Гитлер, Баксков и другие… Книги первая и вторая

На подлете к аэродрому базирования Марта просверлила небо двойной «бочкой», давая понять всем, ее видевшим снизу, что задание выполнено. Посадив машину и будучи верной своей утрамбованной летными буднями привычке, пилотица достала из пачки пахнущую ментолом тонкую сигарету и, отодвинув фонарь, не снимая шлема, охотно затянулась. «Наверное, заблудившегося на дирижабле поляка, что спускался на паро-шаро-парашюте, уже догрызают служебные собаки рьяных служак из гестапо», – подумала она. Марта нисколько не сожалела о своей атаке беззащитного гражданского «Таисия». Ведь фюрер, которому она была предана всей своей арийской душой истинно немецкой женщины, должен был быть предельно огражденным от всяческих рисков со стороны всех этих коммунистических красных, особенно, не дай гот, коварных польских, молдаванских или русских. В глубине души Марта, конечно, чувствовала, что она где-то как-то местами поигрывает роли в этой жизни. Ведь когда она была вне роли, то допускала в себе сомнение в том, что Гитлер во всем мог быть лучше Шиллера или Гете. Наедине с собой лучшая пилотица рейха даже признавалась сама себе в том, что курит для удобства быть не во всем честной. Марта не знала, что корни ее сомнений – возможно, в ее полностью русском происхождении. Ее приемным родителям, немецким евреям, удалось, бросив в Заволжском разоренное гражданской войной небольшое хозяйство с овцами и зубным кабинетом, уехать с удочеренной полуторагодовалой русской девочкой в Германию. Но Марта этой правды не ведала. А из всего русского любила только модель самолета «Илья Муромец», висевшую под потолком в ее спальне, и еще, сама не зная почему, русские романсы. Докурив сигарету, Марта ловко выбросила из кабины на крыло пару своих как натренированных, так и очаровательных ног и грациозно соскользнула на землю, предоставив машину техслужбам аэродрома. Ее боевое дежурство закончено. Сейчас она сядет на свой двухколесный паро-мото, отмеченный на паро-тендере розово-фиолетовой свастикой, промчится через такой загадочный ночной лес… и окажется в своей уютной съемной квартирке с волнистыми бежевыми занавесками и шикарной белоснежной ванной.

***

Золотой голос Паросиловой эпохи колоратурный сопран Николай Баксков находился внутри прозрачно-кевларового – спасибо Вернеру фон Брауну – парашюто-шара, зависшего в верхушках высоких деревьев. Николай был в ступоре. Он никак не мог поверить, что самый до сих пор большой ужас в его жизни вроде как закончился. «Давно надо было сваливать из этой Рашки, захватив лучшие сценические костюмы! Свои, а то и смежного певщика Филиппа. Что за страна?! Не может построить для народа несгораемый дирижабль!» – в сердцах возмущался Николай, проявляя минутную слабость. Сейчас он даже совсем забыл, куда и зачем летел. В полной темноте он нащупал зеркальце с фонариком и, взглянув в него, ужаснулся! От пережитого страха его блондинистые волосы потемнели и стали цветом, точно как борода у депутата Милонава. «Надеюсь, это временно», – в испуге предположил Николай, не в силах допустить мысль, что Милонав теперь сможет везде, где ни попадя, срывать часть его аплодисментов. Порывшись в карманах порядком порыжевший Николай нащупал прибор ночного видения на микро-паровой оптике и посмотрел вокруг… «О Го-осподи-и-и!» – впервые в жизни фальшиво пропел, а не проговорил любимец публики и вождя народов золотоголосый сопран. Он с ужасом увидел: до земли, где под ним зачем-то, едва различимые в полумраке, целой шеренгой целеустремленно пробежали какие-то господа с собаками, было не менее 20-ти метров!

Николай схватился за голову. «Люди с собаками… Наверное, деятельные члены Совета Федерации какого-нибудь Богемского или Моравского, – подумал про них Николай. – Резво скрылись из виду». Значит, кричать о помощи сквозь звуконепроницаемые стенки шара уже было бы глупо. С досады Николай стукнул кулаком по нехитрой приборной доске парашюто-шара. От удара откуда-то снизу ему прямо на ноги, упал спас-жилет, компактно упакованный в прорезиненную сумку. Удрученный ситуацией Николай не сразу вспомнил про полиаморфный паро-шаро-спасательный жилет, подаренный ему на гастролях в Бразилии дедушкой Илона Маска. Множественные шары жилета, реагируя на препятствия изменением температуры в смеси гелия с парами текилы, соответственно, давлением внутренним и, соответственно, меняя свой размер, позволяли беспроблемно спускаться с деревьев любой высоты.

Из спиртного Марта изредка предпочитала лишь светлые вина. Однако за отсутствием таковых выпила с коллегами-пилотами Люфтваффе из свободной смены пару фужеров Баварского пива. Пропев в компании с ними пару куплетов «Хорста Веселя», Марта поспешно распрощалась с подвыпившими «ястребами Геринга» и, пока не начали рассказывать сальные анекдоты, направилась к своему паро-мото. И вот строенные фонари ее двухколесного, на паросиловой тяге «железного друга» уже мчат ее по лесной дороге сквозь стены из сосен в чешское местечко, к белоснежной ванне, бежевым занавескам и американскому патефону…

***

Николай Баксков не особо любил рисковать. Сидя в застрявшем на макушках деревьев парашютном шаре Илона Маска, он разгрызал последний сухарь аварийного пайка и шестой раз проверял надежность застежек-креплений надетого спасательного жилета. Звезды на небе тускнели и исчезали. А темнотищу внизу начинала постепенно вытеснять предутренняя туманная серость. Николай уже и привыкал к высоте. Он вспомнил, как пел на корпоративе НКВД, тайно устроенном самим Николаем Ивановичем. Тогда он пел, стоя на балконных перилах, – а это было на предпоследнем этаже московской высотки! «А вы смелы, – сказал ему тогда Ежов. – Я бы не смог стать на перила» – «Что вы, вам ли по перилам ходить! Вы – щит и меч родины! Любимый вы наш народный комиссар!» Ежов оценил тогда ту, как оказалось, легкую, своевременную и виртуозную лесть артиста. И поэтому колоратурный сопран не фигурировал в «деле врачей». Хотя следователями подшивались к делу сделанные скрытно фотографии Бакскова в моменты приобретения им у зубных докторов золотых заготовок под коронки. Любимец публики хотел тогда заказать себе золотой медальон – чтоб был потяжелее, чем у так и не полюбившего баскетбол певщика Керкорова. Вспомнив все это, Николай стал уже совсем не бояться, а то и презирать ее – высоту. Наконец, проверив все застежки жилета, Николай надел на голову пробковый шлем, поцеловал свой нательный стограммовый палладиевый крестик и, заглянув еще раз в инструкцию, нажал одновременно две кнопки на пародистанционном пульте. Корпус шаропарашюта тут же выстрелил отлетевшими вверх шестью лепестками, открывая путь в нижнее пространство, и мгновенно обросший надутыми шарами пилот сгоревшего дирижабля стал, переваливаясь через толстые ветки деревьев, приближаться к земле. Хотя дедушка Илона Маска, изобретший этот шаровый самоспасатель, и знал свое дело, но ленившийся проходить техосмотры, пересыпать тальком и менять хоть иногда текилу в самоспасателе Николай сам косвенно поспособствовал тому, что один шар вышел из строя. Уже у самой земли он, этот шар, раздулся до невероятных размеров, и, сидя на его верхушке, почти на трехметровой высоте, артист не знал, что предпринять дальше. Но он ничего и не предпринимал. Уставший и осознавший, что большие опасности позади, он просто заснул на мягкой амортизирующей поверхности раздутого предательского шара.

Ночь постепенно превращалась в раннее утро.

Гитлера, заключившего для себя, что Сталина при разделе Польши обмануть не удастся, мучила бессонница. Сталин, уверенный, что отхватит от Польши ее самый лакомый кусок – под дополнительный аэродром для своих «соколов» – спал спокойно. Ксения на своем дирижабле возвращалась на Рублевку, так и не увидевшись с фюрером, даже несмотря на все усилия Настасьи, к которой был расположен Йозеф и почти все высшее командование рейха.

А управляющая движущимся аппаратом на лесной дороге пилотица ощущала прилив сил от окружающей ее просыпающейся весенней природы. Сейчас, на своем паро-мото, она полностью была самой собою и нисколько не играла никакой роли. Ей было как никогда хорошо. Она осознавала, что лучше ей может быть только в небе, в кабине «Хенкеля».

«Нет, без остановки не обойтись», – почувствовала Марта и направила паробайк с лесной дороги по едва заметной тропинке прямо в лесную чащу. Выпитое в аэродромном буфете пиво, пройдясь в ее организме по кишечнику и кругам кровообращения, уже давно назойливо просилось наружу. Марта бросила на сидение перчатки, достала из секретного бардачка своего паробайка пару мягких салфеток, флягу с водой и, на ходу расстегивая молнии комбинезона, направилась в показавшееся ей удобным место под одной из небольших елей.

Марта ценила полностью принадлежавшие ей свободные минуты и после остановки не спешила продолжить поездку. Она захотела выкурить сигарету и еще походить по хрустящим веткам, но вспомнила, что сигареты оставила механикам на аэродроме, – она догадывалась, что те к сигаретам из ее рук относятся как к артефактам.

Пройдясь еще немного в сторону от дороги, Марта вдруг увидела необычную картину. По огромному шару, почти на трехметровой высоте ползал человек в шлеме из пробки, вероятно, соображая, как ему добраться до земли.

Мгновенно оценив обстановку, Марта левой рукой вынула из кобуры вальтер и неслышно сняла с предохранителя. А правой – расстегнула левый наружный боковой карман комбинезона, где находилась сюрикенная обойма и, почти не размахиваясь, одним отработанным движением кисти резко метнула сверкнувший, словно молния, кусочек металла в раздутый шар. Из продырявленного шара с громким хлопком, шипением и свистом вырвался наружу гелий с парами текилы. Николай, накануне переевший от волнения из аварийного сухого пайка, ударившись пятой точкой о мшистую землю, икнул и пукнул почти одновременно. Невидимое текиловое облако, покинув пронзенный брошенным сюрикеном и сдувшийся парашюто-шар, стало обволакивать и Марту, подобралось к ее лицу… И легендарная некоторым образом уже при жизни пилотица Марта Брюгге, не избегавшая лобовых атак и прочих опасностей на своем истребительном бомбардировщике с победительной бело-черной свастикой на стабилизаторе, вдохнув паров текилы, выронила пистолет и свалилась наземь, словно скошенная травинка.

***

– А в чем видит герр Сталин конечный смысл «мирового пожара», раздуваемого вашими комиссарами? – вкрадчиво и вежливо вдруг поставил рейхсканцлер как бы не в тупик советского вождя, вперив в него свой гипнотический взгляд.

Сталин не заснул под медиумическим взором фюрера. Он, Сталин, неспешно помял в руках трубку и сказал:

– В вашем гэрманском фашизмэ, кромэ крыка, дэмонстратывности и заявляэмой агрэссыи, нэт ваабщэ ныкакова смисла!

Гитлер ничего не ответил, но ему польстило, что Сталин сказал «вашем германском фашизме». Германского фашизма еще не было, и Адольф только успел взять три урока фашизма у Бенито Муссолини – дистанционно, по паротелевизионному приемнику.

Стоит сказать, что Сталин и Гитлер на долгих переговорах по разделу Польши сдружились и уже стали иной раз понимать друг друга почти без слов. Этому в достаточной степени поспособствовал и казус с Генадием Зюгановым, который, взявшись неизвестно откуда, проколесил мимо беседовавших мирно вождей, да прямо перед ними – в кабине старого чумазого паровозика с большой красной звездой на выпуклом паровозном лбу. Такие явления неудивительны в эпоху стимпанка, легко пронизывающего все измерения. Паровозик остановился, окатил клубами белого пара стоявших ближе всех Риббентропа, Молотова и всю двустороннюю свиту из генералов. Высунувшись из кабины паровоза, Генадий Ондреевич провозгласил, как всегда, дело. Генадий Ондреевич – это было известно всем – всегда говорил дело. И он воззвал: «Плодитесь, размножайтесь, заселяйтесь где хотите! Но только на виду у правительства народного доверия, которому народ разрешает распродавать недра, облигации и паро-циркониевые гаджеты! И не дай бог, чтобы вы притесняли коммунистов Пенсильвании или поигрывали в либерастические игры! Уж мы, коммунисты, будьте уверены, отыщем деньги за распроданные неизвестно куда наши советские недра! Наш пенсионный фонд единым строем выступает за военное сотрудничество СССР и Германии!». При этих последних словах у едва не прослезившегося Гитлера возникло желание обнять Сталина. Но вегетарьянски уважая протокол, фюрер только незаметно и с чувством коротко, рывком пожал левую руку собеседника. Паровоз, непонятно как приехавший при полном присутствии полнейшего отсутствия рельсов, дав свисток, резво умчался. Видимо, на поиск денег, вырученных за проданные недра.

– Что есть «гаджет», о котором говорил этот взволнованный человек в паровозной будке? – спросил Гитлер, наклонившись к уху Сталина.

Советский вождь коротко мотнул головой и пожал плечами, дав понять, что тоже не знает, что есть «гаджет». Но про себя Сталин о Гитлере подумал: «Гад же ты!».

Марте, на некоторое время заснувшей от паров текилы, приснился один из прекраснейших моментов ее раннего детства. Она с родителями на пляже озера Штоссензее. Плещется в теплых его водах, видит плавающих у самого берега маленьких, юрких, шевелящих плавниками рыбок, а в небе – радостно голосящих, кружащихся чаек.

***

Пришедший окончательно в себя и испытавший удовлетворение от благополучного спуска с неба и с дерева, на каком застрял, Баксков достал из кармана зеркальце и с радостью отметил, что «милоновская» рыжесть с него спала. Он снова – о счастье! – тот же прежний любимец публики – неподражаемо поющий блондин! Николай, глядясь в зеркальце и поправив челку, вдохновеннейше, совершенно бесплатно и даже не за аплодисменты, неожиданно для самого себя вдруг посреди утреннего леса запел:

«Ивушка зеленая,

Над водой склоненная,

Ты скажи, скажи не тая,

Где любовь моя…».

Марте, заснувшей от паров текилы, приснился один из прекраснейших моментов ее раннего детства… Она с родителями на пляже озера Штоссензее…

…От громкого пения сознание Марты трансформировалось из сновиденческих миражей с теплыми водами детства в действительность, и она приняла сидячее положение. Какой-то светлый парень в обрывках от шароспасательного устройства удивительно приятным голосом пел на непонятном языке песню, берущую за душу. Вдруг Баксков заметил сидящую Марту, уже подобравшую свой вальтер и на него направившую. От такой неожиданности сопран, любимец вождя, резко перешел на исполнение тирольской песни… и стал глохнуть, как патефон, истощивший энергию пружины. Марта не могла не отметить, что некой своей творческой вдохновленностью и добродушием, написанными на его лице, поющий парень выгодно отличался от всех самодовольных зазнаек из Люфтваффе.

«Жаль, что он не фюрер», – подумала Марта. По истлевшим ошметкам «Таисия», кое-где валявшимся, Марта догадалась, что перед ней пилот сожженного ею же неизвестного дирижабля.

– Мадам, мадам! – запричитал Баксков, не зная чешского. – Я не маньяк! Карел Готт! Йозеф Швейк! Ян Гус! Отченаш Яношек! Хинди-Руси бхай бхай!

Ствол пистолета стал опускаться. Марта почувствовала, что этот бесхитростный парень чем-то ее притягивает, словно некий магнит.

– Какой непонятный язык! – досадливо и чуть слышно произнесла сама себе Марта по-немецки.

И тут Баксков, который выучил немецкий раньше, чем русский – по немецко-турецкому разговорнику (разговорник бабушка подкладывала под низкую подушку ребенка в коляске), – воспрял!

– Фрау! Фрау, не стреляйте! – заговорил он на вполне понятном немецком. – Я потерпевший крушение дирижабля путешествующий несчастный русский артист, выигравший в корпоративное лото сексуальный тур…

Здесь вдруг он осекся, опомнившись, что сказал лишнее очень красивой женщине с бесстрашным, не умевшим не нравиться лицом.

– Вот так сюрприз, – сказала Марта, пряча в кобуру пистолет. – Я думала, что плохой немецкий здесь знает только Анж Дуда. Но Анж – мне не нравится, по-моему, он обыкновенный торгаш, готовый продать земли Польши, а заодно и Украины. Прошу прощения, если вас напугала.

– Что вы, какие пустяки!

Вдруг вспорхнув, Баксков сорвал на ходу пролесок и через секунду коленопреклоненный стоял около сидящей на засохшем мху Марты, картинно и верноподданнически протягивая ей цветок.

– Самой очаровательной девушке Чехословакии! – сопроводил Баксков дарительный жест пришедшей на ум своей записной речевкой.

Поблагодарив, Марта воткнула пролесок торчать в кармашке с сюрикенной обоймой и, представившись в ответ «таинственной лесной феей», выразила искреннее сожаление о потере Николаем своего воздушного судна. Николай, схватив руку собеседницы, прильнул к ней поцелуем (совсем как не так давно к руке подруги Настасьи на Мальдивах, где настойчиво и нередко в этом упражнялся) и, глядя отнюдь не скромно в глаза Марты, истово поклялся:

– Я незамедлительно приобрету новейший, современный несгораемый дирижабль на более совершенной паро-фотонной тяге и назову его «Таинственная незнакомка»! – скороговоркой протараторил артист, забыв, что квантово-механического преобразователя на быстрых углеводах, подаренного фон Брауном, больше нет. Сгорел вместе с его дирижаблем и набором пластинок с оперными ариями и Каем Метовым.

– Слишком длинно. Назовите проще – «Марта», – загадочно улыбнувшись, предложила пилотица.

Конечно, Марта не могла не предложить доставить на своем паробайке к гостинице вволю настрадавшегося русского сопрана, его же – секс-туриста. Но Баксков уже не хотел в гостиницу. Он хотел подольше побыть с очаровательной пилотицей, какая ему нравилась так же сильно, как и Анжу Дуде. А возможно, что и больше. Он, Николай Баксков, уже значительно меньше думал о таких бесконечных и умеющих иногда пламенеть ногах Настасьи, с которой у него как раз программа в рамках романтичного, полного приятных неожиданностей адюльт-тура на чехословацкой земле.

Вместе с Мартой они пошли под руку по лесной тропинке. Долго шли молча. Сопран не знал, что сказать. Да и говорить не хотелось. Душа Николая пела. Он забыл про усталость и чувствовал себя на подъеме. И откуда только брались силы?

– Слышите? Птичка поет! – вдруг сказала, приостановившись, Марта.

– Я сегодня эгоист! Слышу только исключительно себя и свое бьющееся сердце! – отвечал зачарованный пилотицей сопран.

– Эгоизм – это плохо, – сказала Марта. – Любить только себя – некрасиво и бесплодно!

– Разве мы, люди, знаем, что есть эгоизм? Мы просто чувствуем нечто внутри нас, что заставляет с чем-то считаться, к чему-то прислушиваться, – парировал сбитый пилот.

– Эгоизм есть жадность, зависть и агрессия, – просто сказала Марта.

– Фихте? – уверенно предположил Баксков, прочитавший в отрочестве всего Шопенгауэра и Фейербаха с Кантом.

– Нет, это я нашла в немецком издании «Словаря разумений слов» Палыча. Здорово, правда? Мы, немцы… то есть чехи, – опомнившись, исправилась тут же Марта, – предпочитаем, чтобы все – по полочкам.

Баксков почуял в Марте интеллектуалку-ведунью, и у него пусто засосало под ложечкой.

– Когда сосет под ложечкой, – произнесла вдруг Марта, – это в человеке возбуждается гордыня. Такое бывает, когда самооценка индивидуума недостаточна и требуется подпитка похвалой со стороны.

– Гордыня, эгоизм… Не понимаю разницы, – задумчиво сдавленным голосом проговорил сопран.

– Вот из эгоизма и получается гордыня, когда к жадности, зависти и агрессии в человеке добавляется страх не оправдать ожидания окружающих.

Николай был ошарашен философскими психологизмами умной Марты. Ему на мгновение показалось, что он уже не сможет запеть – никогда. Баксков не знал, что умствования Марты были подсказкой некоему российскому режиссеру, понаставившему фильмов и теперь осмысливавшему прожитое, пока его брат на фоне мирового коллапса изгонял из страны бесов-юристов. Такое бывает в наполненной паром эпохе стимпанка – элементальная передача информации на скрещении временных измерений.

Николай с Мартой вышли на опушку леса. Пред их взором открылся прекрасный вид на лежащий в низине раскидистый чешский городок, дымящий пароконденсаторами, что накапливали энергию для очередного рывка в чехословацко-немецкий паро-прогресс.

– Что у вас в России весна в этом году холодная? – спросила Марта.

– Холодная… но долгожданная, – чуть задумавшись, отвечал Николай, с благоговением и мурашками в спине прикрывая своей пятерней тыльную сторону ладони своей удивительной спутницы.

Марта погрустнела. Задумалась: «Бедные танкисты фюрера. Они будут мерзнуть по утрам в своих холодных чехословацких танках, в которых нет отопления. Надо будет не забыть сказать об этом Рудольфу, чтобы он обязательно передал это Адольфу!». Оригинальный, созданный в единственном экземпляре ее истребительный бомбардировщик «Хенкель 009» в отличие от чехословацких танков был оборудован паронагревательным кондиционером с паро-интеллектуальной авторегулировкой новейшей системы «Умный самолет». Самой же главной изюминкой для Марты в пилотской кабине было наличие встроенного патефона с паро-прижимным адаптером, не прекращающим воспроизведение даже на самых крутых виражах.

Пройдясь чуть вниз по склону, по наезженной дороге, идущей вдоль опушки, Марта и Николай наткнулись на оставленный на обочине паробайк пилотицы. Надо сказать, что Николай с того времени, как заимел себе дирижабль, технику полюбил, и он хотел попросить Марту, чтобы дала ему порулить ее массивным паробайком, с розово-фиолетовыми свастиками на сверкающем никелем бензобаке. Однако, подумав о возможности обнимать обтянутую кожей талию Марты в предстоящей их совместной поездке, будучи на месте пассажирском, тут же оставил эту идею. Марта включила запыхтевший парогенератор своего передвижного средства, предложила усаживаться Бакскову, а сама засмотрелась на экран планшета, встроенного на приборной доске паробайка и понажимала на нем кнопки. Николай усаживался на заднее сидение, думая о том, что самое лучшее в мире – это ехать, крепко держась за талию Марты. «Как поедем – буду петь! Ехать и петь!» – решил сопран Баксков.

Но только Марта, взявшись за руль, перебросила ногу через сиденье, как по обеим сторонам могучего технологичного паробайка снизу на паро-гидравлическом механизме выползли поручни с удобными ручками для пассажира, напрочь убившие необходимость прикасаться к водителю для страховки во время движения.

***

Владимир Рудольфович Соловеев-Ульрихт удачно доставил Ольгу, куда ему и было приказано развед-ставкой – в секретный санаторий для работников КГБ и внешней разведки, расположенный в соснах под Мункачем. Владимир, сдавший с рук на руки агента Ольгу принявшим ее товарищам из арендованного у венгров санатория, еще полдня циркулем неуклюже передвигался на широко расставленных ногах – от того, что провел много времени в паро-мотоциклетном седле. Многие прохожие его шарахались, потому что был похож на Робокопа, боровшегося с собой, чтобы на ходу – прямо в штаны – не отправить естественную надобность.

Ганс Рихтер, красный разведчик, т. е. Евген Попав-Скобеив, дерзко и рискованно завезенный лейтенантом Путеным в Прибалтийские земли, успешно легализовался. Ему пришлось облачиться в легенду «спекулянта «Рижским бальзамом». К спекулянтам полиция была не столь внимательна, как к честным труженикам консервных заводов и рыбакам, небрежно отмеченным печатью пролетарского происхождения. Так что Евген, стремительно легализовавшись, уже тайно вершил по заданию Путена свою новую разведывательную миссию – замерял шпроты, еще не попавшие в банки, и измерял прибалтийские целинные земли. Передвигаться ему приходилось на велосипеде с раскладным землемерным циркулем в бардачке и пистолетом под мышкой. Евген не любил оружие. Но на пистолете под мышкой настоял этот требовательный и придирчивый лейтенант с голубым металлическим блеском в глазах. Велосипед Евгену тоже не очень не нравился. Но другого выхода, чтоб не привлекать излишне внимание, не было. Страна Прибалтика, или Чухония, как ее называли во встающей с колен Германии, была в эпоху довоенного стимпанка слаборазвита, и из продвинутых транспортных средств едва ли насчитывала три-четыре сотни на всю страну небольших воздушных шаров на педальной тяге. Любой самодвижущийся механизм в Чухонии привлекал много внимания.

– Ну что ж, Валдисович, – сказал ему тогда понимающе лейтенант Путен, доставая из багажника паро-авто – велосипед, – хоть икроножные подкачаешь.

Принимая за седло подержанный велик, Попав-Скобеив ревниво косился на сверкающий лакировкой и хромом мощный и комфортный паромобиль лейтенанта Путена, которым тот неизвестно почему владел – скорее всего, явно не по рангу. Проведший сутки за рулем, невыспавшийся лейтенант на секунду пожалел агента, забрасываемого в одиночестве в чужую страну, где уже частично орудовала беспощадная рейхсполиция. Путен хотел сказать Евгену на прощание, что обязательно через два месяца устроит ему трехчасовое свидание с его будущей женой и соратницей Ольгой, которую с удовольствием доставит сам – лично. Но все же, прежде чем уехать, чтобы не расхолаживать агента перед заданием, только и сказал: