Могила Густава Эрикссона

И вот я привёз Андрея с Алёной в Шаакен. Курт чуть не раздавил меня своими медвежьими объятьями, а его жена сделала молчаливый жест, проведя ладонью по горлу. Это обозначало, если я опять уведу её мужа в многодневный запой, – мне кирдык. Я поспешил её успокоить, что в этот раз мне недосуг. И пошёл показывать клиентам сам замок и детище Курта – его замечательный музей. А после мы спустились в подвалы замка. Надо сказать, что подземелья Шаакена – самые большие из всех замковых подвалов в Калининградской области, а история у замка богатая. Причём настолько богатая, что много я сам не знаю. Алёна в подземелье вела себя непринуждённо, как обычно общалась с духами и призраками. И вдруг в одном тупиковом помещении она остановилась и закричала:

– Огонь! Больно! Смерть! Помогите! – после чего упала и забилась в конвульсиях.

Мы с Андреем не на шутку перепугались, подняли её и поскорее вынесли на двор замка на солнышко. Потихоньку она начала приходить в себя. На наши ахи и охи прибежал всполошившийся Курт и, не желая травмировать моих клиентов, тихо спросил меня по-немецки:

– Унд вас ист пассирт?

Я вкратце изложил герру Чертополоху произошедшее. Не часто мне приходилось видеть, чтоб человек так менялся в лице. Он вытащил у меня из пачки сигарету, закурил и сказал категорично:

– Больше я в эти подвалы не пущу ни учёных, ни друзей, никого.

Потом мы все вместе сидели и пили пиво в куртовой кафешке. Алёна болтала не умолкая, рассказывая о своих ощущениях в подвале. Курт был немногословен, но всё же объяснил мне логику событий.

– Именно в Шаакене была штаб-квартира Орденской особой комиссии. Мы бы сейчас назвали это инквизицией. Здесь в подвалах пытали и казнили комтуров и рыцарей из окраинных замков, которые знались с Дьяволом и занимались колдовством. А таких, как ты знаешь, за историю существования Ордена в Пруссии было много. Всё это продолжалось почти до самой Реформации, уж до конца XV века – точно.

– А при чём тут то, что случилось с Алёной?

– А это вообще, как ты говоришь, улёт. Совсем незадолго до Реформации в 1515-м здесь свирепствовала чума. И как раз на том месте, где Алёна потеряла сознание, сожгли ведьму, которая навела чуму на Шаакен.

Вот тут изменился в лице и закурил уже я.

……….

В общем, всё шло у меня прекрасно, и я впервые за много-много лет ощутил в эти неполные четыре года настоящий вкус жизни. Пока весной 20-го года страну не накрыло перманентным кризисом. Сейчас уже понятно, что этот кризис пришёл навсегда, и дальше всё будет только ухудшаться. Интересно знать, ухудшаться до какого состояния?

Сначала стали накрываться медным тазом мои туры. И это более чем объяснимо. Я возил по городам и весям не себе подобных отморозков, которым сам чёрт не брат, а обычных наших обывателей, отличающихся от общего среднего уровня лишь большей интеллектуальностью, тягой к родной истории, культуре и природе. Конечно, на всю эту публику короновирус подействовал устрашающе. А после того, как начало настоящей эпидемии чудесным образом совпало с нарастающим крахом мелкого и среднего бизнеса, люди всерьёз задумались, а стоит ли тратить деньги на всякую… на всякие необязательные развлечения. Может быть, стоит эти деньги поберечь и посмотреть, что будет дальше? Не всё ли равно, так ли думали люди или иначе. Факт остаётся фактом: последнюю группу я свозил по маршруту Торжок – Берново – Старица, и было это в начале июня.

Солдатики тоже потихоньку стали сходить на нет, и это особенно удручало. Уж если совсем обеспеченные дядьки решили не тратить деньги на свои маленькие увлечения, значит дело – совсем труба, но не газовая и не нефтяная.

К сентябрю произошло то, что в советское время обозначали в фильмах с субтитрами так: «Звучит тревожная музыка». И музыка эта звучала всё тревожней на фоне небывалого благополучия последних четырёх лет. Слава Богу, хоть родное правительство постоянно помнило о нас, недосыпало и недоедало, заботясь о моём личном благосостоянии. К моей подполковничьей пенсии добавили аж 717 рублей, и я собрался покупать Лануське её любимый «Кадиллак Эскалейд». Красненький. Как раз на её тысячапятисотлетие. Как в песне:

День за днём страна живёт всё краше,

Неустанно двигаясь вперёд. *20

И вот на фоне этого всемерного улучшения жизни произошёл со мной в начале октября 20-го года анекдот в Белоомуте. Но перед этим анекдотом, надо бы объяснить тебе, любезный мой читатель, как я докатился до жизни такой.

ГЛАВА 9. НИНКА.

С Лёхой Адвокатом я познакомился в 99-м году при очень пикантных обстоятельствах. И можно было бы о них рассказать всего в четырёх бессмертных строках удивительного Мастера Лукьянова:

Я помню чудное мгновенье,

Вот Нинка с фраером гребёт.

Дай мне, Кюхля, финку,

Я пойду вперёд…

Можно и в четырёх, да только, если б не Лёха, вряд ли я бы сейчас придавался графомании. Поэтому чуточку поподробней.

В том далёком 99-м году я стал начальником криминальной милиции района Савёловский, причём самым молодым начальником криминальной в округе, подающим большие надежды. Именно в тот год у меня на горизонте появилась адвокатесса по имени Нина. Нинка работала с клиентами за большие суммы и была феноменальным адвокатом: так грамотно умела использовать несовершенства нашего уголовно-процессуального кодекса, недостаточность доказательной базы и свои связи в Савёловской прокуратуре и Савёловском суде, что серьёзные люди, заехавшие, казалось бы, надолго, соскакивали на раз. Слава Нинки, как адвоката, способного развалить любое дело, в криминальной среде достигла своего пика.

Времена тогда были беспредельные. Меньше, чем за десять лет, рухнули все моральные принципы, все этические нормы, все воровские понятия и весь оперской кодекс чести. Чтобы как-то выживать в эти времена, надо было самому быть беспредельщиком. И поверьте мне, если б на месте Нинки был адвокат мужского пола, то, при моей несказанной любви к людям данного рода деятельности, самое лучшее, что его ожидало, – нанесение тремя неустановленными лицами у подъезда дома средней тяжести вреда здоровью на почве внезапно возникших неприязненных отношений. Но Нинка была девушкой, причём девушкой красоты феноменальной, хотя и кукольной. Вокруг неё постоянно витали флюиды секса, безудержного и ненасытного. Я кое-как договорился с ней, что за уголовные дела, возбужденные моим отделом, она не берётся. И стал жертвой гормональной атаки. Причём «играй гормон» был такой силы, что я бегал за Нинкой, как кот во время половой охоты. Я прекрасно осознавал, что объектом моего хотенья является бездушная пустышка, но поделать с собой ничего не мог. А Нинка была не против. Она любила мужчин дерзких и безбашенных, часто заводила романы со своими бывшими подзащитными, причём предпочитала кавказцев. А у меня на тот момент была репутация совершенно безбашенного мусора.

И вот в один прекрасный день Нинка пригласила меня к себе на День Рождения, как одного из главных претендентов на её постоянную благосклонность. Явился я с опозданием на час, задержался на службе, и стал шестым мужчиной на торжестве. Ясное дело, что из дам присутствовала только именинница. Присев за стол и выпив положенную мне штрафную, я оглядел честную компанию. По левую руку от меня сидел благообразный грузин Важа, манеры которого не оставляли сомнений в его роде деятельности: скокарь. Напротив меня сидели езид Каха, известный и дерзкий барсеточник, и чеченец Куйрасолтан, недавно заезжавший по Беговому за вооружённый разбой и спрыгнувший только благодаря Нинкиным чарам. Рядом с нашей Клеопатрой напротив меня сидел джентльмен лет сорока пяти славянской наружности. Одет он был в стиле свободного художника, но очень дорого и модно, как и подобает серьёзному бандиту. Полное отсутствие жировых тканей на лице говорило о том, что чалился он долго и скорее всего на северах. Представьте себе Дмитрия Певцова, только постаревшего и с очень страшным взглядом исподлобья, и вы получите точное описание этого пассажира. А справа от меня и тоже рядом с нашей египетской царицей местного розлива сидел армейский капитан, который, видимо, несмотря на натёртость мозга фуражкой, уже въехал в какую компанию он попал. Нинку капитан хотел, но природной храбростью не отличался. Поэтому на момент моего появления он уже превратился в окуклившуюся восковую фигуру в капитанском кителе, смотревшую на всё происходящее, выпучив глаза, но признаков жизни не подававшую.

Нашу Нинель чудовищная несовместимость людей, собравшихся у неё на Днюхе, никак не смущала, и она мило щебетала во главе стола. А что такого? Все вы, мальчики, любите меня, я люблю всех вас, вот и учитесь ладить между собой и находить общие темы. К защитникам Отечества у нас принято относиться благожелательно, поэтому капитана никто и не думал задирать. То, что я краснопёрый, люди за столом поняли сразу, также как и для меня род их занятий секрета не представлял. И общий язык со мной решил поискать Куйрасолтан. Наша милая дружеская беседа касалась взаимоотношений русских и чехов, последних событий на Северном Кавказе, а также того, кем больше быть в падлу, – беспредельщиком или мусором. В силу своих национальных особенностей Куйра говорил несколько увлечённо, в силу пистолета, который был со мной в оперативной кабуре под пиджаком, я также увлечённо отвечал. Уже после пятнадцати минут нашего задушевного разговора я стал подумывать моего нового друга Куйрасолтана завалить. Не потому, что он чеченец и разбойник, а просто, чтобы опередить его. Судя по некоторым идиоматическим оборотам, у него были такие же планы в моём отношении. Я уже держал руку слева под пиджаком, как вдруг в беседу вклинился сорокапятилетний джентльмен, представившийся Алексеем:

– Куйра, мы тут все собрались, чтобы поздравить Нину с Днём Рождения, а ты ссору устраиваешь. Зачем? Не огорчай меня, пожалуйста, не стоит.

Чего-чего, а такой реакции на эти слова от Куйры я не ждал настолько, что чуть не проглотил дымящийся у меня во рту окурок. Куйра встал:

– Алексей, уважаемый, простите меня, я не хотел Вас огорчать.

Потом обратился ко мне:

– Э, брат! Я много лишнего сказал. Так мужчина не должен себя вести. Не злись. Нина, золотая моя! Я хочу выпить за твои снова восемнадцать, и чтобы ты выбрала себе самого достойного мужчину!

Все выпили, после чего Алексей встал:

– Нина, детка, я присоединяюсь к поздравлениям и прощаюсь, – нам с Юрой пора.

Он подошел ко мне, взял меня за локоть и вывел в прихожую:

– Уходишь вместе со мной. Не обсуждается.

А я и не собирался ничего обсуждать. Перспектива валить Куйру мне совсем не светила. Кроме того, помимо него пришлось бы валить Каху и Важу, а, возможно, и всех присутствовавших. Так что ситуация складывалась совсем ниже среднего. А учитывая, что у половины присутствовавших, скорее всего были с собой волыны, довести ситуацию до логического конца было сложно.

На улице Алексей неожиданно перешёл со мной «на Вы»:

– Предлагаю заехать в одно местечко и часок поговорить. Вы не против?

Я постепенно остывал и приходил в себя. Потихоньку у меня складывалась картина и я понимал, из какого дерьма вытащил меня этот человек.

– Конечно, не против. Как мне к Вам обращаться?

– Друзья, которых у меня давно нет, называли меня Лёха.

Мы сели в его зелёный «Ягуар» с кожаным салоном и через двадцать минут уже сидели в «Тайском слоне» на Хорошёвском шоссе. Лёха сверлил меня своим жутким взглядом исподлобья. Я решил начать светскую беседу:

– А не выпить ли нам коньячку?

– Мне кажется, Вам коньячку уже хватит. Давайте пить кофе.

Нам принесли кофе, и Лёха спросил:

– Опер?

– Нет, начальник криминальной.

– Чудны дела твои, Господи! Что-то Вы для начальника криминальной слишком молоды.

– А я, типа, юное дарование, – хлестанулся я и козырнул своей новенькой ксивой первого заместителя начальника отдела.

– А сколько же Вам лет?

– Двадцать девять.

– Вы уж меня простите, но мне кажется Вам ещё рано такие должности занимать. Времена сейчас страшные. Вы просто не выдержите психологической нагрузки.

– Да, приходится тяжеловато.

– А зачем же Вы согласились на такую должность?

Я призадумался. Врать этому человеку мне совсем не хотелось.

– Вы знаете, Лёха, я, судя по всему, человек нехороший, у меня множество не недостатков даже, а пороков. Один из них – тщеславие и гордыня.

– Вот и позвольте мне Ваши тщеславие и гордыню слегка полечить. Только уж Вы не обижайтесь на меня старика, я Вас значительно постарше буду.

– На обиженных воду возят и… Ну, сделайте одолжение, я с удовольствием Вас послушаю.

– Юр, Вы ведёте себя просто непотребно. То, что Вы оказались на таком сборище и в такой проигрышной ситуации, – непростительно даже оперу, не говоря уже о начальнике криминальной. Вы просто себя позорите.

– Да, Вы правы, и я Вам реально признателен.

– Второе. Вы что, действительно влюблены в Нину?

Я посмотрел на Лёху зло, но возразить было нечего, и я горестно кивнул головой.

– Уму непостижимо! Вы ребёнок ещё. Хоть понимаете, что из всех кукол и пустышек Вы себе выбрали самого пустого человека?

– Понимаю. Поделать только ничего не могу.

– Вы, может быть, чтобы ей угодить, и дела в своём отделе разваливаете?

– Вот это – нет! К моему отделу она теперь вообще не подходит.

– А, понятно. Вы, стало быть, в Савёловском трудитесь. Так что же Вы не отпускаете братков ей в угоду?

– А это бы больно било по моей личной репутации и по моему самолюбию.

– Жаль! Я не такого ответа ожидал, – было видно, что Лёха действительно несколько расстроен.

– А какого?

– Я с удовольствием послушал бы о чести офицера, об оперском моральном кодексе, о чувстве долга, о страхе перед Богом, наконец…

– Вы что, Алексей, посмеяться надо мной решили? Давайте лучше вернёмся к основной теме.

– Значит так! Если хочется потрахаться, – у Вас что, мало проституток на территории? И ведь знаете, что забавно? Обычная проститутка скорее всего окажется человеком лучше, чем Нина. А если хочется человеческих отношений, неужели Вы такой мерзавец, что не смогли себе найти хорошую девушку?

– Да нет, уж совсем себя мерзавцем не назову, только некогда мне хорошую девушку искать, работаю всё. А в моей среде обитания, как Вы понимаете, хорошие девушки не встречаются.

– Понимаю прекрасно. Не встречаются. Другого не понимаю – почему надо себя втаптывать в такую грязь?

– Эй, полегче на поворотах, Лёха! В самую точку бьёте, а это не вполне приятно, – заартачился я.

– А вот чтоб было совсем приятно, я Вам вот что скажу, – Вы авантюрист и совершенно безответственный человек!

– А это ещё почему?

– Давайте посмотрим, как бы складывалась ситуация сама по себе. Вы припёрлись на День Рождения к негодяйке, которая осознано играет на стороне тёмных сил и зарабатывает этим приличные деньги. Там Вы оказались в обществе профессиональных преступников, в основном – зверей. Вы же знали, что Нина имеет слабость к пиковым?

Я кивнул головой.

– Но уж чего Вы точно не знали, так это что Куйра и Каха постоянно таскают с собой плётки. Также Вы не знали, что Куйра приятельствует с Кахой, а Каха и Важа – земляки. Таким образом, получается соотношение три к одному, и можно утверждать, что это был бы Ваш последний вечер. А теперь дальше. Вам было бы поделом за Вашу самонадеянность и авантюризм, а капитан то причём?

– А причём здесь капитан?

– А при том, что его тоже бы заколбасили, как ненужного свидетеля. То есть Вы своей безответственностью угробили бы ни в чём не повинного человека.

– Во всём Вы, Лёха, правы. И даже не представляете себе, насколько я Вам благодарен. Кстати, Ваш уровень я приблизительно понял, когда Вы сказали слово Куйре, а он сразу хвост поджал. Но должен Вас огорчить до невозможности. Вербовочная беседа, считайте, не получилась.

– Это почему же? – усмехнулся Лёха. – А мне показалось, что вполне получилась. Нет?

– Должен Вам признаться в ещё одном страшном грехе. Я эгоист до мозга костей, а такие люди редко чувствуют себя кому-то обязанными.

– Какой же Вы всё-таки глупец, Юра! Слишком Вы ещё молоды и жизни совсем не знаете. Вербовочная беседа… Ха-ха! – когда Лёха смеялся, становилось действительно страшно – смех то у него был упыриный. – Так я правильно угадал, что Вы в Савёловском работаете?

– Правильно. Это единственный отдел, куда Нинуля больше не заглядывает.

– Тяжёлый отдел. Граничит с двумя округами. Две железнодорожные ветки и две линии метро.

– Тяжёлый – не то слово.

– И как Вы справляетесь?

– С трудом.

– Вот Вам моя визитка, – Лёха протянул мне визитку, на которой золотой вязью было написано «Лёха», мобильный телефон и больше ничего не было.

– Зачем?

– Давайте условимся. Эту визитку чтобы никто не видел. Номер в свой телефон не забивайте. Когда надумаете мне позвонить, звоните с чистой симки и с другого телефона.

– А почему Вы решили, что я буду Вам звонить?

– Сколько Вы уже в должности?

– Четыре месяца.

– Ну, значит, месяца через три позвоните. Я поехал, – сказал Лёха и протянул мне руку.

Я помедлил секунду, но всё-таки руку ему пожал.

……….

Лёха как в воду смотрел. Вал преступности был такой, что через три месяца я начал захлёбываться. Больше всего меня угнетало, что обычно за ночь уходило по шесть-семь машин. И я позвонил Лёхе. Мы попили кофе в «Тайском слоне», и через неделю кражи автомашин на моей территории прекратились. Совсем. Никаких ответных услуг мне оказывать не пришлось. Мне это понравилось, и я в «Тайский слон» зачастил. Сначала у меня с территории, самой козырной для них, напрочь пропали барсеточники. Потом количество квартирных краж сократилось втрое. Мой начальник отдела Рома Арташевич постоянно спрашивал: «Но как?!» Тем более, что соседние отделы просто лихорадило. Я скромно отвечал: «Профилактика». И всё ждал, когда же мне за всю эту благодать придётся расплачиваться.

Но Лёха ничего не просил. Он вообще у меня никогда ничего не просил, даже когда мы сдружились до того, что он заезжал ко мне домой на Преображенку, а я к нему – в Рузу. Только реально повзрослев, я понял, что во время той безобразной истории на Дне Рождении у Нинки Лёха узнал во мне себя, уж больно я был похож на него 28-летнего. И очень уж он не хотел, чтобы моя судьба была также чудовищно искалечена, как его.

Когда Лёхе было 28, он был капитаном милиции и самым молодым в Москве зам по опер. Отделение милиции, где он служил, теперь называется ОМВД по району Хамовники. В отличие от меня, он действительно был юным дарованием. Не было тогда в Москве другого такого талантливого и перспективного руководителя уголовного розыска. Сгубили Лёху его тяга к слишком красивой жизни и слишком сильные оперативные позиции. В 1979 году он познакомился и тесно сошёлся с Вячеславом Кирилловичем. Тот в те годы вместе с Балдой, Сливой, Жуком и братьями Квантришвили под видом цветных бомбил теневиков и этой дружбе очень обрадовался. Лёха подгонял им милицейскую форму, информацию о сладких клиентах, а главное выполнял в банде функцию контрразведки против МУРовских разработок. Сам на разбои с Япончиком и Балдой ходил всего три раза. Естественно, что при таких «друзьях» все преступления на территории Лёхи раскрывались по оперативной информации и очень быстро, начальство нарадоваться не могло. А у него от больших денег совсем съехала крыша. Слишком шикарные по тем временам машины и шмотки, слишком красивые и дорогие барышни. Но продолжалось это недолго. Весной 81-го года Иваньков с Быковым лоханулись на Аркаше Нисензоне. Ну кто бы мог подумать, что трусливый еврейчик, ранее судимый за валюту, будет мусориться. И 14-го мая весь творческий коллектив приняли. Япончику, как организатору, выписали 14 лет, и освободился он только в 91-м по ходатайствам своих высокопоставленных покровителей. Балда, как обычно, отскочил на дурку. К Сливе и Жуку суд отнёсся с большим нисхождением, и получили они по десятке. Амиран и Отари вообще волшебным образом соскочили. А вот Лёхе на суде выписали больше большего, и он отъехал на Нижний Тагил на целых 16 лет и оттрубил там от звонка до звонка.

Пока он мотал срок он повзрослел и переоценил свои подходы к жизни. Когда я спросил его, как он умудрился не свихнуться, его ответ меня потряс. Лёха был не то, чтобы из хорошей, а из элитной семьи. Отец у него был народным художником СССР. Конечно, папа хотел, чтобы Алексей шёл по его стопам, и всячески учил его живописи. Но не в коня пошёл корм, юноша мечтал о романтике и, в результате, пошёл работать на угол. Но рисовать он умел. Это его и спасло во время долгого срока. Вспомнил, чему его учили в молодости, и начал писать. Кстати, музей Нижнетагильского исправительного учреждения весь завешан его работами.

В общем, в 97-м он вернулся в Москву совсем другим человеком с совсем другими ценностями. Вот только жаль, что ни люди, ни духовные ценности в то время уже были не нужны. А жить как-то было надо. Вячеслав Кириллович, который Лёхе очень благоволил, к тому времени стал уже не просто вором в законе, а иконой стиля. Лёха получил совершенно не воровское погонялово «Адвокат» и собрал вокруг себя группу единомышленников с красных зон, конченных отморозков, которых побаивались и «солнцевские», и «измайловские». Да и слово Япончика тоже имело вес.

А в середине 2000-х началось многолетнее и кровавое противостояние «тбилисских» и «кутаисских». Кириллыч принял сторону Деда Хасана и Лаши Руставского, но при этом выторговал для своих близких небывалые привилегии. Лёху он тоже не забыл, и в 2007-м, вопреки всем воровским законам, краснопёрый Лёха одел шапку. Других подобных случаев в истории криминальной России не имеется. Но корону он носил недолго. После того, как в июле 2009-го Вячеслава Кирилловича завалили у нашего любимого «Тайского слона», всем его близким пришлось нелегко. Господам Усояну и Шушанашвили они никем не приходились. В конце 2010-го года, сразу после похорон Тимура Ванского на Пятницком кладбище, Лёху пригласил на встречу Осетрина Старший. На встречу этот апельсин, помладше Лёхи на пятнадцать лет, приехал ещё с семью грузино-армянами, то ли тбилисскими, то ли кутаисскими, чёрт их разберёт. Уважаемый Эдуард Сергеевич задал Лёхе вопрос: «Может ли мент быть вором?» Лёха ответил, что воровские законы он знает и уважает, мент вором быть не может, а великий Япончик, мир его праху, с коронацией, безусловно, погорячился. Кроме того, Лёха отметил, что стар он стал для воровского хода и остаток жизни хочет посвятить рыбалке на берегу Рузского водохранилища. Обрадованный Осетрина объявил Лёхе, что он больше не вор, но человек правильный и поэтому они его отпускают.

Лёха отошёл от дел и из своей Рузы нос не высовывал. Рыбу он ловить не очень любил, а больше бродил с мольбертом по окрестностям и писал пейзажи. В это же время я получил должность начальника той самой оперативно-розыскной части, о которой я столько рассказал в предыдущих главах. И начали ко мне с завидной регулярностью заезжать на долгие сроки и тбилисские и кутаисские. Вперемешку, потому что чёрт их разберёт, кто какой. И квартирники, и барсеточники, и разбойники. Причём чем крупнее была рыба, тем больше было у неё шансов. Кончилось тем, что разумные люди начали мой округ презрительно игнорировать, потому что из него легко было отъехать в командировку. А поскольку логической связи между совершением преступления и задержанием с поличным не усматривалось, ситуация раздражала не только тбилисских с кутаисскими, но и моих друзей с третьего этажа. На выстраданный вопрос: «Но как?» я честно отвечал: «Я ясновидящий. А для пробуждения магических способностей мне необходимо выпить бутылку коньяка, желательно «Старого Кенигсберга». И мои друзья с третьего этажа ненавидели меня всё больше и больше, потому что считали себя величайшими в мире сыщиками, а я это незыблимое утверждение ставил под сомнение.

……….

Я прекрасно понимаю, что для людей, разбирающихся в криминальном мире, Лёха Адвокат – страшный кровавый упырь. А мне он был другом. Другом, который спас молодого дурачка от смерти. Другом, который очень профессионально писал пронзительно печальные пейзажи. Другом, который говорил со мной о Страшном Суде. А уж если я и был в своём деле легендой, то только благодаря ему.

И вот что я понял ещё. Когда мы встретились, оба варились в чудовищно агрессивных средах. Лёха, будучи человеком зрелым и мудрым, понимал, что жизнь его сложилась так, что друзей у него нет и быть не может. Я же был молод и глуп, но интуиция у меня всегда была развита сильно. И интуитивно я чувствовал, что не ту жизнь себе выбрал, что такая жизнь человеческих отношений не предусматривает. А человеку друг нужен обязательно, хотя бы чтобы можно было сказать ему то, что ты никогда не скажешь всем остальным. В конце концов, друг – это твоё собственное alter ego.