новых Пустырей и на три преследующие их коляски. По четыре человека в каждой. Отделяло их саженей триста, и расстояние сокращалось: преследователи не гнали, но много ли времени нужно, чтобы рысью, как-нибудь?

Арехин достал из схоронки пулемёт, установил на подпорки, присоединил полудиск, прицелился. На все ушло восемь секунд – не зря они с Гриней тренировались часами. Прицелился, дал короткую очередь, потом ещё и ещё. Фоб и Дейм стояли смирно, приученные: после стрельбы будет морковка или сахарок.

Пулемет Шоша военные ценят невысоко. То военные. А в мирной жизни – превосходнейшая вещь. Лёгкий, в пять раз легче «Максима», нетрудно спрятать в кабриолете, а что в полудиске всего двадцать патронов, то ведь не с полком воевать, не с ротой даже.

Очереди по три патрона, всего семь, и вот враг повержен – буквально. Стрелял Арёхин прицельно, стараясь, чтобы ни одна безвинная тварь не пострадала. За что лошадям страдать? Гриня во время учебы и так, и этак склонял Арехина к стрельбе именно по лошадям, но потом перестал. Уверовал в меткость Арехина.

Арехин сменил полудиск и стал искать цели среди выпавших с экипажей.

– Эй, может, кто сдаться хочет? Руки до горы и сюда, по одному, – прокричал Гриня. Кричал он громко, далеко слышно, но никто сдаваться не захотел.

Ещё очередь. Потом две. Трое, не выдержав, вскочили и попытались убежать. От пули разве убежишь, тем более, пулемётной?

Минут тридцать над пустырем висела тишина. Гриня кормил Фоба и Дейма морковкой.

В голове прояснилось, да и солнышко снова засветило весело, по-московски. Но боль осталась, как при мигрени. Возможно, это и есть мигрень.

Новые Пустыри – место особое. Собственно, пустырями они стали после революции, когда в азарте или по злобе, но явно не от ума, сожгли несколько усадеб, а усадьбы были знатные, горели долго. На их месте планировали построить трудовые коммуны, казармы или ещё что-нибудь нужное, но пока руки не доходили. Да и ноги тоже: место пользовалось дурной славой, и москвичи старались обойти Пустыри стороной.

Никто на пулемётные выстрелы не спешил. По-хорошему, нужно было ждать подмоги, потом проверить, вдруг да остались раненые (должны были остаться, непременно должны), допросить их, да много чего нужно было сделать. Вдвоём к побоищу подходить не стоило: тот же раненый, или трое, могли положить их запросто.

Но подмога не спешила, и Арехин скомандовал Григорию:

– Ищи объезд, поедем в наркомат внешней торговли.

– Сейчас, Александр Александрович. Только на место сектор прилажу, а вы покамест пулёмет в гнездо уложите.

4

Неплохо было бы, конечно, заехать домой. Принять ванну, переодеться, а то пороховой дух пропитал одежду до неприличия. И подумать. Хорошо подумать. Потому что налёт посреди бела дня запросто не подготовишь. Той же траншее, по виду, неделя.

– Ты почему на пустыри свернул, – спросил он Григория.

– Говорю же – глаз попутал. В голове мысли: езжай по Горбатой, да езжай, а что Горбатая, там всегда толкотня, телеги, раззявы, кого только нет. Вот я и наперекор и на Пустыри рванул, думал, сейчас мы полетим, не угонишься, – он свободной рукой схватился за голову.

– Болит, спасу нет. Теперь до утра не отстанет боль-то.

– Ты полагаешь?

– Проверено. Есть, правда, средство глаз перебить, но оно кому как. Горилки крепкой стакан. Не закусывая. Бывают, правда, люди, у которых от горилки голова ещё больше слабеет. Потому и говорю, не каждому впрок, – и Григорий оглянулся на Арехина.

Тот только повторил:

– В Наркомат.

В народном комиссариате внешней торговли Арехина встретили прохладно. Вахтер пускать дальше порога не хотел, и даже волшебное «Я от Ленина» не подействовало:

– У нас тут каждый второй от Ленина, а каждый первый – от Господа Бога. Порядок есть порядок. Сейчас подойдет определитель, он и определит, куда вас направить.

Арехину стало любопытно, что за определитель такой, и артиллерию он оставил в кармане.

Через четверть часа подошел молодой человек, одетый добротно и даже щегольски, и спросил Арехина, кто он, собственно, таков и по какому делу явился в Наркомат?

Арехин молча протянул мандат Ленина.

– И всё-таки, какое у вас дело? – настаивал молодой человек.

– При посторонних докладывать не имею права.

– Ну, какой Варфоломей Иванович посторонний. Впрочем, понимаю, порядок есть порядок. Пройдемте в мой кабинет.

Кабинет оказался недалеко, метрах в десяти от входа. Солидные кабинеты гнездятся много глубже и дальше, но и в этом мебель была ореховая, дорожки – ковровые, а на столе – телефонный аппарат.

Молодой человек сел на хозяйское место и, пару мгновений спустя указал на стул для Арехина.

– Теперь вы можете говорить совершенно свободно.

Арехин взял обеими руками телефонный аппарат, совершил необходимые манипуляции и попросил связать с приёмной Дзержинского.

На лице молодого человека появилась усмешка, мол, жалуйся, жалуйся, не таких видали.

Но Арехин не жаловался. Связавшись с дежурным по городу, он доложил о происшествии на Новых Пустырях – чётко и лаконично. Потери? Человек десять он ликвидировал точно. Возможно, остались трое или четверо раненых. С нашей стороны потерь нет. Сам он занят, выполняет особое поручение Дзержинского, но если Феликс Эдмундович решит, что присутствие Арехина необходимо, ближайшее время он будет в Наркомате Внешней торговли, туда пусть и телефонирует.

Положив трубку на рычажок, он посмотрел на молодого человека:

– У вас, кажется, какие-то ко мне вопросы?

Молодой человек встал, вытянулся, сказал, что ему всё понятно, важнейшие вопросы в отсутствие Красина решает товарищ Лежава, и, если можно…

– Можно, – разрешил Арехин и через пять минут был в кабинете Лежавы.

– Только коротко, буквально по сути, – сказал заместитель наркома.

– Коротко: кто в наркомате отвечает за поставки медикаментов?

– Какую именно поставку вы имеете в виду?

– Швейцарской фирмы «Багейтер».

Лежава вздохнул.

– Мы же объясняли…

– Прошло время. Могли открыться обстоятельства, – нарочито телеграфным стилем объяснялся Арехин.

– Дело начал сам Леонид Борисович.

– Красин?

– Разумеется, Красин. Напрямую из Москвы было неудобно, подключили наше представительство в Риге. Птыцак связался со швейцарской фирмой…

– Почему не напрямую с «Байером»?

– Германия, как проигравшая сторона, выплачивает дань победившим странам, и «Байер» опасался, что деньги попросту изымут в счёт репараций. Вот и создали транзитную фирму «Багейтер» в нейтральной Швейцарии. Наш наркомат отвечал за финансовую сторону дела. Деньги были переведены в срок, товар отгружен тоже в срок. На этом ответственность наркомата внешней торговли закончилась.

– То есть за то, что вместо лекарств из-за границы пришла водица, вы ответственности не несете?

– Мы понятия не имеем, что пришло из-за границы. Транспортировку и сохранность груза обеспечивали люди Дзержинского.

– Но если им отгрузили мел и воду…

– Даже если так, причем здесь мы? Только, знаете, фирма «Байер» такими делами не занимается. Её представители поручились за качество отгруженного товара.

– А кто поручится за «Байер»?

– В своей области «Байер» есть эталон. Положим, вы говорите, что за вас поручился Ленин, а я буду спрашивать, кто поручится за Ленина.

– Понятно, – сказал Арехин и поднялся. – Благодарю за помощь.

– Что, у вас всё? – удивился Лежава.

– Всё, – подтвердил Арехин. – Или у вас появились новые, нам неизвестные данные?

– Нет. Никакими иными сведениями мы не располагаем.

На выходе молодой человек держал перед Арехиным тяжелую дверь, швейцар взял под козырек.

Чтобы тебя здесь уважали, нужно убить средь бела дня разом человек десять. Кстати, нужно будет узнать детали. И ещё один ответ, меняются ли люди. Вот он, Александр Арехин, убил десять человек или около того, и никаких угрызений совести, никаких «тварей дрожащих» в голове не вертится. Пулемёт почистить и смазать – вертится. Восполнить расход патронов – вертится, хотя и пулемётом, и патронами заниматься будет Григорий. Легко списать онемелость души на боестолкновение. Кровь полна бесами боя. Гормонами, как считает наука, а по нему так бесы – слово точное. Да, сейчас он во власти бесов. Иначе никак. Модель поведения «Если тебе перерезали горло, тут же подставь другое» оставим нашим врагам.

– Куда теперь? – спросил Григорий.

– На Новые Пустыри. Чекисты, полагаю, уже там. Посмотрим, кому дорогу перешли.

Пока добирались, Арехин думал вскользь, неглубоко. На небо смотрел, по сторонам. Тиски, ломавшие голову, чуть-чуть ослабли. Или, напротив, голова меняла форму, приспосабливаясь? Вдруг это и есть муки души, проявляющиеся подобным образом?

К Новым Пустырям подъехали к закату. Он рассчитал верно: наряд чекистов заканчивал работу.

К нему подбежал Луновой:

– Мы вас и не ждали, Александр Александрович. Феликс Эдмундович сказал, что вы заняты, и беспокоить не велел.

– Никакого беспокойства, Иван Степанович. Занят, но несколько минут у меня есть. Разобрались, кто это?

Под кустами рядком лежали тела, числом одиннадцать.

– Двое – точно кронштадтские, из заводил. У нас по ним ориентировка, ну, вы знаете…

Арехин не знал, но виду не подал.

– Полюбуйтесь, – и Луновой подвёл его к кустам. – Видите? – он сдвинул разрезанный рукав с левого плеча крайнего.

На плече синела татуировка. Татуировки среди моряков не редкость, но на сей раз это были не якоря, не русалки, не корабли. Странная химера: крылатый демон, головой которому служил осьминог, или нечто, похожее на осьминога, восседал на троне.

Понизив голос, Луновой сказал:

– Точно, как в спецписьме. И у второго тоже, – он показал татуировку лежащего рядом. – Видно, звери отчаянные, недаром написано: при задержании в разговоры не вступать, уничтожать на месте без промедлений. Но как вы разглядели, что это кронштадтские?

– Случайно вышло, – рассеянно сказал Арехин, обдумывая услышанное. – А насчёт остальных?

– Местная шпана средней руки. Крупняка среди них нет, теперь уж и не будет, не вырастут. Оно и правильно.

– Все – от огнестрельных ранений?

– Доктор не смотрел, но и у самих опыт есть. Да. Пулеметные, а у двоих ещё и револьверные раны, в голову. Для верности, да?

– Покажите-ка.

Арехин осмотрел тела. Оба были ранены, один в живот, другой в бедро. И – по пуле в голову, но не пулеметные пули, пулеметные череп разнесут. Револьверные, как и определил Луновой.

– Один ушел. Или кто-то пришёл вслед и добил, – сказал он.

– Коляски-то все на месте. И лошади, – с сомнением сказал Луновой. – Что ж они не уехали?

– Коляски приметны. Да и дорогу требуют, а пешком в любую щель пролезешь.

Действительно, пулемёт потрепал и коляски. Не сильно, в меру боезапаса, это же не «Максим», но опытный глаз пулевые отметины заметит. В Москве теперь много опытных глаз.

– Ушли, значит.

– Все-таки, думаю, ушёл. Один. Всего их было двенадцать. Разумеется, я мог и сбиться в счете…

– Вот это вряд ли, – сказал Луновой. – Когда это вы сбивались.

Арехин не стал говорить, что всё когда-то случается в первый раз. И в том, что преследователей было двенадцать человек, и в том, что добивал один из выживших, он был уверен. Неясно было другое: если нападение готовилось заранее, о чем свидетельствовала траншея, то как могли угадать, что он, Арехин, поедет этим путём? Что он вообще окажется в этом районе города? Или засада была не на него, а на всякого проезжего? Ограбил, убил, закопал, и так раз за разом. Конвейер. Потогонная система Тейлора.

Он снова наклонился над телами, теперь осматривая кисти.

– Похоже, траншею рыли эти парни: у четверых водяные мозоли. Почти зажили, но всё же видно.

– Да, – согласился Луновой. – Мишку Ламкина я знаю, щипач, у щипачей руки нежные, и, если такая мозоль объявилась, то явно неспроста.

– Вы вокруг посмотрите, – посоветовал Арехин. – Вдруг они не первый раз здесь промышляют. Или оставшийся недалеко ушёл.

– Почему недалеко?

– Он тоже мог быть раненым.

– Посмотрим. Или угро поручим, пусть с собачкой поищут.

– А с телами что будете делать?

– А что с ними делать? Опишем опознание, кого опознали, да здесь и закопаем, когда руки дойдут. Сами выбрали, где лежать.

Распрощавшись с Луновым и кивнув остальным чекистам, он вернулся в кабриолет. Опять вскочил, а не влез. Это хорошо.

– Как они на вас смотрят, – сказал Григорий.

– Как?

– Будут всю жизнь хвастать, что видели самого Арехина, и он с ними разговаривал, ручкался, чай пил.

– Это почему?

– Как же. Они эту банду месяц, может быть, искали. А тут пришел, увидел и всех положил.

К дому они подъехали в сумерках. Дворник, лениво стоявший у ворот, завидя Фоба и Дейма, сорвался с места и, угодливо улыбаясь, поспешил отворить их.

Неужели и сюда дошли слухи о Битве На Пустырях? Вполне возможно.

Дом менялся на глазах. Вместо профессуры сюда стали направлять красных командиров. Война закончена, или почти закончена, пора и о гражданской жизни подумать. И, услышав, что есть такой вот хороший дом, командиры полков требовали ордера именно сюда. Положим, командирам полков отказывали, но ведь есть и командиры дивизий, и армий, и фронтов…