Могила Густава Эрикссона

– Ну, не вижу в этом ничего плохого. А всё же, позвольте узнать, в чём причина-то сочувствия?

– Да ты пойми, – начал Сергей Андреевич немножко распаляясь, как и подобает настоящему комсомольскому вожаку, – здесь уже нет ничего, ни времени, ни событий. Так?

– Возможно.

– И всё, что у нас осталось, – это наша жизнь, какая бы она ни была, праведная ли, не праведная, всё равно.

– И что?

– А то. Поедешь ты в своё Новоалександрово, будешь с утра до вечера книжки читать и бродить по этому своему лесу. И очень скоро забудешь всё то, что было у тебя в земной жизни. И поступки свои забудешь. Кстати, а кто они такие, чтобы судить наши поступки и определять, что правильно, а что нет? Ты согласен со мной?

– Нет, Сергей Андреевич, не согласен.

– Ну и чёрт с тобой! Ты же очень быстро превратишься в ничто, в тринадцатилетнего ребёнка, в часть этого леса. И как будто не было тебя никогда, не было всей твоей жизни. А я буду каждый день с девяти утра до пяти дня наблюдать свою жизнь и навсегда останусь самим собой.

– Издалека заходите, Сергей Андреевич. Короче, к теме.

Ты никогда не замечал, любезный читатель, что люди, способные кого угодно перехитрить, иногда выглядят смешно?

– Я в своё время был несколько виноват перед тобой. Так вот, Юр, я готов исправить эту несправедливость. Давай мне свой билет, а сам, так уж и быть, можешь воспользоваться моим.

Я просто охренел от такой наглости. Но драться здесь было бы совсем неприлично, тем боле доставать Лёхину выкидуху, хоть и очень хотелось. Поэтому я постарался ответить как можно спокойней:

– А мне не нужно вспоминать свою жизнь. Во-первых, если я стану её вспоминать, вряд ли я стану добрее…А во-вторых, зачем мне это надо? Что у меня выстрадано? Ненависть? Гадливость? Неприятие? Нет, дружище, паршиво ты в людях разбираешься, если хотел меня так по-детски развести. Отвали-ка ты, а то могу огорчить до невозможности.

Видимо, последняя фраза была сказана убедительно – Сергея Андреевича как ветром сдуло. Чтобы успокоиться, я ещё раз закурил.

Я быстро отошёл и направился дальше искать свой перрон. Показалось, что я шёл бесконечно долго. Наконец, я увидел табличку «Деревня Новоалександрово». Не успел я подойти, как подъехал старенький ПАЗик, точно такой, как ходил туда из Долгопрудного. Я в нерешительности остановился.

– Ну, смелее, каторжанин! У тебя сегодня персональный водитель, – раздался с шофёрского сидения голос Лёхи Адвоката.

Я улыбнулся, радостно шагнул в автобус и …

ГЛАВА 20. ИСХОД.

…И открыл глаза. Я лежал в своей комнате на своей кровати. Протянув руку, я нашёл на обычном месте мобильный и посмотрел на часы. Десять сорок пять, суббота, 15-е мая. Боли не было никакой, что нисколько меня не удивило: после приступов она всегда исчезала, как змея, притаившаяся за камнем. Я вытащил из пачки сигарету и вышел на балкон. Солнце стояло уже высоко. Весна подумала, подумала и решила сразу после октябрьских дождей уступить место лету. От порядком промокшей земли поднимался расцвеченный лучами пар. Всё было, как обычно. Прямо под моим балконом начиналась долгая череда хрущёвских пятиэтажек, в двух километрах справа высились коробки «абэвэгэдэйки», а за ними торчала полоска Измайловского лесопарка.

Я вдыхал табачный дым и пытался понять, что же со мной произошло. Можно всё начать сначала, но ничего нельзя вернуть. Да и зачем? Всё приключившееся со мной было настолько осязаемым, зримым, а, главное, логичным и закономерным… Я никак не мог смириться, что вернулся обратно в свою жизнь, для меня она осталась в далёком прошлом. Все эти жалкие попытки заработать, ожидания Конца Света, не сложившаяся семейная жизнь, замысловатые повороты хромой судьбы… Словом, всё было уже позади. И – на тебе опять! Да, с этим «трамадолом» надо быть поаккуратнее. Любую боль можно перенести, а вот ещё одно такое пробуждение я точно не переживу.

Ну, раз уж жизнь продолжается, я поплёлся на кухню пить кофе. Ланка уже покормила Тимошку и священнодействовала над приготовлением обеда.

– Привет!

– Привет. Ты чего ворочался до четырёх утра, мне спать не давал?

Я жене никогда не рассказываю про свои болячки. Человеческой жалости от неё всё равно не получишь. Такое поколение. Им вдалбливали в голову, что жалость – это позорно и недостойно, что нельзя жаловаться и нельзя жалеть. В такие уж безжалостные времена это поколение выросло.

– Да что-то не спалось, – ответил я уклончиво и стал готовить кофе.

– А это что? – Ланка указала на открытую упаковку «трамадола».

– Это такое сильное обезболивающее, «трамадол» называется.

– Как это называется, я знаю, – ответила Ланка. – Коньяк тебе уже не катит, ты решил на наркоту подсесть?

– Да, милая. Будешь ты у меня, как Марина Влади.

– Да я уже пятнадцать лет, как Марина Влади. Только ты-то у меня – ни разу не Высоцкий.

После сегодняшних снов грань реальности была зыбка, как никогда. И меньше всего мне хотелось утренней перебранки. Вообще, утренние перебранки с женой мне всегда напоминали суточную норму расходования боеприпасов во время окопной войны.

– А знаешь что, Ланусь? Смотри, какая погода установилась! Давай-ка быстро соберёмся, возьмём Тимоху и пойдём, сходим на наш круг в Лосином острове.

– Идея неплохая. Но мне надо приготовить обед. Собираться я быстро не могу, мне нужно время. К тому же, я не люблю яркое солнце, ты знаешь. Давай пойдём часов в шесть?

Ланка действительно не любит яркий свет. Гулять она любит вечером, желательно, чтобы уже стемнело. Я же, наоборот, люблю утро и разгар дня и солнце обожаю. Закат смотрю с удовольствием, а вот вечерние променажи – не моё.

– Тимоха! – позвал я. – Иди сюда. Отшлёпай маму по её красивой попе и заставь её собираться. Я хочу, чтобы мы все вместе пошли в Лосиный остров.

– Шлёпай её сам, – откликнулся Тимоха из своей комнаты. – Я в «Майнкрафт» играю и гулять сейчас идти не хочу, тем более в Лосиный остров.

– Понятно, – констатировал я.

Пожалуй, мне лучше прогуляться одному. Раз уж приключившееся со мной ночью было сном, а Конец Света, широко афишированный Великим Орденом Могущественных Колдунов Министерства сельского хозяйства Российской Федерации, отменяется, надо как следует поразмыслить и немного разобраться в бардаке, царящем у меня в голове.

Я выпил кофе, по-военному быстро собрался и вышел из дома.

……….

В двадцати минутах езды на трамвае от моего дома вдаётся в город западная оконечность Лосиного острова. Ещё каких-то сто двадцать лет назад здесь на левом берегу Яузы стояли домики престижного дачного посёлка Богородское, о котором теперь напоминает только деревянная церковь Спаса Преображения. Московские купцы и предприниматели облюбовали это место для летнего отдыха не случайно. Примыкавший к уже тогда громадной Москве Лосиноостровский лес был форпостом нетронутой русской природы. Сейчас трудно поверить, но в те сравнительно недалёкие времена Яуза в этом течении была чистейшей и изобиловала рыбой. В ней тогда ещё водились осетры. Реку современная цивилизация убила давно и безвозвратно, а вот с природой у неё вышел какой-то необъяснимый сбой. Как бы человек в наше время не стремился уничтожить всё живое вокруг себя, этот кусочек дикой природы, замусоренный и вытаптываемый, всё ещё продолжает жить. И ничто его не берёт, ни проводка ЛЭП, ни прокладка Белокаменного шоссе, ни природоохранные мероприятия местной администрации, ни толпы биомассы, живущей по принципу «после нас – хоть потоп». Никогда не понимал оборота «звериная жестокость». Мой жизненный опыт говорит о том, что жестокость – исключительно человеческое качество и не применимо ни к животным, ни к нежити. Остаткам звериного народа пришлось приспосабливаться к толпам людей, ежедневно разоряющим их дом. До сих пор рано утром можно увидеть лося, пришедшего попить из мёртвой Яузы. В болотцах, которые раньше были дачными прудами, водятся ондатры и выдры. Живёт в этом месте и лисья семейка, как им удалось свыкнуться с вечным людским соседством – ума не приложу.

Это место мы с Лануськой назвали в своё время «кругом». Можно было пройти полтора километра между Яузой и бывшими дачными прудами, потом развернуться у ветки железной дороги Ярославского направления и вернуться по тропинке, идущей по поросшим смешанным лесом холмам. От трудов праведных я не построил палат каменных. Поэтому, когда мы не уезжали отдыхать куда-нибудь далеко, наш «круг» вполне подходил, чтобы выгуливать на нём маленького человечка Тимошку. Всё на этом «кругу» было привычно и знакомо, и именно там я решил привести мои пошедшие в разнос мысли в порядок.

Дубовая аллея, ведущая на высокий взгорок, с которого хорошо видна вся пойма Яузы. Дубы здесь одеваются листьями аномально поздно, только к концу мая, зато и желтеть начинают не раньше Бабьего лета. Лет восемь назад папа-лис, который тогда был молодым и глупым, выкопал нору для своего семейства неподалёку от взгорка. И в то лето мы с Тимкой видели крохотных лисят, которых мама-лисичка прогуливала рядом с домом. Правда, потом она объяснила папе-лису, что устраивать нору в этом месте невозможно – совсем от людей нет спасения.

Итак, первое, что очевидно и неоспоримо. Я жив. Всё, что мне привиделось – не более чем наркотический сон.

Мостик через длинную протоку, соединяющую большие пруды. Эту живописную маленькую речушку издавна облюбовали ондатры. Когда приходит лето, и вода достаточно прогревается, их малышня устраивает здесь настоящие представления, носятся под водой, ещё не затянутой ряской, выпрыгивают из неё, как маленькие дельфинчики, и выпрашивают хлебушка у случайных зевак. Мы с Тимошкой в это время могли по два часа наблюдать за ними.

Страшный Суд. Наверное, он есть. Только не такой, как привиделся мне. Уж больно всё было субъективно. И Господь Бог подозрительно смахивал на Андрюху Лукьянова. И грехи разбирались только те, что были актуальны для меня. А вот если беспристрастно рассмотреть всё, что я натворил за свою жизнь, в том числе и то, что давно забылось и осталось в самых потаённых уголках подсознания, пришлось бы Господу специально для меня придумывать новую Зону. Назвать её можно, например, так: «Зона размышлений особого строгого режима».

Другой мостик через ту же протоку, только находящийся на двести метров дальше в глубину природного массива. У его оконечности, примыкающей к лесным холмам, папа-лис, повзрослев и набравшись опыта, обустроил свою постоянную резиденцию. Неподалёку от норы журчит родничок с чистой водой, и место здесь глухое и укромное, самое подходящее, чтобы растить лисят. Однажды в конце зимы мама-лисичка отпустила папу-лиса немного развлечься и покуролесить, и мы с Тимошкой, замерев, наблюдали, как он смешно отплясывал на февральском снегу.

Конец Света. Наш мир, безусловно, устроен гораздо сложней, чем утверждает диалектический материализм. Есть мир людей с их верой и безверием. И каждый человек – поле битвы сил добра и зла. Когда силы зла начинают одерживать верх, в мире людей появляются бесы. Есть мир нетронутой природы. Там живут звери и нежить. И тех и других совершенно не интересует, насколько они изучены человеком. Просто они не любят, когда в их мир вторгаются. И, конечно, есть мир, в котором времени уже не существует. Хотим мы этого или не хотим, но рано или поздно все в этом мире оказываемся. Я многое повидал в своей жизни. Знаю, насколько она сложная и многоуровневая. А вот признать, что существуют могущественные колдуны, способные оживить умершего четыре века назад человека, образумить его, вернуть на историческую развилку, и, тем самым, изменить всё течение времён, – ну, никак не могу. Уж больно это попахивает лукавым человеческим мудрствованием. А в мудрость человеческую я совсем не верю. Поэтому Конец Света выбрасываем из головы и живём дальше. Тем более что все обозначенные сроки прошли.

А вот и самый большой на «круге» пруд. Сейчас он похож на небольшое лесное озеро. Несколько лет назад на нём обустроили смотровую площадку, чтобы было удобно наблюдать за его обитателями. Здесь я остановился и закурил. Это наше с Тимошкой излюбленное место. Кто здесь только не живёт. И обычные утки, и мандаринки, и несколько видов чаек, и маленькие и пугливые болотные курочки, и какие-то странные водоплавающие птицы, у которых самцы раскрашены ярче тропических попугаев. Самые главные обитатели этого лесного озера – семейка выдр. Особенно забавны эти плавающие кошки, когда выбираются на берег. Они мирно уживаются с обитающими тут же ондатрами, и даже вместе гоняют уток. А в самой недосягаемой для людей части пруда живут редкие для наших широт водные черепахи.

Любовь. Нет никакой любви. Во всяком случае, той, о которой мы говорили с Создателем на Страшном Суде. Существует любовь к Родине. Иногда она может быть надрывной, как у меня. Любовь к ближнему своему, и счастлив тот, кто понимает, что это такое. Любовь к своему делу, и я безумно завидую удивительному Мастеру Лукьянову. Как и у зверей, существует любовь к своим детям и к своим родителям. Ещё есть любовь к Богу, с этой любовью проще жить и легко умирать. А вот той любви, что приключилась у меня месяц назад, нет. Есть страсть. Но никакая страсть, даже самая сильная, не живёт дольше нескольких лет. А потом? А потом всё просто. Если люди подходят друг другу, страсть перерастает в устойчивую дружескую привязанность. А если не подходят? Тогда – окопная война, ежесуточная норма расходования боеприпасов, и – на Западном фронте без перемен.

Вот я и дошёл до Тимошкиной ивы. Она необыкновенно старая, развесистая, с необъятным стволом. Растёт посреди луга рядом с Яузой. Когда Тимка был совсем маленьким, он очень любил смотреть истории про Лунтика. А ива – словно из этого мультика. И когда мы с сынишкой доходили до старого дерева, малыш останавливался, как будто ждал, что сейчас из дупла вылетит лиловая лунная пчёлка.

Отношения с сыном. А ведь не согласен я с Господом Богом из моего сна. Может, конечно, наша фамилия и проклята с XVII века. Но её носители с полным правом могут считать эту страну своей. Они в ней не родились, они её выбрали, а это гораздо важней. Первый из предков, оказавшийся здесь, мог после страшной Тридцатилетней войны в Германии уплыть в Америку и основать целый род пиндосов. Или перебраться в Британию и стать недонемцем. Или остаться на службе в Литве и превратиться в пшека. А он избрал себе единственную Родину, которую стоит любить. Где до недавнего времени не работала поговорка «хомо хомини люпус эст». Где было принято даже заклятому врагу оказывать милосердие и сострадание. Удел Пресвятой Богородицы, единственная страна на свете, где учение Христа не было извращено и испоганено. Его потомки три с половиной века ложились за эту землю костьми, не слишком заботясь о собственном благосостоянии. Тем больше оснований сказать: «Это моя страна». А что касается «рефлексивного истерика», так уж лучше быть им, чем бесчувственным негодяем. Бедность в начале жизненного пути – тоже не беда. Всё зависит от системы ценностей. Если во главу угла ставить деньги, квартиры, дачи и машины, тогда, действительно, караул. Но, надеюсь, мой сын таким не вырастет. Слишком он на меня похож, как и все мужчины у нас в роду похожи друг на друга.

Если путь прорубая отцовским мечом,

Ты солёные слёзы на ус намотал,

Если в жарком бою испытал, что почём, -

Значит, нужные книги ты в детстве читал. *43

Моя любимая поляна с курганами. Когда мы с Лануськой только открыли для себя наш «круг», я недоумевал, откуда взялись типичные курганы скандинавского типа на берегу маленького притока Москва-реки. Даже хотел как-нибудь ночью, когда здесь нет народа, как следует в них покопаться. Только потом до меня дошло, что никакие это не курганы, а горки, которые насыпали дачники в начале XX века для пущей живописности, да чтобы со своими ребятишками кататься зимой на санках. Для маленького Тимошки это были огромные горы, на которые сначала надо было забраться, а потом с их высоты дивиться на окрестности.

Финансовый вопрос. Вот тут всё очень сложно. Денег, полученных от Сергея, хватит на полгода. А что потом? Понятно, что кризис всё усиливается, и скоро будет напоминать цунами. Не будет никакой торговли солдатиками и никаких экскурсий. Но не зря говорил Спаситель своим ученикам: «Будьте яко птицы небесные». Будет день, и будет пища.

Когда я разворачивался от железной дороги, весь бардак, который царил до этого у меня в голове, удалось разложить по полочкам. Я успокоился и дышал полной грудью. Сегодня только 15-е мая, а, значит, у меня впереди целый сезон странствий и открытий.

……….

Обратная дорога всегда отличалась от первой части пути. Она была лесной. Сначала я взобрался на поросшую соснами горку. На самой вершине росла старая сосна, в которой мама-белка устроила себе дупло и каждый март выводила бельчат. Если случайный зевака пялился на беличий домик, она начинала смешно угрожающе стрекотать и, казалось, вот-вот начнёт кидаться шишками.

С горки путь шёл в низину, где в маленьком пруду в июне цвели ирисы. За прудом шёл подъём на холмы, поросшие смешанным лесом. Ещё не так давно, когда Тимошка был маленьким, на этом мшистом подъёме росли лисички и моховики. Я прошёл немного вглубь леса и…

Сказать, что я остолбенел, значит, ничего не сказать. Метрах в восьми от меня на тропинке, по которой я шёл, стояла волчица, а за ней три маленьких волчонка. Обычный гуляющий по Лосиному острову человек мог бы принять их за бродячих собак. Похожий случай произошёл со мной и Тимошкой пять лет назад в Великом Новгороде. Мы бродили с ним на Славне и рассматривали церковь Илии Пророка и Петропавловский храм. В южном направлении город никогда с момента основания не расширялся – расширяться было некуда. Сразу за Фёдоровским ручьём аж до Спас-Нередиц тянутся непроходимые болота и леса. И вот из этих болот и лесов по пешеходному мостику выбежал на Славень молодой любопытный волчок и сразу оказался в центре города.

– Ой, папа, смотри какой смешной хаски! Он, наверное, хочет с нами поиграть!

– Это не хаски, сынок, вставай быстро мне за спину.

Но волк-подросток был совсем неагрессивным и действительно, хотел играть. Он минут пять бегал вокруг нас, смешно подпрыгивая, потом ему надоело, и он убежал обратно за Фёдоровский ручей.

Но одно дело встретить волков в Великом Новгороде, окружённом со всех сторон дремучими лесами, и совсем другое – в Лосином острове. Этого не может быть, потому что не может быть никогда. Я даже глаза потёр от удивления. Мать-волчица наклонила свою умную морду и тихо и тоненько завыла, предупреждая, что к волчатам подходить не стоит. Я и не собирался. Минуты две мы стояли и смотрели друг на друга, потом я, не разворачиваясь, отошёл назад и спустился с холма. «Откуда здесь волки? Чушь какая-то!» – подумал я и пошёл в обратную дорогу вдоль границы леса.

Через три минуты я подошёл к спуску с холмов, который вёл к лесному озерцу. И здесь я увидел такое, что окончательно сбило меня с толку. На этом склоне густо разрослись кусты жасмина. Лет сто назад какой-нибудь дачник посадил их здесь для красоты, а они не только привились почти в лесу, но и заполонили собой весь склон. Цветение жасмина – это середина климатического лета. И, обычно, в первую декаду июля весь холм покрывался белым цветом, и от него исходило невообразимое благоухание. Запах цветов я почувствовал ещё издалека. А потом увидел весь усыпанный белым цветением склон, и всё это на фоне только-только развернувшихся берёзовых листьев.

Я стоял, как вкопанный. В голове у меня была единственная мысль: «Это что, «трамадол» до сих пор действует?» Тут я заметил, что неподалёку от меня стоят и фотографируют цветущий склон мои старые знакомцы, пожилая женщина с сыном, которых я частенько встречал, гуляя по своему «кругу». Кроме биомассы, жарящей в Лосином острове шашлыки, пьющей водку и пиво, пугающей зверюшек и птиц своей дебильной музыкой и уничтожающей и замусоривающей всё вокруг себя, изредка попадаются вполне симпатичные люди, приходящие сюда в гости и ведущие себя, как и положено в гостях. Я подошёл и поздоровался. Они мне вежливо ответили, после чего я спросил:

– А вам не кажется странным такое цветение жасмина в этом году?

Мне ответила женщина:

– Вы правы. Это, наверное, после дождей, которые лили целых три недели. Мы каждый год приходим в середине мая фотографировать этот склон холма, но такого буйного цветения я не припоминаю.

Я вежливо распрощался и направился к выходу с «круга», уже не обращая внимания на природные красоты. Всё же не очень приятно осознавать, что сходишь с ума. К чёрту этот «трамадол», приду домой и выброшу в помойку. Только этого мне и не хватало! Насчёт волков в Лосином острове – не знаю. Но люди каждый май приходят фотографировать цветущий жасмин, а я почему-то считаю, что он должен цвести в начале июля. Что-то мне это совсем не нравится.

Одиннадцатого трамвая ждать пришлось недолго. Я вошёл и хотел приложить свою пенсионную карточку к валидатору, прошёл трамвай из конца в конец, но так ни одного аппарата и не нашёл. Ко мне подошла женщина в униформе «Мосгортранса»:

– Мужчина, Вы что-то ищете?

– Не поверите, да. А где у вас тут валидатор?

– Чего-чего?

– Ну, штука такая, к которой карточки прикладывают, чтобы проезд оплатить.

Женщина посмотрела на меня, как на сумасшедшего:

– Мужчина, Вы в своём уме? И второй вопрос: проезд оплачивать будете?

– Я пенсионер вообще-то.

– Ну, так показывайте пенсионное удостоверение и не морочьте мне голову.

Я показал ей пенсионное и с жалким видом уселся у окна. Что происходит, ди химельт доннер ветер нохайнмаль? Чувствую я себя превосходно, голова ясная, полностью отдаю себе отчёт в происходящем. Ну ладно, волки в Лосином острове. Ну ладно, цветущий в середине мая жасмин. Но кондуктор в московском трамвае и отсутствие валидаторов, о которых никто не слышал? Это уже слишком. Это тебе не лёгкое помутнение рассудка под воздействием наркотиков. Что-то происходит, только я не понимаю – что?

С трамвая я в буквальном смысле соскочил и, даже не закуривая, бросился к дому.

……….

Я влетел в квартиру, услышал, что Ланка хозяйничает на кухне, и кинулся к ней. Мой взъерошенный вид удивил её:

– Как-то странно ты выглядишь после прогулки.

– Зай, у тебя всё в порядке?

– А почему должно быть не в порядке? Да что с тобой? Что-то произошло?

– Да ничего такого, за исключением того, что я видел на нашем «кругу» волков, – сказал я как можно спокойней.

Ланка отреагировала неожиданно:

– Вот здорово! А я думала, что их можно встретить только за МКАДом, а в городскую часть Лосиного острова они не забегают.

Я посмотрел на жену оценивающе, не издевается ли:

– А что, они водятся в той части заказника, которая расположена за МКАДом?

– А ты не знал?

Я немного помолчал и задал ещё один вопрос:

– Помнишь склон, который идёт от леса к озерцу?

– Конечно.

– Представляешь, он сейчас весь покрыт цветущим жасмином. Это невероятно, жасмин зацвёл в середине мая.

Вот тут жена посмотрела на меня подозрительно:

– А когда он, по-твоему, должен цвести, в начале июля, что ли?

Тут я растерялся окончательно. То ли лыжи не катят…

– Слушай, Ланка, а объясни, почему в трамвае нет валидаторов, зато есть кондуктор?

– Во-первых, что такое валидатор? Во-вторых, а где должен быть кондуктор, в поликлинике?

Не очень приятно осознавать, что у тебя в 51 год деменция, но, судя по всему, так оно и есть. Я тяжело опустился на стул и промямлил:

– Ну, да, ну, да, где же ему быть, как не в трамвае. Всё правильно, зай. А где Тимошка-то?

Жена удивлённо подняла брови:

– Какой Тимошка?

Вот тут мне окончательно сделалось плохо:

– Как «какой Тимошка»? Сын наш.

– Я не понимаю, Юр, почему ты хочешь меня обидеть, – сказала Ланка сквозь зубы. – Ты же прекрасно знаешь, что детей у нас нет, и не может быть из-за меня.

Похоже, разозлилась она не на шутку и хотела устроить мне хорошую выволочку. Тут она повернулась ко мне и взглянула пристально.

– Господи, да что с тобой творится! Ты белый, как мел! Юр, тебе плохо?

Я с усилием поднялся и прошёл по нашей квартире. Нигде не было ни одной Тимошиной вещи, ни одной игрушки, ни одного учебника. Я вернулся на кухню и попросил жену:

– Ланка, милая, мне что-то совсем хреново. Боюсь сейчас упаду. Помоги мне, детка, дойти до постели.

Перепуганная Ланка отвела меня в большую комнату, легла рядом со мной и стала гладить меня по волосам и лицу.

– Милый мой, хороший, – шептала она. – Я ещё, когда ты вернулся из Кашина, поняла, что с тобой что-то неладно. Ты целый месяц сам не свой. А сегодня ты меня окончательно напугал. Знаешь что? Хватит этих твоих тем. Представляю себе, как они тебе даются. Да чёрт с ними, с деньгами. Твоя пенсия, моя зарплата, – ничего, как-нибудь проживём. Ты и так уже один раз надорвался на своей работе. Не хочу, чтоб ты угробил себя окончательно. Ведь я люблю тебя, я без тебя жить не смогу.