Время убивает

Никифор терпеть ненавидел бесконечные философские рассуждения о смысле жизни и неизбежности смерти, которые так обожали люди определённого склада, однако сдержался, не настроенный портить медику настроение.

– Вскрывали?

– Так точно, недавно закончили.

– Что с ним?

Медик повернулся, чтобы выйти.

– Сейчас принесу заключение.

– Своими словами и покороче, пожалуйста.

– Извольте, причина тривиальна: астенический синдром, банальная остановка сердца в результате изношенности сосудов.

– Изношенности? Ему же всего слегка за шестьдесят, вполне репродуктивный возраст. Мужики в шестьдесят детей заводят.

– Если честно, меня это тоже удивило. Сосуды и сердце в таком состоянии, будто им больше восьмидесяти.

Никифор вгляделся в лицо учёного, унёсшего в могилу тайну своей жизни, приведшей его к резкому старению и смерти. Вспомнились слова полицейского, которому свидетель, сосед Истомина, признался в своём недоумении по поводу того, что умерший выглядит слишком старым. Что же случилось? Не мог же физик в один день постареть на добрых два десятка лет? И чем он занимался на работе? Может, это результат радиоактивного заражения? На каких органах это сказывается в первую очередь?

– Печень, лёгкие, почки? Простата?

– Почти без фрустраций, чисто старческие изменения. Он не просто выглядит на восемьдесят с хвостиком, ему и в самом деле восемьдесят.

– Притом что по паспорту ему шестьдесят.

Медик развёл руками.

– Могу только предположить, что пациент пережил направленную трансформацию, за короткий срок прожив более двадцати лет. Так сказать, скрытое старение.

– Чем может быть вызвана направленная трансформация?

– Может быть, это свойство его генома, может быть, его заразили вирусом старения. Мы ещё многого не знаем о мозге, несмотря на последние достижения медицины, так что возможны удивительные варианты.

Никифор с любопытством посмотрел в глаза Толмачевского.

– Вирус старения? Не слышал о таком.

– Отдельно он не существует, но вы же знаете, ковид претерпел множество мутаций и направленно поражает органы человека в соответствии с заложенной в него программой.

– Вы считаете, что ковид создан искусственно?

– А вы разве нет? Это же очевидно, тем более что американцы сами сознались в том, что давно работали с вирусом, ещё до сброса его в Китае. Вот наш пациент и подхватил мутаген, ускоривший его старение. Но это лишь моё частное предположение. – Медик сделал многозначительную паузу. – Действительность может оказаться намного поразительней.

– Благодарю за помощь. – Никифор кинул задумчивый взгляд на лицо учёного и покинул последнее перед погребением прибежище мёртвых.

– В институт, – сказал он пилоту, не обращая внимания на прохожих, с интересом рассматривающих ещё не вошедшее в обиход транспортное средство, за которым было будущее.

Дубна

Объединённый исследовательский ядерный институт

Десять часов тридцать шесть минут

Ядерный центр физики элементарных частиц в наукограде Дубна на базе международной научно-исследовательской организации, учреждённой восемнадцатью государствами, был создан в тысяча девятьсот пятьдесят шестом году. К настоящему моменту площадь центра выросла до трёх квадратных километров, на его территории были возведены такие значимые объекты, как синхротрон (он же – «Нуклотрон-М»), новый ускорительный комплекс, бустерный накопитель, ионный коллайдер NICA и множество других лабораторий, позволяющих российским учёным (и не только) создавать новейшие искусственные материалы и открывать элементарные частицы. Именно здесь были открыты сто второй элемент нобелий, сто пятый – дубний, сто пятнадцатый – московий, и оганесий – элемент сто восемнадцать, близко подходивший к так называемому острову стабильности тяжёлых элементов, не имевших аналогов в природе.

Доктор физико-математических наук Истомин работал в «шестой группе» при лаборатории теоретической физики, как объяснили Никифору в бюро пропусков, когда он, полюбовавшись на четыре колонны, балкончик над дверью и две белые вазы с цветами у главного входа, вошёл в здание.

Центр ОИЯИ являлся мощным научным кластером и охранялся, наверно, не хуже, чем Центр обороны.

Чтобы войти в здание, надо было предъявить QR-код, а компьютеризированная система опознавания за пару секунд высвечивала на мониторе охраны фото гостя.

Никифор подсунул под фотоглаз экранчик айфона с QR-кодом, и турникет мягко открыл бабочку дверцы.

Начальником лаборатории оказался пятидесятилетний физик, тоже доктор наук, Лебедев, обладатель крепкого торса, роскошной чёрной шевелюры, крупного носа и квадратных очков, увеличивающих глаза чуть ли не вдвое. Никифора он встретил в фойе главного корпуса и проводил в кабинет, за которым в левом крыле здания на первом этаже располагались помещения лаборатории.

Кабинет завлаба гостю не понравился, так как представлял, по сути, филиал лаборатории, загромождённый стойками, шкафами и какими-то приборами. Заметив взгляд следователя, Лебедев виновато облизнул губы.

– Извините, товарищ майор, мы тут меняем архитектуру всего комплекса. Приходится тесниться. Присаживайтесь.

Никифор сел на стул у хайтековского стола с прозрачной пластиной столешницы и металлическими ножками.

– Вам сообщили о смерти Истомина?

– Да, час назад.

– Что можете сказать об этом человеке?

– Мне очень жаль…

– Давайте обойдёмся без сантиментов, будьте добры. Над чем он работал в последнее время?

– Это секретная информация…

Никифор показал удостоверение особых полномочий.

Лебедев нервно поправил очки.

– Вряд ли вы…

– Я физик по образованию.

– Ну, тогда… Вам что-нибудь говорит формула Уилера – Девитта?

Никифор невольно улыбнулся.

Формулу Уилера – Девитта в среде физиков называли уравнением «конца времени», потому что она, выведенная для объяснения парадокса времени, самого времени не содержала.

– Пять групп преобразований, насколько я помню: с волновой функцией пси, с масштабным фактором, определяющим радиус Вселенной, плюс планковские петли, плюс скалярное поле, сыгравшее главную роль во время Большого взрыва…

– Плюс скалярный потенциал, запускающий инфляционное расширение Вселенной, – с улыбкой закончил Лебедев. – Вы и в самом деле профессионал.

– Да какой там профессионал, – махнул рукой Никифор, – уже десять лет не занимаюсь физикой профессионально, служа Отечеству на другом поле. Но интересуюсь, конечно, всеми открытиями и достижениями, особенно в области космологии и теории всего. Будучи студентами, мы с приятелями долго спорили, будет ли она создана когда-либо.

– К сожалению, мы по-прежнему далеки от решения этой проблемы. Ближе всех к теории объединения всех физических сил подошла теория суперструн, М-теория, но и она не учитывает пока всех нюансов реальных взаимодействий.

Никифор снова вспомнил, что Баринов предупреждал его о «нюансах». Интересно, начальник отдела знал что-то о теме работ Истомина или нет?

– Кстати, с какой стороны Истомин подходил к исследованию Уилера? Со стороны космологии или квантовой гравитации?

– Он начал разбираться, почему в этой формуле отсутствует фактор t, то есть время, хотя она как раз и определяет существование времени как фундаментального свойства Вселенной.

– И что же? К чему он пришёл?

– Он продолжил теоретические выкладки Ли Смолина и Джулиана Барбура и просчитал новый подход к проблеме в необычной области – активное управление энтропией. Во всяком случае, так эта тема отражена в плане работ нашей лаборатории.

– Управление энтропией? – удивился Никифор. – Что за чушь? Каким образом энтропией можно управлять? Ведь второе начало термодинамики незыблемо: энтропия с течением времени только увеличивается, и даже жизнь, в какой-то степени уменьшающая энтропию локально, полностью с ней справиться не в состоянии.

– Глеб Лаврентьевич нашёл способ повернуть стрелу энтропии как раз на уровне локальности, в небольшом объёме, и продолжил работу, надеясь получить масштабную инверсию.

– Не понимаю.

Лебедев развёл руками.

– Даже мы не совсем понимаем его посыл. Термодинамика вместе со вторым началом не является фундаментальной физической теорией, а лишь выражает статистику поведения больших ансамблей частиц от самых малых – травинок и песчинок, до масштабных – галактик и их скоплений. А статистическое поведение совершенно безразлично к направлению как энтропии, так и времени. Если повернуть их стрелы обратно, плюс на минус, ничего не изменится, уравнения останутся идентичными.

– Это мне понятно. А замысел Истомина не понятен.

– Всё упирается в парадоксы причинности и необратимости. «После» – вовсе не значит «вследствие». Чисто логической причиной события может быть не только прошлое положение вещей, но и некая цель в будущем, понимаете?

– Нет, – честно признался озадаченный Никифор, наморщив лоб. – Вы хотите сказать, что Истомин нашёл что-то в будущем? То есть, по его мнению, не только прошлое оставляет следы в настоящем, но и будущее?

– Не так лобово, но в принципе верно.

– Метафилософия.

– Если хотите – да, метафилософия, но Глеб Лаврентьевич нашёл зацепку и трудился над воплощением своих идей на практике.

Никифор вспомнил работающий в гостиной учёного необычный аппарат в форме люстры.

– Он вам показывал результаты?

– Какие результаты? Это всего лишь теория, хотя и очень привлекательная, если учесть будущий практический выход.

Никифор озадаченно почесал в голове. Судя по интерьеру в квартире Истомина, физик занимался не только теорией, но и практикой. Интересно, почему он не делился своими достижениями с начальством института?

– Разрешите посмотреть его расчёты?

– Извините, нет, – виновато скривил губы завлаб. – Только с разрешения дирекции. Работа Глеба Лаврентьевича находится под протекторатом Министерства обороны. Даже мы не имеем права влезать в их сотрудничество.

– Вот как? С чего это теоретической работой Истомина заинтересовались оборонщики?

– Вопрос не по адресу. Глеб Лаврентьевич долгое время занимался своей темой без гособеспечения, дома, так сказать, потому что не было финансирования. Мы не могли включить тему в план исследований института, вынужденные к тому же бороться с конкурентами, пока военные не дали средства.

– Куда ж без конкурентов, – усмехнулся Никифор. – Я ещё не встречал учёного, который любил бы своих оппонентов. Каждый хочет пропихнуть свою тему.

– Меня эта борьба всегда огорчала, – с сожалением сказал Лебедев. – Как говорил Джон Рёскин: всякая истинная наука начинается с любви, а не с разбора своих собратьев, и кончается любовью, а не анализом существования Бога.

– Человек в массе своей сволочь – как говаривает мой непосредственный начальник, – хмыкнул Никифор. – И мой опыт работы доказывает это на тысячах примеров.

– Наука вне политики…

– Должна быть вне политики, а на деле она никогда не относилась к нравственному разделу деятельности человека.

– Не знаю, может быть, вам видней. Мы с трудом уговорили Глеба Лаврентьевича не уезжать за рубеж, как это делают молодые учёные. Он остался…

– И умер.

По лицу Лебедева прошла тень. Он снял, протёр очки (вовсе не вижн-систему, а обыкновенные, с увеличивающими линзами), водрузил на нос.

– Печально… Да что я говорю – для нас это трагедия! Не знаю теперь, кто будет продолжать работу по теме. Глеб Лаврентьевич, по его словам, был близок к созданию антиэнтропийного генератора.

– Здесь, в лаборатории?

– Нет, у него была своя мастерская, где он проверял расчёты.

– Так вы знаете о ней?

– Конечно.

– Когда вы были у него последний раз?

– Лично я не был, – виновато поёжился завлаб. – Зачем тревожить человека? Мы ему доверяли. Он жил одиноко, ни с кем не общался.

Никифор подумал о засекреченности исследований умершего. Если вели его военные, то, наверно, надеялись получить практический результат. Однако если предположить худшее, не мог ли Истомин стать жертвой конкурентов, завидующих тому, что ему открыли финансирование? Но тогда что это за проблема, которую он решал?

– Вы сообщили о смерти Истомина в Минобороны?

– Я нет, но директор, наверно, доложил.

– Вас никто не допрашивал?

– Я же не преступник, чтобы меня допрашивать. Нет, вы первый разговариваете со мной о смерти Глеба Лаврентьевича. Из полиции только позвонили, и всё.

Никифор встал.

– Разрешите откланяться. Если вспомните какие-нибудь необычные подробности о поведении Истомина, позвоните.

Он подал завлабу визитку.

Лебедев взял визитку, вскинул глаза.

– Может быть, это мои измышления, но мне вчера показалось, что Глеб Лаврентьевич сильно сдал.

– Сдал?

– Постарел, что ли. Такое впечатление, что он заболел.

– Вы его видели?

– Мельком, да и то поздно вечером, перед отъездом домой.

– Понял, спасибо. – Никифор кивнул и вышел из лаборатории на свежий воздух.

Пилот возился в багажнике аэрокоптера. Увидев пассажира, сел за руль.

– Всё нормально? Куда дальше?

– Всё очень странно, – рассеянно ответил Никифор, перебирая в памяти детали разговора с завлабом. Больше всего настораживало в этом деле участие военных, а их молчание после трагедии выглядело, по крайней мере, неэтичным. Если они были заинтересованы в работе Истомина, почему не занялись расследованием со своей стороны? Или просто ещё не знают о смерти физика?

И тут же пришла логичная мысль: не довершить ли изучение квартиры Истомина, пока там не появились военные эксперты?

– В контору? – спросил пилот, поднимая машину в воздух.

– Обратно по адресу умершего.

– Есть, – озадаченно проговорил молодой водитель.

Дубна

Улица Ленинградская

Одиннадцать часов утра

Доложив Баринову о своих похождениях и встречах, Никифор поднялся на шестнадцатый этаж дома, а потом, поразмышляв немного, спустился на этаж ниже и позвонил в дверь квартиры сто девятнадцать.

Спустя несколько секунд за дверью раздался женский голос:

– Кто там?

Никифор раскрыл мобильный, показал глазку удостоверение.

– Майор Сомов, Следственный комитет. Мне нужен Курков Сергей Васильевич.

– Он на работе.

– Понял, извините. Он ведь работает на «Рольфе»?

– Да, мастер по ремонту.

– Спасибо, я найду его там. Один вопрос можно?

Дверь приоткрылась, натянув цепочку. На следователя глянула средних лет женщина с седыми волосами.

– Слушаю.

– Ваш муж оказался свидетелем смерти соседа сверху Истомина.

– Не муж, сын, да, он звонил. Ужасно, так всё быстро случилось. Хотя он, по-моему, болел.

– Болел?

– Мы встречались недавно во дворе, и он выглядел очень постаревшим и больным.

– Не спрашивали, в чём дело?

– Нет, только поздоровались.

– Что ж, и за это тоже спасибо. Всего хорошего.

Никифор поднялся на этаж выше.

Снова в голове искрой проскочила настораживающая мысль, порождённая отсутствием охранных систем у квартиры учёного, занимавшегося научными исследованиями, в которых была заинтересована военная структура правительства. Что-то здесь было неправильное, притом что Истомин занимался теорией, способной сотворить некий Армагеддон. Но мысли буксовали, не имея достаточного запаса информации, и Никифор отложил свои розыски данных на потом.

Замок щёлкнул, он шагнул в прихожую и на мгновение остановился, услышав знакомый «стеклянный» треск: снова сработало какое-то устройство из всего аппаратного хозяйства квартиры, порождающее лёгкое сотрясение нервной системы у входящего. По металлическим панелькам, закрывающим антресоли во всех комнатах квартиры, метнулись разноцветные огоньки. Отметив это и переждав реакцию организма (что это за явление, чёрт побери?! Может быть, это и есть охранная система, регистрирующая гостей? Но тогда почему дверь открывается свободно, а тревога не поднимается? Истомин забыл активировать систему?), Никифор прошествовал в гостиную.

«Люстра» тихо шипела невидимым охлаждающим вентилятором, изредка подмигивая «свечками» индикаторов.

Генератор антиэнтропии? Почему бы и нет? Физик давно соорудил агрегат и теперь оттачивает параметры, не признаваясь в этом институтскому начальству. Тогда становится понятным и его поведение, и отсутствие друзей, и падение здоровья, вызванное излучением генератора. Даже если это не радиация, а какое-то высокочастотное поле, оно не может не влиять на мозг и психику человека, что в конце концов и послужило причиной остановки сердца. Но, с другой стороны, почему не пожаловались на учёного соседи, живущие рядом? До них излучение генератора не дошло? Или его таки нет вовсе?

Обойдя комнаты, обдуваемые струйками электрической свежести, Никифор вспомнил о флешке, которую полицейские нашли в карманах Истомина. Достал пакет, вынул плоский блестящий стерженёк, поискал глазами гнездо на подставке под монитором, не нашёл. Хмыкнул, ища клавиатуру, которой тоже не было ни на столе, ни в пенале. Сказал первое, что пришло в голову:

– Открой!

К его удивлению, компьютер послушался.

Щёлкнуло, загудело в три ноты, гул сменился тихим шелестом, над столом выросла светящаяся виртуальная клавиатура, экран монитора покрылся «пеплом» и высветил контур пятиконечной звезды, эмблему операционной системы. Это была отечественная разработка для пользования российскими спецслужбами. Она появилась несколько лет назад, после того как Евросоюз с подачи Англии решил заблокировать российские информационные сети.

Никифор невольно покачал головой: одно только это обстоятельство – наличие спецдоступа к военному Рунету – служило доказательством вовлечённости Истомина в военные разработки. И при этом он странным образом не обезопасил свою вычислительную технику не только от взлома, но и от простого подключения. Неужели не боялся, что к нему могут пробраться обыкновенные воры, не говоря уже об удалённом хакерском проникновении? Понадеялся на недоступность военного даркнета, не связанного с интернетом? Или опять-таки полагался на своих кураторов из Минобороны? Либо тривиально забыл о подключении систем защиты?

Никифор ещё раз поискал глазами гарнитуру компьютера, обнаружил ряд окошечек на столе и вставил язычок флешки в гнездо разъёма.

Контур звезды в экране сменился иконкой, в глубине которой проступил текст на русском языке: «Теория обратимости энтропии как следствие уравнений Уилера – Девитта. Автор: доктор физико-математических наук Истомин Г. Л.».

Надпись сменилась фразой: «При попытке перезаписи контента информационная база будет стёрта».

Никифор качнул головой: ну хотя бы так, погрозил пальчиком, какое-никакое, но защитное условие. Хотя и наивное по большому счёту.

Фраза исчезла, и на экране возникла формула, давшая толчок исследованию Истомина.

Никифор улыбнулся, подумав, что только шизик мог вывести такую сложную математическую структуру, объясняющую интегральное поведение больших физических систем и доступную пониманию редким из специалистов из всего восьмимиллиардного населения Земли, таких же шизиков, как и автор.

Формула растаяла, но тут же возникла вновь, просияв зарницей.

Показалось, что она выглядит немного по-другому, чем помнилось бывшему студенту физико-математического факультета МГУ. Присмотревшись, Никифор понял, что во втором уравнении появилась ещё одна группа символов, обозначавших дискретность времени, но, чтобы понять их смысл, надо было ознакомиться с выкладками Истомина по полной программе. Что потребовало бы времени. Никифор невольно улыбнулся, обнаруживая тавтологическое сходство своих размышлений с постулатами теории умершего учёного.

Растаяла и эта фраза, компьютер вывел на экран текст документа.

Никифор вчитался в начало текста и заинтересовался, решив ознакомиться с теорией Истомина хотя бы в общих чертах.

Текст начинался с основных положений физических законов мироздания. Таким образом Истомин настраивал себя на доказательство своих открытий.

«Время состоит из прошлого и будущего, – прочитал следователь, – разделённых настоящим. Но прошлого уже нет, будущего ещё нет, а настоящее всего лишь одна точка без длительности, в которой нет ничего материального. Вспомним апории Зенона о стреле: как она летит, если в каждый неуловимый момент времени она находится в покое в определённой точке пространства, то есть стоит? Ньютон решил парадокс математически, придумав исчисление бесконечно малых величин. Но философский вопрос о потоке времени так и остался нерешённым. Так реально ли прошлое, если от него остаются лишь субъективные воспоминания? Но ещё хуже дела обстоят с будущим. Если оно детерминировано законами физики, то наша так называемая свобода волеизъявления оказывается беспочвенной иллюзией?»

Звонок мобильного телефона, лежащего в пакете вещей Истомина, заставил читателя вздрогнуть и оторваться от чтения.

Никифор добежал до древнего комода в гостиной, пережившего контрреволюцию тысяча девятьсот девяносто первого года. Никифор даже удивился, увидев на тумбочке рядом с комодом пластиковый корпус «Гигасети А-315», выпуск которых закончился ещё лет тридцать назад.

Следователь поднёс жёлтенький смарт к уху.

– Алё, слушаю.

Возникла пауза.

– Глеб Лаврентьевич? – Голос был мужской.

– Нет.

Ещё одна пауза.

– Кто это?

– Сосед, – зачем-то соврал Никифор, озадаченный собственным решением.

– А где Глеб Лаврентьевич?

Никифор хотел ответить: умер, – но вместо этого задал встречный вопрос:

– Кто говорит?

– Николай… Маркович…

– Очень приятно, Николай Маркович, меня зовут Никифор Антонович. Слушаю вас.

– Мне нужен Глеб…

– Вы случайно не из Министерства обороны?

– Н-нет, я старый приятель Глеба, вместе учились.

– Понятно, но боюсь, я вас огорчу: Глеб Лаврентьевич скончался нынче утром.

На этот раз пауза длилась дольше.

– От чего он… скончался?

– Сердечная недостаточность.

В трубке зашуршало, затрещало, послышался чей-то сдавленный голос:

– Я его предупреждал…

Потом заговорил прежний абонент:

– Вы врач?

– Нет, я следователь.

– Простите, не смею больше беспокоить.

– Минуту, Николай Маркович, мне хотелось бы встретиться с вами и поговорить о вашем приятеле. Вы москвич?

– Нет, я живу в Питере, но сегодня приехал по делам в Москву. Думал увидеться.

– Знаете, где он живёт?

– Конечно.

– Можете подъехать?

– Наверно, да, смогу, через час.

– Очень хорошо, буду ждать.

Разговор прервался.

Никифор посмотрел на часы, хронометр высветил цифру: 11.43.

Поколебавшись, читать ли записи Истомина дальше, он решил метнуться в офис, поговорить с Бариновым с глазу на глаз и через час вернуться, чтобы встретить приятеля Истомина. Вынул флешку, но выключать компьютер не стал, подумав, что хозяин оставил его включённым не зря. Кинув взгляд на «люстру», он вышел, ещё раз пережив стеклянный треск невидимой плёнки, отделяющей дверь от прихожей.

Вспомнив недавний инцидент с разбросом показаний часов, своих и водителя, Никифор ещё раз глянул на свои, отметил мелькнувшие цифры 11.45, спустился во двор.

Летающий автомобиль по-прежнему был окружён детьми, а пилот что-то объяснял мальчишке лет двенадцати, показывая приборную панель. Увидев подходившего следователя, он вытаращил глаза:

– Вы прямо летаете, товарищ майор!

Свело скулы.

– Что ты имеешь в виду?

– Вас не было всего пару минут.

Никифор высвободил запястье из-под рукава куртки.

– Одиннадцать сорок шесть.

Пилот показал свои часы.

– Одиннадцать десять.

Никифор беззвучно выругался.

Пилот с недоверием посмотрел на него.

– Одиннадцать сорок шесть? Вы… шутите?

– Какие уж тут шутки! Деется что-то необъяснимое. Ладно, полетели в контору.

Аэрокоптер взлетел в стылое ноябрьское небо.

Москва

Следственный комитет

Одиннадцать часов двадцать восемь минут

Баринов был занят, поэтому пришлось терпеливо ждать вызова в кабинете.

Витя Климчук всё ещё торчал в компьютере, изредка перебирая бумаги на столе. Лицо у капитана было несчастное, будто его мучила зубная боль. Тем не менее он с удовольствием оторвался от занятий, отреагировав на предложение Никифора глотнуть кофе:

– Не имею возражений.

Никифор запустил миниатюрную, размером с чашку кофе-машину Saeco Deluxe, способную варить только эспрессо, сделал две чашечки.

– Что такой напряжённый? Живот болит? Или зубы?

– Ни то, ни другое, – поморщился Виктор, покосившись на экран. – Шеф передал мне дело Малянова, но не снял прежнее.

– На Звягильского?

– На него, родимого. – Речь шла о губернаторе Брянской области, втихую достроившем животноводческий комплекс, принадлежащий его жене, за государственные деньги. – Компромата мешок, а мутоты ещё больше.