Железный дневник

Железный дневник

Павел Поповкин

Корректор Маша Черноок

© Павел Поповкин, 2022

ISBN 978-5-0056-8813-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Господину Издателю

Господин Издатель, наш небольшой город основан в октябре 1945 года. Численность населения на данный момент – двести тысяч человек. Город находится на левом берегу Самаркандского водохранилища, правый берег – украшают внушительного вида сопки. Кроме замечательных сопок, мы имеем и другие достопримечательности: 1) гигантский металлургический комбинат; 2) зимой выпадает настоящий черный снег – комбинат-то находится в километре от города, дымит и дымит, проглотил небо с солнцем; 3) устаревший вид транспорта – трамвай, по ночам страшно гремит. Я сам родился здесь и никуда не собираюсь переезжать – черный снег, отравленный воздух стали мне как родные. Живу не бедно и не богато, в целом – нормально.

Господин Издатель, Вы держите в своих руках дневник моего знакомого – Паши Жигульского. С недавних пор он отказался вести ежедневные записи, причину просил не раскрывать. Передал тетради в мое полное распоряжение. Я прочитал первые несколько страниц, остальные наскоро пролистал – занимательного очень мало, в основном нудное описание душевных переживаний и пересказ бесед с подозрительными личностями, в том числе со мной. Есть пошлости и цитаты из классиков. Вы спросите: любовная интрига, вздохи под луной встречаются в тексте? Не знаю точно, повторяю, читал вскользь, попадались женские имена, еще натолкнулся на эротический кусок, где автор глазами долго раздевает красивую девицу. Зато автор точно не любит сытых, довольных жизнью сограждан, он бы Вас господином не стал называть. Думаю, люди с иным вкусом поспорят со мной, если будут иметь возможность ознакомиться с содержанием дневника. И тут следует рассчитывать на Ваш приговор: выпустить в свет это довольно противоречивое творение либо оставить как есть – в рамках сугубо интимных записей, которые под конец жизни следует поглубже закопать в саду. Если Вы сочтете, что последний вариант более предпочтительный, тогда прошу Вас, господин Издатель, переслать дневник мне обратно. Надеюсь на Вашу порядочность.

г. Темиртау, 17 августа 1997 года

13 августа

Звезды еще кружились над яблонями. Я проснулся от колокольного перезвона: отец размешивал поочередно в двух кружках крепкий индийский чай. Проткнув шторки, в комнату просочилась заря, целовала углы и паутину. Прямоугольные полутени маршировали по стенам; рамы окна четко прорисованы на белой поверхности, скоро здесь появится мой силуэт…

Надо вставать, надо раздвигать ресницы! Рядом с подушкой лежала одежда, пропахла вчерашним бродяжничеством. От спрятанных под кроватью кроссовок тоже сильно несло дымом, печеной картошкой. Настроение – не особо. Не люблю рыбалку, не понимаю, в чем такие люди, как мой отец, находят азарт. Вид поплавка на воде производит отупляющее действие. Сам процесс насыщен детским садизмом. Человек с хрупким сердцем, кому приходилось выдирать из глотки молодого окуня глубоко проглоченный крючок, поймет мое беспокойство. Кроме того, ровно год назад на речке, помогая отцу надувать лодку, я неосторожно взглянул на разгоравшееся солнце. Результат – легкий ожог сетчатки. С тех пор в темном помещении перед глазами частенько зажигаются красные расплывчатые фонари, чем ярче они, тем острее болезненные ощущения.

Оделся, обулся, подавил намечавшийся зевок. Кухонное окно запотело, наш дачный домик находится в низине, здесь всегда очень прохладно. Сел за стол, поднял кружку. Чай ошпарил губы. Очень противный, жесткий вкус, отец не умел готовить заварку. Пришлось добавить больше сахара.

Пора! Телескопические удочки звали в бой. Шагаем. Впереди, позади, над нами – тонкая пелена тумана, толщиной с лезвие ножа, когда поднимался на возвышенность, молочные края перерезали шею. Странное ощущение, как будто паришь в облаках, не отрывая ног от земли. Думаю, так себя чувствовал Лемюэль Гулливер, когда попал в Лилипутию. Открыл рот и откусил кусок тумана. На вкус – сырое мясо.

Природа не очнулась, ее веки прикрыты, слегка вздрагивают от щебета ранних пташек. Особенно красиво оцепенели камыши, вес накопившейся росы низко наклонил их грустные султаны (для полноты картины не хватает звуков мандолины).

Речка еще не с нами, но настойчиво намекает о своем существовании. Мертвые водоросли испускали газовые волны. В ноздрях завоняло прокисшим варевом, забродившим соком, притоном, разложением, полураспадом, смертью и жизнью, круговоротом веществ. Чудесный фейерверк запахов взломал мой неопытный мозг. Сознание пошатнулось, на секунду отчалило…

Берег. Парочка рыбаков. Незнакомый дедушка полностью завернулся в плащ-палатку, высовывался только нос, похожий на соленый огурец; далее – дядя Виталя (Виталий Иванович Любарщук), наш сосед по дачной улице, его седовласая голова приветливо кивала застывшему поплавку. Мы с отцом кинули хлебную подкормку, расположились на глиняном выступе и в ожидании чуда уставились на свои поплавки. Это был район дикого пляжа, как требует обычай, кругом лежали фантики, окурки, сопли, детские соски, бутылки, предметы личной гигиены. Маленькая свалка создавала особую атмосферу нашенского уюта: мы отдыхаем не где-то в стерильных лазурных субтропиках, а у себя дома, это наше болото, наши глина и мусор; дружище, располагайся поудобнее и правь своей лодкой или удочкой. Кури, пей, бей, ругайся – никто тебя не обидит, никто не помешает!

– А, падлы! – рявкнул дядя Виталя, хлопнув по левой, а потом и правой щеке, прогоняя опьяневших вампиренышей. Нелегко им было впиться и позавтракать выдохшейся кровью шестидесятипятилетнего мужчины. Кто не успевал вовремя улететь, агонизировал на подбородке, сломанные икароподобные крылья жевала жестокая щетина.

– Много поймал? – спросил отец соседа.

– Недостаточно, – сосед кивнул на опущенную в воду капроновую сетку. Если мастеров спорта по гимнастике связать и положить на колючий пол, вероятно, они будут так же ловко, как пойманная рыба, дрыгаться и переворачиваться. В сетке оказалась мелкота, невинные младенцы, даже коты их будут пожирать со слезами. Вот чего я боялся, избиение шло полным ходом. Молодняк следует немедленно отпускать на волю. Надо убить дядю Виталю и отпустить! С другой стороны, его можно понять. Старые рыбаки, кого в детстве задела Великая война, редко когда выбрасывают мелочь обратно в речку, причина – не жестокость и не жадность, их поколением неосознанно движет ощущение скорой катастрофы, вдруг завтра новая тотальная война, ленинградский голод, мор, геноцид, джихад. В продуктовый магазин может попасть бомба, и как тогда жить? Малек – пусть меньше мизинца, все равно пища про запас, на всякий случай.

– Погода плохая, – жаловался старик, пытаясь плотнее завернуться в свой демисезонный кокон.

– Меня погода удовлетворяет, – заявил дядя Виталя, – но клев действительно плохой, наверное, не то место выбрал, не того напарника, неудачу приносишь.

– Если подкормка и другие хитрости не помогают, зови слепой дождик, он должен находиться в рюкзаке у каждого опытного рыбака, – загадочно вещал старик. – Когда на воде от дождика возникнет легкая рябь, тогда, товарищ Виталий, лещ, окунь, плотва точно не заметят твое страшное, косматое лицо. Как на банкете, спокойно подплывут и с удовольствием проглотят крючок.

Наш сосед, насколько я понял, неоднократно слышал эти шутливые премудрости, потому остался к ним совершенно равнодушен. Видимо, старик таким образом развлекал меня или себя.

Через час… Отец поймал гораздо меньше рыбы, чем ему хотелось. Дядя Виталя, поплевывая на мое отражение, долго и смачно рассказывал о хорошо прожаренном карпе, ломтиками уплывающем в пищеварительную систему, предварительно смоченную стаканом доброго домашнего вина. Всем, кто имел уши, сильно хотелось попробовать описанного карпа, жалобное внутриутробное бормотание пронеслось над водной гладью.

Через два… Холодок по-матерински убаюкивал. Наш коллектив сладко дремал. Мой поплавок, напротив, очнулся, проводил время в свое удовольствие: нырял, переворачивался, дрейфовал. Вокруг пластмассового выскочки хищно кружились плавники. Мальки-самоубийцы играли в свою русскую рулетку, спешили отведать свежайшую наживку. Сквозь спокойную синеву легко можно наблюдать за тем, как на стальном крюке извивался червяк-великомученик. Взрослые рыбы расталкивали мелочь, словно львы подводного амфитеатра, набрасывались, укорачивали сочный кончик. Эта свалка разбудила мое внимание. Туман рассеялся, открыв на противоположном берегу разноцветные походные палатки, из одной вынырнула высокая девушка, до колен свисала мужская футболка с изображением повелителя ада. Испуганно, на цыпочках прошлась по ледяному песку. Исчезла в непроницаемых зарослях. Вернулась с довольным видом, привела в порядок растрепанные русые волосы. Вытащила из палатки бинокль, настроила, принялась обозревать окрестности. Изучив зеленый островок и насыпную дамбу, объективы остановились на квартете рыбаков.

– Прицеливается, – ехидно сказал дядя Виталя.

– Палатка двухместная, есть кому согреть, – заметил старик.

Поплавки получили полную свободу, мы внимательно следили за девушкой. Несмотря на холод, она решила искупаться. Представление началось. Сняла футболку, небрежно откинула. Несколько желтых струнок змеились по телу – подобная конструкция называется откровенным купальником. Мои близорукие глаза не различали веревочек – слишком далеко до того берега, – поэтому видел абсолютно голую красавицу. Возбужденное воображение часто дополняет и приукрашивает то, что бессильно объять слабое зрение. Грудь представлялась почти мальчишеской, талия – уже моего запястья, зато ноги и руки невероятно длинными (долгоиграющие). Казалось, она ангелом парит над речкой и поет чарующую песенку, на самом деле энергично плыла в стиле брасс, по ходу фыркала и отплевывалась. Держала курс в нашу сторону.

– Она ныряет! Там как в холодильнике! – переходя в крик, волновался старик. – Август, август на дворе, Иван в полночь нассал в речку! Проберет ее дрожь, судорога схватит. Потонешь, дочка!

– Пашка, лови удачный случай, – сладострастно шептал дядя Виталя. – Обними покрепче и тащи домой. Сыграете на диване свадьбу!

Девушка продолжала заплыв, к счастью, не слышала нас, не замечала пару ненасытных глаз… Какое неземное наслаждение ожидает того, кто порвет эти желтые струны и нащупает то, что они едва скрывают! С каждым движением рук полуголой пловчихи я сильнее чувствовал свою настоящую животную сущность, по щекам, животу бурно растекалась жаркая невидимая смесь. Надо действовать, перевоплотиться в похотливого подлеца и плыть навстречу добыче, пленить, а затем нежно изнасиловать. Хотелось потерять девственность, здесь и сейчас… – Ну, выдумал – Паша-самец! Ты – не самец, ты выше этого! Нет-нет, не посмеешь! Хорошее воспитание переломит инстинкты. Ты маменькин сынок, одомашненный зверек. Замри и наблюдай за поплавком! Вот так, правильно, Паша.

Старик суетился, охал и ахал. Вычислив, куда причалит девушка, покинул свою удочку, снял плащ-палатку, расстелил на траве. Уперся руками в бедра и высматривал: как там, что там, скоро ли?

– Осторожно, везде битое стекло, – руководил он заплывом. – Курс чуть левее, я постлал ковер, сюда греби, тут безопасней, тут друзья и горячий прием.

Девушка достала ногами дно, встала. Чуть смутилась от столь пышной встречи и возрастающего зрительского внимания. Впрочем, она сполна получила то, ради чего плыла сюда. Поблагодарив чересчур заботливого старика, хотела немедленно отправиться в обратный путь. Но настойчивое приглашение заставило передумать, согласилась немного отдохнуть. Приветливо улыбнулась нам. Представление продолжилось. Старик быстренько стянул с себя еще свитер, чтобы укрыть эти прозрачные плечи.

– На, пригодится вместо полотенца, а лучше надень. Не бойся табачной вони, я привык, и ты привыкнешь.

Пловчиха осторожно понюхала свитер, после чего вернула.

– Спасибо, дедушка, мне все равно надо лезть в речку.

Веселая, мокрая прическа скрывала ее тонкое лицо. Завораживающее видение! Восторги внутри меня рвались наружу. Во что бы то ни стало надо сказать комплимент… – Не надо! А как же поплавок, не отвлекайся! Назад – к приличиям, кому сказано, учись, Паша, сохранять дистанцию.

Старик, напротив, не сдерживал своего внутреннего романтика, присел рядышком с гостьей с того берега, задумчиво уставился на божественные икры и щиколотки, дал волю чувствам.

– Как же сердце чешется. Медуза Семеновна, Ундина Васильевна, Наяда Федоровна! Как зовут тебя? Нет-нет, не говори. Я знаю, кто ты. Вернулась! Маша – ты вернулась! Волосы – такие же, как у моей жены, когда ей не было и двадцати лет, такие мягкие, что хотелось их гладить целую ночь. Мы часто купались в нашем деревенском море. Когда волосы были мокрые и падали, как сейчас твои, на зеленые глазки, то ничего, кроме Маши, на свете не существовало. Увидел бы ее Сережа Есенин или Саша Пушкин, так бы и захлебнулся стихами…

Аудитория зашевелилась, дядя Виталя пронзительно захрипел (горло болело, не мог как следует рассмеяться).

– Все вы дураки, – не оглядываясь на нас, пел старик. – Если такая девушка приплыла сюда, значит, отменяется рыбалка, отменяется старость. Я – сердцеед. Звание, каким должен гордиться каждый настоящий мужчина.

– Страстный рыбак, – улыбнулась девица, пожала грубую сучковатую руку, тот в ответ простодушно чмокнул ее ладонь.

– Задыхаюсь от радостных чувств. Приказывай, исполню все, что пожелаешь!

– Кажется, погрелась. Теперь пора. Пылкий рыбак, проводите меня.

Как полагается пылкому воздыхателю, он сопровождал ее до тех пор, пока вода не поднялась выше колен…

– Сегодня я удачно порыбачил, – тихо сказал старик, кутаясь в плащ-палатку, где только что сидела Она.

Представление закончилось. Я, отец, дядя Виталя смотали удочки. Старик решил посидеть еще часок, снял хлюпающие сапоги, мокрые штаны и свитер повесил на ветви дерева.

14 августа

С утра яростно рылся в завалах домашней библиотеки, затем в своей любимой кладовой, где хранятся старые журналы и облезлые книжки, родители давно хотели их выкинуть, но я отстоял своих бумажных друзей… Нашел, нашел то, что искал! – Письма Плиния Младшего. Вчера, когда наблюдал за купанием девушки, в голову лезли образы из почти забытого произведения, прочитанного наобум в детстве. Книга №9, письмо №33 снова открыли удивительную историю о дружбе мальчика с дельфином. Люблю древних авторов, особенно римских – Катулла, Апулея, Гая Юлия, Плутарха, Лукиана, Криспа, Сенеку, Петрония… Письмо №33, написанное Плинием как бы от нечего делать, является для меня квинтэссенцией прекрасного – это один из лучших кусочков в мозаике нашего мира.

«Плиний Канинию привет. Я наткнулся на правдивую тему, но очень похожую на выдумку… Есть в Африке, у самого моря, колония Гиппон. Тут же лежит судоходная лагуна… Люди всех возрастов увлекаются здесь рыбной ловлей, катаньем, а также плаванием – особенно мальчики, которых к этому побуждают досуг и любовь к забавам. У них считается славой и доблестью уйти в море возможно дальше; победителем оказывается тот, кто дальше всех оставил позади себя и берег, и тех, кто плыл вместе с ним. Во время такого состязания один мальчик дерзновеннее других устремлялся вдаль. Встречается дельфин: он то плывет перед мальчиком, то следует за ним, то кружится около него и, наконец, подставляет ему свою спину, сбрасывает в море, снова подставляет и сначала уносит перепуганного в открытое море, а затем поворачивает к берегу и привозит на землю, к сверстникам. Слух об этом ползет по колонии: все сбегаются; на самого мальчика смотрят как на чудо, расспрашивают, слушают, рассказывают. На следующий день весь берег усеян людьми; все смотрят на море и туда, где кажется, что есть море. Мальчики плавают, и среди них и тот, но уже с большей осторожностью. Дельфин опять появляется в ϲʙое время и опять плывет к мальчику. Тот бежит вместе с остальными. Дельфин словно приглашает его, зовет обратно, прыгает, ныряет, описывает разные круги. То же происходит и на второй день, и на третий, в течение многих дней, пока люди, вскормленные морем, не начали стыдиться своего страха. Стоит заметить, что они подходят, заигрывают с дельфином, зовут его, даже трогают и ощупывают, и он не противится. После этого знакомства смелость возрастает, особенно у мальчика, который познакомился с ним первым. Стоит заметить, что он подплывает к плывущему дельфину, прыгает ему на спину, носится взад и вперед, думает, что дельфин знает его и любит, и сам любит его; ни тот ни другой не боится, ни тот ни другой не внушает страха; растет доверие одного, прирученность другого. Другие мальчики сопровождают их с обеих сторон, ободряют, дают советы. С ними вместе плыл (это также удивительно) другой дельфин, который держался только как зритель и спутник, – ничего, подобного тому, что делал первый, он не делал и не позволял себя трогать, но приводил и уводил первого дельфина, как того мальчика остальные мальчики. Невероятно, но так же истинно, как и все предыдущее, то, что дельфин, возивший на себе мальчиков и игравший с ними, имел также обыкновение вылезать на землю и, высохнув на песке, когда становилось слишком жарко, возвращаться в море…»

25 августа

Мы живем в квартире на четвертом этаже. Группы миролюбивых наркоманов регулярно зимой собираются в подъезде, летом их сюда загоняет дождливая погода. Запрещенные вещества употребляют на подоконнике, прямо напротив нашей двери. Сегодня они снова организовали кружок, чувствовали себя как дома, знали, что никто из жителей не пикнет, не посмеет пожаловаться полиции.

Я поднялся с дивана, прокрался по коридору, присел у входной двери, так чтобы замочная скважина дала слуху больше пищи. Люблю подслушивать и подсматривать, это вполне невинное занятие, особенно когда тебе скучно, а объект наблюдения ведет себя вызывающе, даже демонстративно, показывая нравоучительную миниатюру, как не стоит вести себя культурному человеку. Акустика в подъезде первоклассная, театральная, только в том случае, если окна открыты, если закрыты – свое слово вставляет эхо. Наркоманы редко когда утомляли меня долгими разговорами. Предвкушая минуты приятного забвения, обменивались шуточками; посвящали отрывистые реплики инструментам и запрещенным вещам, разложенным тут же на подоконнике. К сожалению, замочная скважина плохо устроена для полного обзора происходящего процесса. Другое дело, когда кто-то сядет на корточки…

На этот раз, судя по числу ног, к нам поднялась троица. Короткий анекдот, короткий смех. Наступила ожидаемая пауза – закатывали рукава. У кого выше запястий не осталось живого места, поднимали штанины. Если и ноги сгнили, расстегивали пояс, обнажались, с помощью приятелей искали в районе таза уголок с нетронутой веной. Звук инъекции – гробовая тишина. Троица разбавила свою кровь. Открыли форточку, кинули использованные шприцы на подъездный козырек. В ожидание кайфолета (ужасное слово). Связь с телом утрачивается. Тот дух подъезда, что с хриплым голосом, первым завел послеинъекционную беседу. В горле, наверное, першило, пришлось раззадорить восклицательными знаками:

– Я был!!! Я был се-го-дня!!! В продуктовом магазине!!! Да, в продуктовом! Представляете, был! Там мне продали! Продали буханку хлеба!!!

– Мне с тобой только о хлебе говорить! – возмутился дух с важным голосом. – Яник тебе должен пять тысяч. Лучше скажи, когда он тебе их отдаст?

– Я тебе и говорю, купил хлеб в магазине, мне навстречу Ксения – жена Яника. Спрашиваю: где муж, куда пропал? Она психует: «Не знаю где, вторую неделю ищем. В полицию отдали его детскую фотографию, другой нет».

– В морге пусть пороется, в морозильных камерах тесно от нашего брата, – посоветовал веселый голос третьего духа.

– Уже посетила. Спасибо передозировке, выбор покойников был действительно большой, но без участия Яника.

– Тогда пусть Ксения отдаст тебе пять тысяч, – предложил Важный. – Неплохая идея! Напомни ей о народной мудрости, что долг платежом красен, а долг мужа тем более. – Он внезапно присел на корточки, я увидел молодого мужчину, внешность которого, в отличие от голоса, никак не назовешь солидной: щупленький, склизкий, безносый, безбровый, безгубый; подвижные, брезгливые, мелкие глазки. Держал пустой стеклянный флакон, любовался этикеткой.

– Она без денег, нет денег… – как-то неуверенно сказал Хриплый.

– Не верь, друг, жене наркомана. Никогда не верь, обманет, – вставил Веселый. – Моя жена тому наглядный пример, лживая, подлая тварь…

– Ксения не слишком страшная, так что вранье можно простить. Ха-ха-ха, комплимент, – засмеялся своей шутке Хриплый.

– Надо как-то с нее взыскать задолженность, – не унимался Важный, с недоверием приглядываясь к замочной скважине напротив. – Не знаю, что с Яником, в какой именно канаве спрятали его труп – нам, уверен, никогда этого не узнать. По юридическим законам – жена должна рассчитаться с долгами, как наследница покойного или без вести пропавшего мужа. Никто ее не заставлял выходить замуж за Яника! Еще раз сходи к вдове и разъясни эти тонкости.

– Как, чем она рассчитается? – недоумевал Хриплый. – Ксения за всю свою жизнь и дня не работала – сама призналась. Я ей верю, потому что не имеет рук, так есть лапки насекомого, почти как у меня – тоже не помню, когда работал… У них пустая квартира, ободранные стены, обстановка хуже, чем в тюремной камере, – был в гостях полгода назад… Да и Яника пока не стоит хоронить…

– Пусть тогда продаст квартиру или лучше – предоставит нам удобную комнату, – нашел выход Веселый, – чтобы мы там могли посидеть и расслабиться по-человечески. Надоело в подъезде нюхать свои и чужие ссаки.

– Сходи к ней и потребуй! – рявкнул Важный.

– Комнату?

– Сначала деньги.

– Посмотрим… торчать… в пах…

Слова становились короче, многоточия длиннее.

30 августа

Нас вновь посетили товарищи Яника. Оставив в покое книжку, я приготовился к прослушиванию, чем они на этот раз порадуют… Эхо голосов было слабее, чем в прошлый визит. Хриплый отсутствовал, но его имя фигурировало в каждой фразе. Языки Важного и Веселого сильно заплетались – участвовали в похоронах, хорошо посидели на поминках, из ресторана ушли не с пустыми руками. О наркотиках не вспоминали, поставили на подоконник бутылку водки, на фоне годами не мытого подъездного окна она казалась сверхъестественным предметом, лампой Аладдина, я бы сказал – оглушительно сияла. Закусывали очень дорогими конфетами. Праздничный треск фантиков мешал моему удовольствию, часть слов долетала до уха в искаженном состоянии, но смысл разговора был ясен: Хриплый – по паспорту Валера – погиб. Важный, всхлипывая, произнес краткую прощальную речь, она свелась к тому, что не стоит рисковать жизнью ради взыскания денежного долга, пусть и крупного, все равно не стоит.

– Я говорил ему, предупреждал: Ксюша дура, не лезь к ней, Яник может воскреснуть, неожиданно объявиться, он слепнет от ревности, хватается за ножи по самому невинному поводу, – сокрушался Важный. – Но Валера все равно за свое. Бодро шел навстречу смерти. Явился к ним домой, спросил о долге в пять тысяч: срок расплаты настал. Ксюша снова за старое, что не знает ни о каком долге, прибеднялась, сама якобы побирается, на еду не хватает денег, в желудке пустыня. Заранее мною проинструктированный, Валера намекнул ей на ценные вещи, может, есть неоцарапанный бытовой электроприбор, шуба из натурального меха, спрятанные под ванну серебряные ложки, старинные механические часы с кукушкой. Если найдутся, возьмет взаимозачетом. Ксюша мотала головой: ничего нет, а если найдешь, все равно не отдам. Он так и поступил, выполняя второй пункт моей инструкции, принялся рыскать по квартире. Заглянул в популярные места: в мусорный бачок, за ним – в смывной бачок. На кухне из ценного только стены, для приема пищи использовался низкий теннисный столик, особого интереса для нас не представлял. Под ванной шарил, гитару нащупал. Взял аккорд. Не гитара, а руина, давно отыграла свое. Внезапно он нашел то, что не искал…

По словам Важного, покойный приятель увидел живого французского бульдога, мальчика белой масти. Настоящий красавец. К ошейнику прикреплена латунная табличка с труднопроизносимой кличкой – Депеш Мод, тут же указан телефон – 5-58-33. Яник специализировался на отлове породистых собак. Регулярно просматривал в газетах рубрику «Розыск». Если объявление отсутствовало, значит, пса не особо и ждут дома. Оставалось только позвонить по номеру телефона, выгравированному на ошейнике. Чаще всего номер отсутствовал. На разрешение вопроса, как быть дальше с животным, отводилась одна неделя. Его силы поддерживали чем-то съедобным, что иногда лежало на полях теннисного столика, – могло свободно передвигаться по комнатам, выть, справлять нужду, где приспичит. В исключительных случаях пленение могло продлиться еще на неделю. Когда время истекало, а результатов никаких, жизнь невостребованного пуделя или кокер-спаниеля обрывалась в известном среди гурманов заведении общественного питания, неофициально именуемом «собачкой».