Тень лосуна

– Я хочу быть с Эзельфледой, хочу семью и спокойно жить подальше от всех забот, касающихся власти, но…

– …но став королем, ты сможешь спасти королевство, которое, при всем моем уважении к твоему отцу, буквально разваливается на части! – вскричал Вэйланд.

– Ты прав. И когда придет время, я приму корону и, надеюсь, ты по-прежнему будешь рядом. – Принц повернулся и с надеждой взглянул в глаза другу. Тот не отвел глаз и твердо ответил:

– Можешь в этом не сомневаться. Ты полон чести и достоинства, и я помогу тебе стать хорошим правителем.

Дальше друзья ехали молча. На въезде в столицу они разделились: Генгрэд поехал к дому своей возлюбленной Эзельфледы, дочери столичного банкира, а его паж направился в трущобы, где он жил в небольшой комнатушке над лавкой мясника.

Вэйланд неспешно скакал по улочкам города и рассеянно рассматривал развешанные повсеместно полотна с изображением королевского герба.

Герб претерпел значительные изменения во время войны с Рейвудом. До войны это был «Барсук, пьющий воду из реки», но нынешний король велел его изменить на «Барсука, рвущего когтями поверженного орла на фоне алого заката».

«Интересно, прибудет ли жених к дочери короля под гербом Рейвуда – огромным орлом, созерцающим людей и зверей у своих лап?» – мимоходом подумал Вэйланд.

Вэйланд понимал, что король уже совсем ничем не управляет, раз отдает свою единственную дочь за аристократа из Рейвуда, который даже не был принцем крови. Ходили слухи, что казна совсем пуста, и эта свадьба была нужна, чтобы ее пополнить. Рейвудцы платили большие деньги за возможность обрести королевский статус.

На дорогах зверствовали разбойники, многие деревни перестали платить налоги в казну, а новоявленная «знать» на местах не гнушалась набивать фольконами свои карманы, запугивая крестьян и вымогая у них последнее. Помощи ждать было неоткуда, разве что от богини-покровительницы, но и она была глуха к их страданиям.

Небольшие города, особенно на севере королевства, из последних сил старались быть очагами спокойствия посреди бушующих грабежей и убийств, но не особенно в этом преуспевали. И все-таки народ искренне верил, что однажды король наведет порядок, хотя все происходящее говорило об обратном: на улицах с самого утра пьянствовала стража и пугала скорее добропорядочных жителей, нежели воров и грабителей, которых становилось больше день ото дня, и единственное, что хоть как-то их сдерживало – это они сами. Убивая друг друга.

Небольшое столпотворение на дороге привлекло внимание Вэйланда. Приблизившись, он увидел, что средоточием толпы был местный купец, владевший небольшой лавкой, где обычно продавались книги, чернила, палочки для письма и рисования и бумага.

Купец крепко держал за шкирку белого кота и чуть не плача о чем-то кричал, но гул толпы его заглушал. Вэйланд остановился позади толпы, но спешиваться не стал, чтобы видеть происходящее поверх голов столпившихся зевак.

В это время люди стали расступаться, и он увидел, что к центру происходящего движутся трое стражников в форменных легких шлемах, которые были им сильно не по размеру. Самый невысокий из них и вовсе нес шлем в руках, и одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что если он его наденет, то утонет в нем, как в ведре. Двое других без конца поправляли свои шлемы, но они вполне надежно удерживались на их ушах. На груди красовались увесистые металлические нагрудники, а за спиной развевались плащи алого цвета, которые сразу выделяли их в любой толпе. Обуты стражи порядка были в тяжелые ботинки с железными набойками, клепками и подковами, которыми громко цокали по каменной мостовой.

– Всем молчать! – прозвучал низкий и грубый голос одного из стражников. Похоже, он был главным в этой троице. Гомонящая толпа тут же смолкла.

– Что ты здесь устроил, книжник? – страшно выпучив мутноватые от частых возлияний глаза, потребовал от купца ответа стражник.

– Г-господин, – начал, заикаясь, купец, – ч-чернила все разлиты, п-палочки изгрызаны, одна из к-книг изодрана и, п-прошу п-прощенья у в-вашей милости за столь интимную п-подробность, – тут торговец понизил голос до шепота, – вообще, м-м-м… использована как ночной горшок! И все этот п-паршивец к-котяра! Вот я и требую найти его хозяина, чтоб все убытки возместил! – заголосил купец, да так сильно, что задрожали и заколыхались все его подбородки, коих паж насчитал целых три.

Кот был толстый, ухоженный и, в отличие от торговца, абсолютно невозмутимый. Он был настоящим красавцем: белоснежным, с блестящей на солнце шелковистой шерстью, только лапы были синими от чернил. Лицо стражника не выражало никакого интереса к происходящему, но толпу надлежало разогнать, и тогда можно было вернуться к игре в карты или гонту. Стражник молниеносно принял решение:

– Так. Кота зарубить и бросить нищим. А хозяину этого шерстяного недоразумения – все до последней монеты выплатить за причиненный ущерб!

– Это, кажись, кот господина Грэгори, королевского защитника, – присмотревшись к коту, заметил маленький стражник со шлемом в руках.

– А какой котик-то красивый, – тут же изменил курс главный стражник, – зарубить такого было бы верхом жестокости, да, кыса? Кис-кис-кис, – потянулся он было к коту, но тот повел в его сторону холодными голубыми глазами и стражник, передумав, заложил новый галс:

– Да и много ли он там попортил-то? Стоило из-за этой мелочи крик подымать?

– Н-е-е-е-т, у Грэгори кот рыжий, да и из замка никогда не выходит, а этот, скорее всего, торговцу из Рейвуда принадлежит. Тому, что вчера приехал в столицу, он как раз продает несколько животных, – вступил в разговор до этого молчавший стражник.

– Точно, эти рейвудские совсем своего места не знают. И коты у них. Такие же. Так. Кота зарубить, труп предъявить рейвудцу, и пусть в два раза больше отдает, чем испорчено, – довольно разулыбался главный стражник, предвкушая легкие деньги.

– Да нет там котов ни у кого, там все животные дикие: лесные да горные, домашних они не привозили сроду. А вот у Эзельфледы, дочки банкира Фредерика, как раз такой. Да точно он! – это опять вставил маленький стражник.

– Эзельфледа? Господин банкир, говоришь… Хм-м… Нет, что ни говори, а кот все-таки распрекрасный, ну как на такого сердиться можно? И вообще, как бы тебе, дураку, господин банкир счет не выставил, за то, что чернила оставляешь, где попало, вон котик выпачкался весь, бедняга, – забирая кота из рук купца, окончательно решил главный страж.

– Но как же так, кто возместит мне все убытки? – утратив от возмущения испуг и перестав заикаться, начал было протестовать несчастный купец.

– А что это за книга у тебя теперь испорчена? – не выпуская кота из рук, неожиданно поинтересовался главный стражник.

– «Сказания об империях», господин стражник. Между прочим, очень редкая книга, мне ее из самого Андалиона доставили по личному заказу! – гордо произнес хозяин лавки.

– Ах, ты импе-е-е-рии восхваляешь, – зловеще протянул королевский стражник, – может, надеешься на то, что Рейвуд захватит наше королевство и создаст новую империю? Взять его, парни, нужно провести с ним разъяснительную работу, – радуясь, тому, что смог, как ему казалось, ловко разобраться с проблемой, прокричал стражник, мерзко осклабившись.

Зеваки начали молча расходиться по своим делам, а кричащего что-то о справедливости купца стража уже заводила в ближайший проулок…

Вэйланд знал, чем все заканчивается, когда стража обещает «провести разъяснительную работу»: хозяин лавки проваляется где-нибудь в овраге у дороги, избитый до полусмерти, потом, если повезет, придет в себя, приползет в лавку и никогда не станет вспоминать об этом случае.

С этими мыслями королевский паж двинулся дальше по направлению к своему жилищу.

Каждый раз проезжая по лабиринту из узеньких улочек и переулков, коим являлись все окраины столицы, Вэйланд задумывался о том, как этот город был возведен и о днях его расцвета…

Много лет назад, Грэгори Эндорский, первый вошедший в историю из его семьи и увековечивший их фамилию в прошлом, заложил здесь небольшой замок для обороны от возможных атак со стороны океана. Говорят, что он был скорее торговцем, нежели воином, но об этом уже сложно говорить, ведь спустя столько лет, после огромного количества войн и не меньшего числа моров, историю могли переписать неоднократно. Однако не вызывало сомнений, что насколько он был умен и богат, настолько же был жестоким и коварным: города, которые имели более выгодные для торговли места, вдруг стали подвергаться разграблениям и поджогам именно при появлении Грэгори, а дороги он прокладывал и развивал добычу ископаемых так, чтобы все свозилось к его замку. Вот именно отсюда и начала разрастаться будущая столица…

Прямо от замка брали начало широкие улицы с прекрасными домами, в которых не зазорно было жить богатейшим людям из разных городов, а с этими людьми ехали поближе к замку и крестьяне, ведь здесь было безопасно, и стража круглые сутки патрулировала окрестные места.

Шли годы, и к моменту распада империй здесь уже был крупный город, которым правили потомки Грэгори. Разрастался он с огромной скоростью, что привело к поглощению ближайших посевных земель. Город был окружен высокой каменной стеной, за которой почти сразу начинались пригородные ремесленные посады, которые появились тут совсем недавно, так как места в городе для них уже не нашлось. А дальше – огороды и пахотные участки горожан, тянущиеся до самого леса.

Неподалеку от замка, стоящего на небольшом холме, красовался собор, который когда-то был небольшим храмом, а главная дорога, идущая от замка, вела на огромный рынок, на котором можно было найти все, что душе угодно.

Однако ярмарки устраивали всегда за крепостными стенами города, потому что даже городская площадь не могла вместить всех желающих в них поучаствовать.

С течением времени кто-то из правителей решил, что не стоит строить широкие улицы для простолюдинов, и теперь все окраины столицы и пара крупных ее районов состояли из узких улочек, где самая обычная повозка проезжала с трудом, а в некоторых местах ее даже приходилось проталкивать. В одной из таких улочек и жил Вэйланд. Каждое утро он встречал в своей маленькой комнатушке, где с трудом помещались кровать и небольшой стол, а сразу после скромного завтрака (если повезет) он сломя голову мчался в замок, в котором жила его королевская родня.

Вэйланд часто задавался вопросом, почему король решил жить в замке, ведь совсем недалеко стоял роскошный дворец, который был постоянной резиденцией для королевских семей на протяжении долгого времени. Замок был хорош и величествен снаружи, но совершенно не подходил для того, чтобы в нем жить. Ведь строился он как укрепление, как место пребывания в случае осады, поэтому здесь всегда было сыро, по всем помещениям гуляли сквозняки, да и красотой внутреннего убранства он не отличался, несмотря на то что некоторые залы расширили и украсили гобеленами, чтобы устраивать там пиршества.

Да еще и Тюремная башня… Она стояла совсем рядом и являлась частью замка. Неизвестно, с каких пор она стала тюремной, ведь изначально это была самая красивая и самая большая башня замка, которую отстроили, чтобы издалека следить за подступающим врагом. Но со временем из алькеров сделали камеры для знатных особ, а часть подземелий, которыми были соединены замок и башня (и, поговаривают, что и собор, и другие важные здания столицы) приспособили под камеры для отребья, ожидающего либо казни, либо отправки на вечные работы в шахты под неусыпным надзором стражников.

Отец Вэйланда, несмотря на свою королевскую кровь, был брошен в одно из подземных узилищ… И каждый раз при взгляде на Тюремную башню, Вэйланд невольно задавался вопросом, почему брата короля лишили даже такой малости – ожидать казни в верхних камерах.

Он старательно гнал от себя эти мысли, ибо ничего, кроме тоскливой безысходности они не приносили. Ответа на этот вопрос он не знал. Единственный человек, которого он мог спросить об этом, Генгрэд, либо отмалчивался, либо старался перевести разговор на другую тему. Поэтому Вэйланд старался убедить себя, что это не его дело, и нужно, видимо, смириться с тем, что он никогда не узнает всей правды. А может, она и не нужна вовсе, эта правда? Однако эти мрачные мысли давили на него своей гранитной тяжестью, пока он проезжал по узким улочкам, с домами, которые буквально нависали над ним. Но как только Вэйланд оказывался на широком проспекте, выныривая из затхлости, серости и грязи в царство света и свежего воздуха, тяжелые мысли отступали и затаивались где-то в своем укрытии, чтобы настигнуть его вновь, когда перед глазами предстанет величественная Тюремная башня…

Центральные улицы города были застроены богатыми лавками, домами зажиточных горожан и пестрели яркими красками, притягивая к себе восхищенные взгляды. Здесь бурлила жизнь: двигались нескончаемые потоки людей, о чем-то вещали глашатаи на площади, мчались изящные кареты и живописные кавалькады – все это куда-то устремлялось и спешило…

Уже подъезжая к дому, Вэйланд заметил в мутном окне трактира давешнего толстяка-лжеаристократа, который показывал всем присутствующим мертвую голову воруса и, размахивая руками, что-то живо рассказывал. Развернув лошадь, Вэйланд направился к трактиру.

Тихонько войдя и сев за спиной толстяка, который держал голову твари, паж решил послушать его лживые россказни.

– … и эта тварь бросалась на меня, на самого Гарета! И из-за того, что я боролся с ней голыми руками, пришлось бить ее прямо головой, от этого у меня и разбито лицо, но как только она начала слабеть от моей хватки, я выхватил свой меч и всадил его прямо в голову! – увлеченно живописал толстяк, – и сразил ее наповал! Вот это и отличает меня от простого люда, поэтому я теперь – знать! – хвалился самозванец.

– А лапы его вам шкуру не попортили, ваше недоблагородие? – поинтересовался Вэйланд.

– Да какой там, все четыре поломал одну за другой! – не заметив издевки, отвечал Гарет.

– Жаль, что у воруса их шесть, и все аристократы об этом знают, ведь о них рассказывают на занятиях, – негромко сказал паж.

Гарет резко развернулся и тут же узнал своего давешнего врага:

– Ах ты, гаденыш, я думал ты уже в другое королевство убежал после вчерашнего.

– Ты не настолько сильно воняешь, чтоб убегать от тебя так далеко. А вот голову, которую ты украл, надо бы вернуть, – спокойно, но с нажимом произнес Вэйланд.

– Э, да это же сынок рейвудской шлюхи и братца короля, который хотел его убить, да ничего у него не вышло! – выкрикнул кто-то из посетителей трактира.

– Ах ты, тварь ничтожная! Да как ты вообще смеешь разговаривать со мной, аристократом, без должного почтения! Ладно! Я сегодня добрый. Поцелуй мой сапог и вали отсюда, – развалившись на стуле, развязно проговорил толстяк, пытаясь закинуть на стол ногу в грязном сапоге.

Поняв, что про битву с ворусом рассказ окончен, народ разбрелся по трактиру. Рядом с Гаретом осталась пара-тройка его прихлебателей, которые были с ним в недавней потасовке в придорожной харчевне.

– Поцеловать и можно уйти? Только и всего-то? – с кривой ухмылкой переспросил Вэйланд.

– И побыстрее! А потом – можешь валить к свиньям собачьим! – произнес один из прихлебателей, обнажив гнилые зубы и демонстрируя в рукаве широкий кривой нож.

Доставать оружие в столичном трактире, даже такого невысокого уровня, как этот, могли себе позволить только полные идиоты. Убийство каралось смертной казнью, и даже если по счастливой случайности убийца избегал страшного наказания, он становился изгоем. С ним не общались, не имели никаких дел, ибо какие могут быть дела с человеком, который отнял жизнь не на поле битвы? Особенно серьезно отстаивали соблюдение этого непреложного закона банкиры и богатые купцы. А если учесть, что истинная власть в любом королевстве сосредоточена в руках самых богатых людей, то понятно, почему закону этому следовали все неукоснительно. Надо признать, это позволяло сохранить относительный порядок в столице.

В голове Вэйланда все еще звучали оскорбительные слова, сказанные в адрес его доброй и несчастной матери. Он подошел к Гарету:

– Говорить мне с вами недосуг, да и о чем такая чернь, как я, может говорить с таким высокородным господином, как вы, поэтому примите вот это, – далее его кулак, повторяя вчерашнюю траекторию, вновь угодил прямиком в переносицу, отчего толстяк вместе со стулом повалился на пол и затих.

Приятели Гарета кинулись к Вэйланду, пытаясь взять его в кольцо, отрезав путь к отступлению. Юноша молниеносно оценил ситуацию и решил, что сможет управиться с этой кучкой жалкого отребья. Он швырнул стулом в того, что был пониже ростом и пожиже, и тут же развернулся к наступающему на него бритоголовому парню, встав в стойку, которой его обучили еще в детстве. К немалому его удивлению, парень принял ту же стойку. «Что ж, достойный противник», – мелькнула мысль, а в следующую секунду Вэйланд втянул голову в плечи и, заметив, что его противник, смещая корпус, переступил с ноги на ногу, ловко увернулся от прямого удара, и сам нанес удар противнику в челюсть. Бритоголовый рухнул, как подкошенный, но оклемавшийся от удара «пивной живот» уже был на ногах, а гнилозубый кружил вокруг, как гиена, сужая круги и пытаясь ударить ножом.

Не однажды участвовавший в уличных драках Вэйланд с легкостью увернулся от замаха ножом, нанес сильнейший удар ногой в грудь гнилозубому и начал отступать в сторону выхода. Это оказалось не так-то просто, так как толстяк, стремясь взять реванш, размахивал кулаками, как мельница, а бритоголовый уже поднимался на ноги…

Ситуация начала выходить из-под контроля, и Вэйланд выхватил меч из ножен, висящих на его ремне. Гарет сделал то же самое и, кивнув в сторону бритоголового, с угрозой произнес:

– Ты даже не понимаешь, малый, с кем ты связался. Ты ударил сына Фергюса, второго по богатству банкира столицы!

– Взять с меня нечего, так что это меня мало волнует. Челюсть его скоро заживет, а вот от удара меча он может и не оправиться… – многозначительно поглядев на клинок, произнес Вэйланд.

В ту же минуту толстяк попытался рубящим ударом отсечь руку королевского пажа, но последний с легкостью успел отдернуть руку и, сделав шаг, ударил Гарета носком сапога в пах. От этого болезненного удара толстяк выронил меч и упал на колени, но двое его приятелей, не теряя времени, тут же пошли в атаку.

Отступая, Вэйланд не заметил валяющейся на полу тарелки с остатками каши, и, наступив на нее, поскользнулся и грохнулся о пол. Понимая, что сейчас его проткнут мечом, он неожиданно осознал, что не чувствует страха неминуемой гибели. Он чувствовал лишь злость и досаду от того, что падет от руки какого-то отребья. Бесславная смерть, что и говорить…

– Именем короля, прекратить! – голос, вне всякого сомнения, принадлежал принцу Генгрэду, который, не теряя времени, отшвырнул замешкавшегося от неожиданности бритоголового. Тот отлетел к столу, ударился об угол и затих. Однако за принца тут же принялся обезумевший от злости и боли от унизительного удара в пах толстяк Гарет. Сцепившись, они покатились по полу, и Вэйланд, свалив ударом кулака второго приятеля толстяка, бросился на помощь другу, безуспешно пытавшемуся ослабить хватку толстяка на своей шее.

И тут взгляд его упал на неподвижное тело бритоголового – сына местного банкира, о котором что-то угрожающее кричал Гарет. Он смотрел остекленевшими глазами в потолок, а из-под его головы медленно натекала густая бурая жижа. Юноша перевел взгляд выше и увидел окровавленный угол стола. Бурая жижа, несомненно, была кровью, тело сына банкира, несомненно, было остывающим трупом, а за дверью трактира уже слышались голоса королевской стражи, которая во все времена является в самое неподходящее время…

Несколько часов спустя, Вэйланд, в рубахе из дешевой грубой ткани и в оковах на руках и ногах, стоял в Тронном зале. Каждое его движение стерегли два стражника, держащие наготове свои алебарды.

У стен зала сидели несколько человек в дорогих одеждах. Одни их туфли из искусно обработанной козлиной кожи стоили как несколько этих самых коз, а для того, чтобы описать их одежды, потребовалось бы несколько часов.

В Тронном зале, действительно, заседали представители богатейших людей столицы королевства. Они сверлили взглядами королевского пажа, который стоял в центре зала, и смотрел в окно над троном короля, разглядывая грозовые тучи, нависшие над столицей.

Внезапно распахнулась небольшая боковая дверь по правую сторону от трона короля, и все встали со своих мест. Однако вместо короля перед взорами присутствующих предстал мужчина лет тридцати, с худощавым лицом, которое уже начало покрываться тонкой сеткой морщин: они притаились в уголках проницательных голубых глаз, залегли глубокими складками вдоль крыльев орлиного носа и расчертили, как листок для письма, высокий лоб. Одет он был просто и без затей, но довольно дорого: его узорчатый камзол небесно-голубого цвета и желтые шоссы с крепкой кожаной подошвой стоили, по меньшей мере, увесистый мешочек золотых фольконов. Голову его венчала жестяная корона. Уверенно усевшись на трон короля, шут (а это был именно он) спокойно произнес:

– Не стоит так резко вскакивать, когда я вхожу, господа. Достаточно лишь склониться в поклоне и обращаться ко мне «Ваша светлость».

Находившиеся в зале первые люди королевства недовольно зароптали вполголоса, усаживаясь на места и делая вид, что не видят и не слышат наглеца, которого невесть зачем держат при дворе. Вдруг один из банкиров, чьи пухлые губы лоснились, как переспелые вишни, а похожие на сосиски пальцы были сплошь унизаны перстнями, посмотрев на трон, потребовал:

– Либо проваливай отсюда, шут, либо развлекай нас!

– Ах, ну, разумеется, я выбираю второе! Ведь это моя работа – развлекать это благородное, изысканное общество! Пожалуй, я вам спою! – вскакивая с трона, произнес шут.

«Изысканное общество» старательно отводило глаза, делая вид, что их вовсе не интересуют кривляния наглеца, однако, нет-нет, да и поглядывали, что он там еще придумал? А шут, «подыгрывая» себе на воображаемой лире, запел:

Бывал наш мир един для всех,

Но много зим с тех пор минуло,

Теперь лишь шут подарит смех,

Чтоб горе вас не захлестнуло.

В следующий момент он уже перебежал на другую сторону зала, где гордо восседали лорды, и уже в другой манере продолжил:

Король с ума сошел давненько,

И в королевстве полный хаос —

Теперь убийства тут частенько:

Будь счастлив, просто просыпаясь.

Он исполнил этот куплет, глядя на стоявшего в оковах Вэйланда и тут же устремился к толстогубому банкиру, который с ним заговорил, и, заглядывая в его глаза снизу вверх, еле слышно и почти с угрозой пропел:

Вы все здесь любите смеяться,

Особенно других дразнить,

Пора за это извиняться,

Ведь всех вас скоро хоронить.

Богатей громко возмутился:

– Да как ты смеешь, жалкий шут! Да я тебе на кол посажу посреди столицы за твои нелепые угрозы!

Однако его тут же прервал молодой звучный голос, в котором слышался металл:

– Полно вам бесноваться, сир Бэйлор! Вы находитесь в присутствии короля.

Эти слова принадлежали молодому человеку, стоявшему у трона, на котором уже сидел седовласый мужчина с короной на голове и полуприкрытыми веками. Кожа его была мучнисто-белой, какой она часто бывает у затворников, годами не выходящих на свежий воздух. Иссохшее раньше срока, некогда крепкое тело было закутано в мантию сине-зеленого цвета – цвета королевства, под ней, ближе к шее, проглядывала камиза, а ноги были босыми. Весь его довольно неряшливый внешний вид говорил о том, что совсем недавно он лежал в постели. Он и сейчас был далек от всего этого высокого собрания и молча смотрел куда-то поверх правого плеча Вэйланда.

Присутствующие повскакали со своих мест, выражая уважение королю, но тот не обратил на это никакого внимания.

– Прошу меня простить, ваше высочество, – проговорил банкир, обращаясь к юноше, – я не заметил, как вы вошли с его величеством. – Он склонил голову в знак почтения.

Шут приблизился к трону и встал рядом с королем, широко улыбаясь.

– Здравствуй, Вэйланд, давно мы с тобой не беседовали, – произнес принц Гэйлон, старший брат Генгрэда.

– Мне очень жаль, что долгожданная беседа с вами, ваше высочество, проходит в таких м-м-м… стесненных обстоятельствах. Во всяком случае, для меня, – учтиво склонив голову, произнес паж.

– Знаешь, Вэйланд, мне всегда импонировало, как в тебе удивительным образом сочетаются манеры аристократа, наглость грабителя и жесткость законника, – все так же спокойно и ровно произносил старший сын короля.

– Да о каких, ради богини-покровительницы, манерах вы говорите, ваше высочество?! Он убийца, весь в своего отца! От союза преступника и шлюхи могло родиться только такое недоразумение! Он убил моего сына, отдайте его мне, и я сам буду его судить! – кричал один из банкиров, все это время не сводивший ненавидящего взгляда с Вэйланда.