Веселый Роджер

– А я твоя подруга.

– Самая близкая. И я прошу тебя с ним встретиться, поговорить. Всего лишь один разговор, не больше. Скажи, что подумаешь. Скажи, Верочка.

Арина смотрит жалобно, умоляюще сводит ладони вместе, стонет.

– Подумаю.

– Спасибо тебе огромное! Просто возьми трубку, когда Артём позвонит в следующий раз, хорошо? Если он скажет глупость, то пошли куда подальше. Но один шанс он заслуживает. Ты же знаешь, каким хорошим он бывает, когда старается.

Вера отрицательно качает головой, читая от Вика: «Я сейчас поеду тебя искать, Вера, если не пообещаешь, что приедешь».

– Твой новый всё пишет? – спрашивает Арина. – Настырный.

Вера кивает.

– Никуда он не денется. И спорю, он и вполовину не так хорош, как мой брат, хоть и в голове у Артёма ветер. Ну признайся, что таких красавчиков, как Тёма, ты больше не встречала? – хитро подмигивает подруга.

– Он… – Вера показывает на телефон, – во всем лучше Тёмы, Арин. Кустов зря теряет время, названивая мне.

– Тогда скажи ему это в лицо. Не игнорируй. Пока ты держишь его на расстоянии, Артём думает, будто избегаешь потому, что все еще любишь.

– Да ладно. Только Кустов и мог так подумать!

«Вик, я приеду», – пишет Вера.

Она летит к нему на всех парах. Белов открывает дверь, как и обычно, упакованный от подбородка до кончиков пальцев на ногах, и Вера тут же обнимает его так, как дозволено: легко касаясь ладонями затылка. Целует снова и снова в губы, щеки, подбородок.

– Ого, – усмехается он, – польщен. Кажется, кто-то скучал еще больше меня. – Вик стягивает с нее топ прежде, чем успевает захлопнуться дверь.

– Ты обещал сделать все быстро, – выдыхает Вера ему в рот, когда он резко прижимает ее к стене. Стискивает его руки, водит от локтя до плеча – территория, на которую ее пустили.

Руки твердые, сильные, ей нравится гладить их. Поцелуй глубокий, влажный, слишком интимный, чтобы показывать его кому-то еще. Белов ее трахает, когда целует, когда трогает. Иначе он не может, поэтому делает доступное по максимуму.

– Поверь, сегодня я очень быстро, – смеется Вик. – Скучал.

– И я скучала.

Его руки уже задирают ее длинную юбку.

За месяц удалось отвоевать у психотравмы Вика руки, голову, лицо. На его шее нет шрамов, но он не разрешает ее трогать, всегда мягко останавливает. Вера закатывает рукав на его левой руке и ведет языком по контуру голубя мира. На руках тоже десятки шрамов, но они не такие сильные, как на животе, да еще и замаскированы яркими тату. То, что они там есть, удалось распознать, только ощупывая языком.

Вик прикрывает глаза и слабо улыбается. Лицо расслаблено, бедрами он чуть подается вперед, но не касается ее. Доверяет. Знает, что она не дотронется больше нигде, не сделает ему больно. А Вера знает, что Вику очень нравится, когда она ласкает его руки, и ей так жаль, что она не может сделать для него больше. Всего лишь руки и лицо – это так мало, там нет чувствительных мест, таких, которые он трогает у нее. Да, Белов всегда с ней кончает, но так ли ярко это наслаждение без физической стимуляции? Ненастоящие объятия, ненастоящий секс, ненастоящий оргазм. Но самые настоящие отношения.

А потом они долго лежат на кровати, дышат, молчат.

– Мы не виделись полторы недели… – начинает Вик.

– Три дня вообще-то, – поправляет Вера с улыбкой, очень мягко.

– Не важно. И я тут подумал. Хм… Тебя все устраивает, Вера? – вдруг спрашивает он.

Внезапность – его конек, Белов всегда так делает. Будто боится, что она откажет, будь время подумать, либо не решится сам. Пришла идея – действует.

– Нет, конечно, но что делать. Ты такой, какой есть: ни одного за столько времени даже жухлого букетика, – тоскливо вздыхает она. – Ты не пробиваем, – добавляет мрачно.

– Да ну тебя, я серьезно.

– Я люблю цветы, Белов.

Вера поворачивается набок, он следом тоже, лицом к ней, проводит рукой по ее бедру под одеялом.

– Очень красивая. Мне нравится.

– Спасибо.

– Так вот, насчет наших отношений. Интимных.

– Они прекрасные, – говорит Вера быстро.

– Нет, я с какой идеей, послушай: мои игрушки ты сказала выбросить, и я тебя понимаю, они б/у, это точно не для тебя, но…

– Что «но», Белов? Только не порть момент предложением каких-нибудь ненужных нам извращений, – строго произносит она, умоляюще сводя брови вместе. – Сейчас мне хочется просто полежать рядом, расслабляясь, а не снова спорить с тобой.

– Почему сразу извращений? Мне плевать, честно. Просто хочется сделать тебе приятно, и я тоже от этого получу удовольствие… визуальное. Черт… Ну же, Вера, давай, помоги мне в этом непростом разговоре. И не смотри, как на идиота!

– Вик, нам не нужны резиновые фаллоимитаторы, и без них всё супер, – отвечает она спокойно, глядя ему в глаза.

Вик прикусывает губу, думает.

– Давай просто обсудим это…

– Нет, – резко обрывает Вера. – Я хочу только тебя. Мне все нравится как есть.

– Мне было бы легче, если бы ты согласилась. Хотя бы попробовать. Вера-а, как насчет одного раза, а? Вдруг понравится?

Вик щипает ее за бедра, она отодвигается, смеется, ловя его руку, борется, будто у нее действительно есть против него хоть один шанс.

– Больше, чем эта тема… Белов, прекрати! Больше, чем эта тема, меня бесит только, когда ты опять пытаешься меня раздеть для того, чтобы сфотографировать. Ай, ну, Вик, больно же, милый!

– Не ври. – Он нависает над ней, лежащей на спине. – Кстати, ты подумала насчет моего предложения о фотосессии в студии? Не понравится – удалим, как и в тот раз. Честное слово. Закроем студию на ключ, всех выгоним, только ты, я и Canon. М?

– Опять двадцать пять. И снова: нет. Я не буду фотографироваться больше.

Видя, что Вик расстраивается, падает на спину, убирает от нее руки, Вера сама быстро поворачивается к нему. Сегодня она только и делает, что отказывает. И правда Королева Облома. Но что делать, если он просит невозможное?

– Милый, я считаю тебя очень талантливым, но больше голых фото не надо, пожалуйста. Я еле пережила тот период, пока ты не удалил старые. Как вспомню тот ужас, когда поняла, что, поведи ты себя по-свински, опозорюсь на всю сеть, сердце замирает. Сколько раз я набирала тебе тот «привет» и удаляла, как переживала, гадая о твоей реакции, представить сложно.

– Почему же опозоришься? Я сделаю все аккуратно и эстетично, доверься мне. Я хочу снимать твое тело. Мне мало просто трогать, понимаешь?

– Извини, но нет. Не понимаю. – Вера резко качает головой. – Для меня это важно. – Она приподнимается на локте, Белов снова на боку, лицом к ней. – Я не шучу, Вик. Это очень серьезная тема. Я не ношу вызывающую одежду не потому, что комплексую. Это не мое. Я раздеваюсь только перед тем, кому доверяю.

Он смотрит жадно, ловит каждое ее слово. Горячие руки нежно ласкают ее спину.

– Я знаю, что довольно соблазнительная, и хочу… только не смейся. Чтобы мое тело было подарком… мужчине, которого я выберу. Хотя подарок-то с гнилым сюрпризом, вероятно, – саркастично усмехается Вера.

– Подарок только для меня, – улыбается Вик.

– Да, только для тебя. Я не жду, чтобы ты оценил его. Хотя нет, вру. Конечно, жду. Но не требую. Просто выбрось эту идею раз и навсегда. Я не фотографируюсь голой, не показываю всем подряд пуп и задницу, декольте и белье. Только ты это видишь. И трогаешь. Я такая, какая есть. Возможно, занудливая, старомодная деревенщина. Скучная.

– Не скучная. Это я кретин, который давно забыл об истинном значении слова «стыд». Все, что красиво, для меня не стыдно.

Вера гладит его по лицу, едва касаясь кончиками пальцев шеи, а он смотрит не отрываясь, как будто не замечая этого.

– У меня никогда не было таких отношений, как с тобой. Я всегда давала понять, что не намерена встречаться просто потому, что весело. И никогда бы не стала жить с мужчиной без штампа или хотя бы официального предложения руки и сердца. Как ты говоришь, заниматься процессом ради процесса. Любой мужчина воспринимался только как потенциальный муж.

– Муж из меня так себе.

– Я прекрасно помню, что ты мне сказал. Когда ты скажешь «стоп», я постараюсь принять твое решение.

– Думаешь, тебе будет тяжело?

Ее пальцы легонько гуляют по его шее, Вера пробегает до затылка, пропускает сквозь них волосы, снова опускается ниже, слегка отодвигая высокий воротник кофты. Она бы, разумеется, не стала говорить на эту тему, если бы не хотела так сильно заинтересовать Вика сейчас, чтобы отвлечь и попробовать добраться до запретных мест. Шея чувствительная, ему понравится, как Вера будет ласкать его там, если он сможет выдержать.

Она игриво пожимает плечами, замечая, что Белов смотрит на ложбинку между грудей, которая получилась глубокой и соблазнительной, так как Вера лежит на боку. Берется за молнию на его кофте, Вик кладет пальцы сверху, останавливает. Смотрит уже серьезно, но не предупреждающе. Ждет.

– Я чуть-чуть. Пожалуйста.

Они не сводят друг с друга глаз. Вера не настаивает, тоже терпеливо ждет, пока Вик уберет руку.

– Я сейчас гладила твою шею, всё в порядке. Триггер не сработал. Я не коснусь шрамов, обещаю, буду осторожна.

Глаза Вика расширяются, потом он нерешительно кивает, хватка руки слабеет. Вера медленно тянет молнию вниз.

– Будет непросто без тебя, но я справлюсь. Жалеть меня не надо, – говорит ему.

Она расстегивает кофту сантиметров на пятнадцать, потом Белов все же перехватывает ее руку, целует тыльную сторону ладони, смотрит в глаза.

– Достаточно, я без майки.

– Был пожар, да? – спрашивает она, вновь мягко касаясь шеи.

Он коротко кивает и прикрывает глаза, откидывается на спину, расслабляется. Вера садится на корточки рядом. Внутри все трепещет от понимания, что этот сильный, умный, интересный мужчина так беззащитен сейчас перед ней. Знает, что коснись она шрамов, может сработать триггер, и Вику станет очень больно.

Она почитала о ПТСР… Ладно, перерыла всю доступную информацию о посттравматическом синдроме и сделала общие выводы. Сценарий, который Вик пережил однажды, запустится в голове, и ему придется пройти через весь этот ужас. Снова. Из-за нее. Вера никогда так с ним не поступит.

Она наклоняется и легонько касается губами его губ, Вик улыбается. Потом – подбородка в нескольких местах по очереди, переходит на горло, покрытое щетиной. Белов бреется от силы пару раз в неделю, хотя следовало бы каждый день. Ленивый. Вера впервые целует его шею так низко, практически приближается к плечам. Сначала легонько, затем увереннее, его руки на ее бедрах, поглаживают. Вик поощряет. Поцелуи опускаются ниже, Вера видит начало выпуклых, грубых шрамов, которые выглядывают из-под кофты, на вид сухих, в одном месте даже шелушащихся. Ей нужно быть очень осторожной, чтобы не запустить ленту ассоциаций.

– Приятно, – говорит он.

– И мне. – Она впивается в его кожу, оставляя после сильного поцелуя яркий след.

– Вау, Вера, – смеется Вик.

– Вау, Белов, – улыбается она тоже.

Глава 23

Отчеты непотопляемого пирата. Запись 12

Я никогда не сомневался в том, что когда-нибудь мать узнает, какая беда приключилась с Артёмом. Вопрос был лишь во времени, как скоро это произойдет. С братом мы молча буравили друг друга глазами на всех семейных сборищах, благо их было не так много. Старались приезжать к родителям в разное время.

Понимаете, у меня такие родители, которым не хватает созваниваться с детьми раз в неделю, им нужно видеть нас постоянно. Мама вечно выдумывает поводы, чтобы я тащился через пол-Москвы с камерой, но отказывать ей нельзя. Она столько пережила со мной, выхаживая своего обгорелого, едва живого сына, что я буду всю жизнь делать для нее все что угодно. И вот, этот роковой день наступил. Ненадолго хватило Кустова, мог бы хоть годик поберечь их.

Мать рыдает, судя по узким глазам-щелочкам и припухшему лицу, уже несколько часов, не переставая. Артём с дядей Колей – зацепил краем глаза – пьют на кухне, курят. Я разуваюсь у входа и по привычке иду сразу мыть руки. Вера выдрессировала за время, что мы вместе: с улицы сразу к мылу первым делом. Она вообще по части гигиены двинутая, а теперь, когда думает, что вирус внутри, – и вовсе моется по три-четыре раза в день, словно это может помочь.

Никто мне не говорил, в чем срочность приезда, просто мама умоляла в трубку: «Вик, пожалуйста, быстрее…» Ну я и сорвался, как был, в спортивном костюме, в котором спал. Натянул первые попавшиеся кроссовки и полетел. Восемь пятнадцать на часах. Кустов, сволочь, не мог ближе к обеду всех «обрадовать»?

Даже поздороваться не выходит. Обнимаю маму, она встает на цыпочки, чтобы дотянуться до щеки, рыдает навзрыд. Чувствую, что хочу снова подраться с этим идиотом, не заслужила мама такого горя.

Хотя кто я такой, чтобы судить его: в восемнадцать лет пропал на несколько недель, потом меня нашли едва живого, обгорелого, не в своем уме после сотни часов пыток огнем, облитого бензином и черт знает чем еще. Мама видела весь процесс реабилитации с самого начала. Ей не позавидуешь. Думаете, она просто так ударилась во всю эту гребаную йогу, буддизм и прочую индийскую хрень? Не вывозила наша церковь ее горя, пришлось искать новую.

Пока обдумываю все это, понимаю, что отпускает. Артём имеет такое же право портить родителям жизнь, как и я. А я здорово оторвался на их нервах, теперь его очередь. Жги, Артём.

– Горе-то какое! – причитает мама. – Вик, ты знаешь?

– Да, давно уже. – Даже спрашивать не нужно, о чем она говорит.

– Сел в кинотеатре на иголку, не посмотрел. А оказалось, она зараженная!

– Чего-о-о?

Вот это уже интересно. Я отстраняю маму, вглядываясь в глаза. Думаю, не ослышался ли. Артём выплывает из кухни, бледный, осунувшийся, обросший, в какой-то непонятной мятой одежде. Выглядит кошмарно, никогда его таким не видел. Скрещивает руки на груди.

– Это СПИД-терроризм, – сообщает Кустов, а я просто стою и моргаю, глядя на него. – Новая волна пошла по Москве, зараженные люди специально таким способом распространяют вирус среди здоровых.

Он действительно говорит все это совершенно серьезно.

– Нужно быть очень осторожным, сынок, – причитает мать. – Всегда смотри, куда садишься, кто рядом с тобой. Это так опасно, такой кошмар. Лишний раз лучше избегать метро, автобусов, кафе.

– Сначала не придал даже значения, – говорит Артём, – а потом пошел сдавать анализы для санитарки, вирус и выявили. Пока пересдавал в нескольких местах (в одной лабе диагноз поставили под вопросом), еще держали в «Восток и Запад», а как подтвердилось, поперли на улицу. Такие вот дела. Руку-то пожмешь, брат, или побрезгуешь? – Он тянет мне свою ладонь.

Мама заливается слезами и убегает в зал. Пока жму руку этому козлу, сердце сжимается от жалости к родителям. Дядя Коля тоже подает ладонь, сразу после сына. Он глубоко печален, сутул, впервые кажется мне стариком, хотя не намного старше папы. По глазам видно: отказал бы я Тёме в приветственном жесте – отчим бы меня тут же вычеркнул из своей жизни навсегда.

– СПИД-терроризм? – переспрашиваю, нахмурившись, у Артёма.

Тот пожимает плечами, дескать, докажи обратное, если сможешь. Трындец. Сейчас-то, благодаря Вере, я знаю о ВИЧ практически все, но и раньше знаний хватило бы, чтобы понять: его не существует. Это выдумка, байка. За все годы, как узнали о существовании вируса иммунодефицита, не было зафиксировано ни одного случая подобного заражения.

– Ты уверен, что заразился именно в кинотеатре? – мрачно спрашиваю, присаживаясь рядом с мамой.

Жалко ее так, аж зубы сводит. Мог бы скрыть от них, вот зачем рассказал? Я же обещал, что с деньгами помогу, если надо. Заплатил бы за мамины нервы столько, сколько потребуется. Конечно, благодаря Марату Эльдаровичу я сейчас не в лучшем материальном положении, но хрен с ней, с этой «Трудермой», и так живу, справился бы. Все равно красавцем не стать никогда.

– В ресторане слух пошел, почему меня уволили, он сразу разлетелся среди знакомых, – говорит Артём. Стоит в дверях, прислонившись спиной к косяку.

Дядя Коля ходит из кухни в зал и обратно, нервно пожевывая сигарету. В этом доме нельзя курить, но сегодня, видимо, правил не существует.

– У многих я теперь в бане, безработный, умирающий, никому не нужный.

– Какое горе-то, горе-то какое, – все причитает мама.

– Мама, погоди, не все так ужасно…

Но она не слушает меня, продолжает:

– Я все понимаю, все принять могу. Но Вера-то как могла так поступить?

Замираю, услышав имя своей девушки.

– То есть?

– Бросила его, как только узнала, что болен. От нее я не ожидала подлости. А как же и в радости, и в горе? Да мы поможем деньгами!

– Сейчас с ВИЧ можно жить долго и детей здоровых заводить. Медицина далеко шагнула. – Артём смотрит на меня, прожигает взглядом, а я на него, прищурившись.

Не отдам, слышишь? Не отдам ее.

Он тоже сузил глаза, как будто читает мысли.

– Я думал, что Вера ушла, когда увидела тебя в постели с другой, – говорю.

Артём качает головой.

– Это было уже после. Сорвался, признаю, идиот, пустился искать утешения. Такие новости, я был в шоке. В ужасе. Пришел к Вере, поделился бедой с самым близким человеком, а она скривилась, схватила сумку, и давай вещи собирать. Пытался и так и эдак с ней хотя бы просто поговорить, а она: «Не прикасайся!» И ушла. Даже одежду до сих пор не всю забрала, так торопилась. За Марти, своей любимой золотой рыбкой, не удосужилась вернуться. Видимо, противно ей со мной одним воздухом дышать.

Серьезно, если бы не захлебывающаяся в слезах мать и не матерящийся дядя Коля, я бы начал аплодировать.

– Пригрели ее, нищенку, – плачет мама, – как дочь ее, голожопую, приняли. Квартиру – на, машину – на, деньги – на. На все праздники она тут, со всеми проблемами – ко мне. Хочешь – ночуй приходи, хочешь, … Всё для нее! Никто ни разу не попрекнул. Родителей и племянницу ее принимали, по всей Москве катали. И где Вера, когда беда стряслась? Встречу ее – в лицо плюну мерзавке.

Я вскакиваю с места и иду к столу, на котором лежат сигареты. Раз уж все курят прямо в комнате, почему бы и мне не начать. Медленно прикуриваю от зажигалки, привычно прижимая руку к груди, к флагу.

Огня я боюсь до трясучки и визга, уважаю его, как раб господина. Безропотно признаю его мощь и способность убивать меня: посредством сжигания или же отравления легких. С огнем мы друг друга ненавидим страстно и заклято, но врага надо знать в лицо, поэтому я курю. Четко понимаю, что в день, когда не смогу поднести к лицу зажигалку, нужно будет срочно звонить врачу. Потому что это значит, что ПТСР снова ставит перед собой на колени.

Затягиваюсь и выдыхаю медленно через нос и рот густой дым. Вера сказала, что это блажь: готовить я не готовлю, так как боюсь обжечься, а курю – запросто. Она все мои слабости выворачивает так, что становится стыдно и хочется быть сильнее. Веру я в обиду не дам, она моя. Облокачиваюсь на стол, глотаю дым и смотрю на Артёма, которого обнимает мама, гладит, целует.

– Мы тебя любим, сыночек мой хороший, мы тебя никогда не оставим. Все у тебя будет хорошо, мы справимся, Тёмочка.

– Мама, я заразный теперь, от меня надо подальше держаться, – мрачно произносит Артём.

Мне одному хочется его придушить, не дожидаясь, пока за дело возьмется СПИД, или вам тоже?

– Не вздумай так говорить! Никогда. Мы не боимся, Коля, да же?

– Справимся.

– В детстве, – нагнетает Артём, – когда я болел, ты всегда обнимала и целовала меня, помнишь, мам? Говорила, что не боишься заразиться.

– Не боюсь, конечно. Мы вместе пойдем к врачу. Продадим бабушкину квартиру. – У родителей есть немного недвижимости, которую они сдают и неплохо живут на аренду в том числе. – У тебя будет самое лучшее лечение.

– Спасибо, мам.

– А эта сука пусть только попробует на глаза показаться, – решительно говорит дядя Коля, – я за себя не ручаюсь.

– Зачем ты врешь? Мне просто интересно, вот зачем? – не выдерживаю.

Кустовы всей троицей смотрят на меня.

– Не так же все было.

– Вик прав, – кивает Артём. – Веру можно понять, любой был бы в шоке. Может, она одумается и вернется. Я же все еще люблю ее, идиот. И жду каждый день.

– Твою ж мать. – Я тушу сигарету в пепельнице и иду к выходу. Бросаться с кулаками на умирающего брата при матери – не лучшая идея, правильным будет уйти по-хорошему и как можно скорее. – Мне пора, работа. Извините.

Мать перехватывает в коридоре, тащит за руку на кухню, закрывает дверь и начинает кричать:

– Ты как себя ведешь?! Брату плохо, он нуждается в тебе, а ты что делаешь?!

– Мама, СПИД-терроризма не существует.

– Когда с тобой случилась беда, все кинулись на помощь! Всё делали, что могли, из кожи вон лезли. Артём каждый день звонил, в больницу мотался из общаги, с другого конца Москвы. Факультет приличный бросил, так как платить нечем было, все деньги на твои операции ушли! А у тебя работа вдруг появилась неотложная?! Да ты раньше обеда ни разу глаза еще не продрал!

– Что ты от меня хочешь? Я сказал, что деньгами помогу…

– Да при чем тут твои деньги?! Мы не нищие! Никто твои копейки отнимать не собирается. Если хочешь быть самостоятельным, жить обособленно – дело твое, никто к тебе не лезет. Но когда в семье беда, будь добр, найди время поддержать брата, дать понять, что он не один, что у него есть мы!

– Хорошо, – цежу я сквозь зубы.

– Артём сказал, вы с Верой общались после их разрыва. Что она тебе все рассказала одному из первых.

– Да, так получилось…

– Позвони ей, поговори. Объясни, что эта болезнь не приговор, мы поможем. Что Вера Артёму нужна сейчас особенно сильно, когда все отвернулись. Мы сделаем вид, что ее отвратительного поступка никогда не было. Хотя мне так и хочется высказать все, что думаю о нашей Верочке дорогой. Если ты не позвонишь, это сделаю я.

Не то чтобы я собирался признаваться родителям, что кручу с Верой бурный роман и она давно живет у меня, но… Я действительно готовлюсь к тому, чтобы отпустить ее через месяц… Но никак не передать обратно в заразные лапы Кустова. Знаю же, какой брат, он никогда не изменится. Я не пущу ее, только не к нему.

На кухню заходит Артём, выглядит, как побитая собака, смотрит жалобно, а сам будто ростом ниже стал.

– Белов, пожалуйста, сделай, как просит мама.

Кажется, ему на самом деле плохо. Кожа серая, взгляд потухший, он словно и правда умирает, хотя так быстро вирус бы не смог подкосить этого двухметрового лося. Видимо, сам себя доводит, как и Вера моя.

Все наши страхи, блоки, неудачи берут начало в голове. Череп защищает обитель боли и удовольствия от механических повреждений, но проблема-то в том, что покромсать себя можно и без применения физической силы.

– Мы на этой неделе уже дважды завтракали вместе, – продолжает он.

Об этом я не знал, и, видимо заметив, как вытянулось мое лицо, Артём слегка улыбается.

– Она дала понять, что все еще неравнодушна. Но… ей нужен толчок. Арину я пока не хочу впутывать, надеюсь, и не придется. Вера запуталась, растерялась, но она примет меня обратно, я уверен. И мы забудем эти чертовы недели, будто и не было их никогда. Как страшный дурацкий сон. Начнем с чистого листа.

Забудем те единственные несколько недель, когда я действительно хотел жить, как страшный дурацкий сон.

Мама кивает и сводит руки на груди в умоляющем жесте.

Вера не говорила, что виделась с Кустовым. Ни одного слова. Я чувствую себя полным идиотом. Не может быть, чтобы она вернулась к нему после всего, что было. Да ну на фиг, не может этого быть.

С другой стороны, я совершенно не понимаю баб. Обхаживал Настю целый год, влюбился, что только не делал, в лепешку разбивался. Она ясно дала понять: тоже сильно любит, но в трусы пустит только после свадьбы. Жениться в восемнадцать лет… Так хотел ее, что, не поверите, готов был. Пообещал, что как поступлю в летное и дадут общагу, сделаю предложение официально. Все сделаю – так хотел сильно.

С ума свела, красивая гадина, как картиночка. Ни одной бабы после нее не видел, хотя бы отдаленно способной конкурировать. А он пришел из армии и трахнул ее в первую же неделю. Без всяких там штампов и обещаний, просто пришел, увидел, поимел везде. Рассказывал потом еще подробно. Тогда я таким неудачником себя чувствовал, что впору удавиться было. Вообще, не лучшее мое лето, если вспомнить, что после меня сожгли заживо. Несколько раз.

Потираю пиратский флаг на груди сильнее и сильнее. Горит он уже, но держится, выполняет свое предназначение: не выпускает черную гнилую злость наружу, из сердца. Защищает меня от ненависти, и тем самым других – от меня. Я ж болен дрянью, названия которой не существует. Заразили, пока жгли, пока смотрели, как скулю от боли, обдирая ногти до мяса, царапаю землю, бессмысленно пытаясь тушить ей себя, сознаюсь во всех мировых грехах, умоляю пристрелить, только прекратить все это. Передали яд от одной души другой.