Полная версия
Хроника пикирующего сознания
............................
Читала бабушка Стёпе в детстве сказку, но Стёпа сказку забыл. "Не от того наполняется лукошко грибами, что ты весь день по густому и тёмному лесу бродишь, а от того, что ты в этом лесу знаешь, где находится грибная полянка. Вот так-то, внучек"
…………………
Что было – то было …
Любая история когда-то начинается и всякий раз обязательно заканчивается. Но иногда она на каком-то этапе волею человека обрывается и направляет её этот человек совершенно другой дорогой. Это – жизнь сначала.
Но, что в таком случае происходит с прошлым? Неужели оно исчезает или нужно сделать всё для того, чтобы оно исчезло? Ни первое, ни второе. Конечно же никуда оно исчезнуть не может, а поступить с ним разумней следует так – свернуть в трубочку и положить в нагрудный карман, поближе к сердцу. Ведь прошлое – это карта нашего пройденного пути. Его так именно и нужно воспринимать, как, лично нами проторенную тропу, где известны все ямки, болота и мостки, где хорошо знакомы те места, которые лучше обойти подальше, а где можно устроить привал. И остаётся нам лишь правильно читать свою карту, а значит и бережно к ней относится. Выходит, наше прошлое – наше оружие и наше спасение. Хотя бы те ошибки, которые уже в нём мы совершили, прошлое, если в него правильно вглядываться и к нему внимательно прислушиваться, предостерегает нас повторять. Имея его, мы уже не слепы. Нужно только стараться избегать определений ему приписываемых. Они ослепляют разум, они как тяжёлая гиря на ноге пленника, не позволяют двигаться дальше. Нет, не нужно на него навешивать костюм пугала, облачать в нищенское рубище или напротив прикрывать его плечи горностаевой накидкой. Пусть прошлое остаётся голым. Плохое, хорошее – это не правильно. Оно просто такое, какое было. Повторимся – БЫЛО.
Вот именно поэтому – в трубочку его и – к сердцу. Доброго, правильного пути всем! Прошлое вам в помощь!
…………………
Не случайно, а – надо
Раскидала щедро рука по сини
Рваные кусочки белой ваты.
И всё та же рука одела в иней
Зимние окна в ажурные латы.
Любит хозяин руки той, что б было
Красиво и ладно, любимо и складно.
Что б любая скотина была глазу мила,
Что б любая козявка – не случайно, а – надо.
Что б бродяга в пути не сбился с дороги,
Хозяин рубинами в небе помог.
Что б домой дошагать, получил путник ноги,
Ну и – руки, что б ношу донести свою смог.
Не случайно ОН дёгтем обмазал двуногих,
Тех, что солнца лучей получили стократ.
Не случайно сощурил глаза тех немногих
По степях у которых танцуют ветра.
Семицветьем подкова – от НЕГО на удачу
И на радость – лугов озорной многоцвет.
Хор зелёных лесов – туда же в придачу,
Заполярные ночи и южный рассвет.
Злые зубы – для хищника, что б плоть ими рвал.
Для защиты в подарок другим – быстрый бег.
ОН для каждого точно роль прописал,
А подобье ЕГО получил человек.
…………………
Шлюхам стихи не пишут. Не правда. Пишут.
Предателей не прощают. Ложь. Бывает – и обнимают.
По глади морской ходят лишь праведники.
А я видел по волнам дерьмо плывущее.
Голуби – не всегда мира посланники.
И не всегда к войне – толпа ревущая.
…………………
Разобрал …
Решил разобрать домашнюю аптечку. Решил и разобрал. Оскудела она сразу почти наполовину. Десятка два просроченных наименования различных лекарственных форм, от таблеток и микстур до свечей и ампул, оказались в мусорном ведре. Вышел их срок годности. Своё они отслужили. Ну и славно!
Порядок в аптечке навёл. Набросал в уме теперь уже недостающий список необходимых дома медикаментов. Сижу на кухне, пью чай.
Пью чай, а он не пьётся. Что-то грустно мне стало после моей уборки. Замечаю, что уже минут двадцать как уставился в не накрытое крышкой пластмассовое, мусорное ведро. Взгляд сфокусировался на мелком – на буквах и цифрах – главное – цифрах. «Парацетамол. Годен до 2012». «Називин Годен до 2014». «Но-шпа Годен до 2015». «Диклофенак Срок годности 3 года. Изготовлено в 2013». Йод вообще старожил – годен до 1995. Простоял тайком спокойненько в дальнем уголке больше двух десятков лет.
От чего же не льётся мне чай в рот как прежде сладкой и бодрящей, горячей влагой? Почему остыл он и как будто даже горчит? В чём причина, что застыл я и остекленел взгляд мой, а внутри всё как-то сжалось и запасмурнилось? Уж не жалко ли мне стало вдруг выброшенных лекарств и иже с ними, затраченных на них денег? Нет. Смешно это. Ведь если лекарства не расходовались, то значит обходили болезни меня и всех домашних моих – и жар и сопли, и кишечные колики, и прострелы в пояснице, и стёсанные коленки с порезанными пальцами – всё это может и было, но лишь малость, только лишь на пару раз развинтить крышку пузырька или переломить стеклянную шею одной ампулы. Так чего жалеть тогда?
А жалость, сволочь, всё-таки присутствует. От неё-то и упала густая тень на мою голову. Взгрустнулось. А жаль мне лишь одно стало в эти затянувшиеся, нежданные минуты, что не пригодятся эти лекарства уже мне ни в 2012-м, ни в 2013-м, ни в 2015-м и в 2016-м мне уже они не пригодятся, а тем более – в 1995-м. Где они – те цифры не ведущего жалости , никого не ждущего времени? Где те годы моей жизни? Видать тоже просрочились, как и эти лекарства.
..........
Ставлю по новой чайник на газ. Мусорное ведро плотно закрыто крышкой.
…………………
Лишний на дороге
" Ну что ты так шарахаешься, дружище? Дорожка ведь слишком широкая даже для нас двоих, а ты шарахаешься. Прямо – в не кошенную траву, лопухи да репейник. Прямо – в не успевшие ещё высохнуть после ночного ливня, лужи. Что ж ты, брат, с сухого – в расхлябь самую, со свободного пространства – в колючки тесные?
А кому я в общем-то задал вопрос этот? Ты же мне уже не ответишь. Я ведь уже пробежал мимо тебя. А ты мне вроде как освободил дорогу. Зачем? Что заставило тебя?
Завидел меня метрах, наверно, в двадцати от себя и ломанулся с сухого асфальта. Неужто тебя смутила девственная белизна моей футболки? А может – дороговизна моих новёхоньких стильных кроссовок? А ты в лохмотьях весь в старых и грязных. Замусоленный и не бритый. Эх, человек ты мой родной, ничего-то они не значат эти новые, белоснежные, стильные! Так же, как и рожа моя по моде не скоблённая тоже ничего не значит. А чем моя щетина лучше твоей – вынужденной?
А вот, что действительно что-то да значит! Да даже не что-то, а самое, что ни на есть оно важное! Вот здесь оно, под этой тонкой тканью на груди моей! А здесь у меня как раз те самые старые, грязные лохмотья. Настоящие! И они похуже твоих обносков будут. Здесь мылом уже не выстираешь и утюгом уже не изгладишь. Здесь целая внутренняя битва, впрочем, как и у каждого, и битва эта – моя – почти мной проиграна, – так мне всё чаще кажется. Так что, случайный мой незнакомец, – кто из нас лишний на этой дороге? "
…………………
Сколько сам не смейся или сколько других не смеши, а она всё-таки незаметно подкрадётся и выльет из лейки времени на голову твою серебряную воду. Как напоминание. Как первое прикосновение вечности. Но всё равно лучше встретить её горизонтальной растянутостью губ чем приспущенными – как флаги при трауре – углами рта. Пусть забирает смеющимся и радостным! Глядишь, может когда и подавится.
………………..
Одни вскричали восторженно: «Это – прекрасно! «
Завыли отчаянно другие: «Нет! Ужасно – всё это!»
И вновь БЛАГОРАЗУМИЮ досталась роль никому не нужной, старой шлюхи, стоящей на обочине. А вместе с ним и ИСТИНЕ затрёпанный и банальный сценарий определил тоже самое позорное место. Липкий шёпот тут же залил до краёв ушные раковины наисвежайшими сплетнями, а неистовый крик спорящих забрызгал и обжёг посиневшие от гнева лица кипятком едкой слюны. Свалка. Битва. Пожар. «Пленных не брать!»
И опять чья-то величественная рука в этот миг (как и в миллиарды прошлые) пририсовала к дороге жизни ещё одну полосу. Иначе спорящим не разойтись и не разъехаться. Иначе движение остановится. Пробка.
Но хватит ли у той руки ещё краски – для следующего мгновения?
…………………
Долго скитающийся в чужих, дальних краях, никогда не напьётся вдоволь по дороге домой. Только там и сможет он утолить жажду свою. Дома. Если, конечно, доберётся. И если он всё ещё будет цел. Дом его.
…………………
Молитва не совсем честна, если на кухне осталась невымытой хоть одна тарелка.
…………………
Чердачная радость – гонять голубей,
Без мысли, что это есть счастье.
Тропами гор гнать верных коней,
Успеть бы наверх до ненастья.
…………………
Не влюбляйтесь никогда в гаснущие звёзды,
Так как нет страшнее слов – "никогда" и "поздно".
Обойти ж словА не выйдет тайными путями,
Тем, кто обвенчает судьбу свою с углями.
…………………
Ну что, копилочка полнеет?
Монетки серебром летят
Но вот беда – богатство это не согреет,
Когда по осени начнёшь считать цыплят.
"Как много!" – радость не приносит
У бухучёта жизни совсем другой подсчёт
"Поменьше бы!" – душа у Бога просит,
Прекрасно понимая, что крик её не в счёт.
На дно копилки россыпью
Прожитых дней минуты,
Протопав бодрой поступью,
Закончили свои маршруты.
Назад бы хоть одну достать!
Не тут-то было – "свинья" не бьётся
В неё ты можешь только дать
Вернуть захочешь – лишь рассмеётся.
А сколько там внутри неё?
А сколько мне осталось?
Свести такой баланс – враньё
Уж сколько нас таких наошибалось.
Ну тогда уж узнать точно хотя бы
Без прикрас и оглядок себя понять
Что б не быть молодящимся пугалом дабы,
А точно по возрасту себя проявлять.
Есть способ проверить подлинность -
Пригласи на медляк молодость
И даже если она не откажет
Твоё сердце тебе точно подскажет.
По тебе ли изгибы такие?
Лёгкость ног и вишнёвый рот,
Шум и скорость, мысли лихие
Радость есть от таких щедрот?
Если есть – позавидовать можно
Не спеши распрягать своего жеребца
Нет? Тогда – тоже совсем не сложно
Успокойся. Позабудь своего сорванца.
…………………
Судьба
Пусть ваш мозг станет ленивым
И поддастся данной иллюзии
Мой рассказ не будет правдивым,
Не ввергнет пусть вас в контузию.
Совсем не ищу я правды,
Не копаюсь в чужих помоях.
На фантазию нет управы,
Никогда ей не быть в изгоях.
Пожалуй начнём – хватит раскачки -
Первый день осени представьте просто.
Школьный звонок, примеры, задачки
И все примерно одного роста.
И вот к первоклашкам в один из класс
Тихо заходит… Нет, не учитель.
Ручки, тетрадка – всё в первый раз
И этот – вроде как случайный зритель.
Случайный? А может как раз – напротив?
Для тех, кто руки сложил на парте -
Желанный гость. И они – не против
Узнать о своей будущей карте.
И вот гость начал (в женском обличии)
Тихим своим, ледяным голосом
И в голосе этом звучало величие,
Аж шевелились у детей волосы.
Варенька. Да, ты – курносый носик,
"Излюбят" тебя уже лет в двадцать
И будешь ты, как паровозик
Тащить за собой "вагонов" "… дцать".
Ты, Игорёк будешь круглый отличник,
Гордость семьи и своей школы,
А лет через тридцать – алкаш и тряпичник.
Грязный, зачуханный "брат" Монгола.
Тая и Витя, вы уж простите -
Я не могу без жизненной драмы.
Рано влюбИтесь и вместе умрите
Ночью в машине. Авария, раны …
И о тебе я помню, Арсений
И ничего скрывать не стану
Ты когда-то в такой же день осенний
В драке сердце подставишь под нож цыгану.
Говорят, что троечники – ещё те деляги
И в жизни с успехом они чаще дружат.
Но Ване не будет вести так, бедняге
Его вены для "хмурого" не долго прослужат.
Ещё и ещё говорила дама,
А маленький зритель слушал внимательно.
Не было тех, кто остался без шрама -
Всё предсказала она описательно.
И вещала она, уже прощаясь:
Учитель "наврёт" вам хорошие новости.
Я ухожу, а вы просыпайтесь
И позабудьте урок тревожности.
…………………
Ах, если б знал, что назовёшь меня потом гандоном!
Я разве бы дарил тебе пионы?!
Я веник лучше б подарил -
В саду тропинки чище б стали.
…………………
Угости солдата сигаретой
Ну а лучше – вместе покури:
"Как ты, брат, обутый и одетый?
Есть ещё патроны, сухари?
Ты признайся – духом не ослаблен?
В силах ты всё так же наступать?
Бодр или слабостью ограблен?
Можешь ты знамёна поднимать?"
Так тебе отвечу на расспросы,
Не кривя ни сердцем, ни душой
Если б даже были гОлодны и бОсы
Всё равно бы подвиг сделали большой.
Нам ведь правда и земля дороже
Та, что наших предков родила
Пусть в атаке страх бежит по коже
Лишь бы МАМА нас всегда ждала.
Да и ты, что дал мне закурить
Мне твоя, как счастье сигарета
Не за дым хочу благодарить
За участие – ЧИСТУЮ монету.
Ты ведь сел со мною покурить
Не побрезговал солдатской каши
Ни ругать не стал и не хвалить
Просто дал понять, что наши – НАШИ!
Угости солдата сигаретой
Ну а лучше – вместе покури
Посиди – чаёк с одной конфетой
Просто по душам поговори.
………………..
Пьеса для Пузыря
Посвящается З.
Ой, неее! Я совсем не красноречива – и двух слов не могу связать. Писать тексты – это не про меня, – Зина неистово запротестовала и, крайне неожиданное для себя, такое пугающее предложение Германа, принялась быстро перечёркивать, вернее размазывать в воздухе своими белыми лёгкими ладошками. Замахала ими так перед собой, как будто рой пчелиный ринулся атаковать её красивое личико. Красные огоньки её длинных ноготков замелькали трассерными очередями, – Не-не-не-не-не-не! – громко, чётко и отрывисто озвучила она свой оборонительный пыл.
– Ну, ты Зинка шпаришь! Как из пулемёта, – Герман прикрыл голову руками и чуть пригнулся, словно опасался, чтобы в него не попала шальная пуля.
– Зииииинитчица, – вместе с протяжным и коверкающим правописание «и» выпустил Лёшка айтишник густой дымок самокрутки, сидя на подоконнике у приоткрытой фрамуги окна. Той самой самокрутки, которую с таким показным старанием и трепетным сладострастием пару минут назад сворачивал. Он даже постучал в стеклянную перегородку меж столами, чтобы Зина обернулась, посмотрела, как он подозрительно игриво и медленно облизывает языком клейкую ленту на сигаретной бумажке. «Кавендишшш», – в конце прошипел Лёшка, словно усмиряющий свою жертву удав, осознанно напустив на свои глаза похотливую поволоку и показал Зине искусно свёрнутую сигаретку. На столе рядом с компьютерной мышкой лежала жестяная круглая банка, разделённая в цвете на коричневую и белую половинки. В тёмной её части было выбито это самое шипящее слово по-английски Cavendish, а в белой призывно-красное – КУРЕНИЕ УБИВАЕТ на русском. И не одной крошки рассыпанного табака на стеклянной столешнице … Профессионал.
– Дурак, – коротко контратаковала в ответ Зина и брезгливо махнула ручкой в сторону шипящего Лёшки, как будто отмахнулась от последней самой досаждающей пчелы. Потом сложила перед собой ладошки в молящемся жесте и произнесла, закатив глаза к чёрному армстронгу, – Прости меня, Будда! – ласково погладила по лысой голове жирненькую, полуголую статуэтку, стоящую у неё на столе. В спине у «пробудившегося» была овальная дыра, из которой торчал густой веер из карандашей и ручек. «Дураком» Зина толи за «зииииинитчицу» отомстила, толи за удавий «кавендишшш» со слюнявыми намёками.
Этажей пятьдесят над матушкой землёй, а то и целых пятьдесят шесть. Вид сногсшибательный и самого хилого лилипута превращающий в могучего исполина. Даже электромонтёр Василий, нередко созерцая сверху-вниз величественный каменный муравейник, перевоплощался в самого Цезаря с вскинутой впереди себя рукой. Москва представлялось ему в эти мгновенья вдумчивого созерцания, во время скоротечного перерыва на обед, огромным Колизеем с непрекращающимися боями гладиаторов – один на один, пару на пару, вооружённой толпой на единственного бедолагу, или толпой совершенно безоружной против стаи свирепых зверей. Направление большого пальца – вверх или вниз – зависело при этом от множества факторов. От цены на бензин, влитого по утру в свой старенький Focus, от результата вчерашнего матча с участием его любимого «Торпедо», от степени липучести нового кругляша изоленты, от погоды и от разницы её с прогнозом погоды в вечернях «Вестях», от женского присутствия – и тут этот фактор растраивался, от чего сам Василий очень расстраивался – его мучила совесть, но при этом не давал покоя блудный зуд: он разрывался в своих желаниях и мыслях между впавшей в затяжную родовую депрессию женой, родившей ему третью – «Опять!» – дочь, сорокалетней уборщицей 17-го этажа Светланкой (сбитенькой, ладной, но чересчур болтливой) и, напротив – очень молчаливой Ларисой Генриховной, в личном кабинете которой, по известной только одному Василию причине, так часто перегорали лампочки. Внутренние бури касаемо Светланки были, надо признаться, самые слабые – давно, очень давно уже крутил с ней шуры-муры Василий – совершенно не стараясь, плясал на почти уже истлевших угольках явно по одной лишь только привычке. Лариса Генриховна – «женщина волна-волна», хотя какая там «женщина» – длинноногой, никогда не улыбающейся и всегда молчащей жгучей брюнетке всего двадцать семь, но она уже большой начальник и машина у неё большая, и папа очень тоже большой человек в каком-то министерстве. Здесь – девятый вал, не иначе. Сопротивление всех этих жизненных обстоятельств намного превышало напряжение от всех прикладываемых Василием усилий, чтобы завоевать тело или на худой конец сердце Ларисы Генриховны. Усилия же эти, надо быть правдивым, сводились лишь к банальному подглядыванию – со спины, когда Лариса Григорьевна плыла как флагманский фрегат времён Колумба по широченному коридору, из окна Московской башни, когда она, превратившись почти в точку, усаживалась в свой огромный белоснежный «Tahoe». Но самым лучшим плацдармом для подглядывания была самая верхняя ступенька его рабочей стремянки. Потому как сам вид с неё открывался – ого-го какой! – когда юная начальница копошилась за столом, перебирая важные бумажки, а «ответственный» Василий менял очередную перегоревшую лампочку в потолке. Тем более, что к груди Ларисы Генриховны – к её молодой, по определению, упругости явно была ещё приложена и искусная рука хирурга – «сиськодела». Шаровидные «бра» разве что только не светились, но опасным током били определённо. Конечно же самой заветной мечтой Василия была мечта – и в них тоже поменять лампочки. Но он, как профессиональный электромонтёр помнил: «Не знаешь закон Ома – сиди дома». Было для него яснее ясного, что не для такого шторма его утлая лодчонка и не по рыбаку рыбка. Ну да ладно о Василии … Он в пьесе не будет участвовать.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
