Хорошая моя

Ирина Ваганова

Хорошая моя

1. Знакомство

Маша Прохорова

Начало лета – прекрасная пора! Особенно когда оно совпадает с началом новой жизни. Маша чувствовала себя другим человеком и нисколько не жалела, что решилась круто поменять судьбу. Почти двадцать семь лет следовала чужой программе, пришло время менять установки, активировать собственные стремления.

Оказавшись за двести километров от дома, лишившись привычного уюта и родительской опеки, не ощущала ни малейшего дискомфорта. Убогое общежитие? Шестиметровая комната с казённой мебелью? Общая кухня и душ на первом этаже? Какие это мелочи по сравнению с полной свободой, обновлением и перспективами. П-ф-ф-ф…

Всё поменяла! Всё! Даже вспоминать не хочется зализанные и собранные в пучок волосы, теперь они каштановой волной рассыпаются по плечам. Долой строгие «старушечьи» наряды! Легкомысленные шортики с просторной рубашкой мама бы не позволила даже дома надеть, а здесь – пожалуйста! Никто слова не сказал.

Вполне возможно, что за спиной шептались, но Маше было плевать на это с высокой башни. Разумеется, на предзащите и тем более на защите диссертации она будет выглядеть прилично, а пока работа только началась, можно отпустить в себе шаловливую девчонку, какой не довелось побыть в детстве и юности.

Легко взбежала по ступеням, ведущим к административному зданию института. В проходной пахло недавно сваренными пельменями. Ночные дежурные имели привычку основательно завтракать в конце смены, ароматы простецкой «кухни» витали над турникетами чуть ли не до восьми часов, а сейчас только семь сорок пять. Маша весело поздоровалась с охранником, тот с готовностью отозвался. Выскочила на аллею и пружинистым шагом двинулась к своему корпусу. Пусто. Учёные так рано не приходят, хорошо, если к десяти подтянутся. Это к лучшему, Маше нравились утренние часы в пустой лаборатории: меньше болтовни, больше возможности сосредоточиться на материалах будущей диссертации.

Шла, задрав голову, – следила за белочкой, ловко взбиравшейся по стволу старой изначально голубой ели. Пушистый зверёк с тихим шорохом цеплялся коготками за кору, нисколько не боясь, подбирался к импровизированной кормушке, под которую некто приспособил пятилитровую канистру. Белки чувствовали себя здесь вольготно, Маша была с ними солидарна. Красота! Высоченное небо с невесомыми облаками, зелёные лапы ёлок, запах молодой хвои – всё это вселяло оптимизм.

Сама не поняла, что произошло. Нога подвернулась, Машу повело в сторону, она нелепо замахала руками, качнулась, попыталась выровняться, но не смогла поймать равновесие и упала на колено. Острый камушек вонзился прямо под чашечку. Больно-то как! Зажмурилась и замычала:

– М-м-м-у-у-о-о… З-з-з-с-с-с…

Не успев оглянуться на звук шагов, почувствовала, как крепкие руки подхватывают её под локти. Человек, подбежавший со спины, помог встать. Выровнялась, опираясь на одну ногу, повернулась поблагодарить.

Её поддерживал парень в спецодежде. У Маши язык присох к нёбу, когда она наткнулась на взгляд, полный сочувствия и нежности. Ни звука не произнесла, просто утонула в тёплых лучах.

Молодой человек смущённо улыбнулся, моргнул и опустил взгляд. Как жаль…

Он присел на корточки и покачал головой, разглядывая рассеченную кожу. Маша тоже посмотрела на пораненное колено. По голени стекала тёмно-красная струйка. Попробовала перенести вес на подвёрнутую ступню и снова покачнулась. Увы, наступать больно.

Парень очень осторожно прощупал Машину ногу, вздохнул, выхватил из нагрудного кармана спецовки удивительно чистый и отглаженный платок, быстрым движением стёр кровь. В Машиной груди выстрелила эмоциональная пружина, даже слёзы набежали на ресницы. Затаила дыхание, рассматривая вьющиеся тёмные волосы на склонённой у её ног голове. Очень хотелось зарыться в густых кудрях пальцами, потеребить, погладить. Что с ней происходит? Нужно думать, как добраться до лаборатории, а вместо этого глупые мысли толпятся в мозгу!

Незнакомец выпрямился, спрятал испачканный кровью платок в кармане и предложил руку для опоры. Маша оценила расстояние до дверей здания: метров двадцать. Глупо будет скакать на одной ножке. Кивком поблагодарила, четким движением поправила пересекавший грудь ремешок сумки, схватилась за локоть молодого человека и, переступая рывками, двинулась вперёд. Шли медленно, Маша вспоминала всех возможных Ангелов Хранителей, радуясь, что в такую рань на рабочих местах никого нет, и в окна за прикольной парой не наблюдают.

Так под ручку и ковыляли до туалета на первом этаже. Парень замедлился, заставив Машу остановиться, и потянул за ручку двери, приглашая зайти. Промыть рану было бы неплохо, но здесь только мужской, дамы из лаборатории бегали на второй этаж. Заметив смущённую медлительность девушки, провожатый распахнул дверь ещё шире и крикнул внутрь:

– Э-эй!

Обернулся и посмотрел с обезоруживающе очаровательной улыбкой, мол, бояться нечего, только эхо внутри.

Понятно, что желающих посетить уборную в такое время не нашлось, но всё-таки неудобно. Маша посопела, размышляя. Карабкаться по лестнице, чтобы воспользоваться раковиной, а потом спускаться обратно – так себе перспектива. Была не была! Кивнула и рванулась вперёд.

В нос ударил запах хлорки. Мокрый кафель на полу блестел. Очевидно, уборщица только что помыла. Жаль, что ушла, в компании другой женщины было бы спокойнее. Маша нарочно оставила дверь распахнутой, добрела до раковины, пристроила ногу на тянущуюся вдоль стены приступочку, добыла из сумки одноразовую салфетку и отвернула кран с тёплой водой. Пока смачивала салфетку и промакивала рану, молодой человек скрылся в каморке уборщицы, вышел оттуда, держа в руках белый пластмассовый ящик с красным крестиком. В аптечке нашлись и перекись водорода, и бактерицидный пластырь. Уже через пару минут ранка была в полном ажуре. Помощник действовал уверенно и аккуратно. Прямо-таки медбрат! Маше было очень приятно, давно о ней так не заботились.

Пока парень относил коробку с медикаментами, поспешила прочь. Шла по коридору, держась за стену, и прислушивалась: не догонит? Нет, шаги за спиной так и не раздались. Что ж, спасибо и на том. Только теперь осознала, что не перебросилась с благородным рыцарем и парой слов, обругала себя: надо было хоть имя спросить! Что ж, как ни притворяйся боевой и бесшабашной, непривычная ситуация обязательно проявит суть скромняшки. Усмехнулась, доставая ключи, открыла дверь лаборатории.

Выделенное Маше место располагалось около окна. Пересекла приставными шагами комнату, уселась во вращающееся кресло, надавила на кнопку запуска системного блока. Зашуршали, потрескивая, вентиляторы, помещение наполнилось рабочим шумом. Пока монитор оживал, девушка стащила с себя ремешок сумки, зашвырнула её на подоконник, машинально взглянув на аллею перед корпусом. Чуть правее «рыцарь» в спецовке соскребал в опрятные кучки скопившуюся вдоль бордюра пыль, перемешанную с осыпавшейся хвоей. Маша залюбовалась уверенными, ловкими, сосредоточенными движениями. Обернулась на звук открывавшейся двери, крутнулась вместе с креслом:

– Доброе утро, Кристина Дмитриевна!

Входящая женщина уронила взгляд на колено сотрудницы:

– Здравствуй-здравствуй, ранняя пташка! Что с тобой приключилось?

– Ногу подвернула, упала, и вот… – Маша наклонилась и поковыряла ногтем пластырь.

– Как же так? – Кристина Дмитриевна подошла ближе и сочувственно покачала головой. – Такая молодая, а ноги не держат.

– На белочек засмотрелась.

– Пластырь с собой носишь? – женщина кивнула на дверь в центре боковой стены. – Там, в угловом шкафчике, аптечка есть. Правда, в ней старьё скопилось, даже не знаю, найдётся ли что-нибудь путное.

– Это не мой. Молодой человек помог дойти, он и пластырь дал.

– Какой ещё человек? Новый сотрудник?

– Нет, – улыбнулась Маша и указала на парня, продвигавшегося вдоль бордюра со своим скребком, – вон тот.

– А-а-а… – Кристина Дмитриевна посмотрела за окно и вздохнула сокрушённо. – …Коленька, – подошла ближе, опёрлась на Машин стол и тихо добавила. – Жаль парня. Такие родители, а он…

– Что?

Девушка смотрела на сотрудницу снизу вверх, невольно остановив взгляд на двойном весьма рыхлом подбородке. Кристина Дмитриевна не так давно разменяла шестой десяток, но благодаря открытому характеру и лёгкому восприятию преходящих – как она говорила – трудностей выглядела моложе. Сейчас нахмурилась, отчего лоб между бровей прорезали глубокие морщинки.

– Не знаешь? Это же сын директора.

– Семёнова?

– Прежнего. Озерцова.

– Который умер?

– Два года как. А ведь не старый. Хотя чему тут удивляться? Должность хлопотная, времена пришлось пережить непростые. Науку в каких позах только не насиловали. Да это и ничего бы. Мужик он крепкий был, упорный. А вот за сына душа болела.

– А что с ним? С Колей?

– Так это… он-н-н… – женщина очень медленно, будто сомневаясь, стоит ли, подняла руку и повертела в воздухе кистью, – …недалёкий.

– В каком смысле? – вытаращила глаза Маша. Не могла поверить, что симпатичный, ладный, добродушный человек не дружит с головой. – Болен?

– Диагноза нет, – повела бровями Кристина Дмитриевна. – Хотя Озерцовы по врачам его таскали не меньше пятнадцати лет. Сначала лечили, потом пытались инвалидность оформить. Ну… чтобы пенсия была.

– В чём тогда проблема? Если диагноза нет…

– А как ты себе представляешь? Отец – светило мировой науки, мать тоже умница. Надеялись, что Николай династию продолжит, а он…

– Что? Не захотел учиться?

– Да не мог он учиться! – неожиданно вспыхнула Кристина Дмитриевна. – Ладно, нечего переливать из пустого в порожнее, работать надо.

Маша проводила взглядом удалявшуюся сотрудницу. Та уселась за свой стол, включила компьютер и уставилась в монитор. Пора и Маше приниматься за диаграммы по занесённым накануне результатам эксперимента, однако девушка не могла сосредоточиться. Крепилась-крепилась и всё-таки спросила:

– Не понимаю… Что значит «не мог учиться»?

– То и значит, – не поворачиваясь, вздохнула женщина за соседним столом, – с горем пополам девятилетку домучил. Каких только репетиторов ему ни нанимали, кто его только ни тянул… Всё бесполезно. Даже таблицу умножения не смог осилить.

– Да ну! – не поверила Маша.

– Вот тебе и «ну». Чего не спроси, всё у него сорок девять. И пятью пять, и дважды два.

– П-ф-ф-ф… Как это несправедливо.

– И не говори, – Кристина Дмитриевна повернулась и строго прищурилась. – Не вздумай сказать расхожее…

– А? – Маша прикусила губу. Поймали её. Действительно, на языке вертелось подходящее для таких случаев выражение.

– Здесь этого не любят. У нас, куда ни ткни, все гении, и все как один стараются деток под бочок пристроить.

– И уж, конечно, не дворниками, – хмыкнула Маша.

– Ты о Коле? Понятно, что Озерцов мечтал сделать сына преемником, а вместо этого определил механиком в гараж.

– В гараж?

– Любит мальчик машины, пестует их как малых детей. Золотые руки!

– А почему он тогда на аллее убирается?

– Не только на аллее… И траву стрижёт, и сосульки с крыш сбивает. Безотказный! Делает всё, что ни попросят. За одну небольшую зарплату, кстати.

Маша качнула головой в знак согласия и перевела взгляд за окно. Николай уже скрылся. Толстенький мужичок в похожей спецовке собирал совковой лопатой и грузил в тачку оставленные им пыльные пирамидки. Работают люди. И ей нужно приниматься за дела.

***

На обед Маша не ходила. До общаги недалеко, обычно успевала сбегать, на сей раз решила ногу не тревожить. Перетянула щиколотку старым эластичным бинтом, обнаруженным в отдельческой аптечке, и просидела весь рабочий день в комнате. Перебивалась чаем. Спасибо, Кристина Дмитриевна пару пирожков с капустой презентовала.

Зато дел успела переделать кучу! Диаграммы получились – загляденье, такой эффектный плакат угодит самым предвзятым рецензентам. Осталось перепроверить, и можно будет отправлять на сетевой цветной принтер. Это уже в понедельник! А сейчас пора ковылять домой.

По аллее шагала бодренько, а за проходной остановилась передохнуть. Опёрлась на железную загородку, держа повреждённую ногу на весу. Смотрела на подъём, который преодолевали выезжавшие с парковки машины. Неширокую дорогу от тротуара отделяли жидкие кусты боярышника, защищавшие пешеходов от брызг в дождливые дни, но не спасавшие от выхлопных газов в такие как сегодня. По этому участку Маша предпочитала нестись чуть не бегом, уже потом, выйдя в город, сбавляла темп. Сегодня придётся глотать пыль, двигаясь со скоростью древней старушки.

Боковым зрением заметила жёлтое пятно. Повернулась. Опа! Какой смешной автомобильчик едет! Фольксваген Жук стародавнего года выпуска затормозил в двух шагах от девушки. Водительское стекло опустилось, за ним показалось улыбающееся лицо Николая. Парень выдержал паузу, продолжая светло и бесхитростно смотреть на Машу, потом качнул головой, приглашая её садиться.

– А-а-э… – Маша отлипла от поручня, потихоньку приблизилась, – …предлагаешь доехать с тобой до общежития? – молодой человек улыбнулся ещё шире и кивнул опять. Маша кашлянула, прочищая горло, и, волнуясь, уточнила. – А права у тебя есть?

Сказала и смутилась своей неделикатности. Николай не обиделся, напротив, с готовностью полез в карман серо-голубой клетчатой рубашки, двумя пальцами вытащил пластиковую карточку с фотографией – самое натуральное водительское удостоверение. Продемонстрировал Маше. Она, всё ещё чувствуя неловкость, обошла автомобиль и уселась рядом. Плавно тронулись. Коля очень приятно вёл машину: мягко, неспешно, вдумчиво. Пассажирка готова была так ехать не только до общаги, хоть до родительского дома. Хоть по пробкам. Хоть шесть часов. Пусть и молча. Почему-то необыкновенно приятно молчать рядом с этим человеком. Даже ни о чём не думая. Почти.

Одна надоедливая мыслишка время от времени всплывала. Человек десять из лаборатории узнали о случившейся с Машей неприятности, некоторые посочувствовали на словах, и ни один не предложил подбросить домой. Притом что почти у каждого автомобиль на площади перед административным корпусом припаркован. Нужно было самой попросить? Хм… Духу не хватило у новой сотрудницы. Она хоть и познакомилась со всеми, даже имена и отчества многих запомнила, приятельских отношений завести не успела. Разве что с Кристиной Дмитриевной, поскольку сидели они в одной комнате. Да та, к сожалению, каждый вечер уезжала с мужем на дачу, а это в противоположную сторону.

Через десять минут были около общежития. Николай пристал к тротуару перед входом, не выключая мотора. Посмотрел на Машу. Она отстегнула, щёлкнув замком, ремень безопасности, тот вжухнул и неторопливо смотался в приёмник. Дверь не открыла, продолжала сидеть. Слишком уж быстро доехали. Покидать уютный, можно сказать, вылизанный до блеска салон Жука совсем не хотелось. Повернулась к водителю, протягивая ладонь:

– Тебя ведь Коля зовут? Я Маша.

Давненько не видела такого удивлённого взгляда. Молодой человек смотрел на её руку так, будто не знал, что с ней делать. Маша тоже смутилась, продолжая держать ладонь на весу, прошептала:

– Просто пожми. Так принято.

Уголки его губ дрогнули в несмелой улыбке. Коля бережно, словно дотрагиваясь до ценного артефакта, обнял пальцами девичью ладошку. Маша крепко пожала руку парня, слегка тряхнула и сказала, не выпуская:

– Очень приятно.

Чистая правда! Было дико приятно касаться кожи Колиной ладони. Нежная, словно у ребёночка. Разве бывает так? Взрослый – ну ладно, моложе самой Маши, но всё-таки взрослый человек, работающий с железками, мётлами, лопатами – имеет такую приятно-мягкую кожу! Разве это справедливо? Разве получится забыть это прикосновение? Пауза затягивалась. «Почему он всё время молчит? – подумалось. – Немой, что ли?» Маша, наконец, отцепилась, переплела пальцы в замок и, заранее сердясь на себя, спросила:

– Коля, скажи, сколько будет шестью восемь?

Улыбка исчезла. Парень отвернулся, опустив ресницы, медленно провёл подушечками пальцев по отполированному до блеска рулю, едва заметно вздохнул и тихо сказал:

– Сорок девять.

– Ты шутишь? – воскликнула Маша. – Ведь ты нарочно! Да?

– Всегда так говорю. Все смеются.

– Ну, раз знаешь, что будут смеяться, значит, шутишь!

Она и сама не смогла бы объяснить, почему так завелась. Чувствовала горечь от того, что слова Кристины Дмитриевны подтвердились, но не только горечь. Что-то тёплое, материнское шевельнулось в груди. Хотелось обнять этого недотёпу, прижать к себе и шептать ободряющие слова.

– Я, правда, не помню. Учил-учил, да так и не выучил. Нужно в тетрадке смотреть табличку, чтобы отвечать.

– Не переживай, – многие живут себе спокойно, абсолютно позабыв, сколько будет семью семь. – За людей считают машины.

– Мне не нужно ничего считать, – едва заметно пожал плечами Коля. – Мама раньше помогала, теперь Оля.

– Это кто? – взявшаяся было за ручку двери девушка снова обернулась. – Кто эта Оля?

– Сестра. Оля хорошая.

– Хм… Не сомневаюсь. Ну, ладно, я пойду. Спасибо, что довёз. Сама бы я полчаса хромала.

– Пожалуйста.

Маша выбралась из машины и побрела к общежитию. Слышала, как удалялся урчащий звук мотора, не оглянулась, не махнула рукой. Было очень грустно. Как же так? Милый-милый Коля даже не осознаёт, насколько отличается от других парней. Не только тем, что не способен к арифметике. Он совсем, совсем другой. Пришелец из иных миров.

2. Визит

Варя Дьяченко

Варя остановилась у двери профессорской квартиры с металлической пластиной, хранившей напоминание о когда-то проживавшем здесь человеке: «Озерцов Виктор Андреевич». Оперлась на покрашенную в бежевый цвет стенку и наклонила голову, стараясь выровнять дыхание. Здешний четвёртый этаж сродни обычному шестому – дом с высоченными потолками дохрущёвской эпохи не имел лифта. Стоило сюда лезть? Не напрасно ли она затеяла этот визит? Варя напоминала самой себе пятиклашку, задумавшую пожаловаться на обидчицу и явившуюся с этим к завучу.

Наверху зашумели. Женский голос просил захватить мусор, мужской недовольно торопил.

– Она тоже мать, она поймёт! – пробормотала себе под нос Варя и нажала на кнопку.

Раздалась звонкая трель, и уже через минуту послышался стук каблучков.

– Кто там?

– Эльвира Васильевна, добрый день! Позвольте войти, мне нужно поговорить с вами.

С пятого этажа, судя по звуку шагов, стали спускаться. Варя нервно оглянулась. Ей почему-то было важно оказаться в квартире, прежде чем её кто-нибудь увидит здесь. К счастью, раздался щелчок замка, дверь распахнулась, пуская гостью в прихожую. Поспешно заскочив туда, замерла, рассматривая хозяйку. Худощавая фигура – предмет зависти, сама Варя имела склонность к полноте и вынуждена была неотступно следить за весом. И ещё: ни одной седой нитки! Тёмно-русые волосы, уложенные на затылке замысловатой велюшкой, не знали краски. А ведь Эльвире скоро шестьдесят стукнет! Варе немного за тридцать, а ей приходится применять оттеночный шампунь, чтобы скрыть седину на висках.

– Здравствуй, деточка, что-то не припомню, ты ученица Виктора Андреевича?

– Нет-нет. Мой отец работал с профессором. Константин Константинович Рогов.

– А! Костик! – улыбнулась Эльвира Васильевна. – Знаю-знаю.

– Да, – Варя кивнула и закусила губу. Зачем она говорит об отце, ведь речь о муже. – Можно мне пройти?

Лицо хозяйки стало печально-задумчивым:

– Виктора Андреевича нет.

– Так я к вам, хочу поговорить о муже, о Сергее.

– Он ученик э-э-э…

– Нет, руководит аспирантами в институте.

– А твоё имя как, деточка? Что-то не припомню.

Варя назвалась, с трудом пряча раздражение. Что за манера беседовать на пороге!

– Так я пройду?

Хозяйка вздохнула и нехотя раскрыла двустворчатые остеклённые двери, пропуская навязчивую визитёршу в гостиную. Здесь витал дурманящий аромат лилий.

Центр комнаты занимал большой круглый стол с шестью венскими стульями. Через приоткрытое окно доносились детские голоса. Захотелось выглянуть, убедиться, что с дочками всё хорошо. Пришлось оставить Аню и Таню на площадке с горкой и качелями. Двор закрытый, ничего не должно случиться, но материнское сердце сжимается от любой неизвестности.

Эльвира Васильевна уселась за стол и тронула вязанье – крючок и начатое кружево. Кремового цвета салфетки были разложены повсюду: под цветочными горшками, под вазой с теми самыми лилиями на этажерке, на спинках дивана и кресел. Смотрелось это по-деревенски, но не без уюта.

– Располагайся, деточка, – профессорша недовольно сдвинула брови. – Мою свекровь звали Варварой Фёдоровной.

– Я Константиновна, – поправила её Варя. Садиться не стала, провела ладонью по гладкой спинке стула, шумно выдохнула и сказала то, с чем пришла. – Эльвира Васильевна, умоляю вас, поговорите с Катей. Пусть она оставит Сергея в покое. У нас дети. Танечка и Анечка обожают отца, его уход из семьи ранит их. Да и мне будет тяжело. Как прикажете поднимать девочек одной?

– Сколько им?

– Шесть.

Эльвира Васильевна, продолжая теребить кружево, мечтательно посмотрела на огромную хрустальную люстру:

– Шесть… Как давно моим было шесть. Оле скоро тридцать. Лене двадцать семь, Коле двадцать четыре, а Катюшке двадцать два.

– Вы поговорите с ней? Зачем Кате эта связь? У них такая разница в возрасте! Потом, в институте Сергей держится исключительно из-за моего отца. Уход из семьи повредит карьере. Прошу, убедите дочь оглядеться, вокруг столько молодых, перспективных…

– Деточка, – перебила её профессорша. – Я что-то не пойму. Кто такой Сергей? Ученик Виктора Андреевича?

– Не совсем. Вернее… Серёжа работает в институте. Катя под его началом собирает материал для диссертации, а он увлёкся. Понимаете?

Варя навалилась всем весом на стул, ножки заскрежетали по паркету. Эльвира Васильевна вздрогнула, взгляд её стал настороженным:

– Воспитанием занимается муж. Дети не прислушиваются к моему мнению, так уж повелось, – она встала и указала на дверь. – Напрасно вы сюда пришли. Советую обратиться к Виктору Андреевичу. Ищите его в институте. Он очень занят и редко появляется дома.

Что говорит эта женщина? Варя видела её на кладбище – бледную как мраморная скульптура в чёрной кружевной накидке с букетом тёмно-красных роз в руках. Не могла же она не знать, кого хоронит!

Поборола минутное онемение:

– Профессор умер два года назад. Странно было бы обращаться к нему с просьбами.

Сказала и сразу пожалела. Скользнуло по полированной столешнице отброшенное вязанье, с шорохом упало на пол, крючок звякнул о паркет. Эльвиру Васильевну трясло. Запрокинув голову, она комкала на груди трикотажную кофточку и стонала:

– Во-о-он! Вон пошла, негодница! Как ты смеешь говорить такое в моём доме? Во-о-он!

– Простите, я… простите… – мямлила Варя, испугавшись, что профессорша брякнется на пол и забьется в припадке, – …простите, я не думала…

– Что здесь происходит? – у входа в гостиную стояла внешне похожая на Эльвиру Васильевну ещё молодая женщина. Она мельком посмотрела на профессоршу и тут же перевела взгляд на Варю. – Мама, кто это?

– Папина ученица. Олечка, знаешь, что говорит эта паразитка? Что папа умер! Он на совещании. Скажи ей!

– Он на совещании, – ровным голосом повторила женщина, приблизилась к профессорше, обняла за плечи и стала подталкивать к двери в смежную комнату. – Я всё объясню нашей гостье. Иди, пожалуйста, к себе. Не нужно переживать.

– Как же? – всхлипывала, профессорша, перестав трястись. – Разве можно так о живом человеке?

– Нельзя. Она больше не будет. Иди, скоро твой сериал начнётся.

Эльвира Васильевна резко остановилась:

– Клубок!

Только теперь Варя смогла отмереть. Она метнулась к лежавшему на полу кружеву, подняла и протянула Ольге. Та, кивнув, передала матери и затолкала-таки её в соседнюю комнату. Обернулась:

– Кто вас подослал? Из института?

– Н-нет… нет, выслушайте. Я сама. Никто не подсылал.

Ольга заглянула в комнату, улыбнулась матери:

– Вот и славно. Потом расскажешь, что там случилось.

Она плотнее закрыла дверь и строго посмотрела на Варю.

– Мой муж работает в институте, – ответила та на предыдущий вопрос. – Руководит диссертацией вашей сестры.

– Кати?

– Он увлёкся. Понимаете?

– Пока нет. Выражайтесь яснее.

– У них роман. У Кати и Сергея.

– При чём тут отец? Зачем говорить, что он умер?

– Но ведь он умер! – развела руками Варя. Ситуация казалась ей дикой.

– Видите ли, – Ольга приблизилась и стала водить пальцем по столу, рисуя овал, – мама нездорова. В её фантазиях отец по-прежнему жив. Мы вынуждены поддерживать эту игру, чтобы состояние не ухудшилось.