Сборник рассказов. Зёрнышки

Мы пришли, и все разбежались по своим привычным местам: в трубу, или нырять, или плавать. Я стою и ничего не делаю, потому что я не знаю, что такое купаться. Сейчас же появляется мой старший брат Костя.

Косте двенадцать лет, и он забежал на Лотоки на минутку, в перерыве. Мой старший брат работает помощником водителя на тюковальной машине. Это такая машина, которая тюкует сено, оставшееся на поле, после обмолота зерна комбайном. Брат зарабатывает себе на мопед.

– Ты ведь не умеешь плавать, так? – спрашивает меня брат.

– Да, – соглашаюсь я.

– Надо в воде быстро-быстро перебирать руками и ногами одновременно, и ты поплывёшь, поняла? – внушает мне брат.

– Да, – киваю головой я.

– И сразу плыви обратно! Как вернёшься, опять плыви! Поворачивай, возвращайся и опять плыви. Поняла? – проводит инструктаж Костя.

– Поняла, – отвечаю я. И мне действительно всё совершенно понятно. Что же тут сложного? Всё так просто!

– Только сразу поворачивай назад! Там, где вода стекает с лотка, выбило яму, очень глубоко! Поэтому нужно быстро возвратиться назад! И всё время бултыхай руками и ногами! Иди, а я посмотрю! – командует мне брат.

Иду к лотку, взбираюсь на бортик из бетонного блока, спускаю ноги в лоток и чувствую сильное течение холодной речной воды. Вблизи вода совершенно прозрачная, как из крана, мне видно бетонное дно. Чтобы меня не унесло быстрым потоком, держусь руками за бортик и иду по течению. Приближаюсь к месту, где заканчивается лоток. Смотрю на брата. Брат быстро-быстро гребёт в воздухе руками, повторяет эти же движения правой ногой, и машет мне: «Плыви!» Я послушно отталкиваюсь ногами от дна лотка, от чего ложусь на воду, мгновенно ощущая всем телом её холод, и тут же начинаю быстро перебирать в воде впереди себя руками. Усвоив инструктаж брата, я гребу одной ногой, правой, а левая у меня остаётся прямой, ведь брат, стоя на берегу, показывал движения только одной ногой! Но всё-таки держусь на воде и плыву! Впервые в своей жизни, хоть и по-собачьи! Проплыв метр, может, два, я поворачиваю вправо, плыву вдоль бетонного бортика до тех пор, пока могу взобраться на него, чтобы вновь спуститься в лоток. Я немного глотнула речной воды, почувствовала её свежий вкус и запах, и мне совсем не страшно!

Брат смотрит, как я иду, держась, отталкиваюсь, плыву, поворачиваю, забираюсь в лоток, машет мне рукой и уходит на работу. Я продолжаю плавать, как щенок, до тех пор, пока все не собираются, чтобы идти домой, и иду вместе со всеми. Уже обеденное время, а к столу нельзя опаздывать ни в коем случае. Это твоя главная обязанность в детстве – вовремя прийти на обед.

Мы возвращаемся с речки гурьбой, так же, как шли к ней. Раскалённый асфальт обжигает подошвы так, что ожог ощущаешь макушкой. Полдень. Младшие стараются поспевать за старшими. Никто не толкается, не обижает никого, не дразнит, как, впрочем, и на реке. Мы все расходимся по домам. О том, что меня только что научил плавать мой брат, я не говорю никому. И не потому, что меня могут ругать. Раз есть река, значит нужно уметь плавать. Я не рассказываю потому, что воспринимаю умение плавать, как умение ходить или говорить. Все плавают, и я теперь плаваю тоже. Как все.

С тех пор мой стиль плавания ненамного усовершенствовался. Кроль, брасс, баттерфляй у меня – это всё вариации плавания по-собачьи. Но левая нога по-прежнему прямая, я гребу ею, только когда вспоминаю, что нужно плыть, перебирая обеими ногами.

Бабушка

Мамина мама. Я обращалась к своей бабушке на вы, как и мои родители. Самое точное определение того времени – босоногое детство. И этими самыми босыми ногами край как нужно успеть везде. На речку, где никак не утонешь, потому что старшие девчонки рядом и спасут, если что. Сходить на колхозное поле и наломать молодой кукурузы, как это делали все. Затем идём к посадке, где растет тутовник, за листвой для тутового шелкопряда и, конечно же, едим шелковицу, от чего руки и лица у нас – фиолетовые. Вот и подошло время обеда, к столу нельзя опаздывать ни в коем случае. После обеда – стакан кваса (пьём из одного стакана, по очереди!) – три копейки, мороженое – десять копеек, билет в кино на дневной сеанс – десять копеек. Кино показывают в сельском клубе. Клуб построен на месте, где раньше был православный храм.

– Бабушка! Вы любите мороженое? – спрашиваю я. Мы с подружками только что вернулись из «центра». «Центр» села в трёхстах, может, пятистах метрах от бабушкиного дома. Мы сходили в кино, попили квасу, купили мороженое, все его давным-давно съели, кроме меня. Я всё делаю медленно, в том числе ем. Вафельный стаканчик течёт со всех сторон, я еле успеваю слизывать тающую сладость.

– Я очень люблю мороженое! – неожиданно для меня отвечает бабушка.

– Бабушка! Дайте мне 10 копеек, я куплю вам мороженое! – восклицаю я.

– Моя ты внучечка! – говорит растроганно бабушка. Она достает из кармана ситцевого халата старый худенький кошелек с двумя металлическими защёлками, вынимает из него 10 копеек, даёт их мне.

Я мчусь за мороженым для бабушки. Приношу его, отдаю. Бабушка съедает мороженое на раз-два-три. Я смотрю и удивляюсь. Ну надо же! Бабушки, оказывается, тоже любят мороженое!

Вот, ещё вспомнила! Если прошёл дождь – обязательно забраться в лужу в кювете, достать с её дна грязь и этой самой грязью сделать себе «чулки» на ногах и «перчатки» на руках. Какие пневмонии и ангины выстоят против такой профилактики?

И, конечно же, уличные игры, до поздней ночи, пока взрослые не разберут всех по домам спать: «Море волнуется раз», «Колечко-колечко», «Съедобное – несъедобное», «Тише едешь – дальше будешь», «Я садовником родился», «Вы поедете на бал?», «Кали-кало стоп!». Я, маленькая, участвую в играх тем, что смотрю, слушаю, повторяю окончания предложений и слов, мимику лиц старших детей, их движения и перемещения по утоптанной земле возле лавочки у забора бабушкиного дома. Над нами нависает плакучая ива. Её ветви, образуя купол, касаются самой земли, и кажется, стань под этим куполом сегодня, и ты услышишь и узнаешь, что говорилось и смеялось вчера.

Конечно же, девчонки играли в резиночки, а вот в классики в деревне играли редко. Асфальта мало, негде было классики чертить. А дворы тогда не бетонировал никто. Во дворах ходили по протоптанным тропинкам, между которыми стелился спорыш.

Помню себя именно с этого периода – лет с пяти.

Детство

Жили мы очень бедно. Всё лучшее оставляли на потом, а деньги – на чёрный день. В семье было трое детей – я и мои старший и младший братья.

Но бедность – не порок, так ведь? И чтобы купить себе зимнее пальто, я в шестнадцать лет, только-только получив паспорт, проработала все летние каникулы на местном комбинате пищевых продуктов.

Я работала в консервном цеху, на конвейере по консервации овощей и фруктов. С такими же девчонками из необеспеченных семей.

Набираешь в таз огурцы или помидоры из ящиков, которые занесли в цех мальчишки-подростки. Так же, как и мы, мальчишки работают во время летних школьных каникул. Затем таз с овощами – под кран, наливаешь воду. Несёшь тяжелый таз к своему месту у конвейера. Моешь овощи. По банкам, двигающимся по конвейеру, раскладываешь специи: перец горошком, лавровый лист, чеснок, зонтики укропа. После плотно заполняем тару. Затем банки заполняются рассолом, закрываются металлическими крышками – это уже автоматически.

Мальчишки снимали готовые банки с конвейера и рядами устанавливали в автоклав для стерилизации. Эту работу доверяли только парням. Однажды парней на работе не было по какой-то причине, и мы, неправильно уложив банки, получили целый автоклав брака.

Посменно мы готовили тару к консервации. В цех привозили грязные трёхлитровые баллоны, как с завода в ящиках со стружкой, так и из пунктов приёма стеклотары. В больших квадратных раковинах из нержавеющей стали, похожих на ванны, банки мыли. В одной ванне – в горячей воде, с каустической содой. В другой ванне банки ополаскивали чистой водой. Был самый разгар сезона, и мы работали в две смены. По бетонному полу цеха текла вода ручьями, поэтому рабочей обувью у нас были галоши. Обязательно надевался поверх одежды клеёнчатый фартук. Без него невозможно было работать – везде была вода. Техники безопасности не было никакой. А травмы были. Но меня это миновало.

Я ни разу не видела в продаже тех огурцов и помидоров, которые консервировали мы: стандартно небольших, со всеми полагающимися специями. В магазинах продавались в трёхлитровых банках какие-то гиганты, годные для музея, но не для еды, без единого лаврового листа, с уксусным рассолом.

Помню, я очень гордилась тем, что мне только шестнадцать лет, а я уже работаю, да ещё в смену.

И при этой бедности мои родители считали необходимым, чтобы я обучалась в музыкальной школе по классу игры на фортепиано. Мой папа, ещё до нашего переезда на Кубань купил в комиссионном магазине старинное пианино Trautwein Berlin. С хорошим, объёмным звуком. Чёрное, с резным деревянным корпусом и клавишами из слоновой кости.

Мой папа был музыкантом. Он играл на фортепиано, аккордеоне, баяне и гармони, гитаре и балалайке.

Музыкальная школа

Музыкальная школа – центр культуры нашего небольшого города. И по своему расположению она – его центр. На первом этаже её расположены классы, и тот, кто идёт мимо здания на рынок или с рынка, становятся невольным участником учебного процесса. Вот кто-то повторяет ещё и ещё трудный пассаж на пианино, а преподаватель вслед за учеником проговаривает этот же пассаж голосом, отбивает такт ногой и, скорее всего, дирижирует при этом руками. Из соседнего класса слышно, как солирует под аккомпанемент певица. Рядом от души играют на баяне. А здесь – на гитаре. А на втором этаже школы есть небольшой актовый зал. Здесь проходят все экзамены, концерты, занимаются хор и ансамбль народных инструментов.

В детстве, когда я училась в нашей музыкальной школе, помимо игры на фортепиано, пела в хоре. Почему-то особенно запомнилось, как мы исполняли многоголосно песню на стихи Сергея Александровича Есенина:

Вот оно, глупое счастье

С белыми окнами в сад.

По пруду лебедем красным

Плавает тихий закат.

Прозрачная музыка композитора Юрия Михайловича Чичкова льётся в наши души, и мы будто там, где златое затишье, нежная девушка, глупое, милое счастье…

Иногда к нам в музыкальную школу приезжали музыканты и давали бесплатные концерты. В основном из Краснодара. Особенно запомнился концерт одной пианистки, лауреата многочисленных конкурсов. Не помню её имя, но наверняка она была известным исполнителем того времени. Её пришла слушать вся школа: и ученики, и преподаватели. Она считала нужным выйти к нам на невысокую сцену актового зала, появившись из-за левой кулисы. Однако вход на сцену расположен справа. Входишь и сразу садишься за рояль, как это происходило на экзамене.

Но, как настоящий артист, она прошла за сцену до того, как зал стал заполняться, и всё это время стояла там. Рассевшись по местам, мы зааплодировали, наверное, по взмаху директора музыкальной школы. Будучи совершенно не готовы к появлению артиста из-за кулисы, мы ахнули, когда она ступила на сцену, чуть не упав, споткнувшись о собственное длинное платье. Подиум и каблуки прибавили роста пианистке, и без того высокой. Вырез горловины «лодочкой» подчеркивал длинную шею и худобу, даже костлявость пианистки. Она, чуть конфузясь, поклонилась нам, в два стремительных шага преодолела расстояние до рояля, села и заиграла. Шостаковича.

Мы сидели замерев. Слушали и удивлялись всему. Дмитрию Дмитриевичу Шостаковичу, музыку которого нам не доводилось исполнять. Умению извлекать из нашего старого рояля особенный звук, заполняющий зал до самого дальнего уголка.

Там, за окном, напротив правого угла актового зала, наискосок через дорогу в здании, где раньше была кулинария, теперь располагался книжный магазин. В холодном, неотапливаемом торговом зале было, что называется, шаром покати. Замёрзшая продавщица с раздражением смотрела на редких покупателей, которые зашли в надежде хоть как-то согреться в ожидании городского автобуса. Тепла в магазине не было, как и книг. В изобилии были лишь репродукции, разложенные стопками на стеллажах голых витрин. Почему-то особенно запомнились две: «Боярыня Морозова» В. И. Сурикова и «Дама с горностаем» да Винчи.

Напротив левого угла музыкальной школы, где по ледяным буграм выпавшего, растаявшего и вновь замёрзшего снега с трудом передвигались прохожие, стояла продавец мороженого. Перед ней прямо на лёд были поставлены один на другой два ящика из серого картона с эскимо. Ящики изображали прилавок. Всё окружающее – морозильную камеру. Продавец была одета в белый халат поверх драпового пальто. Мороженое-эскимо покрыто не шоколадом, а противной жёлтой глазурью. Шёл 1981 или 1982 год. Шоколад закончился.

Осталось только искусство.

Школа

В год окончания мною музыкальной школы из армии вернулся инвалидом мой старший брат, Костя. Последующие тридцать три года жизни были его долгой и мучительной смертью.

В год окончания мною общеобразовательной школы погиб мой младший братишка, Тарасик.

Я больше никогда не села за инструмент.

Не так давно я встретила свою одноклассницу. После обычных при встрече «как дела?» Оля спросила у меня: «А помнишь, ты всё время рассказывала нам в классе что-то смешное о своём младшем братишке?»

«Рассказывала? Что-то смешное?» – я ничего не могла вспомнить, кроме похорон.

Мои родители были уничтожены горем. Обо мне никто не заботился, как о моих одноклассниках. Никто не переживал, как я сдам экзамены, куда я буду поступать и буду ли я вообще где-нибудь учиться. Думаю, родители смирились с тем, что я дальше буду как-нибудь работать где-нибудь. Например, на том же пищекомбинате, который с разрушением государства приказал долго жить.

Но, окончив в 1984 году среднюю школу, я собралась и уехала со своей одноклассницей поступать в финансовый техникум в Махачкалу. И сама себя спасла этим шагом. Здесь я смогла получить своё первое после школы образование.

Махачкалинский финансовый техникум. Каспий.

«Дагестан – страна гор, гора языков», – говорят о своей республике дагестанцы. Трудолюбивые, талантливые люди.

Страна-республика не только гор, но и Каспийского моря, долин, с виноградниками, садами и полями. И мы, студенты, постоянно трудились или, как это называлось тогда, проходили практику на тех же виноградниках, в садах, на консервном заводе. Из трёх практик за неполные два года обучения лишь одна была в финансовом учреждении. В остальных случаях это был тяжёлый физический труд.

Легко выполнив до обеда всю дневную норму, девчонки-дагестанки, мои одногруппницы Мадина и Патимат, коротко отдыхали. Затем поднимались и шли выполнять мою норму. Для них двоих эти девяносто из ста вёдер срезанного винограда были такой мелочью! В это время я еле-еле успевала срезать восьмое, девятое и, наконец, десятое ведро за день.

Теперь-то, после всех этих практик, я могу участвовать в скоростной уборке винограда! А тогда, в 1984 году…

Культура Дагестана

Дорогие мои! На всякую житейскую проблему у вас находилась добрая шутка. Любой предмет, на котором можно отбивать ритм, тут же становился музыкальным инструментом. Кусочек ровной земли – танцплощадкой.

Как-то мне необходимо было завершить своё произведение словами Расула Гамзатова. Я очень быстро нашла нужный мне текст. Прочла стихотворение, и меня захлестнула эмоция, так это было талантливо и аскетично одновременно. Поэт облёк свои мысли, чувства, воспоминания в рифмованные строки, которые оказались созвучны мне и многим.

Память

Очень часто антипсихологи предлагают нам забыть то, что причиняет страдания. Они же рекомендуют не получать никакого образования, сами при этом имеют высшее, и подчас не одно.

Я читаю в открытых источниках.

Па́мять – обозначение комплекса познавательных способностей и высших психических функций, относящихся к накоплению, сохранению и воспроизведению знаний, умений и навыков.

Ключевое слово здесь – высших.

Что есть память человека?

К примеру, ты забыл, где оставил свой смартфон. Паника!

Ну, такой, в оранжевом футляре! Не нашёл? Давай наберём с другого телефона, чтобы по звуку найти. Вот же он! Тёплый, потому что лежал на солнце, даже чувствуется запах пластика.

Представляешь, мы видим памятью, слышим, осязаем, обоняем ею. Отличаем хорошее от плохого. Ищем и находим выход. Памятью мы любим и ненавидим. Сострадаем и жестоки. Смелы и трусливы. Памятью мы делаем выбор. Принимаем решение.

Если ты помнишь, значит это нужно. Это выносимо для тебя. Это твоя посильная ноша. Наоборот, вспомни всё нужное. Необходимое. Тебе, а не окружающим. И ты всё поймешь.

Ты захочешь узнать многое. Осознаешь, что недостаточно образован, и начнёшь учиться. Ты выберешь свой путь, а не ту колею, которую тебе прочертили от колыбели, до могилы. И в океане необходимого тебе, познанного тобой, растворятся беды и горести, так измучившие твою память.

Река

Однажды в селе у бабушки трём соседским девчонкам пришла в головы идея порыбачить. Жаркий летний день, родители на работе, делаем что хотим. С этой целью одна из них взяла бредень – это рыболовная снасть, состоящая из сетки, прикреплённой к двум шестам. Естественно, я увязалась вслед за подругами, которые были старше меня, что и спасло.

На другой берег, где камыши и, может быть, рыба, мы перешли всё по той же гребле. По пути нас окликали взрослые, мы им отвечали, что идём ловить рыбу. Ну, идите, самое время четырём девчонкам мал мала меньше рыбачить. Пришли. Зашли в воду, как положено, растянули бредень, взялись за шесты по две с каждой стороны, начали ловить. Как мы ходили босиком по дну вдоль камышей, ума не приложу. Я не помню, чтобы мне было больно ступать ногами по дну, а там ведь затонувшие ветви с береговых деревьев, камыш, крупные речные двустворчатые мидии и ещё много чего. Думаю, азарт, с каким мы пытались хоть что-то поймать, всё обезболил. Так мы тянули бредень, пока не оказались напротив огорода, ведущего к дому одной из нас. Рыбалка не удалась, и девчонки решили возвратиться домой вплавь. Через реку. Наискосок, как раз и выплывем. «Держись за бредень, Оксанка!» – сказали мне. И мы поплыли.

Старшая из нас плыла впереди, тянула за собой и бредень, и всех нас. Я плыла последней. Где-то посередине реки девчонки подустали и начали сильнее опираться на шесты, из-за чего те притопились. «Ты взялась за шест, и он утонул! Значит, тебе нельзя за него браться, а то все утонут!» – невесть откуда пришла в мой детский мозг мысль. И я отпустила спасительное дерево. Некоторое время я пыталась плыть сама. Шестилетний ребёнок пытается переплыть реку, представляешь?

Серая речная вода вокруг. В воде редкие точечки ряски. И я, не понимающая, почему я эту ряску вижу то перед собой, то над собой. Всё реже и реже шевелю руками, отталкиваюсь почти вертикально ногой и лишь во время этого толчка слегка показываюсь над водой. Я постепенно растворяюсь в реке, меня почти нет.

Всё это происходило молча. Но в какой-то момент я, наверное, издала какой-то хрип или бульканье.

Самая старшая из нас, обернувшись, поняла всё сразу: «Оксанка тонет!» Она подплыла, выдернула меня за руку из воды и приказала «Держись!», дав обхватить мне рукой шест бредня. Одновременно девчонки отпустили снасть. Втроём они стали подплывать под меня, выталкивая собой на поверхность. Одна, другая, третья. Раз. Два. Три. Мы ме-е-едленно-медленно, но всё-таки двигались к берегу.

Так погибают дети. Летний солнечный полдень. Ни одного взрослого рядом. И четыре девочки, которые вот-вот пойдут на дно, к его речным обитателям. Или станут той же ряской.

Мы спаслись все, представляешь? Мы выбрались на берег!

Сам пропадай, а товарища выручай! Почему и не берут младших в игры. За них надо отвечать, младшие ябедничают, капризничают, быстро устают. Если что-то случится с младшим, спрос – со старшего. Со старшего ребёнка, конечно же.

Бредень горе-рыбаки возвратили на своё место. И договорились никому ничего не рассказывать: «Никому не рассказывай, Оксанка, хорошо?! А то нас заругают!»

Вот я и не рассказывала никому до этого момента. Самым страшным ночным кошмаром для меня всегда была бескрайняя вода вокруг. Вода движется, а я над ней, и нет ни опоры, ни единой души, чтобы помочь.

Океан

Оказывается, пространство, где мы живём – это место древнего океана Тетис! Реликтами этого океана являются современные Средиземное, Чёрное и Каспийское моря. Сохранилось несколько небольших изолированных участков океанической коры Тетиса в этих морях.

Тетис разделял Пангею на два континента – Лавразию и Гондвану. До разделения Пангея была единым континентом на Земле, её омывал гигантский океан, носивший название Панталасса. Всего лишь какие-то 150–220 миллионов лет назад Пангея раскололась на два континента.

Земля

Пангея с древнегреческого – «вся земля». Суперконтинент, существовавший сотни миллионов лет назад.

Ты и я, мы – часть целого, понимаешь?

Это и есть наше место силы. И ахиллесова пята.

Как я допрыгался

В детский сад я не ходил, поэтому, когда родители отправлялись на работу, а мой старший брат в школу, меня отводили к бабушке, матери моего отца. К бабе Варе.

Однажды осенью, в октябре, примерно в 1965 году, мы пошли с мамой к бабушке. Мне было 4 года от роду.

Я был рад, что иду к бабушке Варе и деду Коле, потому что они мне разрешали делать всё, что я хочу, и во дворе было много разных домашних животных, даже лошадь. Мой дед работал конюхом в горпо, он развозил товары по магазинам. Горпо – это городское потребительское общество нашего маленького городка. Лошадь жила во дворе у деда, он кормил её, ухаживал за ней. Каждое утро дед запрягал лошадь в бричку и ехал на работу. После работы – распрягал, кормил, поил. И так каждый день.

Ещё у бабушки с дедушкой были свиньи, кролики, индюки, куры, утки.

Я шёл за руку с мамой, ворошил ногами опавшие листья и мечтал, чем я займусь у деда и бабы: буду вбивать гвозди в землю, прыгать на виноградной пружинистой лозе, что запрещалось делать дома, пугать кур, щёлкая старым дедовым кнутом.

Мама оставила меня у бабушки, а сама ушла на работу. Дед в это время тоже был на работе. Бабушка тут же меня усадила за стол, чтобы я поел. Я очень любил обедать у бабушки, потому что мне нравился её борщ. Она его готовила так, что я и сейчас помню этот вкус.

После обеда я вышел во двор. Гулять там было очень интересно. Во дворе стояла русская печь, в которую можно было залезть. Лежали старые колёса от брички, от них я отковыривал смазку. В большом стогу сена я вырыл себе нору и сидел в ней. Во дворе был сарай, в котором лежали сухофрукты в мешочках. Я набивал себе карманы сухофруктами и жевал их не переставая. Ещё в сарае стоял большой мешок с макухой, которую я пробовал, хоть она мне и не нравилась на вкус. Зато макуха очень нравилась мышам, что там обитали. За мышами, в свою очередь, охотился кот, который постоянно караулил их, сидя рядом с мешком.

Время у бабушки проходило быстро, и я не скучал по родителям, пока они были на работе.

Тут из хаты показалась бабушка Варя, чисто одетая, как на выход.

– Игорёк! – позвала она меня. Я подошёл. Бабушка меня отряхнула от сена, поправила на мне одежду и сказала:

– Мы сейчас с тобой пойдём, здесь недалеко.

И мы пошли. Я шагал за руку с бабушкой по дорожке, которая вся была усыпана опавшей листвой. Загребал при ходьбе её ногами, листва шуршала и летела в стороны. Я спросил:

– А куда мы идём, ба?

– Провожать бабу Марусю в последний путь, – ответила мне бабушка.

– А в последний путь – это куда? – уточнил я.

– На небо, – ответила мне бабушка. Помолчав, она предупредила: —Ты там веди себя хорошо, много не разговаривай.

После этих слов баба Варя посмотрела на меня и добавила:

– А лучше вообще молчи!

И тут мы пришли. Калитка во двор была открыта. Мы вошли в хату. Вначале мне показалось, что в комнатке много народу.

Бабушка сразу же меня подняла и поставила на железную кровать с сеткой, стоящую возле стены. Кроме сетки, на кровати ничего не было.

Бабушка мне сказала:

– Стой здесь, держись за спинку кровати.

Со своего места я рассмотрел, что людей немного, просто комнатка очень маленькая. В ней собрались одни бабушки. Они сидели вокруг гроба. В нём лежала баба Маруся. Она была маленькая и совсем не страшная.

Никто в комнате не плакал, все спокойно разговаривали, вспоминая бабу Марусю хорошими словами.

Мне было скучно. Я решил пройти по сетке кровати. Когда я дошёл до центра, сетка подо мной прогнулась и чуть спружинила. Я легонько подпрыгнул и чуть не упал. Поэтому я вернулся вновь к металлической спинке кровати.