Холодное пламя Арктики

Набрал домашний телефон бабы Тани, она стала плохо слышать, долго не снимала трубку, хотя громкость я лично ставил на всю катушку. Наконец раздался почти металлический, похожий на устаревшего робота, голос:

– Алло, вас слушают.

– Ба, это я… Александр, как официально ты зовёшь меня по телефону. Тут такое дело: сегодня меня не жди на ночь, французы устроили вечер знакомств, официальный переводчик ушёл, остался я один с языком, просто беда, все говорят или по-русски, или по-английски. И никто по-ихнему…

– Не шути так, Саша, ты студент лучшего в стране университета, это ко многому обязывает…

– Да я шутю… Знаю-знаю, как правильно, не обижайся, ба, утром позвоню, скажу, когда приеду… Будет скучно или вдруг что-то, не дай бог, не так, набирай мобильник, у меня всегда включён.

– Я сготовила борщ, домашние котлеты… – упорно продолжала монолог бабушка, будто не слыша меня.

– Ба! Пощади, есть хочу, как из пушки, котлет хочу и борща!

– И, пожалуйста, не выпивай! Твой нервный срыв может повториться даже с безобидной рюмки, тогда ты не сможешь управлять эмоциями, сынок…

Я понимаю корректную в выражениях бабушку, но она-то волнуется, видимо, не зря: за пять последних лет мама дважды лежала в клинике. И только нам известно, что это – уже край, которому предшествовали недели, а то и месяцы пития. Я-то привык ко всему, выкручивался, как мог. А каково было Дашке: последний раз отец положил мать в «богадельню» при монастыре, когда дочери исполнилось десять лет. Я не раз говорил ему: «Давай, пока ты возишься с мамой, мы переедем к бабе Тане». «Ну что ты, сынок, она старосветская, не поймёт, да и здоровье у неё не то». Думал, она не знает о нашей страшной беде. Знала баба Таня, да и дед Николай, наверное, знал, но молчали, боялись обидеть нас, надеялись, что семья справится общими силами. Не справилась…

– Да-да, я всё помню, ба. Целую тебя и спасибо за заботу…

Она всегда первая кладёт трубку, так ей легче прощаться со мной, когда остаётся одна в старой, уже обветшавшей квартире, хотя я регулярно, раз в квартал, заказываю службу, появляются сноровистые тётки и буквально вылизывают все комнаты и кухню, кроме кабинета деда Коли. Это святое место, пыль вытирает сама хозяйка, иногда столетним пылесосом «Урал» я чищу ковёр и прикроватные коврики. Так уж получилось, что именно к бабушке Тане почти пять лет назад из столичной частной клиники, где я провалялся пару месяцев, привёз меня отец. И все годы до поступления в университет я жил с ней, учился в соседней с нами языковой (французский-английский) школе, ходил в секцию тенниса при ЖЭКе, которую вёл никому ныне не нужный легендарный чемпион Союза. Вечерами мы с ребятами подрабатывали в экскурсионном бюро на Красной площади, водили группы туристов, получали почасовую оплату. В общем, жить было можно.

А моя семья все эти годы живёт в Подмосковье, мама не работает, отец так и не стал писателем: его не издают, он нервничал, потом привык, перестал появляться на людях, завёл в инете пару сайтов, куда пишут домохозяйки и пенсионеры, просят «подправить» их новеллы про кошек и собачек, а также свои воспоминания, на замену обещают читать его произведения в семьях. С усадьбой, как мама любит называть наш коттедж с участком земли, страшно не повезло: агентство недвижимости на стадии оформления документов попало в сводки органов полиции, и вот невероятно долго мы судимся с объявившимися вдруг родственниками внезапно умершего хозяина. Хорошо, вмешался Бобо Константинович, подключил своих волкодавов из юркоманды, те сумели вырвать большой коттедж и четырнадцать соток земли из двадцати заявленных тогда на продажу. Мы отгородились от всплывших вдруг соседей высоченным забором, но я видел, с какой космической скоростью те начали строить «клоповник» для сдачи жилья на летний сезон. Представляю, что ждёт нас впереди…

После дрязг с жильём и переезда в новый дом, на что ушла половина денег, отец потерял контроль над акциями. Таковы были условия соглашения, которые он подписал. Но наконец-то этим летом мне исполнилось восемнадцать, мы встретились с Бобо в том же кафе, что и с отцом когда-то, но уже только вдвоём. В двух словах расскажу о главном: он написал в электронной книжке цифру 2,5 и уточнил, помедлив: «млн $», улыбнулся, давая возможность перевести сумму в рубли. Предложил положить деньги в швейцарский банк и жить на проценты, заверил: этого хватит на безбедное содержание и семьи, и бабы Тани, и на учёбу. Второе: не трогать акции, их рост в ближайшее время будет фантастический, можно увеличить капитал вдвое, если не больше (заработает шельф северных морей). Но тогда придётся жить поскромнее, научиться крутиться, но, заверил он, тогда точно познаешь все прелести студенческой жизни. Я сделал выбор в пользу семьи: деньги были нужны не только на моё образование, хотя я вполне проходил как бюджетник. Подрастала Даша, в деньгах нуждался отец и особенно – больная мама.

– Алекс, я замёрз, – лязгая зубами, сказал француз, – мы можем перестать сидеть, надо ходить. О чём всё думаешь?

– Марсель, ты обманул нас или представитель консульства наврал? – ответил я, удивившись, как хорошо стал говорить по-русски наш уважаемый гость. Кстати, один из наследников крупнейшей парфюмерной компании, вдруг решивший получить юридическое образование в нашей стране. У его семьи – представительство фирмы в столице, оно обслуживает все страны бывшего СССР.

– Нет-нет… Ты понял моё произношение?

– Говорят: ты слышишь моё произношение. Кстати, мы можем говорить на французском.

– Мне плохо-хо-хо… Я лучше молчу. Но скажу: в ту неделю мы едем в офис, я представлю управляющего, родственника, пусть имеет на тебя виды… Всё потом объясню. Сейчас идти спать…

– Идём. Обнимать тебя больше не буду, у охранников – соберись, надо прошагать мимо них без сучка и задоринки…

– Отличная фраза, надо понять смысл и запомнить!

Мы пошли вдоль зелёных кустов сирени, сверкающих от мелкого моросящего дождя, вдруг посыпавшегося с неба. Аллея, освещённая подсветкой и сохранившая летнюю свежесть листьев, вела к главному входу в общежитие с двухместными жилыми блоками для студентов: туалет, душ, кухонька. Пока я за крохотным столом для тостов и чайника готовил две чашки кофе, Марс не только успел раздеться, сбросив одежду на пол, но и уснуть сном праведника. Перешагнув кучу дорогих тряпок, сел за письменный стол, стал размышлять: таблетку для сна принимать страшно, за эти годы столько их выпито, что бедная печень, наверное, скоро будет пищать. Два-три глотка виски давно выветрились, в холодильнике стояла начатая бутылка коньяка, но я помнил о маме, нашем семейном дамокловом мече.

Включил настольную лампу, открыл книгу. От чтения становится легче: через час-полтора по времени я засыпаю, иногда сплю до утра. Но почти каждую ночь ко мне приходит Катя… Я уже не различаю с прежней чёткостью черты её лица, хотя слышу голос, вопросы, которые она задаёт, чувствую, как молчит, ожидая ответа. Катя погибла у меня на глазах.

Весной в речном затоне у парка дольше всего держится лёд: нет движения воды. А на довольно крутом спуске к реке с поздней осени намывают ледяную горку длиной метров сто, на ней катаются на «ватрушках» не только дети, но и взрослые с удовольствием дурачатся вечерами, хотя освещения как такового там нет. Мальчишки знают: в начале апреля по затону проходит тяжёлый буксир ледокольного класса, который буквально взламывает ледяной панцирь. Делает он проход почему-то ночью, правда, тогда служба парка вывешивает объявление о полынье, иногда обносит склон и ледяную горку верёвкой с полосатыми флажками.

В тот день два последних урока отменили: учитель Веньямин Борисович прямо на физре перед нами сломал ногу. Завуч не стала рассовывать класс по другим учителям, отпустила домой. Мы с Катей надели куртки, я взял рюкзаки и повёл её, как обычно, к парку, на конечную остановку трамвая. В запасе у нас оказалась тьма времени, больше часа до приезда кого-то из её родителей на «жигулях». Мы обошли трамвайный круг, аллея вела к реке, на склоне, под нами, искрилась на солнце ледяная гора. Слева – высоченные сосны с подлеском, справа – частые кусты орешника, куда в конце лета приходят за орехами многие горожане. Посередине – двухметровый по ширине намытый ровной водой спуск, ведущий в заросший сугробами затон. Из-за подлеска и кустов практически нельзя было разглядеть полынью от буксира, которая разрывала ледяную гору в самом её конце.

Катя дурачилась на небольшом деревянном настиле, попросив поснимать её на телефон, выбрала небольшую картонку, их складывали у кустов, разбежалась и с криком: «Догоняй! Слабо!» – понеслась по ледяной поверхности склона. Я убрал телефон, схватил первую попавшуюся коробку, сложенную по швам, и тоже поехал за ней, правда, на животе. Несколько раз поднимал голову, видел её полусогнутую спину, чувствовал: догнать уже не смогу, упустил время. Последний раз посмотрел вперёд и не увидел Катю. Раскатанная поверхность горы стремительно несла меня в покрытую клочьями белого тумана полынью. В голове билась одна мысль: «Где Катя? Почему её нет?»

На полной скорости врезался в небольшой бруствер из мокрого снега и раскрошенного речного льда, как-то боком перелетел его и свалился в воду. Надутая куртка держала меня на поверхности, начал крутиться вокруг своей оси, но так и не увидел девочку. Подумал, что Катя, видимо, ударилась о речной лёд, наверное, потеряла сознание, куртка – матерчатая, сразу потянула её ко дну. Я стал расстёгивать куртку, пластмассовый хомутик не поддавался, тогда собрал силы и дёрнул за верхние края молнии. Она раскрылась, поролон буквально вытолкнул меня в воду. Начал нырять и тут же почувствовал, как миллионы игл впились в тело, ноги почти не слушались, не хотели шевелиться, начали тянуть вниз. Я решил отплыть от ледяной кромки, поискать Катю в воде на чистом пространстве. Нырнуть на глубину получилось всего два раза, в какой-то металлической с серебристым оттенком воде я не увидел её. Понял: ещё пару минут продержусь на плаву и пойду ко дну. До кромки льда я не доплыл, лишь почувствовал уходящим сознанием, что кто-то тащит меня за воротник пиджака, потом – мрак. Очнулся в скорой помощи, увидел врача, спросил:

– Где Катя? Её спасли? – Я боялся узнать, что она утонула.

– Скажи потом спасибо лыжнику, – почти крикнул доктор, перекрывая шум мотора, – он вовремя заметил тебя и вытащил в последнюю минуту твоей жизни… Ты о Кате спросил? – вдруг спохватился мужчина в синей форменной куртке и такой же по цвету шапочке. – А кто это? Ты один был в полынье? Нет?! – Он постучал в кабину водителя. – Стой, срочно свяжись с базой, МЧС, полицией! Там ещё и девочка была, видимо, его одноклассница.

Катю вытащили водолазы через несколько часов после моего спасения. Как потом рассказал отец, она разбила голову о торосы, угодила под большую льдину, а глубина здесь доходит до семи метров. Как можно было её спасти? Рассудком я всё понимал, врачи обстоятельно внушали мне, что моей вины в её гибели нет. Но ведь я любил Катю, и этим всё сказано. Сейчас модно говорить: наблюдался у невролога. Про себя скажу прямо: попал в дурдом, через несколько недель в тяжёлом состоянии отец перевёз меня в частную клинику. По всем бумагам – я чист, никаких психических отклонений, лишь стресс, переутомление, нарушение сна. Лечение успешное, никаких последствий, а на самом деле до сих пор не могу спать и разговариваю с Катей. Но баба Таня сказала:

– Время лечит, сынок. И эта первая любовь пройдёт, помучает и успокоится. Будем ходить в церковь, просить у девушки отпустить тебя, ведь впереди ещё целая жизнь…

Часть II

Глава 1

Баба Таня уходила из жизни тяжело, в страданиях, это все понимали, и, в первую очередь, она сама: онкология не отпускала её, хотя доктор в больнице недоумевал по поводу того, что в таком возрасте старики, как правило, прогоняют болезнь, порой на десять-пятнадцать лет даже забывают о ней. А я был благодарен отцу, он оставил дела и перебрался к нам, жил в кабинете деда Коли, куда я заходил с разрешения бабушки. У меня было тяжёлое время: чтобы поскорее выпустить специалистов для создаваемого следственного комитета, нам разрешили сдавать госэкзамены по ускоренной программе. Не секрет: курс у нас серьёзный, многие ребята отслужили в армии, прошли горячие точки, так что никто не сомневался в их готовности пополнить, как у нас шутили, ФБР местного разлива. Мы знали и несколько кандидатов, отобранных для службы в ФСБ, но они шли на дальнейшую учёбу без болтовни и лишнего шума. И было, кстати, немало, особенно провинциалов, настолько цепких по жизни, которым не больно-то хотелось надевать полицейскую форму, искали места в фирмах, адвокатских конторах, чтобы сразу получать хорошие деньги, снимать жильё и кадрить женщин с пропиской.

Утром я забежал в комнату бабы Тани, сел на стул у кровати, взял её жёлтую, невесомую руку, сказал:

– Ну что, филолог, благодаря тебе я лучше и грамотнее всех заполнил запросы в органы власти… Бабуль, ты, наверное, здорово помогала деду в его чиновничьих делах?

– Боже упаси, Саша… – оживлялась она на секунду при упоминании имени деда. – Он меня вообще не посвящал в свои дела. Я о его последней награде – ордене Дружбы – узнала только через год, когда мы поехали на приём в Японское посольство… Смотрю, на парадном пиджаке рядом с синеньким орденом Почёта висит новый, какого-то зеленоватого цвета орден. Он сказал, что его наградили за укрепление мира и дружбы…

– Ты не скучай без меня, ладно? У меня две консультации, и сразу примчусь домой. Будем обедать… Куриного бульона ещё полкастрюли осталось, объедаловку устроим: я твои любимые ежи принесу, у нас теперь свою кулинарию открыли, прямо на выходе из столовой…

В комнату заглянул отец, ухватил концовку разговора про ежи, не мог смолчать:

– А помнишь, мама, как ты их готовила, особенно на даче? Я впервые тогда ел ежи из рыбы… Всё-таки отец у нас отличный рыбак был!

– Боже мой, мальчики мои, как я рада, что вы у меня есть. Какое счастье видеть вас в свой предсмертный… – Баба Таня замолчала, склонила на подушках голову к окну, по щеке потекли слёзы, застревая в морщинках жёлто-серого цвета.

– Ма-ма, мама… – Сын тоже готов был расплакаться. – Пожалуйста, не говори так, по-жа-луй-ста. Давай дадим Саше спокойно сдать госы, получить диплом… Мы вывезем тебя на дачу, ты поднимешься, мы ещё на реку будем ходить.

– Ми-лы-е мои, я счастлива… Несмотря ни на что. Я подожду уходить. Подержу в руках диплом Саши, прочитаю твою новую книжку, сынок. Дождусь поступления Даши в институт и тогда уже можно будет оставлять вас с лёгким сердцем… Пока вы оба здесь, а я в здравом уме говорю: дедушкину квартиру, Юра, я завещаю твоим детям, Саше и Даше. Дом на реке с участком – твой. Вы с женой привыкли жить на природе, в коттедже. А уж как распорядитесь жильём дальше, это ваше семейное решение будет. Ты не обиделся, сынок?

– Ну что ты, мама, у нас большой дом, река, небольшая, правда, но пескари водятся, машина, худо-бедно пошли мои книжки, на ТВ приняли сценарий, не уверен, что доведут дело до ума, но вдруг и мне наконец-то повезёт? – Сына душили слёзы.

Я встал со стула, усадил его вместо себя, сказал:

– Чтой-то все рассопливились, а, бабуля? Убегаю, ждите меня к обеду. Пап, телефоны скорой для укола – на столике, в прихожей, если что, звони, построже с ними, а то они к больным пенсионерам не очень торопятся… Всё, целую, пока-пока…

* * *

– Александр Юрьевич? Вы – к Бобо Константиновичу? Минутку… – Высокий, элегантный молодой человек с пучком смоляных волос, собранных на затылке, приподнялся из-за перегородки, приветливо посмотрел на меня, жестом приглашая присесть на диванчик без спинки, вдруг по-английски заговорил в микрофон, нацепленный на ухо: – Минутку, да, вас ждут, включаю конференцию, по договорённости, записывается… Простите, – обратился снова ко мне, – партнёры вышли на связь совсем неожиданно, я только успел собрать членов правления… Агриппина, займись нашим акционером.

Подошла китаянка со странным для неё именем Агриппина, притронулась к локтю, мило улыбаясь, повела в бар, что располагался справа от приёмной начальника с табличкой: «Председатель совета директоров Б. К. Доброволин». Я попросил чашку кофе, достал телефон, стал звонить отцу. Почувствовав по голосу, что он в панике, сказал:

– Ну что ты раскис, пап! Да у меня бабуля сто раз улетала, делали укол, а то и два, и она возвращалась… Это период обострения, всё пройдёт… Как увозят?! В онкоцентр? Отец, это окончательное решение? Езжай туда! Я щас же приеду… – Он что-то пытался говорить об экзаменах, но я сказал, что всё остальное – ничто сейчас, надо вытаскивать бабулю.

К моему столику подошёл Бобо. Он постарел… Нет, так нельзя говорить о восточном человеке: он возмужал, заматерел настолько, что стал похож на типичного абрека с картин классиков живописи. Обнял меня, прислонился небритой щекой к лицу, сказал:

– Спасибо, что ты приехал… Мы вылетаем к ночи. В Мурманске умер председатель совета директоров нашей крупной компании. Саша, совету я предложил твою кандидатуру, на замещение, ибо уверен в тебе как в самом себе.

– А баба Таня? Я звонил отцу, скорая отправляет её в онкоцентр…

– Минутку, потерпи… Агриппина, найди Чеснокова, – сказал он девушке, продолжавшей стоять на некотором расстоянии от нас. – Сколько Татьяне Васильевне? Семьдесят четыре? Мы всё сделаем для неё, – говорил он, протягивая руку к телефону. – Володя, ты можешь в свою клинику принять бабушку нашего акционера? Да, ей семьдесят четыре… Было обострение, пока непонятное для медиков. Она на скорой сейчас, собираются в онкоцентр её везти… Твои службы перехватят и всё сделают? Хорошо, спасибо, брат, твой должник. Обнимаю… – Он вернул телефон, посмотрел на меня. – Ты хороший внук, Саша. Вот только с дедом Колей мы промахнулись, не смогли уберечь его сердечко… Об экзаменах – не волнуйся, сколько тебе осталось? Два? Вот и сдашь позже, с основным потоком. Или ты в следственном комитете собрался работать? Шучу, не обижайся.

– Бобо, я что-то не врубаюсь… – довольно резко перебил я собеседника. – Какой Север, какой совет директоров? Ты же знаешь, что с бабой Таней я живу все эти годы… Она не переживёт мой отъезд.

– Ты – внук, любящий и любимый, – Бобо тоже заговорил довольно жёстко, – это хорошо. Но у неё есть сын, твой отец, он должен быть с матерью, или она должна быть с ним. Все эти годы он жил за счёт нашей компании, Александр, и это нормально, дед Николай подумал и о нём. Но сейчас наступил такой час, что тебе надо строить свою жизнь, закреплять себя в роли хозяина, думать о будущем нашей компании. Там, в Арктике, непростая ситуация: мы вышли на разработку шельфа, в гонке должны победить мы, а не соседи. Мы уже имеем первые результаты, гигантские. И это только в прибрежной части океана…

– Ты же говорил о крупной медиакомпании? – спросил я напрямик Бобо. – А тут речь о разработках шельфа, о нефти, газе…

Он улыбался, морщинки сбежались к его глазам, молчал, раздумывая, что мне ответить. Сказал:

– Оборот металлургического гиганта в Липецке – десятки миллиардов долларов, так? «Стинол» – холодильники, которые они выпускают, называются у них продукцией ширпотреба. Вот и наша медиакомпания – продукция ширпотреба… ха-ха-ха-хёх, – каким-то лающим голосом засмеялся Бобо, – надо чем-то себя подстраховывать, а? Я лечу с тобой, Саша, чартером, два часа с лишним в пути, успеем обо всём поговорить… Допивай кофе и заходи в мой кабинет, там руководители холдинга, коротко обсудим процедуру твоего назначения…

Наверное, я многого не понял из разговоров в кабинете Бобо, узнал лишь точно: совет директоров арктической компании надо удержать за холдингом. Меня сначала представят как исполняющего обязанности руководителя совета, чтобы со временем утвердить на общем собрании акционеров председателем. В принципе, от меня не так много и требуется на этом посту: есть правление компании по разведке шельфа северных морей, его председатель, несколько заместителей. Главное, что дошло до меня, заключалось в следующем: всем партнёрам и заинтересованным лицам мы должны на собрании просто и ясно объяснить, что пришло время назвать истинного хозяина компании, у которого сейчас сосредоточено в руках более пятидесяти процентов акций. Всё. И вот этот молодой человек, господа хорошие, живой хозяин – Александр Юрьевич…

* * *

Я даже не знал, что в лесопосадке на окраине столицы есть такой медицинский центр, который обслуживается академией. Приехал я туда примерно через пару часов, как бабу Таню и отца привезли на скорой. Её осмотрели специалисты, затем помыли, переодели, сделали уколы, и она уснула. Отец разместился в гостевом блоке рядом с палатой своей мамы. Когда я открыл дверь, он лежал на кровати поверх одеяла и плакал. Неприятная картина, мне было страшно жалко его, но я не стал успокаивать, прижимать рано поседевшую голову отца к груди, а довольно твёрдо сказал:

– Пап, успокойся. Я не звонил тебе, не тревожил и не вызывал по ночам, когда у бабы Тани были обострения и жуткие боли. Искал выход, иногда мне помогал Бобо Константинович, присылал медика из частной клиники, бабушке вводили обезболивающие, и мы продолжали тихо-мирно жить… Ты же знаешь: чему быть, того не миновать. Но лечащий врач мне сказал, что болезнь может уснуть, только не надо провоцировать её, люди в старости десяток и больше лет живут в таком состоянии. Я знаю, что Бобо определил её в лучшую клинику, деньги на лечение есть, это я тебе гарантирую. А мне сегодня ночью надо лететь в Арк-тику, принимать компанию по разведке полезных ископаемых, там скончался председатель совета директоров… Сотни людей, буровые суда, вспомогательный флот, базы по всему побережью океана… И вот контрольный пакет акций – теперь у меня. Понимаешь, пап? Это наше будущее, моя жизнь, которую завещал дедушка Коля.

– Боже мой, боже… – забормотал отец. – Что я буду без тебя делать, сын?

– Жить, пап, вдвоём с твоей мамой, в знакомой квартире, помогать ей, ухаживать… Да полно, если встанет на ноги, а бабуля всё сделает, чтобы это случилось, то ещё будет за тобой ухаживать. Дашку притащи сюда, пусть в мою школу переведётся, лучшая языковая, не хило закончить такую, а? И будет всем вам счастье. – Я улыбался, чего нельзя было сказать об отце.

Мне был неприятен разговор в подобном тоне, но я специально допустил такую фамильярность. «Так раскисать, струсить перед болезнью, – думал я, обвиняя отца в безволии, правда, злости на него не было, я знал, как он любит свою маму, – и в то же время за последний год они вдвоём с моей матерью только раз зашли к бабе Тане, через два дня после её дня рождения». Я перестал с ними разговаривать, повод для молчания был хорошим: готовлюсь к экзаменам, не до бирюлек. Думаю, отец понял причину такого охлаждения к нему, мучился, но боялся заговорить первым, объясниться. Да и что он мог сказать? Что у него кончаются деньги, которые мы когда-то, после разговора с Бобо Константиновичем, поделили поровну? Что ему скоро не на что будет жить, кормить-учить Дашку, обслуживать нашу маму с её закидонами? Что надо, наконец, принимать мужские решения? Я говорил ему о немецком банке, в который компания определила мою половину денег, только с процентов по вкладу мне с бабушкой хватало на приличную жизнь. Он никого не хотел слушать… Но это – его проблемы, взрослого человека, отца семейства.

Вышел из гостевого блока, попал в царство полутеней и полутонов: на большущей сине-белой кровати лежала маленькая старушка, прикреплённая к капельнице, над её головой стрекотал аппарат, белая лента кабеля уходила за двери, в дежурный медблок. Баба Таня спала, я улыбнулся: хороший знак. Сколько раз за годы нашей совместной жизни мне приходилось вот так наклоняться к её постели, слушать дыхание и ощущать такую сильную любовь к ней, что щемило сердце. А утром она говорила:

– Плоховато сегодня спала, слышала, как ты ходил по квартире… Не пей много воды на ночь, пожалей мочевой пузырь, Саша.

– Поправлял одеяло на твоей кровати… – я улыбался ей.

– Ой, выдумщик, ой, не выдумывай! – смеялась тихонечко бабушка. – Да я бы тебя за километр почувствовала…

Я подошёл к подушкам, посмотрел на жёлтое с восковым отливом лицо бабы Тани, не удержался, погладил её высокий лоб, поцеловал в висок и резко направился к выходу. В дверях стоял отец, он, конечно, видел моё прощание с бабушкой. Молчал, как-то жалко смотрел на меня. Я сказал:

– Позвоню, как долетим. Держи мобильник при себе… – Неловко, вскользь прижал отца к плечу и буквально выбежал из палаты.

* * *

В самолёте было с десяток мест: два удобных глубоких кресла перед журнальным столиком, на противоположном борту – шесть мест для пассажиров. Бобо сел в кресло по ходу полёта, напротив себя посадил первого замминистра, предварительно познакомив меня с ним. С председателем правления холдинга, хозяином расчётного банка, владельцем зарубежных компаний и телохранителем он познакомил меня в своём кабинете. Ужасно красивая стюардесса принесла вина, красного французского, уже разлитого по фужерам, много конфет, зефира и других сладостей, почти полную коробку маленьких орешков, видимо, они нравились Бобо. Он поднял фужер, приглашая нас выпить за взлёт и посадку, пригубил вино и стал есть орехи. Я отдал фужер стюардессе, достал планшет, начал читать Гавальду. Вспомнил Марселя, его первую попойку с нами, русскими, на первом курсе университета. Он всё-таки познакомил меня со своим родственником в представительстве парфюмерной компании, но дело дальше знакомства не пошло: тому нужен был не только менеджер, но и любовник. Я сказал Марселю, что за такие подставы у нас бьют морду. Он не сразу понял, на что я обиделся: «Ну послал бы его! Или дал по уху… Делов-то. Но уволить я его пока не могу… Кстати, он сын моей тётушки, ха-ха-хи-и-и, – он смеялся искренне и от души, – какие у вас тут строгие правила!» Я подумал в сердцах: «Что с них возьмёшь – французы…»