Тихая ложь

Сиван было нелегко слушать эти слова, но в то же время она восхищалась пониманием своей дочери.

В пятницу утром Сиван поехала во Флорентин и передала Мааян ключ от своей квартиры. Сиван приготовила им обеим кофе, и они устроились на балконе.

– Филип и Омар придут в воскресенье, чтобы кое-что исправить, а я должна весь день провести в суде. Сможешь открыть им дверь? Ключ оставь у себя, на всякий случай.

– В воскресенье я буду дома, – пообещала Мааян. – Они все так классно сделали. Я даже завидую. Мне тоже хочется сделать у себя ремонт.

– А что тебе мешает?

– У нас с Раном в последнее время проблемы, – сказала Мааян, отхлебнув кофе. – Я не уверена, что стоит вкладывать деньги в квартиру, с которой мы вполне можем расстаться.

– Из-за чего у вас проблемы?

– Сама не знаю. Просто у меня такое чувство, что в последнее время мы почти не общаемся.

– Но ты любишь его? А он тебя?

– Мы все время на работе, – наморщила лоб Мааян, – и все время по отдельности. Мы даже видимся редко. Любим ли мы друг друга? Я думаю, что это скорее не любовь, а привычка.

– Тогда почему же вы не разойдетесь?

– Трудно сделать такой шаг. Нам сейчас за тридцать, мы вместе уже тринадцать лет. В трудные периоды он всегда был на моей стороне, поддерживал меня. Ты же видишь, как я выгляжу, какая я толстая. У меня синдром Кушинга, повышенная секреция гормона кортизола из-за гиперактивности надпочечников. И Ран всегда ободрял меня, и не только не стыдился меня, но даже гордился мной. Чего еще можно желать? Полтора года назад у меня был выкидыш. Я чувствовала себя виноватой, но он был очень терпелив и ни на что не намекал. Короче, мы многое пережили. Мне сейчас трудно вставать и ходить. А кроме того, – вставила она, – кто может обещать, что где-то там меня может ожидать что-то лучшее? Я все понимаю, и я не слепая. Не каждый мужчина готов иметь дело с женщиной, которая выглядит так, как я, даже если она умна и замечательна во всех прочих отношениях.

Они засмеялись.

– Ты – удивительная женщина, – сказала Сиван. – Кто не хочет, это его дело. Но тот, кто узнает тебя, побежит за тобой! Ты – ценная находка.

– Только пойми меня правильно, – растаяла Мааян. – Ран всегда был рядом со мной, а я не знаю – эти огни впереди, они настоящие или обманчивые? Ну живем мы вместе, рутина, любовь уже не обжигает, а становится похожей на уютный матрац, составленный из слоев комфорта, привычки, дружбы и поддержки, и приходится это принять. Вот ты – специалист в этих вопросах. Что ты скажешь?

– Я разбираюсь в этих вопросах гораздо хуже тебя. Я никогда не была замужем. Ты говоришь о внешнем виде, но не он определяет любовь, прочную связь и счастье. Вот я в молодости считалась красивой, но это ни на что не повлияло, потому что у меня не было стержня. А моя сестра была еще более красивой, она была самой красивой женщиной в нашей округе, но она ела себя поедом и разрушила себя. У нее было все, а осталась она ни с чем. Много лет я любила ее мужа отчаянной, запретной любовью, – Сиван почувствовала облегчение, произнеся эти слова вслух, – и пока я избавилась от нее, я вообще забыла, как любят.

– Ну надо же! Вот это да! Скажи, а кто отец Лайлы?

Сиван заколебалась. Нет, она еще не готова. Она и так сказала слишком много. И потом, это будет нечестно по отношению к Лайле. Она должна быть первой, кто все узнает. А Яаль? Разве можно забыть Яаля? Он тоже должен все знать. Сиван вздохнула. Да, это будет долгий процесс, и к нему нельзя относиться легкомысленно. Есть секреты, которые будучи погребены глубоко в земле, все равно прорастают новыми всходами.

– Его звали Родриго. Он бразилец. Когда я поняла, что беременна, он уже покинул деревню, где мы с ним познакомились, и его было совершенно невозможно отыскать.

– Займись Маем, тем, что жил у нас наверху.

– Я пытаюсь. Мы иногда встречаемся. Но мне кажется, он все еще любит Лири.

– Эту крошку-профессоршу? Да ладно тебе! – не поверила Мааян. – У меня такое ощущение, что она его бросила. Она любит молодых. Я видела, как она несколько раз ходила на свидания в рестораны. Ее тянет к людям искусства не старше тридцати.

Ну вот и представилась возможность проверить подозрения Михаль, подумала Сиван.

– Подожди, а как же ее сосед Пелег? Почему она не встречается с ним? Он молод и он просто сногсшибательный красавец.

– Ты попала в точку. Но, как это ни покажется странным, Пелег очень стеснителен. Это на сцене он может изобразить кого угодно. В реальной жизни он очень замкнут. Лири же похожа на нежный цветок, но этот ее вид обманчив. Она – дикий битник. Она перепугала бы его до смерти. И потом, он ведь живет с Карни Салу! Что еще ему надо? Ну хорошо, у Лири есть шик, но ведь зато и возраст-то какой! Зачем Пелегу Золти трахаться с Лири, которая годится ему в бабушки?

И они снова засмеялись.

Услышав уверенный, без малейшего намека на смущение, ответ Мааян, Сиван решила, что Михаль ошиблась, или что она просто неправильно ее поняла.

Дойдя до машины, Сиван получила СМС.

Михаль: Кто-то поставил мне под дверь горшок с кактусом. Кто бы это мог быть?

Сиван: Я не знаю.

Михаль: Кто-то хотел надо мной посмеяться.

Сиван: Никто над вами не смеется. Просто кто-то сделал вам подарок.

Михаль: С чего это кому-то пришло в голову делать мне подарки?

Сиван: Потому что вы ему нравитесь.

Михаль: Вы не знаете, как называется этот кактус?

Сиван: Кишкашта.

Михаль: Хаха. Что, правда? А у меня на маске кактус.

Сиван: Может быть именно поэтому тот, кто хотел порадовать вас, купил вам кактус. Может, это Михаил? Чтобы извиниться за шум.

Михаль: Что вы морочите мне голову? Если вам нечего больше сказать, так и не говорите!

Сиван: Буду рада выпить с вами кофе когда вам захочется.

Лайла все еще не вернулась из Ашдода, и Сиван задумалась, стоит ли ей засесть за работу, или лучше побездельничать. Просидев с четверть часа тупо глядя на зеленую стену листьев за окном, она пошла в кладовку, достала стремянку, взобралась на верхнюю ступеньку и вытерла лоб тыльной стороной ладони. Пришло время включать кондиционер. Все предшествующие дни погода была приятной, но сегодня начался шарав[28]. Ей пришлось спустить с антресолей на пол несколько тяжелых ящиков, потому что тот, который она искала, находился в самой глубине. Достав его, она пошла в свою комнату. Обычно Сиван работала за кухонным столом, но теперь ей надо было привести все фотографии в порядок до прихода Лайлы. Сначала она разложила все в хронологическом порядке, а потом снова спрятала те снимки, которыми собиралась проиллюстрировать свой рассказ. Их время еще не пришло. Лайле придется привыкать к новой реальности, и лучше всего делать это постепенно, чтобы мозг и сердце успевали адаптироваться, ведь человек, который никогда не занимался спортом не может просто так взять и пробежать марафон. Если выбора нет, и невозможно все делать последовательно, например когда надо поведать человеку о смерти супруга или ребенка, такой рассказ может привести к психическому, а иногда даже и физическому расстройству. Организм не выдерживает нагрузки, и нет лекарства, способного вернуть его в прежнее состояние. Но в данном случае речь не идет о смерти супруга или ребенка. Речь идет об умнице Лайле, у которой вся жизнь впереди, и от Сиван требуется лишь представить все, что было, как сказку или приключение с хорошим концом. Она тасовала фотографии и настолько увлеклась стоящей перед ней задачей, что только к вечеру сообразила, что Лайла так и не вернулась. Сиван позвонила ей, но телефон оказался отключен. Через час бесплодных ожиданий Сиван начала не на шутку волноваться и позвонила Маю, голос которого, как и обещала Лайла, излучал тепло и радость.

– Я слышала, что твой отец серьезно болен.

– Да, черт побери. Я уже начал привыкать, но поначалу было очень тяжело. Ладно бы он только одряхлел физически, но теперь начались еще и проблемы с головой. Он говорит со мной по итальянски. Я говорю ему: «Пап, я не понимаю итальянский», а он только тупо смотрит на меня и никак не реагирует. Все это меня очень тяготит, вот я и не стал тебе звонить.

– Не надо извиняться. Я все понимаю. А что, твой отец итальянец?

– Родители отца эмигрировали в Александрию[29] с Корфу[30] когда ему был всего годик, но предки дедушки – потомки евреев, сбежавших в Италию из Испании в годы инквизиции. До шестого класса отец ходил в итальянскую школу. Ты понимаешь, он теперь снова вернулся в свое детство.

– Но хоть тебя-то он узнает? Или маму?

– Нас он все еще узнает, а вот детей путает. Он считает, что Саар – это я, а Адам – его племянник, который живет в Беэр Шеве. Дочь соседей, которую он знает с рождения, как-то зашла к нам поздороваться, и он ее не узнал. А ведь он имел феноменальную память, прекрасно разбирался в науках и был выдающимся учителем. И вдруг он не помнит ни внуков, ни соседей, а вскоре перестанет узнавать и меня с мамой. Единственное, что он помнит теперь, это немногие итальянские слова из своего детства. Его мозг умер еще до того, как умерло его тело.

Сиван вспомнила своего отца. Они давно не говорили с ним по душам. Все, до чего они добирались, были разговоры о политике, о событиях, происходящих в кибуце и о жизни вообще. Но его присутствие в ее жизни и его любовь к ней были чрезвычайно важны для нее.

– А как ты? Как твои дела? Лири рассказала мне о вашей встрече и о том, как ты помирила ее с Солом. Ты приобрела еще одного обожателя.

Слово «еще» очень понравилось Сиван, а слово «приобрела» как нельзя лучше соответствовало действительности.

– Наше обожание взаимно. Лири – совершенно особенная. Кстати, а сколько ей лет? Мне было неудобно ее спросить.

– Пятьдесят восемь.

– Я так и подумала, что она старше тебя.

– Мы познакомились когда мне было двадцать, а ей – двадцать девять. Через год мы поженились.

– Ты был еще так молод. Ты никогда ни о чем не сожалел? – это она о нем, или о себе, подумала Сиван.

– Я ни к чему не присматривался. Просто влюбился по уши.

Она тоже влюбилась по уши и тоже ни к чему не присматривалась.

– Я прекрасно понимаю тебя. О любви всей жизни нельзя сожалеть, – они говорили о двух совершенно разных вещах, но одно оставалось неизменным – о первой любви сожалеть нельзя!

По шуму, доносящемуся из динамика, Сиван поняла, что Май вышел из дома во двор или на улицу.

– Я хотела спросить, не знаешь ли ты, где Лайла.

– Она ушла полтора часа назад и сказала, что поедет в кибуц навестить дедушку. Она ничего тебе не сообщила?

– Нет. И телефон у нее выключен. Вот я и начала волноваться, – Сиван заволновалась еще больше. Если Лали сейчас в дороге, почему же она не отвечает? – Я позвоню ей снова. До встречи, Май. Пусть твой отец будет здоров.

После того как Лайла снова не ответила, Сиван позвонила отцу и узнала, что та только что пришла.

– Дай мне ее, пожалуйста. Лали? Ну где же ты?! Ты знаешь, как я волновалась?

– Я не заметила, что у меня села батарейка. Просю прощения.

– Ну, как было сегодня в Ашдоде?

– Было здорово! До обеда мы занимались серфингом, потом Май пригласил нас в ресторан на набережной, а потом мы пошли в дом к его родителям, посидели в саду, поели арбуз. И вдруг я так соскучилась по дедушке! Вот я и решила поехать в кибуц и навестить его. Завтра утром я пойду на море на часок-другой, а потом уже вернусь домой. А почему ты спрашиваешь? Что-то случилось?

Правильно, подумала Сиван. Лайле уже двадцать четыре. Даже если они живут вместе, Лайла не обязана докладывать ей о каждом своем шаге. Она вольна ехать куда ей угодно и не отчитываться поминутно о том, что произошло.

– Ничего не случилось. Просто заволновалась, – ответила она уже спокойно.

– Ялла, мам, – нетерпеливо прервала ее Лайла. – Я с дедушкой. Завтра увидимся.

– Скажи мне только, как прошло с сыном Мая? – успела спросить Сиван.

– С Адамом? Классно. Он приехал со своей подружкой Анит. Она тоже классная. Ну пока, мам. После поговорим.

Наступил вечер. На улице зажглись фонари, и их теплый желтый свет, отразившийся в окнах, осветил цветущие деревья и витраж на входной двери. Дом был окутан очарованием. Это было ее маленькое королевство, созданное ее заботами и любовью. Сиван вернулась к старым фотографиям. Наверху стопки лежали фотографии детства – в основном ее вместе с Бамби, но на них часто появлялась и ее мать – улыбающаяся, смеющаяся, позирующая с уверенном видом той, кто всегда привлекал всеобщее внимание своей красотой и хорошим вкусом. Сиван сохранила о ней самые теплые воспоминания. Ничто из того, о чем говорилось в последнее время – о тяжелой жизни детей в кибуцах, о детских садах, которые (по воспоминаниям части их бывших обитателей) больше напоминали сиротские приюты из «Давида Копперфилда» – ее не коснулось. В их кибуце дети жили с родителями до достижения совершеннолетия, а их мать, несмотря на тяжелую работу, всегда была рядом, уделяла им много внимания и воспитывала их по-старинке. Но, потеряв мать в раннем возрасте, с годами Сиван стала многое забывать. Она попыталась вспомнить их обычные дни, но на ум приходили лишь отдельные, особенные моменты. Например, тот день, когда они обе сидели на диване в гостиной, и мама спросила шестнадцатилетнюю уже Сиван, не хочет ли она, чтобы та сделала ей «найси». Когда Сиван спросила, что значит «найси», мама ответила, что это означает приятное поглаживание кончиками пальцев. Сиван протянула свою обнаженную руку и мама неустанно поглаживала ее в течение получаса. Это действительно было чертовски приятно, но гораздо больше Сиван запомнилась близость матери и интимная связь между ними. Только они вдвоем. Без Бамби. Без Долев. Только она и мама.

Другая группа фотографий. Семнадцатилетняя Бамби сворачивает косяк и закуривает его, сидя на траве прямо напротив их дома. Когда Сиван напомнила Бамби, что та нарушает правила кибуца, и что ее могут поймать, Бамби дерзко ответила: «Еще не родился на свет тот человек, который может указывать мне, что я должна делать!»

В этом и заключалась двойственность Бамби. С одной стороны она действительно никого не боялась, всеми командовала и делала что хотела, не чувствуя стыда или вины. С другой стороны она все время со страхом ждала того момента, когда откроется правда – что она лгунья, что она не такая крутая, какой представляется. Потому что она знала то, чего не знал никто – все, что она делала было лишь спектаклем, а ее душа, так же как и тело, могла в любой момент исчезнуть, и она ничего не могла с этим поделать. Она все время стремилась быть идеальной, но она же первой поняла, что это, увы, невозможно. Конфликт недоступный пониманию обычного человека. Бамби была идеальной с виду, но полностью разрушенной изнутри, и никто об этом даже не догадывался. Даже Сиван, которая кое-что подозревала, но не понимала всей мощи этих темных сил. Анорексия Бамби стала своего рода тайным культом, в котором она сама и была верховным жрецом. Внешняя красота была слишком тонкой оболочкой для такого глубокого, умного и чувствительного человека, как Бамби. Внешняя красота ничего не стоит, если под ней скрывается явное несовершенство. Эта постоянная война, которая закончилась только с ее смертью в возрасте двадцати семи лет, приносила ей успокоение, но уничтожала всех, кто находился рядом с ней, как атомный взрыв, с последствиями которого приходится бороться еще много лет. Правда в те дни она еще держалась. Падение началось тогда, когда у их матери обнаружили рак. Этого Бамби уже не смогла перенести.

Рак

С августа по ноябрь, когда Сиван призывалась в армию, сестры не разлучались ни на день. Этому периоду была посвящена самая толстая пачка черно-белых снимков.

Лето 1990-го. Раннее утро. Сиван несется к берегу, стоя на покрытой пеной доске с разведенными в стороны руками. Позади нее Бамби ловит волну. Снимок сделан профессиональной камерой с телескопическим объективом. В конце пачки – Яаль и Сиван на берегу. Сиван держит в руках свою доску, ошеломленная его вниманием – она все еще помнила волнение, сдавившее ей тогда горло – а доска Бамби лежит рядом на песке. Яаль что-то объясняет ей, немного наклонив голову. Он прислоняет к ее уху большую раковину, а его мускулистая грудь пловца слегка касается ее плеча. Это он прихватил на базе фотоаппарат, спустился на берег со своей собакой, увидел их в воде и начал снимать. Сиван обратила на него внимание уже давно, но до того дня двадцатитрехлетний Яаль был для нее лишь предметом немыслимых мечтаний.

Сиван не знала, положила ли Бамби глаз на Яаля в тот же день, или это случилось несколькими месяцами позже. В любом случае до самого призыва Сиван Бамби пропустила ее вперед и позволила ей первой испытать на Яале свои чары. Может быть, она знала, что у Сиван нет никаких шансов, и она, следующая на очереди, выиграет его без борьбы, с чистой и спокойной совестью. Увы, Бамби умерла, и спросить теперь не у кого. Но Сиван была уверена, что если бы ей удалось завоевать его сердце, Бамби была бы только рада удаче своей сестры. К сожалению, события развивались не совсем так, как планировалось. Влюбленная по уши Сиван, неуклюже стараясь обратить на себя внимание Яаля, совершала ошибку за ошибкой.

В то время шла война в Персидском заливе. В воздухе повисло напряжение и неопределенность. Никто не знал, когда на Израиль начнут сыпаться ракеты и будут ли они оснащены химическими боеголовками. В кибуце герметизировали помещения и раздавали защитные комплекты, включающие противогазы и шприцы с атропином. Сиван от всего сердца надеялась, что даже если химическая атака состоится, она не затронет их кибуц. Из-за ситуации в Ираке Яаль, несмотря на то, что служба его подходила к концу, приезжал на побывку далеко не каждые выходные, и Сиван приходилось немало трудиться, чтобы узнать его расписание. Когда он все же приезжал, он обычно бывал не один, а с девушкой – которая к радости Сиван каждый раз оказывалась другой – и на многие часы запирался с ней в одном из северных зданий. Но Сиван не сдавалась. Она надевала свои лучшие наряды и как бы ненароком встречалась с ним на одной из тропинок, затевая пустые разговоры и преграждая ему путь. Однако после нескольких неудачных попыток преследования и обмена фразами, которые не находили отклика в его сердце, ей стало скучно, и она сдалась. Самым обидным был день, когда Бамби рассказала ей, что Яаль приехал на несколько часов раньше, чтобы передать им фотографии, которые он в конце-концов напечатал, и они вдвоем искали Сиван, но не нашли. Бамби сказала, что они с Яалем немного поболтали, и что она находит его совершенно сногсшибательным. У Сиван не было сил спросить Бамби, начал ли он за ней ухаживать. Она лишь сказала себе, что она не для него, и что про него надо забыть, а вскоре началась ее служба на морской базе в Хайфе.

Однажды в пятницу Рон и Айя попросили всех трех дочерей собраться в гостиной, что случалось чрезвычайно редко, и Рон объявил, что у их матери обнаружили неизлечимый рак легких и что ей осталось жить максимум три месяца. Сиван не могла понять, как такое могло случиться – ведь их мать никогда не курила, – и отец объяснил, что врачи считают, что в детстве, когда у Айи были осложнения после воспаления легких, ей сделали слишком большое количество рентгеновских снимков.

Что происходило потом, Сиван помнила смутно. Когда она должна была оставаться на базе, Бамби сообщала ей, что с мамой все в порядке – она ходит на процедуры, у нее тошнота и слабость, но она не жалуется. Приходя домой в увольнение, Сиван старалась делить время между матерью и Долев, уделяя малышке как можно больше внимания.

А Бамби похудела еще больше.

– Что с тобой? – сердилась Сиван, которая не видела ее в течение пяти дней. – Ты хочешь умереть вместе с мамой? Ты этого хочешь? Начинай есть, или я тебя убью. Надоели мне эти твои глупости. Ты уже не ребенок.

– Я ем.

– Я тебя предупредила. Давай ешь, а не то я такое с тобой сделаю! Поняла?

– Поняла.

Сиван сердилась не часто. У нее был спокойный характер, и, как и отец, она терпеть не могла ссор и пререканий. Все случаи, когда она выходила из себя, можно было пересчитать по пальцам одной руки, а на свою сестру она не сердилась вообще никогда.

– С каких это пор ты стала такой эгоисткой? Почему именно сейчас ты тянешь на себя одеяло?

– Неправда, – попыталась урезонить ее Бамби. – Даже если я чуть-чуть похудела, это можно понять, разве не так? Ведь наша мама должна умереть. Мне ужасно тяжело.

– Тебе тяжело, и мне тяжело, и всем вокруг тяжело. И нам не нужно еще одно ярмо. Когда ты худеешь, папа и мама вынуждены заниматься тобой вместо того, чтобы помогать друг другу. Поняла? А теперь брысь на кухню. Если к следующему моему приезду ты не поправишься на три кило, я буду кормить тебя насильно. Запомни это!

Даже тогда, подумала Сиван, она не стала бы называть болезнь Бамби анорексией. В то время уже было известно и про анорексию, и про булимию, но в кибуце эти понятия были такими отвлеченными, такими далекими от их жизни, что Сиван никак не связывала эти книжные болезни с состоянием своей сестры.

Бамби не поправилась на три кило, но все-таки перестала худеть. Все снова привыкли к ее виду, продолжали поддерживать ее и лишь говорили: «Она всегда была худой», или «Такое у нее строение тела», или «Это просто обмен веществ». Она и правда была здоровой и выносливой, заботилась о матери и, пока Сиван была на службе, повсюду сопровождала ее. На Сиван всегда можно было положиться. Она была тихой, семейной и непоколебимой. Но вот что Бамби, которая никогда не интересовалась даже своей младшей сестренкой, будет заботиться о матери с такой безмерной любовью? Это было сюрпризом для всех.

На своей последней фотографии Айя запечатлена вместе с Бамби. Айя, закутанная в теплое одеяло, сидит в кресле во дворе, а рядом, склонившись к матери и глядя в камеру серьезным взглядом, сидит Бамби. Рядом с ней стоит Долев и с тоской смотрит на нее, но Бамби, кажется, совсем не замечает ее.

В начале февраля состояние Айи ухудшилось. Она попрощалась со своими дочерьми и теперь большую часть времени была поглощена своими болями. Ее положили в больницу «Ихилов» в Тель Авиве, где было специальное отделение для больних раком легких, и она попросила, чтобы никто, кроме мужа, включая и ее дочерей, ее не навещал. Ей хотелось, чтобы они запомнили ее такой, какой она была, когда все было в порядке. Сиван понимала ее. Ведь она была королевой красоты и хотела остаться такой в их памяти навсегда. Но Бамби не приняла этого. Несколько раз она пыталась убедить отца взять их с собой, но он отказался. Он продолжал работать и поначалу ездил в Тель Авив три раза в неделю, но потом, когда на центр страны начали падать «Скады», он стал навещать Айю лишь раз в неделю. Потом им сказали, что Айя уже никого не узнает, ничего не чувствует, постоянно получает морфий, и что близится конец. В это время весь Израиль говорил только о «Скадах» – химическая боеголовка или не химическая, будет множество жертв или нет.

Бамби с каждым днем становилась все более разочарованной и взволнованной.

– Послушай, – сказала она однажды. – Я больше не могу терпеть такое отношение к нашей матери. Меня мучают угрызения совести. Я не сплю по ночам. Она лежит в больнице одна, а я сижу тут на своей толстой заднице и ничего не делаю. Хватит! Я поеду навестить ее! Если хочешь, можешь поехать со мной, – и она плотно сжала губы с таким выражением, что Сиван не сомневалась: даже «Скад» с химическое боеголовкой, упавший на ее пути, не в силах остановить ее.

– Ты права, – Сиван почувствовала облегчение. – Мы должны навестить ее. Она наша мама. Я тоже думаю, что это неправильно. Я тоже все время волнуюсь. Она борется за жизнь из последних сил, а мы не с ней. Так не должно быть.

Сиван получила увольнительную, и они вдвоем с Бамби отправились на автобусе в Тель Авив. На плече у каждой – противогаз в картонной коробке, который был теперь у каждого, а на спине у Бамби – гитара. Движение в Тель Авиве было менее оживленным, чем обычно, но так как они бывали здесь не часто, они не почувствовали особенной разницы. Напротив, несмотря на то, что первые обстрелы Израиля уже состоялись, все учреждения работали как обычно. Когда они зашли в палату, где лежала Айя, Сиван поначалу показалось, что они опоздали. Дыхание Айи было едва различимым, все лицо закрывала прозрачная маска, подключенная к кислородному баллону, а тело с посеревшей кожей опутано многочисленными трубками. Глаза матери были закрыты, а руки вытянуты по сторонам тела, более худого, чем у Бамби.

Сиван и Бамби переглянулись. Бамби прикусила нижнюю губу, а Сиван часто-часто заморгала, чтобы убрать навернувшиеся на глаза слезы. Разница между тем, как Айя выглядела когда ее увозили в больницу и сегодняшним днем, была чудовищной.