Лед в твоем сердце

– Толь, ты зря нервы тратишь. Они, между прочим, содержат вашу элитную коробку и нас в том числе. Так что пусть учителя терпят, не помрут. – Возмущенно выпучивает губки Аллочка, рассматривая свой французский маникюр. Боже, и чем она только взяла папу? Мозгов же меньше, чем у курицы. И одно на уме – деньги.

– Пап, а ты поговорить с ним не пробовал? Ну, с этим парнем.

– Я сделал лучше, – заявил он голосом победителя.

– В плане? – хлопаю ресницами я.

– Нашел рычаг давления. Ладно, не будем о плохом. Мань, а чего у тебя глаза опухшие? Плакала, что ли?

– Плакала? – тут же как по команде поворачивается Аллочка. И почему папа такой внимательный к деталям?

– Маску для глаз передержала, – нагло вру. Если родители вмешаются, будет только хуже. Отец устроит скандал, а меня обзовут стукачкой. Нет уж, тут до выпуска рукой подать. Как-нибудь справлюсь. Нужно всего лишь найти того, кто подставил меня, того, кому я, кажется, неосознанно перешла дорогу. Поговорим, а там, глядишь, и жизнь наладится.

Так я думала вечером, однако утром поняла: света в конце туннеля не бывает. В моем случае выход засыпал камнепад.

Началось все с того, что я проспала. Будильник не сработал. В итоге пришла в класс после звонка минут через десять. Вошла, извинилась, как примерная ученица, да только взгляд сразу упал на мою парту – Лельки там не было. Она сидела на третьем ряду вместе с нашей старостой. Заметила меня, а затем виновато опустила голову.

На уроке выяснять, что и почему, не стала. Смысла нет. Зато на перемене подошла. Фролова сразу, правда, мне за спину глянула, глазки забегали, вообще не похоже на нее.

– Лель, ты чего отсела? – сходу спросила. Что ходить вокруг.

– Пойдем, – прошептала Фролова. Подхватила меня под локоть и потащила к подоконникам. Да еще не к первым, а к самым дальним, где людей поменьше было.

– В чем дело? – напряглась я.

– В общем… давай общаться только за пределами школы? – огорошила Фролова. Я и не сразу сообразила, к чему и о чем она.

– В смысле?

– Тарасова… я не хочу с ней связываться, Маш. Ты сильная и смелая, а я… я просто трусиха. Тут осталось два месяца до конца, всего лишь шестьдесят дней. Я очень тебя люблю, и ты мне как сестра, Богом клянусь… но… не хочу прожить их как в аду.

– Я что-то не поняла, Фролова. Что это все значит? – руки мои сжались в кулаки, а глаза, полные изумления, смотрели на подругу, которая сейчас, что, типа отказывается от дружбы со мной? Серьезно? Человек, которому я всецело доверяла свои секреты и за которого готова была отдать голову, поворачивается спиной.

– Маш, она сказала, что не тронет тебя. Но… в том случае, если мы все перестанем с тобой общаться. Это не бойкот. Она не запретила здороваться или типа того. Ее вообще в основном только я и пара девочек волнуют. Ну из тех, с кем ты дружишь.

– Ленка тебе угрожала? Вот же!.. – сорвалось у меня. По венам огнем залилась кровь, кипела просто от злости. Да кто и за что так меня ненавидит? Почему я вообще?

– Маш, прости! Я… так и для тебя, и для меня лучше будет. И для всех. Может, она неделю побесится и успокоится? А мы… мы по телефону будем…

– Лель, ты в своем уме? Ты сейчас мне предлагаешь тайно общаться с тобой? С моей лучшей подругой? Ты предлагаешь мне смириться с тем фактом, что в классе я стану затворницей? Что со мной вроде будут общаться, а вроде и стараться обходить, как прокаженную?

– А что, лучше, чтобы она меня и других гнобила?! – срывается на крик Фролова. – Почему ты вообще не можешь перед ней публично извиниться?

– Что сделать?! – тоже перехожу на крик. Рассматриваю человека, которого считаю близким, родней практически. А она такие вещи говорит, что хочется уши прочистить. Вдруг послышалось.

– Маш, ты чего такая упертая вообще? Кому сдалась твоя гордость и правда? Пойми…

– Если я извинюсь, значит, признаю, что украла! А я этого не делала.

– А то, что сейчас, лучше? Чтобы она издевалась надо мной? Над другими? И ты обижаешься, что мы не сможем общаться. Ты могла бы просто извиниться, и ничего бы этого…

– Иди ты к черту, Фролова! – цежу сквозь зубы, едва сдерживаясь, чтобы не разреветься. Уж от кого, а от лучшей подруги такого не ожидала.

– Маша, я же из-за тебя… – молящими глазами смотрит, а сама поглядывает в сторону.

– Ни ты, ни весь наш класс, никто мне не нужен! Идите вы все к черту!

Разворачиваюсь и быстрыми шагами ухожу прочь. В груди печет адово, ртом пытаюсь глотнуть воздух, но нифига не идет. Стискиваю зубы до хруста, даже щеку прикусываю изнутри. Все что угодно, только не слезы.

Иду прямо, ничего не вижу, какая-то белая пленка перед глазами. Пытаюсь собрать мысли в кучу, но там просто хаос. Один сплошной хаос. Как в забавном меме: было и стало. На втором куске обычно смеются. А мне хочется удушиться от обиды.

Настолько погружаюсь в себя, что не замечаю, будь оно не ладно, парня. Впечатываюсь ему в грудь, потом, правда, быстро отстраняюсь. Запах сигарет и резкого парфюма дает в нос. Как будто с ног до макушки облились туалеткой. Поднимаю голову и замираю.

– Эй, смотреть не учили? – усмехается широкоплечий. Знаю его. О нем вообще легенды ходят. Вроде спортивные результаты в школе у него хорошие, а за школой такие корки мочит, мама не горюй. Его даже Вовка стороной обходить старается. Отмороженный. На все четыре конечности.

– Я не специально, – почти шепчу себе под нос. Только собираюсь открыть рот и попросить прощения, как этот чуть наклоняется. Обхватывает мое лицо своим толстыми пальцами, да так больно, что хочется зарядить ему между ног.

– За не специально бывает очень больно, цветочек, – почти в губы шепчет. Кое-как вырываюсь из дикой хватки, пячусь назад, смотря исподлобья.

– Извини, если…

– Не прощу, цветочек, – противным голосом говорит парень. Взгляд его сальный пробегает сверху вниз по моему телу, и, клянусь, создается противное ощущение, будто меня раздели и облизали. Обхватываю себя руками, только этой проблемы мне не хватало.

– Еще раз извини и пока, – стараюсь говорить уверенней. Хотя внутри у меня то еще желе из чувств страха и отчаяния. Обхожу широкоплечего, и он, к счастью, позволяет это сделать. Кажется, можно выдохнуть. Да только фраза его дружка, которую я мимоходом успеваю услышать, почему-то оставляет двоякое послевкусие.

– Гева, так это и есть тот самый цветочек? Хах, похоже, с ней будет весело.

Глава 3 – Маша

В класс возвращаюсь с ярым желанием собрать вещи и свалить куда-нибудь подальше. Однако не могу себе такого позволить, иначе буду выглядеть последней трусихой, которая поджала хвост. Поэтому придется терпеть: молчать и слезы наматывать на кулак.

Одно греет душу – найду обидчика, сдам Ленке, и пусть хоть волосы вырвет у него. Плевать. А Леля… надеюсь, ей будет стыдно. Да, я понимаю, страшно. Никто не хочет быть чьей-то грушей, чьим-то генератором настроения. Но сколько раз Фролова ни попадала в беду, я же никогда не отпускала ее руку. Всегда стояла спина к спине, до последнего.

В средних классах ее задирали мальчишки. Однажды зимой они поджидали Лельку за школой, чтобы намылить. Мы знали это и пошли вместе. В итоге тогда мне досталось больше. А потом я вообще заболела. Какой-то придурок закинул мне снег за шиворот.

А в восьмом классе Фролову прозвали стукачкой. Потому что нажаловалась на одного урода, который пытался отжимать деньги у наших мальчишек. С ней тогда многие не разговаривали. Бойкот объявили. Пришлось и мне не разговаривать со всеми.

И таких ситуаций было много. Только, выходит, хорошее забывается быстро. Особенно когда ты под солнышком, а другой варится в котле. Говорят, женской дружбы не существует. Я не верила. Дура. Ее и правда не существует.

После уроков натыкаюсь на Вовку. Он в темных классических брюках и кремовой водолазке. Прямо скажем, послушный ученик. Волосы зачесаны назад, видимо, гелем уложил.

– Привет, не виделись почти два дня. Я звонил, ты куда пропала? – коротко интересуется Ларин.

– Я деловая колбаса, забыл? Проводишь меня домой? – вдруг не спрашиваю, а предлагаю. Не хочется сейчас быть одной. А еще мне страшно. На самом деле страшно. Просто бояться в одиночку – это отдельный вид страха. Когда ты не один, когда рядом кто-то трясется так же, как и ты, чувство страха перерастает в чувство ответственности. За себя, за друга, за наши жизни и конечности. И вот уже откуда-то берется сила и желание бороться. Раз уж не за себя, то за другого. Но когда ты один… то и в темноте начинают мерещиться жуткие тени.

– Пошли! – радостно заявляет Ларин. Что ж, хоть кому-то из нас весело.

– Точно нормально?

– Точно! А хочешь, мороженое купим?

– Нет, день какой-то не для мороженого.

Мы с Вовкой спускаемся на первый этаж, он о чем-то рассказывает, а я продолжаю думать о Ленке, о Геве и обо всем, что успело произойти со мной за столь короткий промежуток. У меня ни единой зацепки, ни единой идеи, кто мог подкинуть коробку. Однако нужно обязательно что-то придумать. Иначе быть мне изгоем до выпуска, а в этом приятного мало.

Ларин провожает меня до самого подъезда. Останавливаемся возле лавки, Вовка мнется, а я поглядываю на него с интересом. Нет, не как к парню, а как к человеку. Не отвернется ли он от меня? Люди, как оказалось, вообще легко разрывают нити. Раз – и готово.

– Слушай, Маш, – разрождается на слова Ларин. – А пошли на второе свидание? В парк там или еще куда.

– Сегодня не могу, – честно признаюсь. Впереди занятие с репетитором по скайпу.

– Ну можно завтра. Пошли, а?

– Ладно, – соглашаюсь. Обещала же дать ему и себе шанс. Нельзя отталкивать людей без единой возможности.

– Тогда завтра после уроков?

– Хорошо, – киваю. Ларин расплывается в улыбке, словно кот из Алисы. Был бы хвостик, наверняка бы завилял. Забавный.

– Пока, Вов, – машу ему на прощание. Но тут Вовка удивляет. Делает шаг ко мне и неожиданно целует в щечку. Изумленно таращусь на него, на его лицо, которое всего в сантиметре от меня. В книгах пишут, что сердце должно екнуть. Что же еще? Ах да! Мурашки. Точно! По спине должны побежать мурашки. Но у меня ничего. Совсем глухо. Да, я смутилась, но это скорее от неожиданности. Если вспомнить, мальчишки в щечку меня целовали последний раз в садике. И то однажды, и то, кажется, по случайности.

– До завтра, Маша.

Ларин уходит, а я в растерянности плетусь в подъезд. Не самый лучший период в жизни для начала отношений. Возможно, все дело в настроении. Точно. Все дело в нем. Не во мне, не в чувствах и не в Вовке. Настроение. Оно виновато.

***

На следующий день я поняла, что имела в виду Леля. Со мной здороваются, но не общаются. Ребята стараются лишний раз даже не смотреть в мою сторону.

На одном уроке у меня закончилась паста. Я попросила ручку, и в итоге мне ее дал наш ботаник. Остальные предпочли сделать вид, будто Маши Уваровой не существует.

А когда меня заставили собрать тетради, народ сдавал их с каким-то брезгливым видом. Я разозлилась. Хотела подойти к Тарасовой и скинуть эту гору тетрадей ей на голову, но вовремя одумалась. Что ж, если она настроила всех против, то так лучше. Никто не получит по шапке: ни я, ни одноклассники. Можно жить мирно и в молчанке.

Однако не все замкнулось на Ленке. Это я, дура, думала, что враг бывает один. Увы, врагов может быть много. А может, у врагов есть главный предводитель. И именно он за что-то меня возненавидел. Хотя это, пожалуй, маловероятно. Все же две влиятельные личности не будут подчиняться кому-то. Иначе этот человек должен быть Богом, не ниже.

Перед началом предпоследнего урока я спустилась на первый этаж. Ходить одной непривычно, а уж оглядываться по сторонам тем более. Возле дамской комнаты помедлила. Сглотнула. Страхи порождаются нашими мыслями. Если не думать о плохом, ничего не случится.

– Эй, цветочек, – раздался неожиданно мужской голос за моей спиной. Я оглянулась, это был тот самый Гева и его два друга. Он смотрел на меня с презрением и нотками высокомерия. Больной на всю голову человек, для которого нет понятия морали. Много чего ходит о нем.

Решаю не отвечать. Тяну ручку на себя и скрываюсь за дверями туалета. Возле подоконников замечаю двух девчонок. Не знаю их, но впервые в жизни рада незнакомкам. Где-то внутри крадется облегчение. Однако каково же было мое удивление, когда в дамскую комнату ввалились Гева со своими дружками.

– Эй, это вообще-то… – мямлила одна из школьниц.

– Туалетом ошиблись, ребят? – зачем-то пытаюсь напомнить о том, где мы находимся. Глупо полагать, что парни попутали двери.

– Брысь отсюда, девки, – хмыкает Геворг, намекая девчонкам уходить.

Кажется, в этот момент все превращается в кадры из какого-то американского фильма. Вот незнакомки молча уходят, вот уже я остаюсь одна. Интуитивно прижимаюсь спиной к стенке. Ищу глазами лазейку. Не хочу думать о плохом, но почему-то других мыслей нет в голове. Иначе зачем бы эти парни нагло ввалились в женскую комнату.

– Цветочек, мне вот интересно, – Гева склоняет голову, поднимая подбородок. Он выше меня всего на пару сантиметров. Подходит ближе, нагло скользит сальным взглядом, останавливаясь где-то в зоне груди. Скрещиваю руки, стараясь держаться уверенней. Говорят, собаки чуют страх. Говорят, доля победы над тигром – ваша уверенность. Что ж, сегодня мне нужно быть чертовски уверенной.

– Поэтому ты решил воспользоваться женской уборной? – смотрю на него исподлобья. Внутри все дрожит от страха, но снаружи на лице и мышца не дрогнет. Перевожу взгляд на парня, который стоит рядом с Гевой. В руках у него телефон. Опять телефон. Камера направлена на меня.

– Эй, цветочек, – усмехается мне в глаза человек, который считает себя сейчас главным. Резко хлопает ладошкой по стене, возле моего лица. Говорят, жертвы теряются, когда попадают в ловушку. Это ведь ловушка? Сегодня жертва – я? Но за что? Почему? Где я оступилась? Сжимаю губы.

Не бойся.

Страх убивает.

Страх заставляет других чувствовать победу.

Уверенность убивает хищника.

Я не сломаюсь.

– Не снимай, – вдруг говорит Гева своему другу.

– Что? Ты же сказал…

– Это не для ЕГО глаз, – отвечает Геворг. И я хватаюсь за это как за единственную подсказку. Человек, который ненавидит меня, – парень.

– Понял, а что тогда показывать будем?

– Слезы, – усмехается. – Ну-ка, придержите.

– Ага, – кивают подопечные. Я сглатываю. Решаю: пора пытаться сбежать. Недобрый знак ведь. Дергаюсь, но тот, что до этого держал гаджет, хватает меня за правую руку. А парень в черной майке оказывается возле левой. И вот я уже могу лишь рыпаться, пытаться заглотить глоток воздуха. Но не больше.

– Отпустите, – рычу из последних сил.

– Заплачешь? Отпущу, – смеется Гева. Затем вытаскивает из кармана складной ножик. По спине от нервов пробегают капли пота, а сердце превращается в натянутую нить. Мне кажется, никогда еще в жизни не было так страшно, как сейчас. Вопросы набатом бьют в голове.

За что?

Почему я?

Почему со мной?

Сжимаю челюсть до хруста, но не моргаю даже. Быть сильной – это тоже искусство. Особенно когда приходится притворяться.

– Так что? – повторяет Гева. А я не слышу его. Звуки бешеного сердцебиения забивают все вокруг.

– Когда снимать-то?

– Скоро. Ты же заплачешь? Девочки всегда плачут.

Он заканчивает говорить, и его липкие, мерзкие пальцы касаются моего подбородка. Не знаю, откуда взялось это желание, откуда взялась уверенность, что так правильно. Но из последних сил я зарядила этому уроду между ног.

– Сука! – закричал Гева. Согнулся пополам. Однако удар был слабым и совсем не спасительным. Думала, так смогу вырваться, появится шанс сбежать. Снова дергаюсь. Мимо.

– Руки убрали! Быстро, – мои вопли могли бы долететь до людей в коридоре. Но знаю ведь, если кто захочет сломать, он сломает. Это лишь вопрос власти.

– Рот закрой, тупая дура, – отвечает Гева, а затем хватает часть моей белой кофты и разрезает ее до самого низа.

В этот момент мне показалось, что я задохнусь. Грудь вздымалась, слезы норовили хлынуть. Его глаза смотрели в область декольте, его язык скользил по нижней губе, как у чертового хищника перед трапезой.

Гева поднял руку, и я поняла: умру, если он хоть пальцем тронет.

– Не смей, – процедила сквозь зубы, пытаясь снова вырваться. Его ладонь остановилась всего в сантиметре от моей груди.

Зазвонил телефон.

Боже! Не знаю, кто там, но пожалуйста! Пусть он скажет что-то такое, чтобы этот урод ушел. Прошу тебя! Никогда ни о чем не просила. Умоляю. Пусть этот человек заставит бросить все. Прошу. Пожалуйста.

Гева вытаскивает гаджет, и глаза его расширяются. Он смотрит на меня, потом на экран. Цокает, но делает шаг назад.

– Да, – совсем иным тоном отзывается в трубку.

Из телефона доносятся отголоски мужского голоса. И я клянусь, все мое нутро искренне верит в силу звонившего. Пожалуйста. Скажи ему что-то такое, чтобы он ушел. Прошу. Иначе я умру. Прямо здесь. От стыда. От боли. От страха. От собственной беспомощности и обреченности.

– Сейчас?! – прикрикивает Гева. – Нет, я не… я не кричал. Я… понял. Скоро буду.

На этом разговор заканчивается.

– Удивительное дело, цветочек. Почувствовал, что ли, он там? – усмехается Геворг. Скалится, затем молча разворачивается. Кивает дружкам. Те резко отпускают меня и бегут тенью следом. И только когда дверь за ними закрывается, я падаю на холодный кафель.

Кто бы ты ни был – спасибо.

Спасибо, что позвонил, что заставил его уйти.

3.2

Я сижу в туалете еще минут пятнадцать. Ноги трясутся, даже встать не могу. Благо никто не зашел за это время. Наверное, идет урок или весь мир вымер. А может, умерла я, черт его знает. Реальность в последние дни стала казаться мне плохим сном. Когда чудовища лезут из-под кровати и пытаются схватить тебя, ты знаешь, что нужно проснуться. Стоит только открыть глаза, как монстры исчезнут. Но почему-то не получается. У меня сейчас именно так. От этого и слезы лезут, и душа разрывается.

Когда страх немного отпускает, начинаю мыслить рационально. Идти в таком виде в класс – то еще удовольствие. Кому захочется блистать в одном лифчике по коридору? Боже, да я даже в купальнике фотки в инсту не выкладывала никогда. Считала это позорным, смущающим. А тут… что вообще в такой ситуации делать?

К моему счастью, иначе и не назвать, в туалет заходит уборщица. Пожилая женщина лет шестидесяти пяти. При виде меня она едва не падает рядом, теряется, видимо. Вру ей, что порвала кофту, вот и сижу здесь. Конечно, женщина не верит. Да кто бы поверил? Однако вместо допросов она приносит мне из каморки старенькую пыльную майку. Говорит, нашла ее полгода назад в раздевалке.

– Спасибо большое! – от всей души благодарю бабушку. Хочется обнять, потому что добрых людей в мире не так много. А отзывчивых, кажется, совсем не осталось.

– Если кто обидит, приходи! Я им шваброй по шею надаю, – кидает на прощание мне женщина в серой косынке.

– Обязательно, – улыбаюсь ей в ответ. Хотя быть сильной сейчас особенно сложно.

В класс возвращаюсь уже со звонком. Лелька поглядывает тайно на меня, скользит по моей новой одежке. В глазах ее – вопросы. Клянусь, там даже проявляются нотки тревоги. Но все это фальшь. Переживала бы она в самом деле, то никогда не бросила меня воевать в одиночку. Не дружба это.

Когда урок заканчивается, хватаю вещи. Быстро покидаю школу, тошнить начинает от этого места. Все приятные воспоминания перечеркнула пара негативных событий. Будто и не было ничего хорошего в этих стенах. Будто я всю жизнь ходила с меткой на лице: в нее можно плеваться, на нее можно наступить, ее можно сломать. Именно с такими мыслями окружающие начали смотреть на меня. Не было одиннадцати лет. Умерла Маша Уварова.

Дома меня встречает Аллочка. В коротких шортиках, едва прикрывающих ее ягодицы, в майке с вырезом на полгруди, и волосы уложены, словно только из салона. Мы с ней как Гусеница и Принцесса: две безумно разные ягоды.

– Боже мой! – показушно вздыхает мачеха, которая мне в подружки годится.

– Он на небе, ты адресом ошиблась, – скидываю обувь и иду на кухню. Хотя лучше бы в душ. Смыть с себя всю грязь и, если можно, воспоминания.

– Маша, ты себя в зеркало видела? Это что за вид вообще такой? Ты нашу семью позоришь, алло!

– Ты можешь не быть моей семьей, я вообще не против, – пытаюсь реагировать спокойно. Однако сегодня не лучший день для колких разговоров. Ведь все дело в майке, в грязной и старой майке на мне.

– Ты же девочка, в конце концов, – качает она головой, выпучивая свои пухлые губы.

– Алл, у меня нет настроения с тобой в дочки-матери играть. Давай в другой раз?

– Твоя мать не удосужилась тебе и каплю этикета вдолбить в голову, – цедит сквозь зубы. А глаза блестят, как у бульдозера. Мысленно посылаю в ответ ей трехэтажный и ухожу в ванную. Пусть продолжает бурчать дальше.

– Маша! Я все расскажу отцу! Ты вообще с кем водишься? Поступать передумала? – кричит она уже в закрытую дверь.

Включаю воду на полную, стягиваю с себя вещи и позволяю телу вдохнуть привкус чистоты. Закрываю глаза. И черт! Так и вижу себя зажатой в клетке, этот сальный взгляд Гевы, моя разрезанная майка. Стыдно. Безумно стыдно. Задыхаюсь просто от стыда. Он видел меня в лифчике, какой-то больной на голову урод видел мое белье, разглядывал каждый изъян моего тела.

Не замечаю слез. Они смешиваются с горячей водой, позволяя излить душевные страдания. Сажусь на корточки, обхватываю коленки руками и уже не сдерживаюсь. Плачу. Как дети плачут, оставшись одни на многолюдной улице. Когда оглядываешься, когда кричишь, когда ищешь глазами кого-то, но там… Только прохожие. А ты один.

Накатывает безумное одиночество. Будто орешь во всю глотку, а тебя не слышат. Кого зовешь? В этом ультрасовременном мире ярких девайсов и крутых шмоток вообще люди остались? Или они рядом только тогда, когда у тебя все хорошо?

После душа закрываюсь у себя в спальне. Так погружаюсь в мысли, в учебу, что не замечаю входящих звонков: телефон на вибро. Уже вечером заглядываю в мобильный, а там пропущенные от Вовки и пара сообщений от Лели. Подруга ж. С большой буквы.

«Маш, все нормально?»

«Ты выглядела странно сегодня»

«Ленка обещала, что не тронет тебя. Она не сдержала слово?»

«Маша, ответь, пожалуйста. Мне очень плохо».

Дальше решаю не читать. Кидаю в черный список. В топку таких друзей, которые с тобой только в смс. Вовке же пишу извинения, обещаю ему новое свидание завтра. Сегодня слишком паршиво что-то исправлять.

Вечером за ужином Аллочка сдерживает свое слово: жалуется отцу на мое поведение. Да так это у нее искренне выходит, в таких ярких красках, ну Оскар давать можно.

– Мария, в чем дело? Мы разве не договаривались жить дружно? Что вы все время делить пытаетесь? – строгим и усталым тоном говорит родитель. Иногда он забывает – я не его ученица, а наш дом – не школа.

– Алла придралась к моей одежде. В конце концов, разве я не имею права выбирать, в чем мне ходить?

– Ты была грязная с ног до головы, – визжит Аллочка, и ее наращенные ресницы взмахивают, подобно крыльям бабочки.

– Маша, что-то случилось? – в глазах отца вдруг мелькает тревога. Так и хочется пожаловаться, сказать ему громкое «да»! Мне устроили травлю, меня буллят. От меня отвернулась даже лучшая подруга. Но, конечно, говорить этого я не буду. Он же примчит в школу, устроит разборки. И мачеха будет по гроб жизни меня тыкать, отца тыкать, какое воспитание, какая доченька растет.

– Просто убирались в классе сегодня.

– Посмотри на меня, – папа откладывает вилку в сторону и слегка наклоняется вперед. Иногда мне кажется, он видит меня насквозь. – Маша, если у тебя какие-то проблемы, скажи нам об этом. Мы – твоя семья. Весь мир может отвернуться, но семья никогда, понимаешь?

– Понимаю, пап, – киваю. Пытаюсь изобразить нечто похожее на улыбку, да выходит как-то не очень. Отец прав, даже когда я злюсь, знаю – ни он, ни мама не дадут мне упасть. Они есть у меня, и это главное.

– Если надумаешь поделиться, мы к твоим услугам. И Алла в том числе.

– И если решишь переодеться, – вставляет свои пять копеек мачеха, – я вдвойне в том числе.

– Спасибо, Алла, очень приятно.

Остаток ужина говорим не обо мне. Обсуждаем политику, новости, работу отца, а потом подруг Аллочки. Вернее, она жалуется на них, а мы с папой просто делаем вид, что нам интересно. Забавная семейка, что уж там.

Глава 4 – Маша

Утро нового дня не принесло ничего хорошего. Казалось, я готова была ко всему, на деле же получить удар под дых всегда неожиданно.

В классе со мной здоровались, как и вчера. Ничего не говорили, не обращались, даже наша староста по вопросам будущей линейки не беспокоила. Я сначала подумала, сама к ней подойду, но потом краем уха услышала, что ведущую сменили. Мне, конечно же, сообщать не стали. Отдали другому человеку сценарий, озвучили дату репетиций, и все.