Быть иль… Казаться

Ему казалось очень важным донести до жителей всех стран правду: как в стране произошёл переворот, расколовший всё население на два лагеря; как решившиеся бороться за правду, даже если для этого приходится брать в руки оружие, не совершают какой-то личный выбор, но всего лишь продолжают дело своих отцов и дедов; как теперь они надеются на помощь всех людей чести и доброй воли в поддержке их права заявить о свободном волеизъявлении народа.

Ивану уже приходилось сталкиваться с атаками врага на информационном фронте этой войны. Ему попадались фальшивые «записи» переговоров «главарей боевиков», многочисленные утки в новостях, извращающие действительность и лгущие по любому поводу и без такового: то «сепаратисты» оставили восставший город, то они уже стёрты в порошок силами доблестных армии и полиции, то военные уже отбили ранее захваченную ополченцами технику… – всего не перечесть.

Как-то ему попалась на глаза выложенная в сеть видеозапись убийства милиционера, предавшего, как утверждали маски в кадре, свою страну (хунту, надо понимать). На видео несколько человек в чёрном убивали ещё молодого человека в форме, медленно отрезая ему голову струной – на глазах у его жены и ребёнка. Реальная это была съемка или монтаж, Иван так и не разобрался, но выглядело очень натуралистично. После просмотра ему стало нехорошо – даже Ролик, сидевший за соседним столом, заметил, как он побледнел.

«Какая же это нечисть, – думал Иван, – им даже убить кажется недостаточно! Надо ещё обставить всё так, чтобы зритель в ужас приходил и тошноту чувствовал. Эта мразь ни перед чем не остановится, пока ей платят. Надо её остановить».

Тот памятный день продолжал преподносить сюрпризы: вечером в штаб поступило сообщение о блокировании толпой людей семнадцати «коробок» (плюс машина спецсвязи) той же бригады ВДВ.

На место происшествия прибыли трое бойцов народного ополчения. К тому времени военные, перенёсшие «прессинг» толпы, уже были готовы сдаться. Их командир, – настоящий офицер, отказавшийся воевать с собственным народом, – в обмен на свободу своих солдат пожертвовал собственной.

На штаб ополченцы вернулись с машиной спецсвязи и тремя пленными: командующим, его водителем и начальником связи (в качестве трофеев им также достались изъятые у противника затворы орудий, пулеметов, автоматов).

На следующий день пленников отпустили. Однако, вернувшись домой, бравый полковник был задержан, отдан под суд и в краткие сроки осуждён на отбытие большого срока наказания – чтоб другим неповадно было поступать по чести и совести.

Иван быстро привык к приветливости и участливости местных жителей: где бы ни появлялись ополченцы, непременно находились люди, которым хотелось сфотографироваться с ними на память.

Стояли они на перекрёстке – останавливались проезжавшие мимо автомобили: в руки им совали сигареты, воду, продукты; бабушка из дома напротив несла пирожки, а женщина из соседнего – термос с чаем и бутерброды. Заходили в магазин – расплатиться не было никакой возможности: каждый пытался всунуть деньги продавщице, не слушая никаких протестов бойцов. Да и штаб был завален продуктами доверху – их несли без остановки.

Эти люди называли их «защитниками» и просили только об одном – не бросать их.

Иван запомнил это навсегда. Больше таких городов он не встречал никогда.

Пасха Христова в том году случилась красная – обагрённая кровью.

В храмах звучало: «Христос воскресе!», а на окраине города воздух рвали выстрелы.

Ночью, когда бойцы группы Серого, нёсшие дежурство неподалёку от храма, только собирались поочерёдно, оставляя друг у друга оружие, посетить службу, поступил сигнал тревоги.

Как они ни торопились, но прибыли поздно. На самом дальнем блокпосту ополчение понесло первые потери: трое народных дружинников были подло убиты, один ранен.

Нападение произошло около двух ночи, во время Пасхального богослужения. Подлетев на четырёх джипах, «правосеки» расстреляли из автоматического оружия безоружных ребят, – кроме палок у дружинников ничего не было, – и попытались скрыться.

Однако, в этот момент подоспела подмога – завязалась перестрелка: один из нападавших был убит, кого-то ранили. Два изрешечённых пулями джипа были брошены боевиками, на двух оставшихся, пострадавших меньше, но на спущенных скатах, они бежали.

Когда группа вернулась к месту расположения, в глаза им бросились журналисты, толпившиеся рядом со штабом. Подойдя поближе, Иван заметил, что внимание представителей прессы привлёк труп убитого боевика, брошенный тут же, под стеной базы; рядом на куске брезента были разложены изъятые оружие, аппаратура, амуниция, документы.

Согласно испачканному кровью удостоверению «Правого Сектора» убитому боевику был всего двадцать один год. Глядя на обезображенное смертью тело, Иван думал: «Зачем ты здесь оказался? Убийство казалось тебе забавой? Ты получил то, за чем и шёл к нам. И остальные тоже не останутся без наказания».

Нарушив перемирие, объявленное на Пасху Христову, презрев святость Праздника, враг декларировал с Кем он вступает в боевые действия. Но Бог поругаем не бывает.

Тогда Иван окончательно понял: война непременно будет, крови ещё прольётся много, но победа будет за ними, ибо с ними Бог.

Пошла уже третья неделя, как Иван вернулся к своим. Группа Серого занималась патрулированием, организацией засад, охраной и обороной опасных направлений, захватывала объекты, выезжала на задержание, разоружение подразделений противника и отделений милиции, словом, всегда была при деле.

Здесь, среди единомышленников, среди тех, кто одинаково с ним понимал смысл служения Богу и Отчизне и был готов ради этого служения даже на смерть, казалось, он был счастлив. Разумеется, времени на осмысление своих ощущений у него не было, и подобные мысли в голову тогда не приходили – было лишь спокойное и уверенное чувство. Атмосфера в подразделении была необыкновенной, и позже этого ощущения Ивану очень недоставало.

На войне всё было иначе. На передний план здесь выступали подлинные ценности, вытесняя всю ложь и корысть того, другого мира. Дружба и товарищество оказывались здесь не словами, – их тут и вовсе не употребляли, – но настоящей реальностью: тем, чем тут жили, и что помогало жить и выживать. На войне всё обстояло проще, и видно было чётче – кто и что сюда с собой принёс.

Тогда воздух сгущался напряжённостью и сообщал им бодрость постоянной готовности, мобилизовывая в них все душевные силы, заставляя подниматься на высоту, которую задавали командиры и старшие товарищи, и держаться на ней.

Конечно, никто из вступивших в ополчение не хотел умирать: ни безусые юноши и ещё не повзрослевшие девчушки, ни взрослые мужчины, оставившие дома семьи, ни старики, приводившие с собой сыновей. Но каждый, взяв в руки оружие, был готов сражаться, а придётся – и отдать свою жизнь.

Здесь не было безумцев, которые надеялись бы с несколькими десятками стволов победить регулярную армию. Здесь были сыны своего народа, которые знали: народ непобедим.

Конечно, и на помощь своих братьев они тоже рассчитывали, терпеливо ожидая, что великая держава наконец-то введёт свои войска, и вместе они погонят врага до самых границ. Периодически воздух сотрясали ложные слухи: «Границу пересекли российские войска! Ура!», потом выяснялось, что это ошибка, но никто не унывал – все ждали.

И вот дождались. День этот был неспокойным: смутные ощущения, непонятные слухи, сигнальные ракеты, полосующие небо.

Вечером Серого вызвали на штаб – подразделение уже давно было расквартировано в отдельном помещении, через стену. Все понимали, что командира вызвали неспроста, и после его ухода возникло какое-то дикое, бурное оживление. Дикарь ушёл вместе с Серым, поэтому приструнить разошедшихся «деток» было некому. Уже позже Иван понял, что таким образом они просто сбрасывали накопленное напряжение, готовясь к чему-то значительному и ответственному: шутили, дурачились, хохотали, скакали, бегали друг за другом…

Внезапно стало тихо – рядом со входом, очевидно только войдя, стоял Серый, молча оглядывая их, точно впервые увидел, выражение его лица было серьёзным и недовольным. Чуть позади него стоял Дикарь, как обычно – с совершенно бесстрастной физиономией.

– Кот из дома – мыши в пляс, – наконец громко, жёстким тоном произнёс Серый. – Что здесь происходит? Вы что, с ума посходили?

Он обвёл всех тяжёлым взглядом и уже спокойным голосом продолжил:

– Сегодня, возможно, мы примем бой. Отставить веселье и дикие танцы, отставить шуточки-прибауточки! Соберитесь, вспомните: зачем вы здесь и что должны делать! Напоминаю всем: нам неизвестно, сколько противника и где он; выполняя задачу, мы можем попасть в окружение, быть отрезанными от основных сил или просто уничтоженными превосходящими силами противника. Помните: работаем в команде, чувствуя локоть товарища! Сам погибай – товарища выручай! Действуем по команде, некому командовать – равняться на старшего! Если что-то случится со мной, Дикарь остаётся за меня.

Он остановился, будто собираясь с силами, и тут Иван заметил, как он волнуется, переживает за них, как тяжело ему вести в бой неопытных мальчишек. Все посерьёзнели и слушали, впитывая каждое слово: они почувствовали волнение своего командира, поняли его причину и были готовы скорей умереть, чем подвести его.

Серый продолжил:

– Теперь – самое важное. Пусть каждый прикинет, заглянет в себя и ответит себе: готов ли он к этой ситуации? Самое время сделать свой выбор, ещё не поздно передумать. Если кто-то решит, что не готов… тут ничего постыдного нет – пускай просто уйдёт. Не надо идти в бой, если сомневаешься. Подумайте!

Он снова замолчал, испытующе всматриваясь в лица своих бойцов. Ивану показалось тогда, что его лицо немного просветлело, и некоторые морщины разгладились, и Серый закончил:

– Сейчас мы выдвинемся на указанные позиции и, возможно уже не вернёмся сюда. С собой брать только самое необходимое: бэка, воду, минимум продовольствия, необходимые принадлежности. Полчаса на сборы, построение в 20.20 во дворе. Время пошло!

Это была тяжёлая ночь. Быстрый марш-бросок, занятие позиции, снова перемещение. Серый держал связь со штабом по рации и постоянно получал новые вводные. Ближе к середине ночи группа разбилась по отделениям, направившимся в разные пригородные районы.

Бой так и не состоялся. Ранним утром все отделения снова собрались в единый отряд, быстрым шагом направившийся к месту постоянной дислокации.

Просыпаться все начали ближе к обеду. Серый сидел на кухне, уставший и задумчивый.

– Сань, ты что, не спал? – удивился Иван.

Командир слабо улыбнулся:

– Спал. Всё нормально, Вань. Ты сам-то выспался?

Ивану его поведение показалось странным: словно что-то мучило его, не давало покоя. Тревога? Ответственность? Предчувствия? Ответа на эти вопросы Иван не знал.

Настал вечер, и пришла совершенно неожиданная перемена – в лице Вити Шнобеля. Он явился в подразделение, ткнул пальцем в Ивана и Вала, жизнерадостного парня из Крыма, и с важным видом известил их, что они прикомандировываются к Канарису, начальнику контрразведки ополчения, и убывают сегодня вечером в Донецк.

Ребята растерялись, попробовали что-то доказывать ему, но тот пожал плечами: «Это не моя прихоть, я только приказ вам передал».

Серый, услышав об этом, рассвирепел: «В такой обстановке они меня пулемётчика и снайпера лишают! Я им покажу!», – и убежал на штаб. Вернулся он нескоро, расстроенный, с усталым взглядом.

Иван понял, что они уезжают. Было обидно, что он вынужден оставить коллектив, ставший для него родным, в самую ответственную минуту, накануне боя. Он ощущал вину, будто это был его выбор, и он бросает ребят, причём как раз тогда, когда должен, просто обязан быть рядом. Но, увидев, как сокрушается его товарищ по несчастью, всегда такой весёлый и жизнерадостный, он взял себя в руки.

– Ничего, братан, не убивайся ты так, – начал Иван, но Вал сидел, подперев рукой голову, уставившись в никуда, и будто не слышал его.

– Брось, от нас ничего не зависит – приказ. Раз едем, значит, так надо. Всё к лучшему устроится, увидишь. Ты думаешь мне ехать хочется?

Иван зло сплюнул под ноги. Потом подумал и добавил:

– А может, мы как раз почву для наших подготовим?! Может, группа наша тоже в Донецке окажется?! Там знаешь сколько работы?! Сволочь отъявленная в ОГА засела, на народ им наплевать, только свои шкурные вопросы решают! А сюда мы ещё вернемся! Я до самой смерти помнить буду, как люди просили: «Только не оставляйте нас!» А вот оставляем! Хоть и не по своей воле, но уходим!

Подобными речами Ивану удалось немного приободрить Вала, дать ему хоть какую-то надежду, хотя он чувствовал, что не имеет на это никакого права. И всё же обоим стало легче.

В назначенное время они зашли на штаб и, постучав, отворили дверь в кабинет Канариса. Увиденное живо воскресило в памяти Ивана картину Кукрыниксов, передававшую панический ужас фашистов, лихорадочно старавшихся не оставить ни награбленное, ни документацию перед своим неотвратимым бегством. Начальник контрразведки также очень торопился, хватаясь за какие-то папки и бросая их, перекладывая с места на место вещи и пытаясь упаковать всё это в большие сумки – явно ему было сложно собраться и действовать спокойно и обдуманно. Смутившись под взглядами бойцов, он попросил закрыть дверь.

И только выехав из города, Канарис расслабился и разговорился. Тут они узнали, что он планировал ехать в столицу шахтерского края, в ОГА, рассчитывая занять какое-то значимое место в управлении. С Валом он был знаком ещё с гражданки, поэтому доверял ему, выбор же касаемо Ивана был обусловлен тем, что он местный.

V

Вместо облцентра они оказались в промышленном шахтёрском городе, километрах в пятидесяти к северу от пункта назначения. Именно отсюда начинал их первый командир, Егор, более известный для своих подчинённых как «Николаич».

После памятного конфликта со Стрелкой он обосновался в городе с населением в четверть миллиона человек, в котором жил и работал до войны. Здесь его авторитет, опыт и решительность сыграли свою роль, и в кратчайшие сроки Егор возглавил народное ополчение города, подчинив себе, либо вытеснив командиров мелких отрядов. Этим ситуация в городе и близлежащих районах выгодно отличалась от зачастую беспорядочной и путанной обстановки как в областном центре, так и в других городках и местечках, поделенных на зоны влияний различных группировок, подчас сменяющих друг друга. Кроме того, концентрацией сил городское ополчение значительно превосходило другие подразделения области.

Получив полную власть в городе и окрестностях, Егор по-прежнему признавал старшинство Стрелки, по крайней мере, пока это казалось ему необходимым. Нередко он наносил визиты «главнокомандующему» и преподносил ему время от времени необычные подарки (например, доставив однажды трёх задержанных офицеров «Альфы», перехваченных опергруппой ополчения).

Для Канариса «временная остановка» здесь затянулась на недели: видимо, он согласовал со Стрелкой изменение первоначальных планов и решил взять командование в городе в свои руки. Егор, формально признавая главенство присланного представителя «главнокомандующего», продолжал проводить в жизнь мероприятия, необходимые – с его точки зрения, а одобрения «начальства» добивался умелыми манипуляциями.

Иван и Вал должны были охранять практически не покидающего свой кабинет Канариса, но постепенно Иван освободился от навязанных ему обязанностей и снова перешёл в прямое подчинение своего командира. В число его новых задач входило обеспечение защиты здания УВД, где размещался штаб, и он десятками раз в день, услышав сигнал тревоги, нёсся с СВД на крышу. Иногда он сопровождал командира в поездках по городу, но чаще был предоставлен самому себе. Поневоле он часто наблюдал за бойцами местного ополчения. Нельзя сказать, что здесь Иван нашёл замену оставленной группе: он мало контактировал с новыми сотоварищами, плохо знал их, а потому продолжал держать с ними дистанцию. В то же время он крепче сдружился с Валом, оптимизм которого в условиях выполнения новых служебных обязанностей подвергался серьёзному испытанию и уже начинал давать трещину.

Через несколько дней после прибытия в Горловку Ивана поразило страшное известие – погиб Серый.

Проснувшись от резкого встряхивания, он сел и выжидающе уставился на Егора.

– Иван! Серый погиб!

Он продолжал сидеть и тупо смотрел перед собой, никак не умея взять в толк, как относятся слова командира к реальности, к настоящему и к такому живому в его воспоминаниях Серому. Ещё вчера, сидя на крыше после очередной тревоги, он разговаривал с ним по мобильному и всё никак не мог понять, откуда эта утомлённость в голосе Сани – он был жив!

«Как погиб?», – только и сумел проговорить он бессмысленно, ведь его тон не выражал желания узнать обстоятельства гибели товарища, а только выражал недоумение от только что услышанного и то, что он был не готов как-то воспринять это.

Он видел, что Егор растерян и видимо сильно переживает и, скорее всего, и сказал эти страшные слова, чтобы кто-то разделил с ним его горе. И эта растерянность, и эта боль, заметная в его глазах и гримасе, вызвали внутри Ивана нечто похожее на проблеск надежды, оттого что жив он, их командир, будто это означало, что Серый тоже жив, и, хотя умом он понимал, что это не может быть ошибкой, но принять сказанное выходило ещё труднее.

Обстоятельства смерти Серого долго оставались ему неизвестными, он только слышал, что Саня погиб в тяжёлом бою. Но герои не умирают – это правда, он знал это.

Поначалу, пока противник не отваживался прибегать к решительным мерам в борьбе с повстанцами, ситуация оставалась неопределённой, и у многих, наверное, возникала иллюзия, что всё ещё может разрешиться без большого кровопролития.

Однако вскоре появились первые жертвы среди мирного населения: в начале мая в героически обороняемом Славянске вражеские снайпера убили молодую беременную женщину, стоявшую на балконе своей квартиры, и позже, в этот же день – другую девушку, шедшую в детсад за ребёнком. С этих жертв пошёл отсчёт сотням и тысячам смертей беззащитных детей и матерей – был преодолён ещё один кровавый рубеж, иллюзией стало меньше. Эти страшные и скорбные события обличали людоедскую суть марионеточных правительств, способных на любое преступление и на любую подлость, исполняя политические заказы своих господ. Душевная омертвелость власть имущих не может не приводить к горю народному.

С этого времени гражданские гибли массово, они умирали даже чаще, чем ополченцы, непосредственно участвовавшие в боях. Начались обстрелы жилых кварталов всеми средствами артиллерии и авиаудары.

С тех пор в сердцах ополченцев зажглась лютая ненависть к врагу, пришедшему к ним убивать их детей, жён, матерей. Командованием народной армии проводились жёсткие ответные меры.

Вернувшись в город после недолгого отсутствия, Егор обнаружил, что Канарис всё-таки уехал туда, куда и собирался изначально – в Донецк (там он, впрочем, тоже долго не задержался).

Первая серьёзная операция, которую провели силы ополчения под командованием Егора, увенчалась сокрушительным успехом.

Два «Урала» бойцов, каждый с «мухой», и один грузовик с 82-мм минометами выехали с территории городского УВД ночью. Первые двадцать километров колонна двигалась на север, затем, проехав Артёмовск, повернула на северо-запад и преодолела ещё километров пятнадцать. Остановились, спешились.

В нескольких километрах отсюда в лесополосе был обнаружен лагерь противника, численностью до батальона, блокировавший сообщение с отрядом Стрелки. По согласованному с ним плану отряды должны были ударить с двух направлений и деблокировать Славянск.

С полста человек ушли в сторону противника, Иван остался в охранении миномётчиков. Те долго наводились, потому что установок для стрельбы известно не было: сообщили, что цель находится «чуть правее радиомачты», а расстояние пришлось рассчитывать, измерив шагами ширину поля между посадками и ширину посадки, а затем перемножив сумму полученных величин на количество полей до цели и добавив к результату примерную поправку на увеличение расстояния при «незначительном» изменении направления. Это был настоящий кошмар артиллериста, адепта точной дисциплины, но приказ есть приказ! Атака группы должна была начаться после выстрела миномётов.

Пока вспотевший Чёрный, командир миномётного расчёта, проводил только ему понятные вычисления, Иван, заняв удобное место на кромке посадки, наблюдал за обстановкой. Солнце уже поднялось, трава источала горьковато-сладкий аромат, а в нескольких метрах от него резвились два здоровенных зайца. Лопоухим зверькам и дела никакого не было до кровожадных инстинктов двуногих тварей, готовых из-за жадности и глупости ничтожных горе-правителей убивать себе подобных – им, как и звонкоголосым птичкам, и несчётному множеству насекомых на поляне, явно было невдомёк, как можно «улучшить» этот мир.

Прозвучала команда, выстрел! Несколько залпов – секунд через двадцать вдалеке послышался грохот «прилётов», разрывы сливались в один раскатистый гул. Голос по радио оценил стрельбу на отлично и распорядился готовиться к отправлению.

Артиллерия уже собралась и быстро грузилась на «КамАЗ», когда мимо промчались «Уралы» пехоты. Иван наблюдал в траве на обочине, с «мухой» в руках. Убедившись, что преследования нет, он запрыгнул в кузов машины – поехали.

Самое удивительное он услышал от непосредственных свидетелей и участников операции. Бойцы заняли позиции в «зелёнке» на дистанции прямой видимости противника, сняли предохранители со своих «мух» и ожидали начала артобстрела.

Первая же мина прилетела точно в большую палатку, которая, судя по последовавшему мощному взрыву, являлась не только местом расположения вопившего изнутри личного состава, но и хранилищем боеприпасов, сдетонировавших после поражения цели. Кажется совершенно невероятным такое точное попадание, принимая во внимание приблизительность расчётов! Когда Иван услышал об этом, он вспомнил старое выражение «рука Бога», знакомое всем любителям футбола. Воистину Господь направил эти мины, ведь ополченцы были совсем рядом, и недолёт в сто метров превратил бы эту громкую удачу в нелепое поражение!

Остальные мины взрывались на территории лагеря, принося смерть и сея панику.

Ополченцы произвели по заранее намеченным целям выстрелы и спокойно удалились.

И это ещё не вся история! Продолжение её могло показаться не менее невероятным, чем начало. Как выяснилось позже, на расстоянии двухсот-трёхсот метров от этого неприятельского лагеря находился другой, по всей видимости, представлявший какую-ту иную армейскую или организационную структуру – взаимодействие между этими подразделениями налажено не было. Когда приземлились первые мины, а за ними последовали взрывы гранат, в атакуемом лагере началась паника. Возможно, некоторые мины перелетели цель и упали в расположении соседнего подразделения, но факт остаётся фактом: между этими отрядами завязался бой, длившийся ещё долго после того, как ополченцы удалились.

По полученным позже сообщениям, «вертушки» приземлялись на этом месте до глубокой ночи, вывозя раненых и трупы и сразу же доставляя на точку пополнение.

И даже в этой исключительно успешной операции были свои недочёты.

Во-первых, по каким-то причинам в атаке так и не был задействован отряд Стрелки.

Во-вторых, от выхода обратной реактивной струи гранатомёта пострадал командовавший операцией офицер. Кто-то выстрелил без предупреждения, и Серёге повредило глаз.

В-третьих, один из ополченцев оказался либо сумасшедшим, либо предателем, а может быть, и тем и другим одновременно: он сбежал ещё при следовании на задание, и вскоре, задержанный врагом, болтал без умолку перед видеокамерой.

Но проблема была даже не в том, что он охотно занимался пропагандой вражеских установок, компенсируя недостаток интеллекта послушностью указаниям своих следователей. Выяснилось, что это существо не скрывало перед бойцами своего отделения планов сбежать домой, как только ему выдадут на руки оружие. Никто из них не нашёл в этом ничего предосудительного и даже не попытался воспрепятствовать дезертиру. Впрочем, большинство его сослуживцев, получив первое увольнение, также не вернулись на базу – подразделение было расформировано, оставшиеся люди распределены по другим отрядам.

После этого случая Иван стал внимательнее присматриваться к окружающим и вскоре обнаружил, что далеко не все из тех, кто пришёл в ополчение, следуют благородным мотивам.

В самом густонаселённом регионе страны ополчение испытывало острую нужду в людях: из нескольких миллионов населения, могущих дать народной армии не менее миллиона бойцов, на защиту Родины поднялись лишь несколько тысяч (до полутора-двух десятков тысяч в двух областях).