Сумеречный Фронтир

А в прямо противоположной от входа стороне возвышалась величественная лестница с резными перилами, ведущая на второй этаж, по бокам которой терялись в этой красоте двери в иные части поместья.

На одном из диванов лежала книга, которую читала Амелита. "Двенадцать рыжих жеребцов" – прочитал я название. О, великие боги, война с северянами – ещё не самое страшное, что может с нами случиться. Книжные эротические фантазии о дюжине рыжеволосых мужчин, то по очереди, то разом ублажающих героиню романа – вот, что может уничтожить наше королевство изнутри.

Первой спустилась мать. Сандра Веллер, эпатажная, манерная, очень скандальная женщина, которая вложила в моё воспитание сил чуть менее, чем нисколько, но всё же остающаяся моей матерью, за что я её по умолчанию люблю. Мама не стала наводить марафет или переодеваться, и вышла меня встречать в одной ночнушке – белой рубахе с длинными рукавами от шеи и до самых щиколоток, даже не сняв со своих рыжих вьющихся локонов чепчик. Она сделала вид, что очень-преочень рада меня видеть: подбежала ко мне, словно не видела сотню лет, встала на цыпочки, крепко обняла и зацеловала всё лицо. Я, конечно, не любитель подобных проявлений нежности, но всё-таки ответил сдержанным поцелуем в лоб и формальным объятьем. Закончив с приветствиями, мама усадила меня на один из диванов и сходу задала вопрос:

– Тебя там хоть хорошо кормили? Щёки, я смотрю, наел себе хорошие!

– Да, маменька, кормили хорошо. Не очень вкусно, но сытно и питательно. Прости, что так поздно, но у меня в лагере произошёл один инцидент, из-за которого пришлось днём задержаться. А завтра у меня уже отбытие, и времени оставалось немного, так что…

– Ой, да ничего страшного, – махнула рукой мама и повысила голос. – Амелита! Амелита, голубушка, спустись сюда немедленно.

– Сию минуту, госпожа!

Амелита спешно спустилась по лестнице, придерживая подол длинного платья, чтобы не споткнуться. Она встала возле нас, ожидая приказаний.

– Лапушка, срочно открой нам бутылку мортумского, принеси бокалы и солёные закуски. И поживее.

– Слушаюсь, госпожа, – девушка откланялась и ушла на кухню.

Мама тем временем снова повернулась ко мне, закинула ногу на ногу и продолжила свой допрос:

– Ну, рассказывай. Никто не обижал? Чем вы там занимались, кроме как пировали пять раз в день, и распивали дешёвый самогон по вечерам?

– Вообще-то, большую часть времени мы тренировались. Учились сражаться поодиночке и в строю, изучали приёмы владения оружием, рукопашный бой, слушали лекции о военном деле и…

– Ну, это совсем неинтересно, – снова махнула рукой мама и неприятно захохотала. Она вообще очень любила размахивать руками, чем часто раздражала своих собеседников. – Я не про это говорю, глупыш! Как вы там развлекались? Наверняка же были девочки, я точно знаю. Солдаты очень любят ветреных девочек, которые за пару монет готовы на многое!

Ненавижу подобные беседы с матерью. Ей плевать на то, что началась война, что мы из кожи вон лезли, чтобы научиться выживать и убивать. Она просто играла в интересующегося делами своего ребёнка родителя.

– Не было там никаких "девочек", – чуть обиженно ответил я. – Это военный лагерь, организованный самим королём. Йозеф Дарф собственной персоной присутствовал там, он читал приветственную речь, а затем и прощальную. Это очень серьёзное мероприятие, так что…

– Очень серьёзное, да-да! Сам король, говоришь? Как он выглядел перед вами? Весь разодетый в шелка? А, может, напротив – в рыцарских доспехах, весь сияющий и прекрасный? У него крепкие мышцы, я видела! Ему нельзя закрывать красивое мужское тело стальным панцирем!

– Одет по-обычному был, как и подобает правителю в военное время. При оружии. Он приезжал не покрасоваться, а поднять наш боевой дух и направить наш настрой в нужное русло.

Думаю, о том, что Йозеф Дарф лично заинтересовался мной, причём при неприятных обстоятельствах, мне лучше умолчать.

– Сынок! – услышал я голос отца и, повернув голову, увидел его, спускающегося по лестнице.

Эодар Веллер, глава семьи, оделся как на парад. Точнее, это был его совершенно обычный облик, но среди остальных людей его ранга этот костюм выглядел довольно вызывающе. Чёрные брюки с белыми стрелками по бокам, шёлковая сорочка, малиновый жилет, бардовый фрак и ярко-жёлтый галстук – именно таким я его почти всегда и вижу. Длинные волосы убранные в аккуратный хвост подвязанные тюлевым бантом выдавали в моём отце приверженца моды; в плане выбора одежды и аксессуаров он никогда отставал от молодёжи, а иногда эту пресловутую моду даже диктовал.

Я встал, пожал отцу руку и слегка его обнял, для чего мне пришлось немного подняться на носках – мой старик был выше меня на полголовы, да и пошире в плечах. Далеко не настолько, как Громмер, но всё же.

– Как я рад тебя видеть, сынок, – тепло улыбнулся отец и мы снова сели на диван. – Я горжусь тобой, Клод. Ты с честью исполняешь свой долг без пинка под зад от короля, а по собственной инициативе. Мне неприятно думать о том, что может произойти с тобой на фронте, но я знаю: что бы ни случилось, ты примешь свою судьбу с достоинством, и боги будут на твоей стороне.

– Я очень на это надеюсь, отец. Мне приятно, что ты так меня расхваливаешь, но ты также должен быть горд и за моего брата.

– За Громмера? – удивлённо изогнул бровь папа. – Почему я должен гордиться этим оборванцем?

– Я же рассказывал в своём письме. Мы встретились с Громом в призывном пункте и отправились записываться в армию вместе. И, в итоге, мы попали с ним в один отряд, так что сражаться будем против северян с ним плечом к плечу.

– Каком письме? – захлопала глазами мама.

– Которое я писал Лоре, – нахмурился я, уже сомневаясь, что весточка дошла до получателя. – Видимо, гонец не выполнил мою просьбу. В таком случае, я вам всё расскажу, как только подойдёт моя жена, чтобы не пересказывать всё повторно.

Мы услышали цоканье маленьких каблучков и повернулись на звук, но это оказалась не моя возлюбленная. Амелита шла к нам из кухни с подносом в руках, на котором возвышалась красивая зелёная бутылка с игристым вином, бокалы и тарелка с разными видами сыров. Поставив угощение на столик, она молча поклонилась и ушла прочь.

– Милая, погоди, – остановила её мать. – Ты позвала мою прелестную невестку?

– Да, конечно. Но госпожа Лора отказалась спускаться.

– Это ещё почему?

– Госпожа Лора не сообщила, просто сказала, что ей всё равно.

Дело принимает интересный оборот. Что такое произошло в этом доме за время моего отсутствия? Да, жена немного злилась, что я её покидаю, дабы отправиться на войну, но мне казалось, что это было чувством обиды, которое должно было вскоре пройти и смениться желанием вновь увидеться. Либо я ошибся в предположениях, либо здесь всё-таки что-то произошло.

– Позови её, пожалуйста, ещё раз, – настоял отец. – И скажи, что мы все вместе будем очень рады её увидеть в гостиной.

– Да, господин, – откланялась Амелита.

Мы открыли бутылку вина, разлили жидкость цвета крови по бокалам, звонко чокнулись и выпили за встречу. Закусили сырами, всего несколько часов назад доставленными из элитной королевской сыродельни. Моему отцу нельзя было отказать в изысканности вкуса: всё, что касалось приёмов гостей, начиная от внезапного прибытия старого друга и заканчивая банкетом в честь юбилея, всегда волновало его почти так же, как воспитание детей или заработок денег. Никто и никогда не уходил с подобных мероприятий обделённым.

Прошло не меньше четверти часа за неторопливой беседой ни о чём, прежде чем на ступенях появилась моя жена. Я взглянул на неё со смесью ощущения радости и некой обиды за её поведение, и хоть эти чувства взыграли во мне в приблизительно равных пропорциях, обиду удалось заглушить, и мои губы расплылись в наверняка очень глуповатой улыбке. Она выглядела как всегда превосходно, и беременность никоим образом на эту красоту не повлияла: стройное, даже излишне худощавое, хоть и с явным животиком, тело закрывало с одной стороны скромное изумрудного цвета платье с длинными рукавами, касающимся земли подолом и кружевным неглубоким вырезом на груди, но с другой стороны одеяние сидело очень облегающе, а потому лишь подчёркивало женственную фигуру моей возлюбленной. Когда Лора взглянула на меня, она поджала губы, что ещё сильнее выделило её острые скулы, сощурила свои прекрасные глаза цвета небесной лазури. Затем моя жена, машинально проверив, хорошо ли держатся собранные в высокий пучок белокурые волосы, стала медленно спускаться в гостиную.

Я подорвался, чтобы подать ей руку и помочь, но она одёрнула свою маленькую ладонь и демонстративно задрала нос. Сказать, что я в этот момент разозлился – это ничего не сказать. Но выдержка и хорошие манеры не позволили моим эмоциям выплеснуться в то, о чём я потом наверняка пожалел бы, поэтому я просто проводил Лору до дивана, и, удостоверившись, что она удобно пристроилась, сел рядом с ней.

– Здравствуйте, – излишне официальным тоном произнесла она. – Простите, что задержалась – я плохо себя чувствую. Это из-за ребёнка.

– Ой, дорогуша, не стоит извинений, – снова махнула рукой мама, чуть не смахнув с подноса бокалы. У меня от этого её жеста едва заметно дёрнулся левый глаз. – Я сама прекрасно помню, каково это – носить в себе какого-нибудь спиногрыза. И если с Клодом было ещё относительно легко, то Громмер заставил меня превратиться в самого настоящего портового грузчика! Я имею в виду лексикон, разумеется. Ох, какие же ругательства извергали мои уста, да простит меня за это Дхали.

– Не только лексиконом ты была похожа на грузчика, да простят меня портовые работники, – заметил отец. – Когда у тебя болела спина – ты пила бренди. Спустя два часа после рассвета я иногда находил тебя в невменяемом состоянии.

– С кем не бывает, – мама пожала плечами и громко рассмеялась. – Может, именно поэтому Громмер родился не таким хорошеньким, как мой малыш Клоди!

– Клод – хороший человек, – возразил я, несмотря на недавнюю с ним ссору. – И каким бы вы его не считали, пожалуйста, хотя бы в моём присутствии не обсуждайте его, пока он не слышит. Потому что в большинстве грехов детей виноваты их родители.

– Я не виновата, что мой сын пошёл по кривой дорожке, – отмахнулась (в буквальном смысле) мама. – Никто не заставлял его делать то, что он делал. И знать не хочу, чем он там сейчас занимается. Не будем о плохом. Клоди, малыш, мы все в сборе – поведай нам о своём приключении!

Тяжело вздохнув, я взглянул на Лору. С ней мы, разумеется, поговорим, но позже, наедине. А пока пусть вместе со всеми послушает то, что я расскажу:

– Насчёт моего брата: мы встретились с ним в призывном пункте. Разумеется, записались в армию вместе, попросились в один лагерь, и нам дали на это разрешение. В итоге мы попали в небольшой спецотряд сержанта Адреаса Кроули, и к концу обучения нас осталось не больше десятка. Мы не будем служить в регулярной армии: ударный отряд предназначен для специальных операций, в основном тайных, так что никаких подробностей об этом я не могу рассказать даже вам. Даже если бы и знал эти самые подробности, потому что нас пока особо не посвящают в то, чем мы конкретно будем заниматься. Но одно могу сказать точно: соки из нашей братии выжали абсолютно все! Судя по всему, строевых бойцов учат не так дотошно, как нас. Сноровки прибавилась, это точно. Выносливость повысилась. Равно как и боевой дух.

– Адреас Кроули, – хмыкнул отец. – Высокий, крепкий, бритоголовый, широк в плечах, каждое утро бреется так, словно за любой торчащий из его подбородка волосок его отправят на плаху, да? Имел с ним несколько дел пару лет назад.

– Правда? – удивился я. – Какое дело могло быть у денежного дельца и чопорного вояки?

– Ты уже сам ответил на свой вопрос. Чопорный вояка проводил какую-то операцию, и ему нужны были на неё средства. Но так как операция была тайная, государство не могло документально предоставить ему деньги, и направило его ко мне с распиской от самого короля. Сумма была значительная, скажу я так, и, несмотря на то, что долг был погашен задолго до окончания срока кредита, долю с этого я получил почти в четырежды больше, чем должен был. Разумеется, это была плата за молчание.

– Молчание? Но ведь ты только что раскрыл эту тайну.

– По уговору я обязан был молчать в течение одного года. Год тот прошёл уже давно. Да и к тому же, семье своей я доверяю как самому себе.

Зря, папа, – подумал я. Мама у нас та ещё болтушка. Вслух этого, разумеется, произнести мне не позволил мой такт, так что сказал я другое:

– Сержант – отличный мужик. Может, суров изрядно, но дело своё знает. А ещё он уже считает всех нас членами своей семьи. Сказал даже, что не переживёт, если наш отряд будет расформирован по причине… ну, по причине того, что мы падём на поле боя. Сказал, что мы – его последние бойцы.

– Потрясающе, – фыркнула моя жена. – Я очень рада, что твой командир будет рыдать над твоими останками, мне от этого становится гораздо легче! Теперь я просто счастлива отпустить тебя воевать!

– Лора… – сквозь зубы произнёс отец. – Ты должна гордиться, что твой муж защищает свою родину, свой дом, свою семью и лично тебя. И не абы где, а в отряде специального назначения, у командира которого список боевых наград длиннее списка моих должников.

– Да-да! – вспылила Лора. – Я очень горжусь тем, что король бросит моего мужа как цепного пса на таких же цепных псов северян, чтобы собаки погрызли друг другу глотки, пока их хозяева будут попивать винишко в тёплых крепостях своих столиц. Я очень горжусь тем, что Клод может получить в грудь стрелу или клинок под рёбра и навсегда покинуть этот мир только потому, что короли разных государств, Хаотик их задери, не поделили между собой одни демоны поймут какие территории. И ещё я чрезвычайно рада, что вместо того, чтобы исполнять своё предназначение – строить дом, растить сына и сажать деревья – мой муж перестанет быть личностью, станет одним из тысяч, безликой марионеткой, цель которой – быть орудием убийства таких же марионеток, чтобы потом, если судьба будет к нему благосклонна и он вернётся домой живым, Клод никогда уже не смог адаптироваться к обычной размеренной жизни из-за пережитых ужасов войны!

В довершение пламенной речи моя жена стукнула кулаком по подносу, и всё его содержимое тут же оказалось разбросано по дивану и полу. И если бутылка осталась цела, пусть и немного потеряла своего содержимого, то вычурные резные бокалы этого гневного припадка не пережили. Лора, скривив гримасу недовольства, что-то прорычала, и резко встала с дивана, собираясь немедленно уйти в свою комнату. Но, случайно взглянув на входную дверь, впала в ступор, и теперь на её лице читалось нечто вроде удивления или даже страха. Широко распахнутые глаза, слегка приоткрыт рот. Я проследил направление её взгляда и увидел на пороге того, кого ожидал увидеть сейчас меньше всего на свете.

– Громмер? – нахмурился отец. – Что… что ты здесь делаешь?

Брат был пьян, это читалось в его слегка дрожащей стойке, стеклянных глазах и пунцовых щеках. Он сделал шаг вперёд, медленно поклонился нам, и вежливо, хоть и чуть запинаясь, спросил:

– Я могу войти?

– Конечно, ты можешь войти, – кивнул отец, переводя взор то на Грома, то на налитое злостью лицо Лоры, то на безразличную мину матери, то на мои ладони, стыдливо прикрывающие мою мимику.

Братишка медленно, стараясь удержаться на ногах, прошёлся по гостиной, с неподдельным интересом осмотрел её убранство и подошёл к нам. Папа, какие бы у него сейчас не копошились в голове мысли, официально обнял своего сына и усадил его на диван рядом с собой. Мама же, демонстративно фыркнув, не произнесла ни слова. Лора, тихо выругавшись, опустилась на своё место. Возникла неловкая пауза, которую зачем-то (и очень зря) с глупой улыбкой на лице решил прервать Гром:

– Ну, вот вся семья и в сборе!

– Да катись оно всё пропадом, – прошипела моя жена, поднимаясь с дивана и поспешно удаляясь в свои покои.

– Лора! – грозно бросил ей вслед отец, но та не обратила внимания и где-то в конце коридора на втором этаже громко хлопнула дверью.

– Опять этот недомерок всё испортил! – закричала мама. – Эодар, проучи его как следует и вышвырни за порог, пока я не сделала этого сама!

– Матушка! – повысил я голос. – Немедленно прекрати!

– Да, матушка, хватит! – искренне вторил мне брат. – Я решил, что мне надо с вами проститься, ведь мы – моя семья.

– Бандюги и алкоголики твоя семья, а мы тебя все знать не хотим!

– Сандра, – рявкнул отец, но затем сбавил тон. – Ты не перебрала ли с вином? Не пойти ли тебе вздремнуть?

– Прости меня, Гром, – шепнул я брату, покачивая головой. – Зря я тебя надоумил на этот поход.

– Ничего, – нарочито громко ответил Громмер. – Ты хотел как лучше. Ты ведь не виноват, что наша мать – абсолютно чёрствая и бездушная эгоистка, которой важно лишь то, что о ней станут говорить в её якобы знатных кругах. А сын-отщепенец не очень хорошо влияет на имидж, вот я и оказался в её немилости. В отличие от тебя, Клод. Без обид.

Отец развернулся к моему острому на язык братцу и отвесил ему увесистую затрещину:

– Не смей так говорить о своей матери!

– Правильно, Эодар, задай ему трёпку! Прогони мерзавца из моего дома! – завизжала мама.

– Сандра, немедленно отправься в свою комнату и остынь, а мы останемся поговорить по-мужски, – велел отец. Сперва я думал, что это не подействует, но через несколько мгновений наша мать, театрально закатив глаза и шумно вздохнув, отправилась в свою комнату. Дойдя до лестницы, она остановилась, вернулась к нам, забрала тарелку с сыром и снова выдвинулась к себе.

Мы остались мужской троицей. Ещё пару минут смотрели друг на друга, не произнося ни слова. Гром покраснел как помидор после оплеухи отца, но к моему удивлению в ярость не впал. Напротив, его взгляд выражал стыдливость, и даже раскаяние. Отец же, казалось, переживал только из-за поведения матери. Как только она вышла – он вздохнул с некоторым облегчением и даже виновато улыбнулся.

– Прости, Громмер, – пожал плечами папа. – Какой быть склочной не была ваша мать, оскорблять её вы права не имеете. Никто не имеет. Эта женщина, в конце концов, моя жена. Какими бы ни были ваши отношения и мнения на счёт неё, относитесь к ней почтительно. Это мой вам наказ.

– Как скажешь, – скривил кислую мину братец.

– Раз с этим покончили – прошу в мой кабинет.

Мы проследовали за отцом по лестнице на второй этаж, миновали длинный коридор со множеством проходов в другие помещения. По пути папа окликнул Амелиту и попросил её принести к нам в комнату горячего чаю.

Рабочая комната Эодара Веллера некогда была просторной верандой, но теперь она напоминала скорее келью храмового писаря. Окна зашторены плотной тканью, возле стен громоздились разного стиля секретеры и тумбы, доверху забитые важными документами и учётными книгами. В центре полукруглого помещения стоял П-образный стол, пара табуретов для гостей, элегантное витое кресло для хозяина и бар в виде глобуса. Отец открывал этот глобус, чтобы достать что-нибудь горячительное довольно редко, да и то только для того, чтобы угостить своих клиентов. Но если учесть, что место жительства моего папы знали лишь единицы, так сказать, самые доверенные любители векселей и кредитов, то бар-глобус почти всегда оставался нетронутым.

А сейчас отец, не церемонясь, открыл крышку бара, достал оттуда фигурную изумрудную бутыль, вытащил пробку и сделал несколько солидных глотков. Затем протянул напиток нам. Я несколько смущённо согласился и отхлебнул крепкого коньяка, а вот мой братец на удивление вежливо отказался. После этой молчаливой сцены мы с Громом расселись по табуретам, а папа оседлал своё любимое кресло, поставил локти на стол и скрестил пальцы замком на уровне своего лица.

– Вот оно как выходит, значит, – негромко пробурчал он. – У меня был один друг… подчёркиваю – был! Так вот, был у меня друг, когда сам я ещё только разменял второй десяток. Мы с ним проводили вместе много времени. Схожие интересы, одни и те же взгляды на жизнь, всё вот это. Я работал, он работал. Я женился, он тоже женился. У меня всё пошло довольно успешно, а у него же вся жизнь словно катилась к подножию горы. Затем случилось так, что ему срочно потребовались деньги, чтобы выбраться из долговой ямы, и он решил попросить их у меня. Я сжалился и выделил ему необходимую сумму, разумеется, безвозмездно. Через пару недель он пришёл с той же просьбой – на этот раз я тоже согласился. Когда мой друг пришёл в третий раз – мне пришлось отказать, но я предложил ему работу. И он решил, что я его буквально предаю, бросаю на произвол судьбы. Вместо того, чтобы принять моё предложение по поводу работы он решил меня ограбить. Грабитель из него оказался никудышным, его поймали, а дружбе, как уже стало ясно, настал конец. Так вот, к чему это я: у него тоже двое сыновей, и атмосфера в семье абсолютно точно такая же, как и у нас. И я задаюсь вопросом: какого хрена, дети мои? Почему я, потратив всю свою жизнь, всё своё свободное время, всё здоровье на то, чтобы вы жили благополучно и счастливо, должен терпеть такое отношение вас к вашей матери и наоборот? Что я сделал не так? На каком этапе жизни повернул не туда? В чём моя вина?

– Ни в чём, – ответил Гром. – Ты не виноват, па. Дело в маме, и ты это знаешь, просто не хочешь признавать.

– В любом конфликте виноваты минимум двое, – возразил я. – Если один из конфликтующих будет полон решимости не раздувать огонь, то ссора быстро потухнет.

– Какие вы у меня разные, – усмехнулся отец. – И всё же – все вы моя кровь. Несмотря ни на что, я горжусь вами обоими.

– И даже мной? – хмыкнул братец.

– И даже тобой. Вашей сестрой я пока не могу так гордиться, как вами. Ей всего двенадцать, она не состоялась в жизни. Пока всё, что наполняет её существование – это результат хлопотания матери, служанок и учителей. Ей дай волю – она бы весь день гуляла по улицам как самый обычный ребёнок. Поэтому я буду ею гордиться тогда, когда придёт время. А вами я горжусь уже сейчас, потому что вы свой путь выбрали и следуете ему. Какими бы кривыми ни были ваши дорожки ранее, сейчас они слились на перекрёстке в один большой прямой тракт. И двигаться вам по этому тракту вместе, так что не забывайте об этом. Держитесь друг друга всегда и везде.

– Как Джоанна? – спросил я о сестре.

– С ней всё в порядке. Не будем её сейчас будить, лучше зайдите к ней перед уходом. У малышки Джоанны ранний подъём.

С минуту мы сидели молча, думая о своём. Отец ещё раз приложился к бутылке, на сей раз оставив в ней всего треть от изначального содержимого, доверху набил длинную трубку и стал пускать в потолок струи густого горького дыма. Гром, словно восприняв это как немое предложение предаваться расслаблению, раздобыл из кармана коробочку с нюхательным табаком и шумно вдохнул мелкий порошок ноздрями. Мне же оставалось довольствоваться только обществом мужской части семьи без увеселительных добавок.

Наконец брат прервал молчание:

– Па. Прости нас за всё. По крайней мере меня, Клода вряд ли нужно за что-то прощать. Если уж подохнем на войнушке засратой – то хоть в немилости у тебя не будем.

– Не надо со мной прощаться так, словно вы на смерть идёте, – неожиданно резко бросил отец. – Я ни капельки не сомневаюсь в вас. Вы – образцовые бойцы, меч в руках держать умеете, к дисциплине приучены. По крайней мере, Клод уж точно приучен, а ты, Громмер, должен брать с него пример. На войне дисциплина – самое главное. Ослушаешься приказа – считай, подставил всё своё подразделение. Эх, война-война, пропади она пропадом…

Не знаю, зачем отец позвал нас в кабинет. Наверное, чтобы мы хотя бы на время не пересекались с мамой и Лорой. Вспомнив о Лоре, я решил допросить папу:

– Что с моей женой? Давно она себя так ведёт?

– Началось с твоим отъездом. Выбрось её из головы! По крайней мере такую, какая она сейчас. Отправляйся с лёгким сердцем на войну, и помни её жизнерадостной, улыбчивой, доброй, любящей. Это придаст тебе сил. А запомнишь её такой, какая она сейчас – впадёшь в уныние. Не надо. Уныние разит сильнее острой стрелы.

– Да как уж тут не предаться унынию, когда дома такое творится?

– Ты уж постарайся, сынок, – хмыкнул отец. – У тебя выбора-то особого нет. Хочешь выжить – думай только о деле, это я тебе как лучший ростовщик города говорю.

Амелита робко постучалась и принесла нам чай на подносе. Когда уходила, получила от Грома что-то вроде комплимента, если уста моего братца вообще могли говорить кому-нибудь что-нибудь приятное. Сидя в гнетущей тишине, лишь изредка разбавляемой какими-нибудь весьма депрессивными монологами отца, мы пили горячий терпкий напиток, ожидая неизвестно чего. Спустя томительный час этих посиделок я уже готов был придумать любой предлог, чтобы сбежать из родного дома, но всё-таки сдержал себя и остался сидеть на месте. К счастью, положение спас сам папа: