Пространство Откровения. Город Бездны

– Ты всегда задаешь слишком много вопросов, – сказал он, вытаскивая что-то из складок кимоно.

Это что-то вполне могло быть шприцем.

Горный массив Нехбет, Ресургем, год 2566-й

Силвест с замиранием сердца нашаривал в кармане флакон и был уверен, что не найдет.

И все же флакон оказался на месте. Маленькое чудо.

Внизу толпа сановников и священнослужителей втекала в амарантийский Город, медленно направляясь к центральному храму. Их разговоры достигали слуха Силвеста, хотя он успевал понять лишь пару-другую слов, пока говорившие находились в зоне слышимости. Сам он стоял в нескольких десятках метров над ними, на балюстраде, построенной уже людьми. Она крепилась к черной стене, – подобная яичной скорлупе, та охватывала весь город.

Это был день его свадьбы.

Он многократно видел храм в компьютерных имитациях, но сам так давно здесь не был, что почти забыл, насколько огромное это сооружение. С виртуальными моделями всегда так – как бы точны они ни были, исследователю не отделаться от мысли, что это все же не реальность. Сейчас Силвест стоял под крышей храма и смотрел вверх, где в сотнях метров над головой сходились косые каменные арки, и не чувствовал ни головокружения, ни страха при мысли, что эта многотысячелетняя конструкция прямо сейчас рухнет ему на голову.

В это второе за свою жизнь посещение Погребенного Города он испытывал унизительное чувство собственной незначительности.

Яйцо, в котором покоился Город, было само по себе колоссальным до абсурда, но оно, по крайней мере, являлось продуктом вполне узнаваемой зрелой технологии, хотя увлажнисты этот факт предпочли игнорировать. Город же, заключенный в яйце, выглядел как плод горячечного воображения фантаста пятнадцатого века. Особенно поражала крылатая фигура на шпиле.

Чем дольше смотрел Силвест, тем сильнее ему казалось, что все это создано ради одной цели – отпраздновать возвращение отлученных.

Может, и не было смысла ломать над этим голову. Но, по крайней мере, рассуждения о Городе позволяли Силвесту отвлечься от предстоящей ему самому церемонии.

Чем дольше он смотрел, тем лучше понимал, вопреки своему первому впечатлению, что эта крылатая фигура – и вправду амарантиец, точнее, помесь амарантийца и ангела, изваянная скорее ученым, чем художником. Этот скульптор очень хорошо представлял, что влечет за собой появление крыльев. Если смотреть обычными глазами, лишенными специальных оптических устройств, эта фигура поразительно похожа на крест. При увеличении же крест превращается в амарантийца с мощными распростертыми крыльями. Эти крылья были покрыты разными амальгамами, каждое маховое перо горело на солнце своим собственным цветом. Как и в любом изображении земного ангела, крылья не заменяли руки, а были третьей равноправной парой конечностей.

Только этот ангел был куда реальнее других, которых доводилось видеть Силвесту. Правда, кому-то могла показаться абсурдной такая анатомическая правильность. Скульптор не просто присоединил крылья, он слегка изменил физическое строение тела. Руки, предназначенные для работы, переместил чуть ниже по торсу, а также слегка удлинил. Грудная клетка стала шире; бросалась в глаза похожая на ярмо часть костно-мышечной системы, раздвинувшая плечи. От этого-то «ярма» и отходили крылья, что придавало фигуре почти треугольную форму, напоминавшую воздушного змея. Шея была длинной, а голова – вытянутой, очень похожей на птичью. Глаза, посаженные в глубокие костистые глазницы, глядели вперед, хотя, как и у всех амарантийцев, бинокулярность зрения была ограниченной. Ноздри над верхней челюстью были широко раскрыты, будто для того, чтобы обеспечить приток к легким воздуха, необходимого для работы крыльев.

Но не все в фигуре казалось правильным. Допуская, что масса тела этого ангела равна массе тела среднего амарантийца, приходилось признать, что даже такие мощные крылья не способны обеспечить полет. Так зачем же они понадобились? Для украшения? Неужели отлученные подверглись радикальной биоинженерии только для того, чтобы обременить себя чудовищно непрактичными крыльями?

Или у них была какая-то другая цель?

– Возникли сомнения? – оторвал чей-то голос Силвеста от размышлений. – Вам уже не кажется, что это была удачная мысль?

Силвест отвернулся от балюстрады, обращенной к Погребенному Городу:

– Похоже, мне уже поздновато высказывать сомнения.

– В день свадьбы? – Жирардо усмехнулся. – Отчего же, Дэн. Вы еще не сели крепко-накрепко на мель, в любой момент можете дать задний ход.

– И как бы вы к этому отнеслись?

– Полагаю, что очень плохо.

Жирардо был в накрахмаленной парадной одежде, щеки слегка покраснели от несомых ветром песчинок. Он взял Силвеста под локоть и увел от перил.

– Сколько лет мы дружим, Дэн?

– Я не назвал бы это дружбой. Скорее, взаимное паразитирование.

– Да бросьте, – как будто огорчился Жирардо. – Неужели считаете, что в последние двадцать лет я причинил вам хоть одно неудобство, которого не требовала железная необходимость? Думаете, я сильно радовался, держа вас под замком?

– Скажем так: вы взялись за это дело не без энтузиазма.

– Только потому, что заботился о ваших интересах.

Они сошли с балкона в низкий тоннель из тех, что пронизывали оболочку вблизи Города. Мягкое покрытие пола глушило шаги.

– А кроме того, – продолжал Жирардо, – если вы сами не в курсе, Дэн, я скажу, что в тот момент народ жаждал крови. Не окажись вы моими стараниями в каталажке, вас бы просто разорвали в клочья.

Силвест промолчал. Многое из услышанного было теоретически верно, но это вовсе не означало, что Жирардо руководствовался тогда исключительно благородными мотивами.

– Политическая ситуация была в те времена куда проще. Ведь тогда еще не было «Истинного пути», который сейчас причиняет нам столько неприятностей.

Они достигли шахты лифта и вошли в кабину, новую и чистую, как операционная. На стенах висели фотографии и рисунки, изображающие различные пейзажи Ресургема до и после природоохранных мероприятий, проведенных правительством. Среди прочих был и снимок Мантеля.

Столовая гора, на которой стоял поселок, утопала в зелени, с ее вершины низвергался водопад, на горизонте виднелось голубое, с перьями облаков небо. В Кювье возникла целая индустрия пиара будущего Ресургема, и в нее ринулись многие – от художников-акварелистов до специалистов по сенсорному моделированию и рендерингу.

– С другой стороны, – продолжал Жирардо, – среди ученых тоже есть радикальные элементы, приходящие в бешенство из-за пустяков. Не далее как неделю назад в Мантеле застрелили одного функционера «Истинного пути», и уверяю вас, это не наш агент постарался.

Силвест чувствовал, что лифт почти достиг уровня Города.

– Что вы сказали?

– Я сказал, что фанатики есть по обе стороны баррикады. И мы с вами уже кажемся наиболее умеренными. Грустно, не правда ли?

– Хотите сказать, радикализация идет с обоих концов?

– Что-то в этом роде.

Они вышли из источенной тоннелями оболочки Города к толпе журналистов, проверявших в последние минуты готовность аппаратуры. Репортеры в пестрых очках гоняли свои камеры по воздуху, как тусклые воздушные шарики. Кругами ходил генетически измененный павлин Жанекена, что-то склевывая на земле, и с шелестом тащил сложенный хвост. Вперед выступили два охранника с золотыми эмблемами увлажнистов на плече, окруженные нарочито грозными энтоптиками. За ними брели роботы-слуги. Охранники провели полное сканирование Силвеста и Жирардо, а затем жестом направили их к небольшому временному сооружению, поставленной неподалеку от похожего на гнездо скопления амарантийских жилых строений.

Внутри временного сооружения было пусто, если не считать стола и двух простых стульев. На столе стояла бутылка красного вина – наследие эпохи Американо – и два стеклянных бокала с инкрустированными матовыми пейзажами.

– Садитесь, – сказал Жирардо. Сам он обошел стол и наполнил бокалы. – Не понимаю, почему вы так страшно нервничаете. Не в первый же раз женитесь.

– В четвертый.

– И все по обычаям Йеллоустона?

Силвест кивнул. Он вспомнил два первых брака, женщин, которых даже трудно было различить в памяти. Обе они завяли под гнетом известности, которую принесла им фамилия Силвест. Наоборот, его женитьба на третьей, Алисии, с самого начала планировалась как общественно значимое событие. Она привлекла внимание к близящейся экспедиции на Ресургем и обеспечила этому мероприятию дополнительное денежное вливание, которого как раз и не хватало. Тот факт, что новобрачные были влюблены, почти не имел значения – приятный довесок к главным причинам.

– У вас в голове накопилось много лишнего багажа, – сказал Жирардо. – Вам никогда не хотелось, чтобы перед каждой женитьбой можно было избавляться от прошлого?

– Вам наша церемония покажется необычной.

– Возможно, – отозвался Жирардо, стирая красную жидкость с губ. – Видите ли, я никогда не принадлежал к йеллоустонской культуре.

– Но вы же вместе с нами прибыли с Йеллоустона.

– Да, но родился я не там. Моя семья происходит с Гранд-Титона. Я прибыл на Йеллоустон за семь лет до отправки экспедиции на Ресургем. Поэтому времени, чтобы приобщиться к тамошним традициям, у меня было маловато. А вот моя дочь Паскаль ничего, кроме йеллоустонского общества, не знала. Или, во всяком случае, кроме той его версии, которую мы сюда привезли. – Он понизил голос. – Я так понимаю, флакон должен быть при вас? Разрешите взглянуть на него.

– Вряд ли я могу вам в этом отказать.

Силвест вынул стеклянный цилиндрик, который носил с собой весь день, и протянул Жирардо. Тот нервно повертел флакон в руках, наклоняя в разные стороны, следя за пузырьками, перемещавшимися, как в ватерпасе. Что-то темное висело в этой жидкости, волокнистое и раскидистое.

Он осторожно поставил флакончик, и тот тонко звякнул, будто ударился о хрустальную столешницу. Жирардо смотрел на него с плохо скрываемым ужасом.

– Это больно?

– Конечно нет. Мы же не садисты, как вам известно. – Силвест улыбнулся, втайне радуясь, что Жирардо не по себе. – Может, вы предпочли бы обменяться со мной верблюдами?

– Уберите.

Силвест положил флакон в карман.

– Ну а теперь скажите, Нильс, кто тут нервничает.

Жирардо налил себе еще вина.

– Извините. Охранники в последнее время очень беспокоятся. Не знаю, что их волнует, но это передается и мне.

– Я ничего такого в поведении охраны не заметил.

– А вам и не положено. – Жирардо пожал плечами; движение начиналось где-то от живота. – Говорят, что все в норме, но за двадцать лет я изучил их куда лучше, чем им кажется.

– Зря беспокоитесь. Ваши милиционеры – ловкие ребята.

Жирардо мотнул головой, будто надкусил ужасно кислый лимон.

– Не думаю, Дэн, что отношения между нами когда-нибудь станут нормальными. Но почему все свои сомнения вы трактуете против меня? – Он кивнул на открытую дверь. – Разве я не дал вам сюда полный доступ?

Да, но это привело лишь к одному результату: заменило десяток вопросов тысячью других.

– Нильс, – спросил Силвест, – в каком состоянии сейчас ресурсы колонии?

– Вы о чем?

– Я знаю, что положение изменилось после того, как прилетал Ремиллиод. То, что в мое время было бы немыслимо… сейчас это можно сделать, была бы политическая воля.

– Что, например? – подозрительно спросил Жирардо.

Силвест снова полез в карман, но вместо флакона вынул листок бумаги и развернул перед Жирардо:

– Вы узнаете этот чертеж? Мы нашли его на обелиске, а здесь он встречается по всему Городу. Это схема солнечной системы амарантийцев, сделанная ими же.

– После того как я увидел этот Город, мне почему-то легче верится в то, во что раньше не верилось совсем.

– Отлично. Тогда выслушайте меня. – Силвест провел пальцем по самой большой окружности. – Это орбита нейтронной звезды – Гадеса.

– Гадеса?

– Это имя было дано, когда мы впервые картировали систему. Вокруг звезды мотается еще один здоровенный кусок камня, планетоид размером с типичную луну. Его назвали Цербером. – Он ткнул пальцем в сплетение линий, изображавших систему «нейтронная звезда – планетоид». – Почему-то это было очень важно для амарантийцев. Я думаю, все это имеет отношение к Событию.

Жирардо театральным жестом схватился за голову. Потом искоса поглядел на Силвеста:

– Вы это серьезно?

– Да. – Тщательно, не отводя взгляда от Жирардо, тот сложил бумагу и спрятал в карман. – Нам надо исследовать эту систему и узнать, что именно уничтожило амарантийцев. Пока оно не уничтожило и нас.

Войдя в каюту Хоури, Садзаки и Вольева велели ей одеться потеплее. Хоури заметила, что они и сами были одеты плотнее обычного. Вольева была в застегнутой на молнию летной куртке, Садзаки – в костюме из термоткани, с высоким воротом и нашитыми кусками гипералмазной пленки.

– Я что-то напортачила? – спросила Хоури. – Набрала мало баллов при имитации боя? Вы хотите выбросить меня в шлюз?

– Не говори глупостей. – У Садзаки только лоб и нос выглядывали из мехового воротника. – Если бы мы собирались тебя убить, стали бы мы заботиться, чтобы ты не простудилась?

– Кроме того, – сказала Вольева, – твое обучение уже давно закончилось. Ты теперь у нас ценный ресурс. Убить тебя – значит самим себе хуже сделать.

Из-под опущенного козырька ее ушанки виднелись только нос и подбородок. Вольева как бы дополняла Садзаки – они вдвоем составляли одно непроницаемое лицо.

– Как приятно, что вы обо мне заботитесь.

Все еще не вполне успокоившаяся – возможность того, что товарищи по экипажу задумали какую-то подлость, продолжала казаться весьма вероятной, – Хоури порылась среди своих вещей и нашла термокуртку. Она была изготовлена на корабле и походила на клоунский наряд Садзаки, только Ане почти доставала до колен.

Хоури отвезли в ту часть корабля, которую она не знала совершенно. Пришлось несколько раз пересаживаться с лифта на лифт и ехать по узким пересекающимся тоннелям. Это, как объяснила Вольева, было связано с тем, что вирус разрушил большие участки внутренней транспортной системы. Отсеки, по которым пришлось идти, слегка отличались декором и уровнем технологии, будто вся эта часть корабля была брошена на разных стадиях строительства сотни лет назад. Хоури все еще нервничала, но что-то в поведении Садзаки и Вольевой подсказывало: следует ждать скорее какой-нибудь церемонии посвящения, чем хладнокровного убийства. Больше всего они напоминали пару детей, задумавших шалость, – во всяком случае, ребенка напоминала Вольева, а Садзаки действовал и говорил куда более взвешенно, будто чиновник, выполняющий неприятную, но необходимую обязанность.

– Поскольку теперь ты член нашего коллектива, – сказал он, – настало время чуть больше узнать о ситуации. Может быть, тебе интересна и причина нашего полета к Ресургему.

– Я думала, что торговые интересы…

– Это лишь прикрытие, да и не слишком надежное, говоря откровенно. Ведь Ресургем в экономическом отношении почти ноль. Ничтожный форпост для проведения научных исследований. Купить у нас он почти ничего не может. Конечно, наши данные о Ресургеме изрядно устарели; не исключено, что мы, добравшись туда, займемся и торговлей. Но это далеко не главная причина рейса.

– А какова главная?

Лифт, в котором они спускались, медленно сбрасывал скорость.

– Говорит ли тебе что-нибудь имя Силвест? – спросил Садзаки.

Хоури изо всех сил притворялась, будто для нее это самый обыденный вопрос, а не такой, от которого в мозгу вспыхивает магниевый порошок.

– Еще бы. На Йеллоустоне все знают Силвеста. Для тамошнего населения он почти что бог. Или дьявол. – Она надеялась, что голос звучит нормально. – Хотя… подождите… какого Силвеста вы имеете в виду? Старика, который затеял всю эту чушь с бессмертием? Или его сына?

– Вообще-то, обоих, – ответил Садзаки.

Лифт с лязгом остановился. Когда двери распахнулись, Хоури как будто ударили по лицу мокрой холодной тряпкой. Она с благодарностью вспомнила совет одеться потеплее, хотя это не спасло от леденящего последнего вопроса.

– Дело в том, что они не были настоящими негодяями, – продолжала она. – Лореан, отец старика… он и после смерти почитается за героя, а старик… Как же его звали?

– Кэлвин.

– Точно. Даже после того, как он погубил всех этих людей… Потом был еще его сын Дэн. Он пытался исправить причиненное отцом зло с помощью затворников. – Хоури дернула плечом. – Меня там, конечно, не было в те времена. Я знаю лишь то, что говорят люди.

Садзаки вел женщин коридорами, залитыми мрачным серо-зеленым светом. Огромные крысы – наверное, мутанты – мчались прочь, заслышав приближающиеся шаги. Потом было место, чем-то напоминавшее трахею дифтерийного больного, – коридорчик, заполненный желеобразной грязной массой искусственного льда, пронизанный венами трубопроводов и кабелей, скользкий от чего-то похожего на человеческую харкотину. Вольева называла это корабельной слизью – органическое вещество было вызвано к жизни неполадками системы регенерации в прилегающих отсеках корабля.

Хоури слизь была нипочем, чего нельзя сказать о холоде.

– Роль Силвестов в нашем деле весьма сложна, – сказал ей Садзаки. – Чтобы объяснить ее подробно, потребуется время. А сейчас я хочу познакомить тебя с капитаном.

Силвест все осмотрел лично, проверяя, не забыто ли что-нибудь серьезное. Удовлетворенный, он выключил изображение и присоединился к Жирардо в прихожей сборного домика. Музыка взлетела крещендо, а затем упала до почти невнятного бормотания. Изменилось освещение, голоса присутствующих понизились до шепота.

Силвест и Жирардо вышли на яркий свет, в басовое гудение оргáна. Извилистая дорожка вела к центральному храму, застеленному коврами ради торжественного случая. Дорогу окаймляли деревья с колокольчиками, накрытые защитными куполами из прозрачного пластика. Эти звенящие деревья представляли собой веретенообразные скульптуры, чьи многочисленные «руки» заканчивались кривыми разноцветными зеркалами. Когда-то они звенели и меняли свою конфигурацию, повинуясь древнему часовому механизму, скрытому в пьедестале. Сейчас ученые склонялись к выводу, что деревья – часть сигнальной системы, охватывавшей весь город.

Орган зазвучал громче, когда Силвест и Жирардо вступили в храм. Его яйцеобразный купол украшали пластины тщательно обработанного цветного стекла, похожие на огромные цветочные лепестки.

Они чудесным образом уцелели, несмотря на коварное воздействие времени и силы тяжести. Проникавшие сквозь них лучи, казалось, пронизывали весь храм успокаивающим розовым сиянием. Центральную часть огромного зала занимало основание шпиля, поднимавшегося над храмом. Оно было высоким и толстым, как ствол секвойи. Скамьи для сотни наиболее знатных жителей Кювье веером расходились от этого гигантского ствола.

Силвест обвел взглядом зрителей, треть которых ему была хорошо знакома, а процентов десять составляли его друзья и соратники. Зрители были одеты тепло, по-зимнему, в меха. Силвест узнал Жанекена с его серебристо-белой козлиной бородкой и белыми волосами, водопадом сбегающими с боков почти лысого черепа. Он стал еще больше похож на старую обезьяну.

Некоторые из птиц Жанекена тоже присутствовали в зале – их выпустили из дюжины бамбуковых клеток. Силвесту пришлось признать, что Жанекен вывел точные копии павлинов, вплоть до гребешков на головах и ярких бирюзовых плюмажей. Их создали из кур путем сложнейших манипуляций с генами.

Аудитория, почти не знакомая с работой Жанекена, громко аплодировала. Жанекен же краснел, отчего кожа его лица уподоблялась окровавленному снегу, – и готов был от смущения навсегда утонуть в своей парчовой, с меховым подбоем куртке.

Жирардо и Силвест подошли к прочному столу, на который было направлено внимание всей аудитории. Стол был древний – вырезанный на нем орел и латинские письмена восходили к временам первых американских поселенцев на Йеллоустоне. На углах виднелись сколы. На столе стоял мореного красного дерева ящик с крышкой, запертый на золотые изящные защелки старинной работы.

Позади стола скромно стояла женщина, одетая в сине-белое вечернее платье. Застежка на платье представляла собой сложную комбинацию двойного герба – Ресургем-Сити и увлажнистов – с эмблемой миксмастеров: две руки, держащие «кошкину колыбель» ДНК. Женщина, как это было хорошо известно Силвесту, не принадлежала к числу настоящих миксмастеров. Из этой гильдии йеллоустонских биоинженеров и генетиков никто не участвовал в экспедиции на Ресургем. Однако их символ, привезенный сюда, выражал веру в науки, связанные с изучением жизни: генную инженерию, хирургию и терапию.

Неулыбчивое лицо женщины в розовом свете казалось землистым. Волосы были собраны в пучок, пронзенный двумя шприцами.

Музыка стихла.

– Я ординатор Мэссинджер, – разнесся по всему залу голос женщины. – Властью, данной мне Ресургемским экспедиционным советом, я могу заключать браки между жителями этого поселения в том случае, если такие союзы не входят в конфликт с генетическими правилами колонии.

Ординатор открыла ларец красного дерева. Там лежал переплетенный в кожу предмет размером с Библию. Женщина вынула его и раскрыла, при этом раздался треск сухой кожи. Открывшиеся поверхности имели матово-серый цвет, как у сланца, смоченного водой. На них поблескивали микроскопические механизмы.

– Положите ладони на ближайшую к вам страницу, джентльмены.

Оба положили руки на ближайшую поверхность. Последовала флюоресцентная вспышка, – это означало, что книга приняла отпечатки ладоней. Затем раздался звонок: биопсия сделана. Когда операция закончилась, Мэссинджер взяла книгу и приложила к ней свою ладонь.

Затем ординатор попросила Жирардо перед лицом присутствующих объявить, кто он. Силвест видел, как по лицам пробежали улыбки. В этом зрелище было нечто абсурдное, хотя Жирардо всячески старался вести себя как ни в чем не бывало.

Затем такая же просьба была адресована Силвесту.

– Дэниел Кэлвин Лореан Силвест. – Своим полным именем он пользовался так редко, что пришлось поднапрячься, чтобы не ошибиться. – Единственный биологический сын Розалии Сютейн и Кэлвина Силвеста, родившийся в Городе Бездны на Йеллоустоне. Я родился семнадцатого января сто двадцать первого стандартного года после второго заселения Йеллоустона. Мой календарный возраст двести двадцать три года. Если же считать с учетом специальных медицинских процедур, то физический возраст составляет шестьдесят лет по шкале Шарова.

– Каковы ваши реализации?

– Насколько мне известно, я реализован лишь в одном воплощении, в той биологической форме, которая делает это заявление.

– Тем самым вы подтверждаете, что вам неизвестны ваши реализации в виде записей альфа-уровня либо иных тьюринговых симулякров, как в этой, так и в иных солнечных системах?

– Мне неизвестно о существовании таких объектов.

Мэссинджер сделала в своей книге несколько пометок специальным стилосом. Точно такие же вопросы были заданы и Жирардо – стандартные параграфы церемонии Йеллоустона. Со времен Восьмидесяти йеллоустонцы крайне подозрительно относились к компьютерным моделям вообще, и в частности к таким, которые несли в себе реализацию личностной души. Особенно им не нравилась возможность того, что некая реализация личности – биологическая или иная – может заключать контракты, ничем не обязывающие другие реализации, в том числе брачный контракт.

– Все это документально подтверждено, – произнесла Мэссинджер. – Невесте разрешается подойти.

В розовом свете возникла Паскаль. Ее сопровождали две женщины, закутанные в мантильи цвета пепла, множество летающих камер, личных телохранителей – механических ос, а также бесчисленные полупрозрачные энтоптики – нимфы, серафимы, летучие рыбы, колибри, росяные капли и бабочки, как бы лившиеся нескончаемым потоком по платью новобрачной. Это было дело рук лучших мастеров-иллюзионистов Кювье.

Жирардо поднял толстые, как окорока, руки и поманил дочь к себе.

– Ты прелестна, – шепнул он ей.

То, что наблюдал Силвест, было красотой, доведенной до компьютерного совершенства. Он знал, что Жирардо видит нечто иное – настоящее, мягкое, человечное. Как будто один из них смотрел на живого лебедя, а другой – на его хрустальную фигурку.

– Положите руку на книгу, – сказала ординатор.

Отпечаток влажной ладони Силвеста был все еще виден – как темная каемка моря вокруг оставленного Паскаль светлого островка. Ординатор попросила ее объявить о своем происхождении подобно тому, как это сделали Силвест и Жирардо. Задача Паскаль была проще, она не только родилась на Ресургеме, но и никогда не покидала эту планету. Ординатор Мэссинджер запустила руку в шкатулку еще глубже. Пока она копалась там, глаза Силвеста рыскали по лицам свидетелей церемонии. Он видел Жанекена, чье лицо было еще бледнее обычного, что казалось почти невозможным. Там, в глубине шкатулки, лежал отполированный до голубого блеска инструмент – нечто среднее между старинным пистолетом и ветеринарным шприцем.