Могила Густава Эрикссона

Хорошо бы смотрелось дополнение: благодаря разумному расходованию средств из бюджета изготовления мемориального камня и экономии при проведении праздничных мероприятий по его открытию мэр города сумел достроить свою скромную виллу на Французской Ривьере.

Шутки шутками, но вся эта ценная информация не отвечала на главные вопросы: откуда взялся валун, и почему памятный камень установлен именно на этом месте. Встреча со вторым (или первым?) сокровищем города Кашин была неизбежна.

Я подошёл к бабушке-смотрительнице и вежливо представился:

– Здравствуйте! Я специалист из Москвы, историк. Приехал в Кашин, так как тематика моей работы непосредственно связана с вашим городом. У меня возник ряд вопросов. Могу я побеседовать с директором музея?

Бабушка, почему-то разволновалась:

– Ой, Вы знаете, а нашей Галочки… то есть Галины Сергеевны сегодня, наверное, уже не будет.

– Как не будет? Вы меня извините, ради Бога, но у меня очень мало времени. А с ней нельзя созвониться и попросить её о встрече?

Вид у меня был солидный и настойчивый, и бабушка сдалась. Она достала старушачью трубку и набрала номер. Разговор был слышен на весь зал.

– Гал! Тут из Москвы историк какой-то приехал, серьёзный такой мужчина, солидный. У него к тебе вопросы. Ты там полы домыла, сможешь на немного подойти?

– Баба Маш! Полы я домою через десять минут. Только я себя что-то так плохо чувствую после суток… Я точно так уж нужна?

Тут я решил подогреть ситуацию:

– Просто необходима, и немедленно!

– Видишь, Галочка, – виновато сказала баба Маша, – прям требует тебя!

– Ну, передай ему, – жалостно сказал голос, показавшийся мне крайне знакомым, – что я сейчас через двадцать минут буду.

Я поблагодарил бабу Машу за проявленную бдительность и спросил, с какой стороны Галина Сергеевна будет подходить к музею.

– Да со стороны Московской улицы, от центра, – сдала баба Маша свою начальницу со всеми потрохами.

– Ну, так я пойду, подожду её на солнышке. Спасибо, баба Маш! – и я вышел из музея.

……….

Я не слишком удивился, когда минут через двадцать увидел идущую по Московской улице к музею То-ли-девочку-а-толи-виденье. Поверх чёрного замшевого пиджака была накинута дешёвенькая чёрная курточка. Теперь мне удалось рассмотреть её фигурку целиком. При небольшом росточке и миниатюрности ноги у неё были длинющие, а худенькая она была совсем как девочка-подросток. Когда она подошла поближе, стали видны тяжёлые тени под ренуаровскими глазами. Да и в целом она напоминала сейчас не роковую красотку, а персонаж «Зомби-апокалисиса». Я подошёл к ней:

– Здравствуйте, Галина Сергеевна! Это я Вас разыскивал.

– А Вы действительно историк? – спросила она как-то заторможено и с некоторым раздражением.

– К несчастью, в некотором роде, – да.

– И что же Вам от меня нужно?

– Буду краток. Скажите, известно ли местонахождение могилы Густава Эрикссона?

– Известно, – сказала она устало. – Хотя некоторые считают этот вопрос дискуссионным.

– Видите ли, я специалист по Смутному времени, сейчас пишу новую работу, и выяснить этот вопрос для меня крайне важно. Не могли бы Вы рассказать всё, что Вам известно и даже показать, где эта могила находится, на местности?

То-ли-девочка-а-толи-виденье посмотрела на меня таким взглядом, как будто я поднимал её на дыбу:

– Вас ведь, кажется, Юрий зовут?

– Так точно. Вообще-то, Юрий Владимирович…

– Так вот, Юрий Владимирович, просто, чтобы Вы меня поняли. Здесь в музее я получаю 14 с половиной тысяч. Поэтому двое суток в неделю я подрабатываю администратором в гостинице. Это даёт мне ещё восемь тысяч. Как Вы считаете, можно ли прожить даже в нашем Богом забытом городке на 22 с половиной тысячи?

– Думаю, нельзя.

– Совершенно верно. Поэтому каждое утро я работаю уборщицей в одной фирме и убираю там помещение в 120 квадратных метров. Ещё десять тысяч в месяц. Обычно я чувствую себя великолепно. Но, сами поймите, вчера Вы видели меня в гостинице, потом я была на основной работе, потом пошла убираться. А мне хорошо так за сорок. Поэтому – не взыщите. Приходите завтра в музей к одиннадцати. Я всё Вам расскажу, и мы сходим к Дмитровскому монастырю. Ведь подождёт Ваша научная работа сутки, ничего с ней не случится?

– Конечно, ничего не случится, Галина Сергеевна. Вы простите меня. Я даже не предполагал, что Вы так устаёте. Завтра в одиннадцать я зайду к Вам в музей.

– Вот и спасибо Вам, Юрий Владимирович, за понимание, – ответила мне То-ли-девочка-а-толи-виденье и повалилась на меня.

Я едва успел её подхватить. Она была лёгонькая, как кукла. Я донёс её до оказавшейся поблизости скамейки и усадил. Она потихоньку приходила в себя.

– Как Вы, Галина Сергеевна? Вы меня так больше не пугайте!

– Спасибо Вам, Юр. Что-то я сегодня совсем расклеилась, заезженная старая кляча. Надо домой – и спать.

– А Вы далеко отсюда живёте?

– Да нет. Совсем рядом. Вниз по Чистякова, через мостик, потом немного на горку и там, на Южной набережной.

– Вы позволите, я Вас провожу, а то Вы меня совсем перепугали?

– Буду Вам признательна, что-то совсем себя плохо чувствую.

Галина Сергеевна взяла меня под руку, и мы потихоньку пошли в сторону моста через Кашинку.

– Галина, а Вы, наверное, историк по образованию?

– Да, я Алтайский государственный университет заканчивала.

– А я так и понял по типажу, что Вы не местная. Как же Вас занесло в такую даль из Барнаула?

– Помните, был такой губернатор Алтайского края, актёр Михаил Евдокимов?

– Как не помнить! Сначала шутил с экрана, потом решил пошутить на посту губернатора.

– Совершенно верно, Юр. В Барнауле и так после перестройки жилось очень тяжело. А когда этого клоуна выбрали Главой Алтайского края, жить стало совсем невозможно. Вы не представляете, что у нас творилось. Работы никакой, а коррупция достигла таких масштабов… И всем рулили бандиты, которые уже вообще ничего не стеснялись, власти-то совсем не стало. Наша семья в 2005-м решила перебраться в Москву. Накоплений не было, но мама дом продала. Только оказалось, что для Москвы этого совсем не хватает. Вот и пришлось обосноваться тут. Поначалу всё шло хорошо. Муж, Лёшка, сразу работу нашёл. Он у меня тоже АГУ заканчивал, только физтех, такой умница был в молодости, такие надежды подавал…

– А почему «был»?

Галина посмотрела на меня. Должно быть, она решила, что слишком разболталась, и всё же ответила:

– Знаете, он никогда сроду не выпивал. Здесь устроился преподавателем в местный колледж. Ну, и как-то у него всё не сложилось. И пить он начал сильно и с кем попало. И однажды это закончилось плохо – ударил ножом случайного собутыльника, а тот помер.

– И сколько ему дали по сто одиннадцатой-четвёртой, лет десять?

– А Вы знаете законы, – ответила Галина удивлённо. – Именно десять лет и дали строгого режима. Через три года он на зоне повесился.

Галина замолчала. Было понятно и без слов, что покойного мужа она любила. Мы как раз вышли на мост, на котором я вчера смотрел закат, и остановились. Я попросил разрешения и закурил.

– Так что сына, Илюшку, я поднимала практически одна.

У меня в голове возникла догадка:

– Так получается, Ваша фамилия Якушева?

– Ой, – удивилась Галина Сергеевна, – а как Вы узнали?

– Я в Вашем музее видел материалы о том, как по инициативе школьника Ильи Якушева в городе появился новый туристический объект. Как-то само собой связалось.

– Между прочим, сын очень интересовался той же темой, что и Вы. Он-то могилу Густава Эрикссона и нашёл. Но об этом я Вам подробно завтра расскажу. Вообще-то Илюша рос очень умным мальчиком, учился прекрасно, историей всерьёз увлекался. Жаль только, что при моих великих заработках ни о каком высшем образовании после школы и речи идти не могло.

Ну, кажется, реальное местонахождение могилы мне установить всё же удастся. Форсировать события сейчас не нужно. И я просто спросил:

– Чем же он сейчас занимается?

– Три года назад ушёл в армию на срочную службу. А после срочной остался служить сержантом по контракту. Говорит, что такой зарплаты, как он сейчас получает в армии, в нашем городе ему не найти. У нас, что на заводе электроаппаратуры, что на ликёро-водочном, что на льняном никто 45 тысяч не зарабатывает. Мечтала я, конечно, чтоб он стал историком. Но историки в наше время, уж точно, никому не нужны.

Галина в очередной раз пригорюнилась. Я приобнял её за плечо, и мы двинулись дальше. Мне захотелось её как-то утешить:

– Вы не расстраивайтесь, Галь. Я Вас на дюжину лет постарше, собственно, всё уже почти позади… И вот складывается у меня впечатление, что в этом прекрасном мире, который построили всего за тридцать лет, не только историки не нужны, а вообще никто никому не нужен. А если мальчик умный и растёт мужчиной (вон он у Вас какой, солдатик), он ещё и сам образование получит, и свой собственный жизненный путь найдёт.

– Спасибо Вам за добрые слова.

Мы поднялись на небольшой пригорок и вскоре подошли к маленькому одноэтажному домику, обшитому зелёным сайдингом. Я посмотрел на Галину Сергеевну. Всё-таки девушка она совершенно ренуаровская, хоть и считает себя старой загнанной клячей.

– Спасибо Вам, Юр, что проводили. На кофе не приглашаю, простите, – сейчас просто упаду спать. Приходите завтра к одиннадцати в музей, я буду ждать.

– Благодарю Вас, Галина Сергеевна, непременно буду, – мне хотелось щёлкнуть каблуками, но это не укладывалось в легенду историка из Москвы. Почему-то вспомнилось из Маяковского

Вы себе представляете парижских женщин

С шеей разжемчуженной, разбриллиантенной рукой…

Бросьте представлять себе! Жизнь – жестче,

У моей парижанки вид другой.

Простите, пожалуйста, за стих раскрежещенный,

И за описанные вонючие лужи,

Но очень трудно в Париже женщине,

Если женщина не продаётся, а служит. *32

……….

До моего вечернего бенефиса в «Уютном дворе» времени оставалось ещё вагон и маленькая тележка. Я отправился шляться по городку и смотреть его достопримечательности. Путь мой лежал от Петропавловской церкви к Клобукову монастырю, а оттуда – к церкви Флора и Лавра, Рождественской церкви, на Ильинскую гору, а Вознесенский собор я оставил на десерт. На душе у меня было нелегко.

Ты никогда не задавал себе вопрос, любезный мой читатель, что из себя представляет состоявшийся опер? Все эти оперативные комбинации, моделирование ситуаций, работа с агентами, постоянные попытки обмануть преступника, чтобы он раскололся или сам выложил на себя доказуху? Это же блеф в чистом виде и шулерство! Можно даже сказать, что я профессиональный обманщик. Не мошенник, а именно обманщик. Мошенничество – штука очень приземлённая, а обман – это создание иллюзии. Вот почему в карты ради развлечения я играть не люблю, а уж если сажусь, то шулерю по-страшному.

Только у каждой медали есть своя обратная сторона. Чем ловче и профессиональней ты обманываешь других, тем трудней обмануть самого себя. Что со мной происходит, я понял сразу. Трезвый и прагматичный ум – тяжёлая плата за жизнь, полную романтики.

Чудовищный соблазн – начать жизнь заново и почти с чистого листа. Только на шестом десятке жизнь заново не начинают. Счастье одного человека всегда оборачивается несчастьем для других. Пожалеть и возлюбить всех мог только один Спаситель, да и он говорил о совсем других жалости и любви. А для нас, копошашихся на этой грешной земле и не имеющих способностей оторваться от неё человечков, у него Десять Заповедей, всё просто. Для более продвинутых пользователей – Нагорная Проповедь. Но к моей ситуации она никакого отношения не имеет.

Завтра я узнаю совершенно точно, где истлели кости принца Густава, в этом у меня нет ни малейших сомнений. Раз уж я вписался в тему Сороки, её надо разрулить. Тем более что сделать это до смешного просто. И всё. Любилку прикручиваем и возвращаемся домой, к жене. Вот уж кто действительно заслуживает жалости. Это ж надо было связать свою жизнь с таким недоразумением природы, то есть со мной! Обычно жёны говорят: «Ты сгубил лучшие годы моей жизни!» Причём говорят это обычно избалованные бабёнки, не знающие, чем бы ещё досадить мужу. А вот моя Лануська могла бы предъявить эту фразу абсолютно обоснованно. Но никогда в жизни ничего подобного я от неё не слышал.

И ещё должен сказать тебе, читатель, все попытки начать жизнь с чистого листа, исходя из моего жизненного опыта, заканчиваются катастрофически.

……….

Налюбовавшись снаружи и изнутри Вознесенским собором, я решил, что пора идти обедать к Львёнку. В кафе, как обычно, играла хорошая музыка, на этот раз «Телеграф роад» Дайр Стрейтс, и было по кашинским меркам довольно оживлённо. Р-р-ры Мяу сразу меня заметил и подошёл к моему столику. В Львёнке пропадала великая актриса, прямо Сара Бернар. Обратившись к посетителям и сопровождая свою реплику театральными жестами, она продекламировала:

– Люди добрые! Вы только посмотрите на него! Замуж не берёт, а как пожрать, так припёрся!

Всё-таки она очень славная девочка. Я от души рассмеялся:

– Привет, детка! Давай мне своих самых вкусных бургеров и принеси стаканчик рому.

– На коленях проси! – продолжила Маринка развлекать почтенную публику, но на кухню отправилась.

Она принесла мне двойной ром, присела за мой столик и пристально посмотрела мне в глаза:

– У-у-у! Всё с тобой понятно. Бабье чутьё не обманешь. Влюбился, кажется. А раз не в меня, значит в мою сетрёнку. Больше здесь не в кого.

– А кто твоя сестрёнка, детка?

– Ну, как – кто? Второе сокровище нашего города, директор краеведческого музея.

– Шок, – я и вправду был ошарашен. – Вы же не похожи совсем. Ты о Галине Сергеевне говоришь?

– О ней, родимой. Вечно у меня всех мужиков отбивает. Ну, или я у неё! – Львёнок победно захохотал. – Да, немножко не похожи. У нас отцы разные. Зато глаза у нас у обеих мамины.

Ух, ты! Как я раньше не заметил?! У Львёнка Р-р-ры Мяу глаза тоже совершенно ренуаровские. Не, точно, – сёстры!

И тут Маринка совершенно переменилась. Появилось в ней что-то агрессивно материнское, как будто она встала на защиту своего дитяти.

– Я уж не знаю, мил человек, что у тебя тут за дела воровские, если ты не врёшь, конечно. Только Галку ты лучше не трожь, я тебя по-хорошему предупреждаю. Над ней и так жизнь поиздевалась вдоволь.

– Это ты, Мариша, имеешь в виду историю с её мужем?

– Надо же! Всё уже выяснил. Да, с Лёшкой ей сильно не повезло. Очень слабый человек был, к жизни не приспособленный. И, в то же время, самолюбивый и заносчивый. А она любила его, как дура последняя, и всё прощала.

– Да, история трагическая. Мне Галина Сергеевна сама рассказала.

– Трагическая история была потом, когда он сел. Галка осталась одна с десятилетним Илюшкой на руках, а в придачу – я, соплячка семнадцатилетняя, и мама у нас тогда слегла после инсульта. Работала она тогда учителем истории в школе. Представляешь, как тяжело приходилось.

– Как же она всё это вытянула, Марин?

– Работала на двух работах. Племяшку моего, кстати, хорошо воспитала. А мама наша умерла в тот же год, когда Лёшка на зоне повесился.

– Марин, а можно тебе неудобный вопрос задать?

– Спрашивай.

– Я в толк не могу взять. Объективно говоря, вы обе, что ты, что Галина, просто немыслимые красавицы. Тут что, в этом Кашине, невозможно нормального мужика найти?

Львёнок Р-р-ры Мяу ответил очень мягко и тихо:

– Ой, люди добрые! Ну, поглядите на этого дуралея. Девяносто процентов мужиков тут – моральные уроды, причём нищие. А тем, у кого есть деньги, такие как мы с Галкой не нужны. Знаешь, пьеса такая у Островского «Бесприданница»? А так, чтобы за деньги во все дыры, это, дружочек мой, не ко мне. Я-то, видишь, девица бойкая. А Галка у меня скромная, как монашка. Я тебя ещё раз предупреждаю, друг ты мой залётный, если у тебя планы с ней поразвлечься… Я, конечно, ваших этих воровских законов не знаю. Просто зарежу.

Львёнок Р-р-ры Мяу состроил мне очень страшную мордочку и пошёл на кухню за моими бургерами.

……….

Десять минут девятого я вошёл в «Уютный двор» и направился к столу, за которым Ташкент беседовал с птеродактилями о погоде. Отсутствие живописи на руках меня нисколько не смущало. После 2000-х перстни можно было увидеть только у совсем уж динозавров или у несерьёзных дурачков. Жора встал мне навстречу и мы, как положено крупным авторитетам, с понтом облобызались.

– Физкультпривет, бродяги! – я вяло поприветствовал высокие договаривающиеся стороны и сел справа от Сорокина.

– Здравствуйте, Юрий Владимирович! Для нас большая честь. Мы, бежецкие, память Кириллыча чтим, законы знаем и старых бродяг уважаем, – отрапортовал мне парень лет тридцати пяти с короткими кудрявыми светлыми волосами и рыжими ресницами. Понятно, почему его окрестили «Пушок». Нос у парня был сломан и расплющен. Простоватое лицо скорее располагало, от такого пассажира вряд ли можно ожидать подставы.

Чего никак нельзя было сказать о Воробье. Он был помладше Пушка года на три – на четыре, а морда у него совершенно не вязалась со стандартной комплектацией бандоса из глухой провинции. Был он похож на мальчика из преуспевающей семьи, которому родители уготовили дипломатическую карьеру. Дела в Кашине творились тёмные, людей здесь валили, похоже, частенько. Отличить по лицу человека, которому приходилось убивать, труда не представляет. Воробей вкус крови явно знал. И был он какой-то необыкновенно скользкий.

– А что же привело такого уважаемого человека в нашу глухомань? – спросил меня Воробей вместо приветствия.

– Да, видишь ли, мил человек, хотел у Вас в городке слегка поработать, приехал, а трамваев-то у вас и нету, – я сходу выходил на драйв, времени раскачиваться у меня не было. – Совсем я старый стал, в маразм впадаю. По ходу я ваш Кашин с Коломной перепутал, там-то трамваи есть.

– О как! – Георгий Николаевич многозначительно поднял указательный палец. Он с интересом наблюдал за моим спектаклем, но по нему было видно, – играть в преферанс в тёмную стрёмновато.

– Ладно, – сказал я почти лениво, – шутковать потом будем. И давай, Воробей, с тобой договоримся, вопросы здесь я задаю. Тебя ведь Владик зовут?

– Да.

– Так ты и скажи мне, Владик, с чего это вы решили, что тема – ваша, и всё по понятиям?

Скользкий Воробей действительно канал под дипломата и отвечал корректно, несмотря на мой почти наезд:

– Тему никто не перебивал. Мы её просто подняли, когда бежецкие её уронили. Могли бы банковать на ней сто лет. Их никто не заставлял за работяг писаться.

Излагал он складно. Но я решил прервать его лаконичное красноречие:

– А вас, кашинских, кто заставлял писаться за пидора? Или, может быть, вы решили собрать из братвы секцию добровольных помощников краснопёрых?

За столом повисла грозовая тишина. Краем глаза я заметил, что больше всех напрягся Жора. Его можно было понять: наезд был страшный и предъява недетская. Либо дальше будет аргументация, либо за такое можно и ответить. Воробью было положено говорить в этой ситуации, он и сказал:

– Георгий Николаевич объяснил, конечно, что Вы вор авторитетный, но, может быть, Вы в силу возраста действительно слегка путаетесь? Такие предъявы надо обосновывать. И что за пидор, за которого мы пишемся?

– Да Роберт Иванович ваш.

– С чего бы это вдруг он пидор? Ну, автоматчик – да. Так оно и не возбраняется. Он же не шапку одевает, а тему рулит. К тому же, дядька он вполне заслуженный, полковник, два Ордена Мужества.

– Да что ты говоришь?! – я выходил на пик куража. – А ну-ка, Георгий Николаевич, достань свою тыкалку и забей в поисковик вот это.

Я протянул Ташкенту клочок бумаги с названием статьи. Жора начал стучать пальцем по дисплею. Статья загрузилась. Надо признать, что моя идея вистовать стоя была наредкость удачна. Обычное благодушно-придурковатое выражение с физиономии Сороки, как ветром, сдуло. Лицо у него стало угрожающе страшным. Становилось понятным, что мой наезд на кашинских – это так, цветочки. Читал Георгий Николаевич долго, минут пять. После этого сделал несколько борцовских движений, разминающих шею, и, ели сдерживая ярость, обратился к Воробью:

– Ну, и как это понимать, Владик? Вы что здесь творите?

Воробей понял, происходит что-то из ряда вон. Но старался сохранить своё дипломатическое спокойствие. Он взял у Ташкента смартфон и стал читать газетную статью дремучего 2000-го года. А повествовала статья о позорном скандале, разразившемся в Управлении внутренних дел по Зеленоградскому административному округу. Новый начальник Управления из молодых да ранних полковников, не пробыв в должности и полгода, закрутил масштабную и впечатляющую мошенническую схему, которая давала баснословные прибыли. И росло бы и крепло благосостояние простого российского милиционера, меньше чем за десять лет всеми правдами и неправдами выросшего из простого опера на земле до начальника целого округа Москвы, если бы не одно «но». Заключалось оно в том, что юное дарование от быстрого карьерного роста совсем попутало берега и решило бомбануть не кого-нибудь, а целый «Мегафон». А это, согласитесь, некоторое головокружение от успехов. Естественно, компетентные сотрудники Федеральной службы безопасности были шокированы такой наглостью и быстренько соорудили на молодого полковника уголовное дело по четвёртой части сто пятьдесят девятой статьи. И наверняка зло бы было наказано, если бы главный герой репортажа не был настоящим игроком. Почувствовав излишнее внимание к себе со стороны старших братьев, он ушёл в бега за границу, в ближнее зарубежье. Его, конечно, объявили в Федеральный Розыск, но было поздно, хризантемы отцвели.

Звали юное дарование Роберт Иванович Писаренко. В статье присутствовала его фотография в полковничьем милицейском кителе. Выглядел он, безусловно, на двадцать лет моложе, чем сейчас, но спутать эту надменную и откормленную рожу было невозможно. Орденов Мужества на кителе, правда, не было, зато присутствовали ведомственные эмведешные медали «За доблесть в службе», «За боевое содружество» и за выслугу лет.

Воробей читал статью на смартфоне, а Пушок заглядывал ему через плечо. Когда они подошли к концу и рассмотрели фото Писаренко со всех ракурсов, на Воробья было жалко смотреть, а Пушок, будучи простым парнягой, сказал:

– Ну, Юрий Владимирович, я думал, что Вы – уважаемый человек, а Вы – просто красавчик.

Да, у меня сегодня был бенефис.

Жора Ташкентский обратился к Воробью:

– Что будем делать-то, Владик?

Владику надо отдать должное, он пытался сохранять спокойствие:

– Вы позволите мне позвонить?

– Сафону, что ль? – Жора реально выходил из себя. – Звони, только тут, чтобы мы всё слышали.

Вот тут-то наш дипломат и превратился в бабу-истеричку, хотя понять его, конечно, можно:

– Сафон, ты чего меня под такой пиздорез подставляешь? Какой пиздорез? А ты приезжай сюда по-быстрому, тебе всё объяснят.

Обстановка накалилась до придела, что совершенно не входило в мои планы.

– Слышь, Воробей, остынь. Никто тебя мочить не собирается. Через сколько Сафон подъедет?

– В пределах десяти минут будет, – кажется, мой примирительный тон Воробья слегка успокоил.

– Вот и давайте, бродяги, покурим за эти десять минут и выпьем по коньячку за Воровской Ход, – мне нравилось изображать старого доброго дядюшку. – Перестрелять друг друга мы ещё успеем.

А вот это я сказал зря. Жорик был не большим любителем играть втёмную, и моя последняя фраза его совсем озадачила.

– Какие-то возражения, Георгий Николаевич?

– Да что ты, Юрий Владимирович, коньячку, так коньячку.

Сафон не заставил себя долго ждать. Был он похож на реального упыря: одутловатое лицо, огромные залысины и мерзкий высокий голосок. Он не понимал ещё, что происходит, но по его подходу ко мне становилось понятно, почему он держит город ещё с конца 90-х. Он поздравкался со всеми, а мне поклонился чуть не по-лакейски:

– Здравствуйте, Юра Преображенский. Такая честь для меня видеть Вас в моём городе! Такой человек нас рассудить приехал! – и как бы невзначай, – А мне тут недобрые люди нашептали, что Вы уже второй день нашу Маринку-картинку из «Бургера» окучиваете…

Ах ты, сука! Я судорожно прогнал, как бы в этой ситуации повёл себя Лёха Адвокат. Лицо у меня отяжелело и сделалось каменным. Я ответил без эмоций и без выражения:

– А я именно поэтому в ваш город и приехал. Это ж племяшка моя родная. И для справки некоторым. Узнаю, что кто-то её (как ты сказал?) окучивает, сам на перо посажу.

– Ну что Вы, что Вы так разволновались, – не унимался Сафон, – родные такого уважаемого человека для нас – святое. Так что же тут случилось, уважаемые? Зачем вы молодого моего так напугали?