Король Севера. Война

– Нет. Милорды, Холдстейн ведет свои войска сам, и мне, похоже, настало время лично выступить против него. Не хотелось бы, чтобы теперь, после наших поражений, кто-то осмелился сказать, что я… будто бы… испугался северного выкормыша.

– Никто не осмелится произнести такого, милорд! – взвился Райсен, но Линель так сурово глянул на него, что лорд поспешил заткнуться.

Слово взял Молдлейт.

– Опрометчиво, милорд. Холдстейн вынужден сам вести войска: за его ставленниками, без самого узурпатора, люди не пойдут. Иное дело вы, законный король нашей страны. Вам не следует рисковать жизнью.

– По-вашему, милорд, я должен отсиживаться в норе, в то время как узурпатор с победой идет к столице?! – вспыхнул Линель.

– Вы законный король. Вы вправе игнорировать Холдстейна.

– Мне надоело, слышите, надоело его игнорировать! Это он игнорирует меня, нанося моим союзникам одно поражение за другим! – зашипел Линель, едва не брызгая слюной. – И, милорды, вам не приходило в голову, что, быть может, наши войска быстрей зашевелят задницей, если король лично приедет проследить за выполнением его приказов? Или вы думаете, опоздание приречных лордов к Каллье так и останется нашим единственным промахом в войне? Милорды, вам всем плевать друг на друга! Вы не хотите друг другу помочь, вам важней самим понести наименьшие потери сейчас, а о потом вы не думаете! А Холдстейн этим вовсю пользуется.

– Но совет не виноват в поступках приречных лордов, мой король, – робко напомнил Райсен, глуповато хлопая глазами.

– Ну разумеется, – елейным тоном ответил Линель. – Разумеется, милорды. И если еще когда-нибудь случится что-то подобное, опять никто не будет виноват. Снова будем предъявлять претензии трупам, господа! Нет, с меня хватит. Я ничем не хуже этого выскочки-северянина, и тоже… эээ… в состоянии командовать армией. Лорд Бриенн, проинспектируйте сегодня войска, в конце недели я намерен выступить.

И он выступил. В который раз сделал все по-своему, несмотря ни на что. Он напрочь проигнорировал кислые лица советников, особенно скривившиеся, когда в свое отсутствие Линель поручил исполнение королевских полномочий не кому-то из них или всем вместе, а Байярду – единственному, признавшему правильность поступка Линеля.

– Лорды правы в том, что вам следует беречь себя, но вы правы в том, что скажут люди. Многие могут решить, что вы боитесь Холдстейна, и кто знает, как это скажется на численности ваших союзников. Это война королей, ваше величество, и бороться в ней тоже должны короли.

Война королей! Это выражение так понравилось Линелю, что именно его он использовал в разговоре с женой, в тот же день, когда принял решение о самоличном руководстве армией. Селисса была в бешенстве. Как разъяренный зверь (лиса, бешенная лиса), она носилась по спальне, громя все вокруг, срывая с окон богатые гардины, бросаясь в стены посудой, переворачивая стулья. Ее лицо раскраснелось, глаза горели сумасшедшим огнем. Рукава роскошного платья ярко-розового цвета мешали производить разрушения, и она оборвала их с треском.

Линель с удивлением наблюдал за вспышкой жены. Он знал, конечно, что Селисса своенравна и строптива, но никогда не думал, что настолько.

– Лично вести армию! Да ты сдурел! – орала она на него, используя такие выражения, которые никто и никогда не должен слышать от придворной дамы. – Ты только об этом сукином сыне и думаешь! А о своей жене, своем ребенке ты забыл?!

Линель невольно взглянул на живот Селиссы – совсем еще плоский. Даже не скажешь, что внутри есть ребенок. Селисса поймала взгляд мужа и заорала громче прежнего:

– Да, ребенок! Каково мне оставаться в такой момент одной?! Я тут, понимаешь, должна сидеть с надутым пузом, пока ты развлекаешься?

– Это не развлечение, Лисси… – попытался объяснить Линель, но тщетно. Селисса не хотела ничего понимать. Она хотела, чтобы муж всегда был рядом, Холдстейн волновал ее мало.

В конце концов она разрыдалась и, когда Линель принялся ее утешать, попыталась выбить из него обещание отказаться от затеи.

Линель остался тверд, и они поругались. Селисса выгнала его из своих покоев, и всю неделю до выхода армии из Сильвхолла он терпел ее холодное негодование. Она не разговаривала с мужем, не заходила в его комнату, за едой садилась по другую сторону стола. Придворные видели размолвку короля и королевы, и Линель пытался объяснить жене, что при дворе нельзя так откровенно показывать свои чувства, что здесь, как нигде в другом месте, любой готов воспользоваться минутной слабостью… Зря. Селисса ничего не хотела знать. Она хотела, чтобы муж никуда не уезжал, и стояла на своем.

Помирились они только в последнюю ночь перед отъездом. Она сама пришла к нему, печальная, дрожащая. Прижала его ладонь к своему животику и, рыдая, стала рассказывать, как она боится, что его убьют. Он утешал жену, как мог.

Но остаться не захотел.

Может быть, напрасно.

Пор крайней мере, так он думал спустя дни пути, когда серебряные стены столицы остались позади, когда впереди замаячила граница королевских земель.

Был дикий холод. Войско шло по заснеженным равнинам, где промозглый ветер гонял в воздухе острую снежную крупу. Лес оставался вдалеке. Линель с тоской смотрел в сторону темнеющих под белым налетом стволов. Там ветрено не было. Он с удовольствием отдал бы команду пройти сквозь чащу – срезать путь, погреться под сенью осин и дубов. Отсоветовали.

– Интересный план, Ваше Величество, хотя и опасный, – поставил под сомнение идею короля племянник лорда Огдена – Хорти Райсен, когда король вскользь упомянул о своем желании. – Вот помню, мой отец пошел как-то вассала дяди усмирять, взял три сотни конников да дернул напрямую через лес. Дорогой-то там дня два пути было. Как думаете, сколько до места дошло, Ваше Величество?

– М-м-м… Две трети?

– Половина! Завел мой папа своих ребят в болото, потонули вместе с конями. А оставшихся вассал крепко потрепал. С тех пор дядя отцу больше серьезных дел не доверял…

Линель хмуро смолчал. Интересно, знает ли о таких военных премудростях его противник? Наверняка! Король Таер не позаботился дать наследному принцу королевское образование. Линелю не преподавали почти ничего из тех дисциплин, что позволили бы выиграть войну. Зато у Моэраля нужные знания точно были: его учили лучшие учителя. Юный Линель по глупости сочувствовал Холдстейну, когда тот тратил на занятия долгие летние дни вместо того, чтобы веселиться. Пока Линель проводил время в саду с другими благородными детьми, голова Моэраля прилежно склонялась над книгами и картами. Таер долго, очень долго готовил себе преемника на место родного сына…

Шрам дернуло, и король с силой потер его, гоня боль прочь. Предатели – и Холдстейн, и покойный король – оба они были предателями. Переступили через него, через его интересы, через его права, будто так и должно быть! А он, глупый ребенок, даже не понимал, чего они лишали его, что воровали у него по чуть-чуть. Он злился. На Райсена тоже злился, и сильно, но понимая, что злость направлена дальше. Туда, куда еще только предстояло дойти. К Приречным землям, где хозяин теперь Холдстейн. Райсен же был виноват лишь в том, что видел неопытность молодого короля.

К счастью, Хорти вел себя крайне осторожно. Он не ставил себя на место наставника особы королевской крови, ни на чем не настаивал. Он рассказывал истории, отвечал на вопросы, будто бы не видя, с какой жадностью Сильвберн хватает каждую крошку чужого опыта. А Линель торопился учиться, проклиная себя, что не взял с собой опытного учителя, мастера в тактике и стратегии. С ним шли простолюдины, рыцари среднего возраста, да лорды – его ровесники, племянники и чьи-то младшие сыновья. Большим везением было, если кто-то из них участвовал в соседских склоках с оружием в руках или, как, например, Хорти, помогая когда-то Кольби, сцеплялся с князьями из Вольных Княжеств. Большинство дай боги если усмиряли собственных селян.

Король оглядывал войско, и непрошенное слово «скоп» вертелось на языке. Отряды из разных земель, шедшие каждый под командованием собственного предводителя, вместе напоминали разномастное стадо. Будто согнали в кучу коров, коз, овец и гусей и предлагают ему, Линелю, управлять ими по одним правилам. Разве можно одинаково командовать конем и свиньей?

Рядом, продолжая начатую историю, Райсен ненавязчиво обучал короля:

– Через лес надо ходить с маленьким отрядом, чтобы за каждым человеком приглядеть можно было. Если дороги нет, надо обходить его стороной. Уж если есть крайняя нужда – тогда только лезть в чащу. Лес для конницы не подходит: почти непроходим. Войско растеряется, кони ноги поломают. Да и обозы оставлять придется. Вот помню, отец рассказывал, пришлось им как-то бросить обоз…

– Почему лорд поставил тебя командовать отрядом? – спросил Линель.

– Случайно вышло. – Пожал плечами Райсен, казалось, совсем не обескураженный внезапностью вопроса. – Я единственный подходящий для такого дела родственник лорда. Да и опыт у меня небольшой имеется. У нас был случай: на дальнее селение разбойники напали, пограбили, пожгли. Лорд сам в Сильвхолле, сын его старший там же. Кастелян старый, отец мой не в почете. Мне младший лорд и говорит: «Давай сами разбираться». Ну, мы по коням, народу набрали да мерзавцев ловить. Поймали, на суку вздернули. А потом наследный лорд вернулся да лорду Огдену написал, как мы хорошо все уладили. Тот тогда на меня внимание и обратил, стал дела разные по мелочи доверять. Я-то понимаю, очень он за младшего своего волновался, тому семнадцать всего, а тогда куда младше был, и большое облегчение лорду было, когда он узнал, что я Раемону спину прикрывал.

– Раемон – это младший сын Огдена?

– Да. Вы его могли не видеть, он редко при дворе бывает. Он и Саймон – единственные сыновья лорда, но Раемона, по-моему, лорд любит больше.

– Оттого и держит от нашего гадюшника дальше, – пробормотал Линель, но собеседник его услышал.

– Что, Ваше Величество?

– Не видел я его, говорю. Саймона знаю, свадьбу его помню, мне тогда лет восемнадцать было, когда он женился, – упоминать, что со свадьбы он ушел очень рано из-за очередной завуалированной ссоры с Таером, Линель не стал, – а вот Раемона не помню.

– Не удивительно, Ваше Величество, я же говорю, он редко при дворе бывает. Он болезненный, не такой, конечно, как Фадрик Молдлейт, но зараза к нему всякая с одного раза цепляется, вот помню у него гадость какая-то была, оспины на лице появились, так мы всем двором…

Но король уже не слушал. Имя среднего сына Уолдера Молдлейта напомнило ему об Артейн и ее письмах. Обиделся ли Фадрик на Линеля? Сам лорд Уолдер ни словом не упомянул о произошедшем, спокойно отнесся к известию короля, что леди Молдлейт дала приказ ее войскам к отступлению.

Как ни странно, любопытствовали другие.

Лорд Бриенн обеспокоился количеством направленных приказов, Эринн – способом доставки, Перрье волновался, что войска пойдут наперекор указу Рейны. Молдлейт вел себя так, словно иначе и быть не могло, и, вообще, весьма удивительно, что никто не озаботился получить приказ Рейны раньше – невестка лорда-председателя не может быть на стороне предателя.

Мнения Фадрика Линель не знал, и ему было даже немного стыдно перед парнем. Не за то, как он обошелся с его женой, эта девка лучшего не заслуживала, а за то, что вообще дал свое согласие на их брак. Линель очень сомневался, что сын Молдлейта по собственному желанию решил жениться на Рейне. Линель ему сочувствовал.

А еще его совесть мучило, что он использовал Фадрика, чтобы больнее ранить Холдстейна.

«Я отдал твою женщину калеке!» – мысленно хвастался он перед Моэралем. И тут же себя одергивал, уверяя самого себя, что всего лишь сделал необходимый политический шаг.

Хорти, заметив, что король его не слушает, немного поотстал, оставив Линеля в одиночестве. Если можно, конечно, назвать одиночеством следование в потоке людей, находящихся от тебя на почтительном расстоянии. Он, по сути, никогда не бывал совсем уж один. Всегда находился кто-то, от чьих острых глаз было не спрятаться.

Раньше это был отец. Теперь Линелю казалось, что это – Совет. Хорти Райсен – просто неплохой человек, с которым любопытно поболтать, несмотря на его несколько простонародный говор. А вот Гренвальд Кэшор, приведший объединенные войска западных лордов, явно следит за королем, докладывая обо всем Перрье. И кто знает, что пишет в своих письмах лорду Бриенну его двоюродный племянник Айди, словно для обеспечения порядка в отряде, предоставленном лордом-советником, направившийся с войском Линеля.

Нет, что бы там Линель себе ни говорил, не он командовал ведомым им войском. Да и он ли его вел? И просто так ли дает ему советы вездесущий Хорти?

Линель совсем запутался в воображаемой паутине чужих намерений.

Интересно, насколько самостоятелен в своих решениях Холдстейн?

На самой границе королевских земель, там, где смыкаются земли Молдлейта и лорда Ульпреля, называемые Равнинный простор, на холме, ставшем границей между владениями, стоял храм, посвященный Вудэку.

В королевстве построили не так уж много храмов для отдельных богов. Экономя на ресурсах (ведь если строить пять храмов, каждый должен быть не хуже другого, а убогое место обитания богу предоставить никак нельзя), большинство лордов устраивали молитвенные места для всех пятерых в одном месте, и на этом успокаивались. Исключением были уединенные храмы Аэлиннэ, раскиданные по горам. Три храма Илерии: один – на юге, один – на севере, на границе Иэраля и Вантарры, один – в Приречье, среди притоков Муора. Мрачный храм Кэссопа далеко на западе, возле Вольных Княжеств. Мелкие храмы Тармея, преимущественно расположенные на хлебородном западе и немного на юге. И вот этот храм Вудэка – единственный на все королевство, неимоверно большой и невообразимо прекрасный.

Немногие уже помнят, что со стародавних времен между Молдлейтами и Ульпрелями велась вражда. Сильная, непримиримая, она передавалась от отца к сыну, от деда к внуку, и огромный пологий холм – нынешнее место обитание бога – не раз становился полем сечи для двух родов.

Междоусобная война четырехсотлетней давности, отдавшая трон роду Сильвберн, положила конец этой вражде. Так уж случилось, что и Молдлейты, и Ульпрели в итоге выступили на стороне Роллана Холдстейна, и он – тогда еще не король, лишь претендент – поставил им жесткий ультиматум: меж союзниками не должно быть крови.

Скрепя сердце, Ульпрели первыми предложили мир. Оллис Ульпрель женился на Ирне Молдлейт, Хинген Молдлейт – на Котти Ульпрель. А на холме, бывшем поле битвы, два рода сообща построили храм богу, столь долго бывшему покровителем этого места.

С тех пор много воды утекло, сильно возвысился род Молдлейтов, утратил значительную часть былого величия род Ульпрелей. Канула в небытие былая вражда, и лишь старый храм остался немым напоминанием о ней.

Именно у подножия этого храма остановилась на ночлег армия Линеля.

Самому королю и ряду благородных лордов главный жрец предложил провести ночь в скромном убежище при храме. Впрочем, скромным его можно было назвать только по очень завышенным меркам. Единственный храм бога-покровителя воинов – место паломничества многих рыцарей, что, естественно, приносит богатые пожертвования. Поэтому убежище при храме было двухэтажным зданием из серого камня, со множеством каминов во множестве комнат, где полы устилали ворсистые ковры, а стены украшали гобелены со сценами битв. Мебель из прочного дуба не радовала глаз изяществом, но отличалась надежностью, в чем-то даже заменявшей красоту. Все в этом доме говорило о прочности, а следовательно, и о твердости, присущей Вудэку.

Линелю понравилось в гостях у жреца. Крепкий кряжистый мужчина, разменявший шестой десяток, не лебезил излишне ни пред его величеством, ни перед его спутниками, говорил спокойно, размеренно, не стремясь свести разговор к пожертвованиям и иным богоугодным делам. Нотации не читал, в общем, вел себя несколько по-мирски, что сделало атмосферу за столом приятной и расслабленной.

Гостей угощали птицей и рыбой – весьма редким лакомством в этих скупых на воду краях. Линель заметил, что сам жрец ни одного, ни второго не ел, ограничился лишь овощами, поданными на гарнир. Это отсутствие у служителя бога чревоугоднических желаний еще больше расположило Линеля к нему.

Жрец представился братом Лаутером, но Линель знал – это имя совсем не то, которым его нарекли при рождении. И мужчины, и женщины, уходя служить богам, оставляют позади все, даже собственные имена. Но спрашивать о том, как действительно зовут Лаутера, Линель, разумеется, не стал – это было бы более чем невежливо. Хотя, конечно, было интересно, как ответил бы жрец на вопрос не простого любопытствующего, а короля.

После ужина короля с лордами проводили в спальни юные прислужники – мальчики от двенадцати до четырнадцати лет. Король лег на мягкую приятно пахнущую лавандой перину, собрался спать, но сон не шел. Без толку проворочавшись около часа, Линель встал, зажег свечу и подошел к окну. В пятидесяти шагах перед ним возвышался храм. От одного взгляда на него пробирала дрожь. Мощные стены вздымались ввысь, в ночи сливаясь с темным небом, покатая крыша служила подставкой для зависшей над ней луны. Факелы ярко пылали у входа в храм, разгоняя тьму.

Линель оделся и вышел во двор. Мороз, от которого он не успел еще отвыкнуть за краткое пребывание в тепле, принялся жалить с новой силой, и король ускорил шаг. Двери храма войны, незапираемые ни днем, ни ночью, распахнулись навстречу, и Линель предстал перед Вудэком.

Высеченный из черного камня бог стоял посреди храма, одетый в полное воинское облачение, устремив руку вверх. Прорубленное в потолке над статуей окно забрали желтым стеклом, и Линель понял: днем, когда нет туч и ярко светит солнце, Вудэк купается в лучах света. Должно быть, необыкновенное зрелище.

«Но сейчас время красного стекла», – внезапно подумал Линель и содрогнулся. Он представил себе ту же статую, объятую алыми сполохами. Война.

Линель пошел по кругу, обходя статую. Каменный бог повернулся к нему боком, потом спиной. Король шел и рассматривал убранство храма.

Тот был красив. Множество лампад на длинных цепях свисало с потолка, стояло на подставках у стен, расписанных фресками, повествующими о войнах древности. В отделке здания не использовалось золото: приглядевшись к одному канделябру, Линель с удивлением узнал сталь – благородный металл, приличествующий Вудэку более всего. В некоторых нишах на каменных пьедесталах лежали черепа – самые настоящие, насколько можно было судить.

Великолепие и мощь давили на плечи, прижимали к земле, напоминая: кто бы ты ни был, ты всего лишь человек. Жалкий муравьишка, песчинка в просторах мироздания. Как жрецы могут спокойно молиться этому богу, столь страшному и величественному?

Линель совсем забыл, что Вудэк – еще и бог мудрости.

Бродя по храму, он невольно сравнивал его с обиталищами других небожителей. Вспомнил небольшой храм Тармея, где алтарь обложен снопами пшеницы, а в нишах стоят корзины с яблоками, откуда каждый может брать, сколько хочет. Уютный храм Аэлиннэ, дышащий покоем. Жилище Илерии, в котором каждый день при богослужении юные прислужницы поют хором.

Дома Кэссопа Линель не видел, за что был благодарен. Если его так пугает храм войны, что будет с ним в жилище смерти?

– Как приятно, что вы зашли помолиться, Ваше Величество. Такое благо – иметь богобоязненного короля.

Появление жреца разрушило гнетущую атмосферу храма, и король с облегчением вздохнул.

– Я никогда тут не был, решил посмотреть.

– Он величественен, правда? – Лаутер кивнул на статую и подошел ближе к королю.

– Он пугает своим величием, – ответил Линель.

– Это ваш бог, Ваше Величество, – заметил жрец.

Линель промолчал. Вряд ли Вудэк был его богом, хоть он и короновался его именем и при благословении его жрецов направился на войну. Сам Таер однажды сказал, что бог его сына – бог крестьян и ремесленников. Добрый Тармей вместо опасного Вудэка. И Линеля это вполне устраивало. Если бы тогда же король не добавил: «Ты не годишься на уготованную судьбой роль».

А с этим Линель уже был не согласен. Тармей ничуть не хуже Вудэка, а в чем-то даже и лучше. Он, по крайней мере, дарит людям мир.

– Вы не хотите завтра совершить жертвоприношение? – внезапно спросил жрец.

И Линель мысленно поблагодарил старика. Войско оценит этот жест – ничто иное, кроме как благословение бога, не способно в разы поднять боевой дух армии.

– Жертвоприношение будет, – ответил король. А потом, повинуясь влиянию момента, спросил: – Кому благоволят боги в этой войне, брат Лаутер?

Жрец пристально взглянул в глаза молодого короля, и Линель не увидел в его взоре лжи, когда служитель богов тихо сказал:

– Боги не оказывают предпочтения никому. Мне кажется, им все равно, чем закончится это противостояние.

На следующий день, возложив на алтарь Вудэка свои дары, королевское войско продолжило путь. Его по-прежнему вел молодой Сильвберн, гораздо более уверенный в себе, чем в начале похода.

Если боги не благоволят ни одному из королей, что ж, значит, короли все решат между собой. Сами.

Фадрик

Несколько лет назад в Сильвхолл из Вольных Княжеств приехал художник. Король Таер, и без того недолюбливавший людей творческих профессий, считавший всех поэтов, художников, скульпторов и музыкантов самовлюбленными лентяями, холодно отнесся к гостю, но все же выделил один из залов дворца для выставки его работ. Это был крах. Полный провал.

Больше художник в королевство не возвращался.

Фадрик, как и большинство из знати, посетил выставку. Он пришел на нее одним из последних, по привычке избегая людных мест и блистательных сборищ. Пришел… и долго потом просыпался по ночам в холодном поту.

Приезжий творец отличался несколько… экстравагантным… вкусом. Основной тематикой его работ была смерть. Под разными личинами: то одетая в праздничные одежды, то в истлевшие саваны, то радостная и смеющаяся, то хмурая и безжалостная – но все же смерть. Художник изображал ее в виде тени, притаившейся в листве дерева над влюбленной парой, в виде кошки, лениво качающей лапкой на спинке кресла, свешивающей хвост на плечо курящего трубку старика. Она проглядывала сквозь черты невинного ребенка, одевалась в свадебное платье, украшала себя венками из весенних цветов.

От этих картин, источавших отчаянье и безысходность, шли мурашки по коже.

Но больше всего Фадрику запомнилась одна работа. На полотне размером с письменный стол в кабинете лорда Молдлейта, втиснутом в широкую лакированную рамку, была изображена девушка, готовящаяся ко сну. Она сидела на краю кровати, уже готовясь прилечь, ее матово-белые руки, занесенные над головой, расплетали толстую косу, и белокурые локоны свободно струились по спине и покатым плечам. Короткая ночная сорочка слегка сползла, полуобнажив грудь, подол чуть задрался, оголив колени, сквозь легкую ткань просвечивало молодое, налитое жизнью, невинное тело.

А позади девушки, на второй половине кровати, скрываясь в тени полога, лежал мертвец. Его разлагающуюся плоть художник написал в красно-зеленых тонах, местами обнажившиеся кости светились желтым цветом. Одна половина лица окончательно сгнила, оголив череп. Из пустой глазницы («Левой, – зачем-то все время вспоминал Фадрик, – именно левой») тянуло щупальцы черное спрутоподобное существо. Чудовище не протягивало к девушке лап, не стремилось схватить ее, причинить боль, нет. Кошмар картины был не в самом факте нахождения рядом с прекрасным телом отвратительного создания. Причина ужаса заключалась в лице девушки. Абсолютно спокойном, совершенно умиротворенном. Словно для нее обычным делом было ложиться в постель с мертвецом.

Но чем больше Фадрик вглядывался в картину, тем отчетливее понимал – она таит в себе вещи куда более кошмарные, чем можно предположить вначале. Умиротворенность в лице девушки, спокойствие лежащего с ней в кровати трупа – они словно не ведают друг о друге, не видят друг друга. Привычный человеческий мир и мир кошмаров будто совершили взаимное проникновение, и достаточно лишь протянуть руку, чтобы коснуться самого настоящего ужаса.

Ложащаяся спать девушка просто не знала, что в постели она не одна.

Отвергнутый Сильвхоллом художник, дитя Вольных Княжеств, сам того не желая обнажил самую темную глубину человеческих страхов. Он кистью сказал всем: «Вы можете продолжать ходить, есть, говорить, но хотите вы того или нет, все это время вас будет окружать потусторонняя жуть».

Может быть, поэтому его работы и не пришлись в Сильвхолле ко двору. Люди не любят задумываться.

Наверное, Фадрик был единственным, за счет кого художник немного обогатился. А впрочем, быть может, нашлись и другие, те, кто втайне подошел к творцу, пугающему своим воображением, поспешно сунул ему кошелек и ткнул пальцем в понравившуюся работу. Так или иначе, юный Молдлейт купил «Девушку и труп», отвез в свой дом во Фрисм – и больше ее никогда не видел.