Тайна Белого утеса. Взаимосвязь времен и судеб

Поднялись наверх. Апрельское солнце уже ярко било в окна. Блудов разложил на столе бумажку. Верхняя ее часть была неровно оборвана. Видно, кто-то тянул ее на себя, а Бубнов не отдавал и она порвалась. На ней черным грифельным карандашом были изображены какие-то зигзагообразные линии, уходившие вверх, в другой клочок, оставшийся, по всей видимости, у преступника. Линии были обозначены трех и четырехзначными цифрами. Но более всего следователя поразило то, что рисунок был сделан на обрывке нотного листа.

– Как вы думаете, что сие означает? – спросил Ольгу следователь. Вдова пожала плечами:

– Понятия не имею.

– У вас в доме кто-нибудь музицирует?

– Дочь Катерину пытались научить играть на арфе да бесполезно. Медведь на ухо наступил. Арфу продали три года назад, дочь оставили в покое.

– Она здесь?

– В области, в благородном пансионе, где когда-то воспитывалась и я. Пока не закрылся, но видно скоро…

– Но там их обучают музыке?

– К чему вы клоните, господин следователь?

Этот вопрос Ольга задала таким бесцветным тоном, будто на рынке интересовалась стоимостью моркови.

– Ни к чему-с, так просто поинтересовался. Когда Катерина в последний раз приезжала домой?

– Теперь сюда разве что на аэроплане доберешься, – ответила вдова, и следователю показалось, что в ее глазах промелькнула усмешка. – Осенью была, полгода уж как.

Блудов хотел спросить – и не скучаете? Но понял, что вопрос не по адресу – это почти безэмоциональное существо вряд ли может по кому-нибудь скучать. Хотя почему безэмоциональное? – сам себе возразил Блудов, – мужа-то, говорят, дубасила почем зря. Нет, просто Ольга спряталась в удобную ей скорлупу, но когда выходит из нее…

– Хорошо. – Следователь поднялся, отряхнув утепленный двубортный вицмундирный сюртук темно-зеленого сукна, с отложным, бархатным воротником. – На этом пока закончим. Фельдфебель, организуйте мужичков, пусть отвезут труп в ледник при больнице.

– Она закрыта, а последний фельдшер сбежал, – ответил Журкин.

– Ну, так откройте, ледник-то не убежал! – следователь впервые за утро повысил голос. Его что-то раздражало, но он еще сам не понимал что именно. -И саму больницу отворите.

– Слушаюсь, ваше благородие.

Фельдфебель выбежал на улицу «организовывать» мужиков. А следователь посоветовал Ольге идти домой, сказав ей перед этим, что трактир будет на время опечатан. Тело мужа она сможет получить для похорон, как только судебный секретарь уладит все формальности. Что это за формальности, Алексей Алексеевич уточнять не стал.

Неопровержимые улики

Следователь Блудов разгладил на своем рабочем столе клочок нотной бумаги, найденной у мертвого трактирщика. Надел пенсне, начал рассматривать его под светом настольной электрической лампы, дабы электричество, по непонятным причинам, все еще продолжало поступать в этот глухой уезд. С торца стола к клочку припал судебный секретарь Илья Панкратович Шубейкин. Он тряс своей бородкой, похожей на большую кисть художника, шевелил черными усиками, моргал острыми, как патефонные иглы, коричневыми глазками.

– С нотной бумагой все ясно, – сказал Шубейкин. – Дочь Бубновых пыталась музицировать, поэтому в доме наверняка оставалась нотная тетрадка. Непонятно другое – коль убийце была необходима эта схема, почему он не забрал недостающую ее часть из рук целовальника, после того как его убил? И что этот чертежик собой представляет, какие-то циферки: 1250, 1380.

– Да, странно, – согласился следователь. – Кривая линия, думаю, это русло какой-то реки. В другом клочке наверняка что-то отмечено. Бубнов не хранил дома деньги после событий в Петрограде. Может, он прятал свое состояние в тайге? Но для кого тогда предназначалась эта карта?

– Пока не выясним, кто его убил, не ответим на этот вопрос. Нужно осмотреть домашний сейф трактирщика. Но вы говорите, вдова заявила, что ключ от него пропал из связки, найденной у убитого.

Не успел Блудов ответить, как в кабинет, пыхтя и обливаясь потом, вломился фельдфебель Журкин. В огромных лапах, наклонившись несколько назад для равновесия, он держал серо-зеленый сейф, размером с объемный скворечник. Тут же, под удивленные взгляды следователя и секретаря, взгромоздил его на соседний стол, за которым ранее сидел следователь Семён Кузьмич Задрёмов, пропавший несколько месяцев назад. Возможно, как и многие жители уезда, Задрёмов решил поискать лучшей жизни в других местах. Семён Кузьмич считал себя декабристом и человеком «прогрессивных» взглядов, а потому Шубейкин не исключал, что тот подался к большевикам. Ходили слухи, что пропавший следователь стал личным адъютантом самого Троцкого. Но толком о его судьбе никто не знал.

Несгораемый сейф был лондонской фирмы «Milners», с одной двусторонней ручкой и замочной скважиной.

– Я же вам велел, Архип Демьянович, только осмотреть сейф. – Блудов встал, подошел к сейфу, зачем-то потрогал пальцем его ручку и замочную скважину. – А вы его сюда притащили. Разве вдова не возражала?

– Ни единым манером не высказала своего недовольства, – ответил Журкин. – Более того, велела мужичкам мне помочь донести сию шкатулку до суда, ну а в околотке я уж справился сам. Как можно было оставить там сейф, раз ключ от него пропал? Вот я и решил…

– Правильно сделали, господин фельдфебель, – сказал судебный секретарь. – Как же вы сами, Алексей Алексеевич, не подумали, что сейф следует немедленно изъять?

Шубейкин уставился на следователя ехидным, колючим взглядом. Он очень любил поддевать людей, за что его многие не любили. Но Блудов давно привык к поддевкам Шубейкина, а потому на них не реагировал.

– Вы правы, Илья Панкратович, – ответил следователь. – Это я дал маху. Хорошо, что в наших рядах остались профессиональные сотрудники. Благодарю за службу, господин Журкин.

– Рад стараться, ваше благородие! – Фельдфебель вытянулся по струнке и на его лице появился счастливый румянец.

Как же мало человеку нужно для счастья, вздохнул про себя Блудов.

– И чем мы будем его открывать?

– Не извольте беспокоиться, ваше благородие. Я всё предусмотрел. Эй, Чухонцев, заходи! – крикнул Журкин так, что зазвенели стекла.

В кабинет вошел щуплый мужчина лет сорока, с длинными как у обезьяны руками. Его лицо напоминало морковь – широкое сверху, узкое внизу и красное, вероятно, от волнения.

– Кто это? – Следователь недоуменно заморгал.

– Знакомьтесь. Лучший друг сейфов, господин Чухонцев по кличке Чуха. Имел 8 лет каторжных работ. На Волыне, где он и ему подобные хлыщи свинец добывали, охрана после красного переворота разбежалась. Каторжники кто куда, а этот не промах, к «золотым людишкам» прибился. Ну, Чуха, не упади в наших глазах, давай, открывай шкатулку.

Чуха вопросительно взглянул на следователя, сразу определив в нем, а не в Шубейкине главного.

– За что каторгу получили? – спросил Блудов и тут же махнул рукой: – Ах, да, что я спрашиваю, с медведем подружились. Приступайте.

– Слушаюсь. – Чуха вытер рукавом синего, несвежего кафтана нос, потом без слюны сплюнул в сторону. Воздел красные руки кверху, словно собирался молиться, подошел к английскому сейфу. Принюхался. Он напоминал бродячего пса, выискивающего съестное. Вынул из кармана штанов крючки-отмычки, но сразу в скважину их вставлять не стал. Зачем-то легко постучал ими по крышке сейфа. Теперь прислушался. Снова постучал. Журкин хотел что-то ему сказать, но каторжник предупредительно поднял средний палец вверх, мол, молчи.

– Ишь, ты, – процедил фельдфебель, но на этот раз палец к губам поднес следователь – не мешай.

Постучав по сейфу теперь с обеих сторон, Чуха молниеносно провернул отмычки в скважине, повернул двойную ручку, и дверца железного тайника с тонким скрипом открылась.

– Вот это да! – вырвалось у судебного секретаря.

Чуха самодовольно улыбнулся, отошел в сторону. Все бросились к сейфу. Но в нем, кроме нагана и пачки патронов к нему, ничего не было.

– Что за… – Журкин запустил огромную лапу во чрево металлического ящика, но и так было понятно, что, ни ожидаемых векселей, ни расписок должников там нет.

– Понятно, – произнес задумчиво Блудов.

– Что понятно? – спросил Шубейкин.

– А то, что ничего не понятно. Ерунда какая-то, прости господи. Кто же мог сейф обчистить, если вдова утверждает, что утром была дома, и никто к Бубновым не приходил. Ясно только, что этот некто воспользовался ключом, на сейфе нет следов взлома. Обыск у Любезного провели?

– В его квартире Хомутов орудует, а я за этим каторжником бегал, он у вдовы Прянишниковой ночевал, мужики нашептали. – Фельдфебель кивнул на Чуху. – Куда его теперь, ваше благородие? Может, на наши нары отправить?

– На каком основании? У нас нет ни дела на него, ни средств, чтобы содержать. Идите, Чухонцев, вы свободны. Да, но из поселка пока не удаляйтесь, возможно, понадобитесь. Сидите у своей вдовицы.

Уговаривать Чуху не пришлось, он под неодобрительный взгляд Журкина, бросился к выходу. И в дверях столкнулся с околоточным надзирателем Хомутовым. Столкновение было таким сильным и неожиданным, что околоточный выронил сверток, который нес. На полу звякнуло, а надзиратель отточенным движением ухватил Чуху за шиворот.

– Что это?..

– Отпустите, – сказал следователь. – Это беглый каторжник, теперь на прииске обретается. Он нам сейф Бубнова вскрыл, только там ничего интересного для нас не оказалось. Пусть топает.

Надзиратель отпустил Чуху, дал ему напоследок пинка, отчего тот врезался в угол двери и тут же за ней скрылся.

– В сейфе, может, ничего и нет, а вот у меня улов жирный, – сказал Хомутов. – Я сразу понял, что это волосатик целовальника порешил.

Он поднял сверток, положил его на стол следователя, предварительно отодвинув микроскоп Аббе фирмы «Карл Цейс».

– Все эти ваши разглядывания грязи с башмаков под макроскопом, чепуха. Вот.

Рогожная тряпка отлетела в сторону и все увидели большой разделочный тесак, наподобие мексиканского мачете, лезвие которого было в запекшейся крови и стоптанные полусапоги. Хомутов поднял один сапог, продемонстрировал следователю подошву. На ней тоже запеклась кровь.

– Это всё я нашел в квартире Серафима Любезнова. Так что дело можно считать раскрытым. Остается только допросить его со всем пристрастием.

– Понятно. – Блудов помял подбородок. – Странно.

– Что именно?

Вместо следователя ответил, вернее, спросил Шубейкин:

– А в каком месте квартиры вы нашли сии предметы?

– Да к, башмаки валялись прямо в прихожей, а тесак лежал рядом, за сундуком со всяким хламом.

– В прихожей? – Блудов взял башмак, осмотрел его со всех сторон. Потом, надев перчатки, поднес к глазам «мачете». Осторожно опробовал острие. Им можно было точить карандаши. – Очень интересно. А что, Любезнов похож на идиота?

Хомутов заморгал глазами:

– Не понял, ваше благородие.

– Ну, только идиот мог побежать к нам, чтобы заявить о своей непричастности к убийству трактирщика, о чем уже судачила, по его словам вся округа, и оставить в прихожей неопровержимые улики своего преступления.

Доводы следователя застали околоточного надзирателя врасплох. Он как рыба, вытащенная из воды, то открывал, то закрывал рот, но ничего вразумительного так произнести и не смог.

– Господин фельдфебель, уберите-ка пока в шкафчик эти улики и приведите сюда из «темной» Серафима Любезнова. Кстати, его сегодня покормили?

– Как же, кормили, – ворчливо ответил Хомутов. – Самим жрать нечего.

– Мы с вами представители закона и потому должны свои обязанности выполнять по закону.

Хомутов махнул рукой:

– Где он теперь закон, эх. Ладно, получит в ввечеру баланду.

Убирая в шкаф улики, Журкин опрокинул с полки стеклянный графин, который разлетелся на мелкие осколки.

– Я сейчас, я уберу. – Фельдфебель схватил несколько крупных осколков и порезался. Выругался.

– Дубина косорукая, – бросил ему Хомутов.

– Оставьте, Архип Демьянович. – Следователь достал из тумбочки пузырек с йодом, смазал ватой порез на пальце Журкина, перевязал бинтом.

– Пустяки. До свадьбы заживет.

Фельдфебель поморщился: он уже пятый раз был женат, но все жены ему быстро надоедали. Теперь присматривался к еще одной женщине, дабы вдов в уезде было достаточно.

– Спасибо, ваше благородие. – Журкин поднял вверх забинтованный палец, чему-то рассмеялся. Вероятно, вспомнил, что в детстве «их благородия» нещадно пороли его и его отца, а теперь милосердно оказывают медицинскую помощь.

– Идите за Любезновым.

– Слушаюсь, ваше благородие.

Следователь сделал соскоб крови с тесака, положил его на предметное стекло микроскопа, покрыл его другим стеклышком. Начал внимательно рассматривать.

Через несколько минут фельдфебель привел хмурого, помятого от лежания на плохо струганных нарах, Серафима.

Вежливо с ним поздоровавшись, следователь предложил Любезнову чаю.

– Мне не доставит удовольствия совместное с вами чаепитие, – с вызовом ответил «студент». – К тому же мне пора, у меня дел полно.

– Куда же ты торопишься, выхолощ? – ухмыльнулся Хомутов. – Тебя же уездные винокурки в клочья порвут. Чем им платить станешь, может, собой? Ха-ха.

Надзиратель залился сиплым смехом, вытер рукавом взмокшие глаза. Поговаривали, что когда-то Хомутов переболел неприличной болезнью, но каким-то чудом вылечился. Однако, когда он смеялся, все обращали внимание на его сиплость, свойственную определенной стадии этого недуга. Журкин старался не подавать Хомутову руки.

– Скажите, Серафим Назарович, а от кого конкретно вы узнали об убийстве целовальника, – обратился к парню следователь, когда тот сел на стул напротив него. Рядом в спинку стула, словно клещами вцепился Журкин, пристально следя за его движениями.

Торговцу понравилось, что его назвали полным именем. Вызов в его глазах несколько попритух. Он попросил у Блудова папиросу, наконец, ответил:

– Вышел я утром покурить, а у дома мужики кучкуются. Увидели меня, косо глянули и так бочком-бочком кто куда. А дьячиха, та и вовсе в меня плюнула, назвала убивцем и тоже заторопилась прочь. Я ее догнал: да что случилось-то, спрашиваю. А она мне: Все знают, что ты намедни с трактирщиком поцапался, грозил ему. А теперь он в своем кабаке мертвый, с прорубленной головой валяется.

– Вот, значит, как, – Блудов помял ухо, взялся за микроскоп, но передумал в него глядеть. – Не иначе мальчишка растрезвонил. Ольга Ильинична бы не стала.

– Какая разница кто растрезвонил, – ответил торговец. – Я сразу сюда, в окружной суд. А меня этот держиморда за шиворот и в «Дерюгу» к вам поволок.

– Ну, ты… – Обиделся на «держиморду» Хомутов, показал «студенту» кулак. – Слова-то выбирай.

– Понятно, – произнес свое любимое слово следователь. – То есть, вы официально заявляете, что целовальника не убивали. Так?

– Ну, так. Сколько раз можно повторять.

– А как же вы тогда объясните это? Архип Демьянович, голубчик, достаньте из шкафчика улики. Только не порежьтесь более.

– Постараюсь, – ответил Журкин, нехотя отлипая от стула Любезнова.

Сапогом он сгреб осколки графина в сторону, достал сверток. По команде следователя развернул его на столе.

Парень, казалось, с ужасом взглянул на тесак и свои ботинки, схватился за голову:

– Как я не подумал!

– О чем не подумали, о том, что надо спрятать неопровержимые улики? – спросил Шубейкин.

– О том, что вы непременно проведете в моей квартире обыск и найдете это. Но я и не собрался прятать тесак с сапогами.

Шубейкин налил в стакан холодного чаю, бросил в него немалый кусок желтого сахара. Делопроизводитель любил сладкое, говорил, что от сахара лучше работают мозги. На этот раз он поставил стакан перед Любезновым. Серафим, не размешивая сахара, выпил залпом все до дна.

– Да, не думал, – повторил торговец. – Потому что это кровь… не человечья.

Все, кроме следователя переглянулись.

– А чья же? – участливо спросил Шубейкин.

После некоторой паузы Серафим ответил:

– Я езжу на телеге по хуторам, да деревенькам. Теперь полно лихих людей. Наганов и ружей не люблю, признаться, даже боюсь их. А вот мачете, он почти как меч, надежнее. Я его купил на рынке у безногого солдата, говорит, из Австрии привез, на тесаке действительно над желобом что-то не по-нашему написано. Такими мачете на Кубе сахарный тростник рубят.

– Ну-ну, – поторопил парня Блудов.

– У хутора Заплёсово, два дня тому назад прямо на меня из леса выскочила косуля. Задняя нога у нее была то ли сломана, то ли вывихнута, вероятно, от волков убегала. Не жилец, словом. Я ее этим мачете и добил. Ну и сапоги, разумеется, измазал.

– Куда же тушу дел? – недоверчиво поинтересовался Хомутов.

– Да на хуторе бабке-знахарке Циклопихе – у нее одного глаза нет – и продал за два рубля. Мне столько мяса ни к чему, один живу. Спросите у бабки, она подтвердит.

– Спросим, – пообещал Журкин. – И с тебя спросим, ежели врешь.

– Не врет, – твердо сказал следователь, оторвавшись от микроскопа. – Эритроциты у людей и животных разные. Это такие клетки крови, которые разносят по телу кислород. Так вот, у человека эритроциты двояковогнутые, а у животных, в частности парнокопытных, к коим относится и косуля, круглые. Есть и еще множество отличий, но я не буду нагружать ваши головы. На тесаке и башмаках господина Любезнова действительно кровь животного, а не человека. Можете сами взглянуть.

Следователь пододвинул к секретарю Шубейкину микроскоп:

– На этом стеклышке соскоб крови с мачете, а на другом кровь Архипа Демьяновича, который вовремя порезал пальчик.

Шубейкин припал к микроскопу и долго глядел в него. Хомутов не выдержал, не совсем вежливо подвинул секретаря:

– Ну-ка, дайкось я теперь гляну. Во как, вот это да! У тебя, Журкин, эхритроциты какие-то сморщенные, в зелень отдают. У оленя и то лучше. Помрешь, видно, скоро. Ха-ха.

– Дайте мне-то на свою кровь-то посмотреть.

Хомутов с трудом оторвался от прибора, уступил его Журкину.

– Ничего и не зеленые, – проворчал фельдфебель, это у тебя, Хомутов, зенки уже мхом поросли.

ОстрОта понравилась надзирателю, он не обиделся, а пуще рассмеялся своим пугающим смехом.

– Ну, я же говорил, я говорил! – воскликнул Любезнов, которому следователь тоже позволил взглянуть в микроскоп.

Хомутов, отсмеявшись, принял обычный для него мрачный вид. Он был явно расстроен, что найденные им «неопровержимые» улики оказались пустотой.

– И что теперь с ним делать? – кивнул он на «студента» и посмотрел почему-то на Шубейкина.

Тот пожал плечами, в свою очередь, кивнув на следователя.

– А что делать? – Блудов пододвинул полусапоги Любезнову. – Тоже пусть идет. Вы свободны, Серафим Назарович.

У Любезнова вспыхнули глаза:

– Я знал, что еще остались в России честные, благородные следователи. Спасибо!

Он сделал жест, как будто собирался обнять Блудова, но вовремя опомнился. Подхватил свои сапожки, протянул руку к мачете, но следователь отрицательно помахал указательным пальцем:

– Нет, этот ножичек пока останется у нас. Если не возражаете.

– Конечно. – Фигура Любезнова находилась в согнутом, подобострастном изгибе, пока он задом не коснулся двери.

– Минуточку, – остановил его Блудов. – Еще одна формальность.

Он взял чистый лист, пододвинул к краю стола:

– Будьте так любезны, оставьте напоследок нам на листочке отпечатки пальчиков обеих рук.

– С радостью. Давайте краску, я знаю, как это делается.

– Не сомневаюсь. Но теперь без красочки, просто плотно коснитесь пальчиками бумажки-с.

Серафим исполнил всё как велел следователь и опять задом, но уже без подобострастного изгиба, двинулся к двери. У нее резко развернулся и мгновенно скрылся за ней.

– Да-а, – выдавил Журкин. – Чудно всё это.

– И мне странно, что волосатик вдруг оказался ни при чем, – мрачно сказал Хомутов. – Ну, ежели вы, Алексей Алексеевич, так считаете…

– А я еще пока определенно ничего не считаю, – ответил Блудов. – Вам, господа, не кажется странным, что окровавленные сапоги и тесак оказались в прихожей практически на виду. Будто Любезнов специально их туда положил, чтобы обеспечить себе алиби?

– То есть, вы хотите сказать, что торговец знал, что к нему непременно придут с обыском, – сказал в свою очередь секретарь суда, не ответив на вопрос, – потому что твердо решил убить своего обидчика Бубнова, а все уже знали, что накануне он с целовальником сильно поцапался.

– Есть только нюансы, – Блудов щелкнул пальцами. – Запекшейся крови зверя действительно несколько дней, а убили трактирщика сегодня утром. Почему, спрашивается, Серафим не отмыл эти предметы сразу, как только вернулся с товаром из деревень? Забыл? Что-то не верится.

– Ага. – С глаз Хомутова пропала мрачность. – Выходит, поссорились ли волосатик с трактирщиком или нет, Любезнов все равно собирался его убить.

– Не думаю, что непременно убить, но такого исхода Серафим, возможно, не исключал. Дело в другом.

– В этой карте на нотной бумаге, – догадался Шубейкин.

– Именно, – кивнул следователь. – Предположим, что убийца все же Любезнов. Возможно, сначала он пытался получить план добром, но трактирщик заупрямился.

– Но тогда непонятно, – встрял фельдфебель Журкин, почему волосатик не вытащил из кулака Бубнова недостающий фрагмент плана.

– Мы уже это обсуждали. Убийцу вспугнул мальчик. И здесь опять же возникает «но». Любезнов мог испугаться мальчика? Мог. А кто бы не испугался? Матерый преступник. Он бы малого также спокойно порешил, как Бубнова и забрал план.

– Возможно, преступник не знал, что мальчишка пришел один.

– Не исключено, – согласился следователь. – Нужно уточнить у вдовы, во сколько конкретно кабатчик вышел из дома и направился в свой трактир. И в котором часу с минутами к ней прибежал Ермилка Збруев.

– Сделаем. – Журкин с готовностью взял под козырек. – Разрешите, сразу этим и заняться, ваше благородие?

– Конечно, Архип Демьянович.

Фельдфебель снова растекся внутри, как масло на сковородке.

– Да, и узнайте у Ольги Ильиничны, не приходил ли к Бубнову домой кто-нибудь накануне: вечером или даже ночью.

Промычав что-то невразумительное, Журкин скрылся за дверью.

Неожиданный поворот

Следователь снова пододвинул к себе микроскоп. Внимательно осмотрел в него лист с невидимыми обычным взглядом отпечатками пальцев Любезнова. Затем разгладил перед собой обрывок нотной бумаги.

– Видите, края рисунка смазаны, – сказал он задумчиво. – Грифель был не чернильный, обычный, графитовый, но жирный, с добавлением масла для яркости написания. Тот, кто ухватился за другую часть листа, непременно измазал бы пальцы. И отмыть их просто так сразу не удастся.

– Вы к чему клоните, Алексей Алексеевич? – Шубейкин зачем-то внимательно осмотрел свой большой палец. – К тому, что у Любезнова пальцы чистые?

– К этому, дорогой мой Илья Панкратович. Вот можете сами взглянуть на листик через приборчик. Ни одной пластиночки графита и ни следов масла. То есть, это не Серафим пытался вырвать у кабатчика чертежик.

– Так кто же тогда, черт возьми, укокошил нашего целовальника?! – не сдержал долго копившиеся эмоции околоточный надзиратель.

– Думаю, тот, на кого мы меньше всего думаем, это…

Но договорить он не успел, в кабинет влетел, будто за ним гнались собаки, помощник надзирателя Журкин. Он хватал ртом воздух, будто выброшенная на лед рыба.

Следователь поднялся:

– Ну же!

– Вдова повесилась, – наконец выпалил Журкин застрявшие, словно пробка в горле, слова.

– Не может быть! – вырвалось у Хомутова.

– И для меня, признаться, это полная неожиданность, -сказал озадаченный Блудов, – ведь я думал, что это Ольга убила мужа. Причина – отдельная тема. Ну не сама, разумеется, убила, наняла какого-нибудь безработного ухаря из сплавщиков. У них силища немереная, таким человека разрубить с макушки до пяток, раз плюнуть.

– Неожиданно, – только и произнес Шубейкин. – Идемте-с, господа.

Массивные ворота двухэтажного дома Бубновых были раскрыты настежь. У крыльца на блюстителей закона набросилась лохматая сторожевая собака.

– На цепи же сидела, – проворчал себе под нос Журкин и начал лихорадочно расстегивать кобуру.

Но его опередил Хомутов. От нескольких выстрелов с деревьев и с крыши дома трактирщика, поднялись с диким карканьем вороны. Собака уткнулась носом, размером со свиной пятачок, в землю, застыла в нелепой позе с задранным задом.

– Ну, зачем, Валерьян Лукич, – укорил надзирателя Блудов, хотя сам в душе был рад такому исходу, он с детства боялся собак и даже «Му-Му» Тургенева его впечатляло.

– Так всё одно теперь пес был бы никому не нужен, с голоду бы сдох, – ответил Хомутов, убирая наган не в кобуру, а в карман кителя, будто ожидал, что оружием еще придется воспользоваться.