Новолетье

…Бой длился недолго, – «розовому» рыцарю достался противник не больно ловкий; прозвище «чёрный медведь» как нельзя лучше подходило ему. Он скоро заметно выбился из сил, рухнул с седла. Тяжёлые, грубо кованые латы мешали ему подняться. «Розовый» ловко спешился, великодушно подождал, пока «медведь» поднимется под хохот зрителей и отыщет упавший меч…

«Розовый» крикнул что-то в толпу, подогрев веселье… Пеший поединок тоже не затянулся, – меч был выбит из рук «медведя»; он опять неуклюже опрокинулся на землю; под дикие вопли зрителей меч соперника пробил его латы и нашёл сердце.

– Марк!.. Зачем он убил его? Разве это необходимо?.. – Анна, оцепенев от ужаса, не могла отвести взгляд от жуткого зрелища… «Розовый» рыцарь победно взмахнул окровавленным мечом, снял шлем, встряхнул золотыми кудрями; сияя улыбкой, глянул наверх, поклонился Анне…

Дрожа как в лихорадке, она добрела до ложа, сорвала давивший голову золотой венец, – это не Марк…

– Не стоит принимать близко к сердцу, госпожа; вы, видно, не привыкли к такому… А «чёрному медведю» вовсе не стоило приезжать на турнир… Хотя странно: он здесь впервые, а «розовый» рыцарь давно в поединках участвует; как их свели вместе?.. Госпожа, сказать Карлу, чтобы ужин сюда принёс?

– Не хочу, Амалия… Помоги раздеться, и посиди со мной… Это не Марк… Скажи, Амалия, зачем они это делают? Убивают из пустой забавы, ни за что…

– Чем же им ещё заняться? Для них вырастят хлеб, накормят, наткут полотна… Да и выгода есть: у «чёрного медведя» нет наследников, его замок займёт «розовый» рыцарь. Ещё его ждут дорогие подарки от короля….

– …Это не Марк, Амалия, это не Марк… Чужая это земля, чужая…

…Ставни северного окна уже не открывались, чтобы сохранить тепло; смотреть на двор, истоптанный в жидкую грязь, не хотелось; взгляд скользил дальше, к чистой, укрытой плотным снегом, долине…

В деревне мелькали огоньки, даже через закрытое окно тянуло дымом…

–…Амалия, ты не весела сегодня; может, ты не здорова?.. Скажи, мне чудится, – дымом тянет? Внизу очаг развели? И что за огни в твоей деревне? Разве сегодня праздник?

– …Да, сегодня великий праздник, – Гертруда вошла неслышно, как всегда. – Ещё несколько еретиков приобщились к святой вере; они не хотели принять её добровольно, и я велела предать огню их жилища; они станут нашими холопами… Отчего же ты плачешь, Амалия? Твои родичи, по завету Господа, крестятся огнём и мечом; порадуйся за них… Впрочем, я не о пустяках пришла говорить, – Анна, твоя свадьба назначена на завтра; я решила, – ты достойна стать женой моего брата…

Анна побледнела, – она уже стала забывать, зачем живёт здесь. «Свадьба» для неё значила лишь то, что она скоро увидит Марка. Только вот ждала она так долго, что теперь и не знала, радоваться ли ей?

….Гертруда говорила ещё что-то по-немецки; Анна не прислушивалась, и не пыталась понять её, и не заметила, как та ушла. Очнулась, услышав всхлипывания Амалии. Девушка тихо плакал, свернувшись на лежанке; Анна села рядом, прижалась к её плечу.

– Мне так жаль, Амалия, у тебя горе, а я ничем не могу помочь тебе…

– Я верю: Андреас не оставит моих братьев в беде. Он, хотя и крещённый, никогда не отворачивался от них… Но не только из-за этого плачу: скоро мы с тобой расстанемся, госпожа…

– Ты хочешь меня бросить меня здесь одну? Разве я обидела тебя чем-то? Ты больше не любишь меня?

– Нет, госпожа, никто не был со мной так ласков, как вы… Но после свадьбы у вас появится другая камеристка, знатного рода…

– Но куда же ты пойдёшь, кому станешь служить?

– Никому, госпожа, – я завтра уйду в деревню.

– И тебя отпустят из замка?

– Я не стану спрашивать разрешения, – Амалия перешла на шёпот. – Вы должны знать, госпожа: из замка в деревню есть подземный ход. О нём знали только те, кто жил тут раньше; но кроме меня здесь уже нет никого…

– А мне ты его покажешь?

– Нет, госпожа, сейчас это невозможно; когда вы захотите покинуть замок, к вам придут и проводят…

– Но как ты узнаешь?..

– Не беспокойтесь, госпожа, я буду всё о вас знать… А завтра у вас будет свадьба, – вы должны быть очень счастливы; вы так долго ждали этого, – вы соединитесь с возлюбленным…

– Ах, Амалия, я и в самом деле слишком долго ждала; так долго, что и не знаю, – рада ли… Наверное, завтра я пойму это…

– Что ж, госпожа, завтра у вас трудный день; вам надо хорошо отдохнуть. Когда вы проснётесь, меня уже не будет рядом… Идите сюда, госпожа, дайте руку…– Амалия вынула из-за корсета маленький нож, быстро разрезала себе палец; легко кольнула палец Анны, соединила ранки…

– Отныне я не служанка тебе, ты не госпожа мне… Теперь мы сёстры по крови… В счастье или в тоске, помни, Анна, – есть у тебя сестра неподалёку, и ждёт тебя она всякий час… А здесь не доверяй никому…

…Просыпаться совсем не хотелось, но её больно и грубо толкали в плечо:

– Вставайте, госпожа, вам пора…

– Что случилось? Где Амалия? – в полутьме суетились незнакомые женщины, щебетали какие-то девицы. Посреди комнаты под большим медным котлом горели уголья…

– Амалию ты больше не увидишь, – Гертруда выглядела непривычно и странно в светлом платье с кружевным ожерельем. – Супруге герцога должна прислуживать почтенная дама знатного происхождения…

Анна не поняла, о ком сказано: супруга герцога. Она вообще перестала понимать что-либо…

В горячей душистой воде тёрли щётками её тело и волосы, мазали благовониями, от которых клонило в сон; растирали опять… Затянули в узкое в груди, немыслимо широкое внизу, платье, тяжёлое от унизавших его самоцветов…. Волосы больно стянули тугим узлом под золотой венец; тонкую фату, закрывшую лицо, скрепили алмазным венцом. Анна едва различала из-под неё, куда её ведут… Лишь сейчас почувствовала, как долго пробыла в духоте, и шла теперь навстречу свежести, а воздух, меж тем, сгущался сильнее…

…Её ввели в ярко освещённую столовую залу; вдоль стен стояли слуги с чадящими факелами; от них тёмные своды казались ещё мрачней. Каменный пол устилали белые и серебристые меха…

Сквозь серебряные нити фаты Анна пыталась глазами отыскать Марка или кого-то знакомого; взгляд наткнулся на Эрика. Он обернулся к ней, улыбнулся странно и слегка поклонился… От его улыбки точно кусок льда к сердцу приложили; по телу дрожь прошла… Зачем он тут?.. Ну да, он хозяин замка, брат Марка… А Марка нет здесь, он, видимо, придёт позже… Когда, – позже?

Платье как деревянное, стискивало её. Венцы всё крепче сдавливали виски; от них, от благовоний и чада светильников кружилась голова; Анна едва держалась на ногах. Кто-то подошёл и властно взял за руку. Марк?..

Капеллан Тельмус бормотал латынь, склонившись над книгой; спросил что-то; стоявший рядом ответил коротко. Капеллан повернулся к ней. Анна едва вспомнила латинскую фразу, которую Гертруда велела её сказать. Тельмус бормотнул ещё что-то и вздохнул, точно с облегчением. Стоящий рядом обернулся, поднял её фату…

…Всё поплыло перед глазами; улыбка Эрика, страстная и хищная, слилась с огнями факелов… Обрывая шлейф, он подхватил её как завоёванную добычу, и понёсся наверх…

…Она сгорала заживо, огонь бушевал в ней, солнце палило кожу, волосы, подбиралось к сердцу. Она металась в пламени, вырывалась из него, вновь туда падала; неодолимая сила влекла её к гибели… Дождь ли, снег или её слёзы затушили невыносимый жар…

…Анна с трудом приоткрыла глаза, – что с ней? Где она?.. Всё тот же полог над ней, в комнате непривычная тишина… Пересохшими, словно распухшими, губами она позвала Амалию…

Полог раздвинулся, Эрик в распахнутой сорочке сел на кровать:

– Моя женщина проснулась, наконец! – Голос его звучал завораживающе мягко, в глазах будто растаял обычный лёд. – О, как ты сейчас прекрасна! Не зря я мечтал о тебе так долго! – Эрик взял её руку, покрыл страстными поцелуями… Обомлев, Анна глядела на него, забыв, что на ней лишь тонкая рубашка, едва прикрывавшая плечи… Опомнившись, потянула на себя покрывало…

– …Господь наградил меня за терпение, ты моя! Это была самая восхитительная ночь в моей жизни!

–…А где Марк?..– Эрик словно и не ожидал этого вопроса. На улыбку как холодной водой плеснули:

– …Видишь ли… – он нашёл силы вновь улыбнуться. – …Марк – мой старший брат; кому он мог доверить, если не мне, самое дорогое, что есть у него? Когда он потерял всё своё состояние, и понял, что не сможет сделать тебя счастливой, Марк предпочёл судьбу пилигрима… Я предлагал ему жить в моём замке, но брат мой слишком горд…

– Что это значит, я не понимаю? Он вернётся?

– Увы, сердце моё! Мы получили печальную весть: мой брат убит сарацинами у стен Константинополя… Покидая замок, и зная о моей страсти, он просил позаботиться о тебе. Вчера я дал клятву в этом Господу… – Эрик потянулся обнять её. – Боюсь, душа моя, ты не всё знаешь о моём брате…

…В комнату стайкой впорхнули девушки с ворохом одежды, беззаботно щебечущие как птицы. Эрик вскочил, бледный от злости:

– Пошли все вон отсюда! – испуганные девушки метнулись к двери; их остановила вошедшая Гертруда.

– Что это, сестра? – Эрик брезгливо осматривал принесённое платье серого холста, – Это для Анны? Послушай, Гертруда, я не хочу, чтобы моя жена одевалась как монашка! Не делай из неё своё подобие!

– До меня ей далеко; праздники кончились, алмазов у неё больше не будет…

– Это моя жена, и мне решать, что у неё будет! – он взял двумя пальцами серый холст, швырнул камеристке, привычно отметив хорошенькое личико. Гертруда повела плечом, девушки исчезли…

– …Брат, продолжим беседу в другом месте; твоя жёнушка, думаю, нуждается в отдыхе…

…Жалким комочком Анна свернулась в постели; к перепалке Эрика с сестрой она не прислушивалась, – не больно хорошо их речь понимала… Белоснежное убранство постели уже не гляделось таким тонким и чистым; и её как саму в грязь окунули… Как же так? На поругание ли вёз её сюда Марк? Чтобы здесь отступиться, отдать брату?.. Или продать? Как вещь… Но Марк убит, ему всё простится, а её мужем стал Эрик. Пусть это обман, никто не спросил её желания, – они обвенчаны, она принадлежит Эрику…

О том ли мечталось, когда покидала отчину ради Марка, и на что ей тут оставаться?.. Вдруг ясно припомнился ласковый голос Эрика, нежный взгляд, – капля сладкого яда влилась в кровь… Такие мягкие у него руки… И родинка… Губы горячие…Отчего он так страшен ей?.. А Марк? Как он мог бросить её?..

Сердце вспыхнуло от обиды; она вскочила, метнулась к окну, рванула ручку ставни…

– Госпожа, не стоит открывать окно, – на улице холодно, а до весны далеко…– Женщина, вошедшая неслышно, низко поклонилась; голос, вкрадчивый и бесцветный, отвёл Анну от неясного ещё для неё исхода…

– Если вы помните, госпожа, меня зовут Фрида; я ваша камеристка… Пора одеваться…

– …Продолжаешь чудить, брат? Что ты устроил во время венчания? Несколько капель уксуса привели бы её в чувство! Мы с тобой знаем цену этому представлению, но ритуал следовало соблюсти…

– Но на пиру я присутствовал…

– Разумеется, пир ты не мог пропустить; но прошла неделя, – рыцари спрашивают: где их сеньор? После свадьбы ты забыл о пирах. Они спорят, надолго ли тебя хватит? Уж не влюблён ли ты, в самом деле? Ты ведь не так глуп, как Марк…

– Почему бы нет, сестрица? Она прекрасна, как сарацинская пери, в ней есть порода…

– А Доротея прекрасна как ангел? Ты ещё не запутался в жёнах? И помнишь, зачем тебе Анна?.. Любить ты не способен, для этого надо иметь сердце… Позаботься хотя бы о продолжении рода; кому ты оставишь награбленное?

– Честный поединок ты называешь грабежом? Побойся Бога, сестра!

– Бога я не боюсь, как и ты же! И что ты знаешь о чести, брат?

– Будь ты рыцарем, я вызвал бы тебя на поединок за эти слова!.. Гертруда, отчего ты так ненавидишь Доротею и Анну? Хотя ясно: когда отец завещал Марку половину состояния, ты повисла у него на шее. Ничего не вышло, и ты попыталась охмурить меня. Ты же развратна как кошка, нищая кошка! У тебя ничего нет, – твой муж разорил тебя. Кстати, отчего он умер? А наш отец? В нём здоровья было на сто лет! А ты знаешь толк в снадобьях…

– Замолчи, Эрик! Ты говорил о поединке, – тебе известно: мечом я владею не хуже тебя! Но я не намерена ссориться с тобой… пока… Речь об Анне; думаю, она не испытывает к тебе ни страсти, ни благодарности. Ты уже постарался заронить ей обиду на Марка, но этого мало. Всё в божьих руках, – ей нужен духовник, способный внушить смирение перед судьбой. Тельмус сделал своё дело, – ему лучше исчезнуть. У меня есть на примете…

– Позволь мне этим заняться; у меня нет доверия к твоим ставленникам. А для тебя лучше будет, если тот, кого я найду, проживёт здесь как можно дольше…

…Она сидела на коленях Эрика; он ласкал её густые тёмные волосы, – стянуть их в узел он не позволил…

– …Моя богиня, твоя красота сводит меня с ума! Ради тебя я готов на всё; чего бы ни пожелала ты, – всё золото мира, меха, самоцветы, яства, – весь мир к твоим ногам! Что ты хочешь сейчас, красавица моя?

– Мне ничего не надо, у меня всё есть… Только… – Вспомнились заплаканные глаза Амалии…– …В самом деле я могу просить о чём угодно?

– Конечно, звезда моя, любое сумасбродство…

–…Та деревня в долине… Я хочу, чтобы она принадлежала мне… – замерла, ожидая вспышки гнева…

– Я, право, ожидал что-то вроде звезды с неба! – Эрик расхохотался. – Какой милый пустячок! Да на что тебе жалкая деревушка в десяток дворов? Я велю снести её и поставлю великолепный замок из чистого золота!

– О нет! Пожалуйста, пусть всё останется!

– Я понял, – это напоминает тебе о родине!

– Там жили люди: язычники…

– О них не стоит беспокоиться: они уже крещены…

– Но Гертруда взяла их в рабы себе! Я больше не стану просить ни о чём, но пусть их освободят!

– О, ты так же милосердна, как и прекрасна! Я выполню твою просьбу, – завтра они будут дома! Но моё условие: в той деревне ты не появишься, – иначе я сожгу её… Ты волнуешься за каких-то смердов, но со мной будь ласковей… Конечно, ты ещё мало знаешь меня, но у нас достаточно времени впереди, – ты полюбишь меня…

-…Как же зовут тебя, прелестное дитя?

– Мона, мой господин…

– Идём-ка со мной… Ты послушная девочка, Мона, и будешь ласкова со своим господином…

–…О нет, пожалуйста, у меня есть жених!.. Как же ваша супруга?

– Оставь эти пустяки! При чём здесь твой жених и моя супруга? Родишь мне сына – станешь моей женой! Разве ты не хочешь стать королевой?..

-…И не надо реветь, – не люблю бабьих слёз…

– Но госпожа Гертруда…

– Обидеть тебя никто не посмеет… Я ещё зайду как-нибудь…

…Анна редко слышала голос Фриды; расспрашивать хмурую и словно вечно недовольную камеристку она не решалась. Анна не могла привыкнуть к тому, что немолодая женщина возится с ней, как с неразумным чадом, но управиться с платьем, с крючками и завязками, одной не удалось бы. Сама решилась натянуть чулок, но Фрида строго отвела её руки…

…Платьем Фриды и всякой грязной работой занимались две юные девушки Мона и Грета. Не зная, как развлечь себя в одиночестве, Анна присматривалась к ним; хотелось бы поболтать с ними как с Амалией, пошептаться в отсутствие Фриды за занавеской, отделявшей угол камеристки… Но, казалось, девушки заняты чем-то важным, да и простоты отношений с ними, как с Амалией, возникнуть уже не могло. Иногда ловила взгляд беленькой Моны, любопытный и точно испуганный. А потом появлялась Фрида или Эрик…

…Он приходил почти каждый день, выгонял прислугу из комнаты; садил Анну на колени. Эрик любил вспоминать детство; слушая его, Анна едва не плакала…

…Эрик был в семье младшим и любимым у отца; Марк и Гертруда ему завидовали, даже били, – они росли почти сиротами, а у него была мать. Потом она тоже умерла, но он уже стал рыцарем, и мог защитить себя. Гертруда и Марк оклеветали его перед отцом, – он оставил состояние старшему сыну…

Влив порцию яда в сердце Анны, Эрик исчезал, оставив её потрясённой: как же не разглядела коварства в бывшем суженом? Что с ней сталось бы с ней, если б не Эрик?.. Росла обида на того, кто не мог уже оправдаться, а, меж тем, страх пред Эриком, безотчётный и необъяснимый, не исчезал. Он оставался таким же, как его замок, как море за окном, – холодным и таинственным, чья разгадка должна быть ужасна, и уж лучше не знать её вовсе. А воспоминания другим днём продолжались:

–…Мой бедный отец… Он был благороднейшим человеком Германии; в его жилах текла кровь саксонских королей. Он был горд, и потому лишь отказал Марку в благословлении. Ты удивлена? Разве Марк не говорил тебе об этом?.. Ну да, иначе ты бы не поехала с ним… Пусть Бог простит грехи моему брату…

Последний, тонко рассчитанный удар огненной стрелой выжег остатки прежней любви. Эрик же отныне являлся ей, если не сердечным другом ещё, но уже спасителем. В голосе его звучала такая завораживающая сила, – Анна не могла ей противиться. Меж тем страх не отступал, а она уже корила себя за него, и неумение быть ласковой…

Отвлекая Эрика от печальных мыслей о прошлом, Анна пыталась рассказать ему о своей жизни, – он слушал рассеяно, иной раз и зевал, затем продолжал свою речь. Ей казалось, она худо говорит по-немецки, не понимает Эрик её…

Анну пугала и внезапная пылкость его, и холодность. Рассказывать о море он не мог спокойно; однажды вдруг больно схватил Анну за руку, потащил к окну; резко рванул ставню. Осколки наледи с подоконника посыпались на босые ноги, ветер с солёными жгучими искрами рванул волосы; она даже не успела прикрыть голые руки. Эрик же хохотал дико, и страшен он был сейчас как бурная стихия за окном.

– Смотри, смотри! Вот где красота, вот где могущество! Трусливы те, кто не ступал на палубу корабля, кто не выходил в открытое море! Только там настоящая жизнь, там я и смерть найду!..

…Эрик не замечал, что она зябнет в тонких, с открытой шеей, платьях, в которые он велел одевать её. Внизу давно не пировали, в спальне жгли огонь только утром; каменные стены едва прогревались к полудню. Эрик уходил, она заворачивалась в меховой плащ, накрывалась с головой в постели. Чувствуя себя безнадёжно одинокой, уходила мыслями в далёкое прошлое.

…Меж тем, Эрику вошло в голову учить Анну немецкой грамоте; велел принести толстую пыльную книгу с обложкой изъеденной мышами… Показывал чётко выведенные чёрные буквы, – Анне казалось, они похожи какая на Фриду, какая на Гертруду. Перо едва держалось в испачканных чернилами пальцах; Эрик вновь и вновь заставлял её повторять слова; неудачно произнесённое вызывало у него глумливый смех. Каждая ошибка точно радовала его, он топал ногами, выкрикивал непонятные слова и убегал.

…Эрик появлялся всё реже, страсть его утихла; глядел теперь на неё рассеяно, движения стали небрежны и ленивы как у наевшегося кота.

Анну его холодность мало тревожила; обаяние спасителя мало по малу рассеивалось, а к её сердцу он не искал пути. Редкие минуты полного одиночества даже радовали, – она могла спокойно посидеть у окна, вглядываясь сквозь цветные камушки в снежную даль. В деревне курились дымки, – пусть Амалии будет тепло с её возлюбленным. А ей зима в чужой стране казалась нескончаемой, – не могло быть и речи о зимних забавах и заботах, наполнявших жизнь в Синем урочище. Здесь зима несла лишь стужу, проникавшую в души живущих здесь… А ей всё чаще приходили мысли о дороге домой; лишь тепла бы дождаться… И кому она может довериться здесь?..

…Девушки, прибрав одежду Фриды, собрались уходить. Мона задержалась, отправив Грету вперёд. Бросив на Анну любопытный и точно виноватый взгляд, решилась подойти, низко поклонившись:

– Госпожа, не гневайтесь на меня; я знаю, вы добрая. Люди из деревни очень благодарны вам; Амалия просила передать, – они будут молиться на вас вечно.

– О чём ты, Мона? Ты знаешь Амалию? Ты тоже оттуда?

– Да, госпожа, мы все тут из деревни. Амалия моя подруга; она сожалеет, что не увидит вас на своей свадьбе…

– Амалия выходит замуж? О, как я рада за неё! Послушай, Мона, не знаешь ли ты…?

Вошла Фрида, подозрительно глянула на Мону:

– Почему ты здесь до сих пор? Грета ждёт тебя!

«Что это я? Амалия предупреждала, – никому здесь не доверять…»

Глава 6. Год 1093

…Солнце всё упорнее пробивалось сквозь узорные витражи, обещая скорое тепло. На карниз всё чаще опускались голуби; вдруг однажды утром вспыхнули за окном ярко-огненные комочки, – снегири! Неужели и сюда когда-нибудь в конце концов придёт весна? Припомнилось: дома зимой сыпала птицам зерно в долбушку, – все птицы слетались к ним во двор… Сейчас бы покормить голубей, да окно не открыть, – разбухло за зиму.

Днём девушки бегали во двор, – как птицы принесли весть о том, что на улице удивительно тепло; скоро, не иначе, весна… А вечером засвистела метель; Анне казалось, – никогда она ещё так не мёрзла… Внизу не разводили огонь, – хозяина нет в замке, Гертруда обедает у себя…

…Утром же, глянув в окно, Анна глазам не поверила: от снега следа не осталось… Как умыто всё навстречу первому теплу; так бы порхнуть в окошко, поглядеть, где свежая травка пробилась, где цветки первые… Да скалы чёрные у долины, ещё не укрытые зеленью, подсказывают сурово, – не туда тебе надо, не туда. Кабы ещё знать, в какую сторону отчине поклониться…

…А время безнадёжно застыло опять, как не ведая, что делать дальше, – с чёрной землёй, бурыми деревьями, серыми скалами… Время текло лишь в песочных часах, – с шелестом, по прихоти Анны, и немело вновь…

Забытый манускрипт пылился на столе; она изредка поднимала тяжёлую обложку, разбирала понятные слова, но длинные фразы притч и однообразные жития святых наводили скуку… Она вновь переворачивала часы…

…Всадник на взмыленном коне пронёсся по дороге к замку; во дворе, оттолкнув челядь, соскочил с седла… Бодрый голос зазвучал с лестницы:

– Вешать, всех вешать! – Эрик влетел в комнату, сияя счастливой улыбкой; за ним плёлся Карл с огромной клеткой, накрытой платком.

– Настежь окно, Карл! Убери хлам со стола! – Эрик подхватил на руки Анну, закружил по комнате.

– Очнись, герцогиня, весна пришла! Скоро мы устроим охоту! – Он сорвал с клетки холст. – Погляди на этого сокола: правда, он похож на меня?

– На кого же сейчас охотиться? На глухарей?

– На глухарей пусть охотятся смерды! Утки прилетели, гуси!

– Зачем же сейчас их убивать? Они едва вернулись, им время птенцов выводить, у них ни пуха, ни мяса…

– Пустое! Ты не понимаешь! Соколиная охота! Отправляемся завтра! Будем охотиться всё лето, пиры на полянах устраивать. Понимаешь ли, что это значит? Что флейты, лютни, цитры? Гул рога, рёв раненного зверя, – вот где музыка! Но бабам этого не понять!.. Ты слишком бледна, герцогиня, – засиделась в духоте…

…А к вечеру вновь засвистел ветер, ночь напролёт стучал дождь, но зимней тоски уж нет в сердце; оно ждёт, – что-то дальше будет?..

…Недужилось ей с рассвета; то ли сон худой привиделся; а Фриде не сказалась, да та сама заметила…

…Окно сама открыла, – отлегло малость. Голубям сухарь скрошила, они слетелись, загурковали…

– О, какое удачное место для охоты! – Не услышала, как подошёл Эрик. – Только силки расставить: обед готов! Фрида, одевай герцогиню, мы выезжаем!

– Мой господин, стоит ли ехать ей? Мне кажется, герцогиня не здорова сегодня…

– Тебе это кажется? Пустое! Свежий воздух не повредит ей!

…Не приходилось ей прежде самой верхом ездить, но в карету сесть отказалась; слуги шли рядом. Через версты три освоилась в седле, не хватала гриву при каждом толчке, а хорошо объезженная смирная лошадь шла ровно… Она даже осмелилась оглянуться, – кавалькада за ней растянулась едва не на версту…

…Шатры раскидывали на лугу, на первой свежей зелени; Анна оглядывалась растерянно, отыскивая Эрика. Молодой челядинец помог ей спешиться:

– Меня зовут Ганс, я буду рядом, если что… Вон там, – он показал на негустой, в зелёной дымке лесок на окоёме, – утиное озеро; они уже на воде; оттуда их поднимут; вспугнут, то есть…

…Она не понимала, зачем здесь столько суетящихся людей, – слуги расставляли шатры, зажигали костры, раскладывали на скатертях снедь. Мужчины громко и грубо хохотали; разряженные дамы в сторонке разглядывали наряды попутчиц. Блики солнца играли на золотых кушаках и цепях на груди. Дамы кидали на Анну завистливые взгляды, изучали каждое движение. Прислушиваться к их голосам не хотелось, но дамы беседовали довольно громко, уверенные, что она не понимает их.

–…Одета простенько, а говорят, он души в ней не чает…

– Ну, когда это было, Габи!

– Говорят ещё, она сарацинка крещённая; он купил её у аравийского султана…

– Ну что ты, Лизхен, она славянка; в той земле вечно лежит снег, и жители покрыты шерстью с головы до ног! Гертруде стоило усилий свести с неё шерсть!

– Ну, какие там усилия! Гертруда известная ведьма!