Маньяк, похожий на меня. Детективные рассказы и повести

«Он умрёт первым, – по привычке подумал Саша Брославский. – Его найдут утром под откосом, башкой в реке. В спине у Вади будет торчать этот самый топорик. И от кого же он, Вадя Марецкий, схлопочет топором по спине? Да от кого угодно. От той же Тани Таволгиной, если не отстанет от неё со своим „Наутилусом“».

– Танечка, а песню «Ворота» вы слышали? Или вас, филологов, такому не учат?

Таня уныло отвернулась. В отличие от всех остальных ребят, облачённых в банальные кеды, она зачем-то обула в поход тяжёлые, чуть ли не альпинистские ботинки и уже страшно устала. Присесть на траву, как остальные, Таня тоже не решалась, чтобы не испачкать безумно красивый комбинезон тёмно-жёлтого цвета. Таня оделась для вылазки в лес, должно быть, руководствуясь фотографиями из журнала мод какой-нибудь соцстраны, изданного лет десять назад. И теперь страдала, таская в лапках смолистые прутики на растопку костра и чувствуя на себе взгляды присутствующих.

«Фигура хорошая, – подумал Брославский сочувственно, – но сутулится она напрасно».

Вообще-то, чего Таня хотела – всеобщего внимания, – того она и добилась. Юный Брюс ходил за ней как привязанный, делая вид, что помогает, а на самом деле страшно мешая своей беззаботной болтовнёй. Даже бородатый Толя пару раз вздохнул, покосившись на жёлтый комбинезон. Миша Левин наоборот – старательно отводил взгляд. Миша жутко порядочный и ни за что не посмотрит на посторонних девушек в отсутствие своей Майи. А его Майя сейчас как раз моет тарелки в реке.

«Таня погибнет второй. Просто уйдёт за хворостом в чащу, и никто её не сможет найти. Будучи неприспособленной к жизни кисельной барышней, Таня умрёт в лесу от жажды».

И лишь один человек словно бы не замечал Таню Таволгину – её сокурсник Витя Светлов. Сам же позвал в лес, сам обещал, что будет интересно, под гитару и у костра: «Я спою новую песню». Даже не так: «Я покажу свою новую песню». И вот он стоит, скрестив руки на груди и сдвинув козырёк кепки почти до кончика носа. Он уже никакой не Витя, он Виктор Сергеевич, ответственный за всё происходящее. Губы беззвучно шевелятся, должно быть, напевая «свою новую песню», которую намерен «показать».

– Ты куда колышки вбил? – саркастически осведомился Виктор Светлов. Стоящий на четвереньках Левин немедленно поднял голову, став похожим на умную, язвительную таксу в «адидасе» и задал не менее резонный вопрос:

– А вы куда сказали вбивать, Виктор Сергеевич? Куда сказали, туда бедный еврей и вбил.

Могучий бородатый Толя после этих слов вновь вздохнул, закатил глаза под толстыми стёклами очков и, наверное, помолился бы христианскому Богу, если бы не держал на весу всё шаткое сооружение. Лишённый духовной поддержки, он ограничился тем, что почесал бороду о собственное плечо. Дай ему волю – всю ночь Толя так простоит, лишь бы дорогим друзьям спалось хорошо и удобно.

Саша Брославский попытался, но не смог представить, как погибнет Толя, которому от рождения достались мягкость характера, близорукость и физическая стать. К вере в то, что «русский мужчина должен носить бороду», Толя пришёл своим умом, а тяжёлой атлетикой, по его собственным словам, занимается, чтобы «совсем не потолстеть».

«Нет, – ожесточённо подумал Брославский, теперь уже в сто первый раз, – с этими людьми каши не сваришь. Надо бы мне, пока светло, идти на шоссе и ловить попутку до города. Ладно. Пусть Толя пока живёт. Третьим погибнет малыш Брюс».

Таня Таволгина уныло сложила свои веточки у костра и потопала за новыми. Брюс устремился следом, не умолкая ни на секунду:

– А когда с парашютом прыгаешь, знаешь, что главное? Главное – правильно затянуть ремень между ногами!

Брюс познакомился с Таней всего несколько часов назад, но за это время уже успел ей объяснить, как «правильно лазать в пещеры», как «бить по кадыку расслабленной ладонью» и как «танцевать танго, чтобы и тебе, и партнёрше было максимально приятно». Таня – студентка, а Брюс ещё не закончил школу, стало быть, он младше девушки года на два. Но Брюс не смущается. Он вообще не из стеснительных мальчиков.

«Третьим погибнет Брюс, – уже с большей уверенностью додумал свою страшную мысль Брославский. – И между ног у Брюса обнаружат правильно затянутый ремень от парашюта».

Снизу от речки по песчаному откосу, переходящему в пляж, наконец-то вылезла Майя со стопкой мисок в руках. Вот Майя выглядела настоящей туристкой: она изначально ходила по траве босиком, глазки никому не строила, громко не хохотала, а с лица её не сходило озабоченное, даже немного хмурое выражение общей мамы, которая должна обо всех позаботиться. Ей и Мише Левину по семнадцать и эта сладкая парочка – такие же школьники, как и Брюс. Но, что называется, «почувствуйте разницу!». Майя собирается окончить школу с золотой медалью, учится в специальном классе при мединституте, твёрдо решила сделаться врачом-кардиологом. Миша Левин на медали не претендует, но всё же заканчивает математическую гимназию, увлекается компьютерами, не менее твёрдо намерен, достигнув совершеннолетия, ехать в Израиль на «пэ-эм-же», желательно увезя с собой и Майю.

– Ну, как водичка? – осведомился Левин.

– Мокрая, холодная, – сообщила Майя. – Купаться не стану, да и тебе не советую.

– А зачем ты тарелки моешь, если мы ещё не поели?

– Русский человек от природы чистоплотен! – сообщил Толя, растягивая в руках брезентовое полотнище. Голос, которому он силился придать назидательности, ухал, как у филина. – В Европе ещё в набедренных повязках бегали, а русские уже в банях мылись!

Миша Левин, возившийся у самых его ног с колышками, задрал голову. Хотел что-то уточнить. Но предпочёл молча перекреститься двумя перстами.

– А ты напрасно иронизируешь над чужой историей, Михаил! – немедленно отреагировал Толя и наконец-то уронил палатку на землю.

Саша Брославский попытался представить себе, как могучий бородатый Толя вздёргивает школьника Михаила на берёзу по религиозным соображениям. Получилось неубедительно: Толя не казался злым человеком, а берез в сосновом лесу не росло. Тем не менее, прервать дискуссию показалось явно на пользу.

– Эй! – окликнул спорщиков Саша, – вы что же с нею, бедной, сделали?

Уже вернувшаяся с хворостом Таня чуть вздрогнула, огляделась и только потом поняла, что речь о палатке, и подсказала негромко, как постыдную семейную тайну:

– Она всё время падает. У неё прутики не держатся.

– Там не нужны никакие прутики. Да положите вы её на землю, товарищи!

Саша, а вместе с ним и Таня дошли до рухнувшей палатки, вокруг которой в скорбном молчании стояли те, кто потерпел с ней полное фиаско.

– Ого! – восхитился Саша, вытаскивая из руин тоненькую хворостину, предназначенную для поддержания тяжёлой брезентовой крыши. – Это кто же это принёс?

– Брюс! – хором ответили Толя, Светлов и Левин.

Все посмотрели на склонившуюся над рекой ольху, куда знаток парашютных премудростей пытался в данный момент залезть «за ветками посуше».

– Дров больше не нужно, – предупредил Брославский. – Вон вы их сколько уже натаскали. Когда Брюс слезет с дерева, передайте ему это. Теперь насчёт палатки…

Майя потрошила рюкзаки в поисках съестного. Светлов стоял, скрестив руки и спрятав глаза под козырьком кепки, шевелил губами – повторял текст своей новой песни. Таня уныло кивала. Марецкий слушал плеер, а Брюс всё-таки оседлал нижнюю ветвь ольхи и размышлял, как бы вернуться на землю, не покалечившись. Левин просто лёг на траву, раскинул руки и закрыл глаза, очевидно представляя, что уже доехал до Израиля.

И только Толя стоял и слушал объяснения, почему важно, чтобы брезент палатки был туго натянут. Если бы не Толя, Брославский давно бы взял и сделал всё сам.

«Хреновый из меня наставник молодёжи, – думал Саша. – Толю я убью сам. Справиться с бородатым силачом будет непросто, но я позову его полазать по скалам и перережу страховочный трос. А потом пойду на шоссе и всё же поймаю попутку до города».

Дослушав объяснения, Толя поправил очки, вытащил топорик из дерева и отправился в лес искать для палатки такие подпорки, чтобы не гнулись, словно удочки.

– Соли нет, – упавшим голосом объявила Майя. – Лев, ты куда соль подевал?

И Вадя Марецкий тут же сорвал наушники с рыжей головы. Всё он прекрасно слышит, оказывается, никакой «Наутилус» этому не помеха.

– Как это – соли нет? – возмутился он. – Я для чего пять кило картошки на горбу тащил? Это во-первых…

– Как-нибудь без соли покушаешь, – сказал Виктор Сергеевич Светлов с видом человека, ответственного за всё, и за непозволительное поведение Вади Марецкого в том числе.

– Как-нибудь не покушаю! – Марецкий задрал рыжую голову, продолжая сидеть на земле, оглядел стоящих кругом и потряс наушниками с торжествующим и даже угрожающим видом.

– Может, нам теперь в город за твоей солью обратно съездить, Вадя?

– А что хочешь, то и делай! Только я картошку без соли – не могу! Я человек нездоровый, меня без соли вытошнит! Это во-первых…

Майя поморщилась. Таня спросила с видом трезвомыслящей, хотя и унылой лошади:

– Зачем же в город, Витя? Можно сходить в посёлок, где ты в детстве на даче жил.

В голосе обутой в тяжелые ботинки девушки неожиданно послышались нотки, которыми совсем уж взрослые женщины обращаются к бестолковому мужу в присутствии многочисленных гостей. Когда он, допустим, забыл купить для праздника майонез.

– Я из-за него вот, – Светлов кивнул козырьком своей кепки на сидящего под сосной, и казалось, что аист примеривается, как бы продырявить клювом ничтожную лягушку, – в поселок не потащусь! Чего тебе ещё, Вадя, принести? Горчицы, может быть?

– А я тебя и не просил ни о чём! – вконец обиделся Вадим. – И я тебе не Вадя, уважаемый Виктор Сергеевич!

Оба смолкли, тяжело дыша. Светлов играл желваками так, что кепка шевелилась на голове. Марецкий скоблил ногтями ствол сосны, рискуя уронить гитару, принесённую в лес, чтобы петь песни про искры над костром, про рассветы в лесу и, главное, про крепкую мужскую дружбу.

Настоящий бард никогда не ударит соратника гитарой по голове – инструмент пожалеет. Но если Виктор Сергеевич Светлов склонится ещё чуть ниже, Вадим Марецкий вцепится ему в горло зубами. Труп ответственного за поход обнаружат страшно изуродованным.

И на здоровье! – мысленно прибавил Брославский. Мне-то это всё зачем?

Выручила умница Майя, очевидно, привыкшая к выходкам старших товарищей. Она спросила здравым голоском отличницы, просящей разрешения выйти из класса во время контрольной:

– В этой деревне есть магазин? Лев туда сбегает, вы ему только объясните, как идти… Мотанёшься, Лев?

– Куда ж деваться бедному еврею? – философски заметил Миша Левин, отрываясь от созерцания дорожки муравьёв, найденной в траве. Миша поднялся на ноги, отряхнул шуршащие адидасовские штаны и вытянулся перед Майей по стойке «смирно». Отрапортовал: – В нашей, деревне, барыня, всё есть, вона как оно! Куды итить-то? Мы шли-то сюды откель? Там мы шли?

Для пущего смеха Левин указал в глухую чащу, где километров на двадцать не найдёшь ничего, кроме болота. Светлову это понравилось. Когда спутники не забывают, что он тут самый умный и ответственный, да ещё и за солью бежать придётся кому-то другому, это приятно, это правильно.

Виктор Сергеевич Светлов взял нерадивого школьника за плечи и слегка развернул:

– Вот тропинка. От дзота надо повернуть налево…

– Не дзот, а дот, – эхом отозвался из под сосны Марецкий. – Это во-первых… Дзот – это когда из земли и брёвен…

– Кто, простите, из земли и брёвен? – спросил Левин и посмотрел на окружающих с истинно еврейским простодушием. Это понравилось Светлову ещё больше.

– Помнишь, мы мост через речку переходили? Потом по тропинке наверх поднялись. Там такой муравейник ещё здоровый стоял…

– Бывают муравейники больные… – иронически усмехнулся Марецкий. Светлов шутку проигнорировал.

– Там напротив какие-то камни валялись среди деревьев, – вспомнил наблюдательный Левин, – железобетонные. Майка ещё спросила, что это, а я не знал.

– Это и есть дот. Вадим меня верно поправил, это взорванный финский дот.

– А на нём написано, что он финский? – Марецкому хотелось дискуссии, может, даже скандала, и скрытые намёки на примирение он решительно отвергал.

– Вадя, – ласково напомнил Светлов, глядя не под ноги, а в небо за ветвями сосны, – я, между прочим, объясняю Михаилу, как он пойдёт за солью в посёлок. Чтобы тебя не тошнило. Если не нужно, так прямо и скажи… Так вот, это не камни там. Это обломки толстых стен из железобетона. В финскую войну там стояли пулемёты. Бомбу кинули или после войны взорвали, этого уж я не знаю, но так там эти глыбы и лежат, слева от тропинки. Дот. Долговременная огневая точка.

Майин смех прервал лекцию по краеведению. Когда строгая школьница Майя смеётся, она удивительно хорошеет.

– Вот она, соль! Угадайте, где? Её этот ваш Брюс к себе в рюкзак уложил зачем-то…

Все дружно поглядели на далёкую ольху, где, вцепившись в нижнюю ветку руками, мерно покачивался Брюс. Он прекрасно там смотрелся в своей пятнистой рубашоночке полувоенного образца, но прыгнуть вниз под обрыв пока не решился.

– Смелый мальчик, – уныло сказала Таня.

– На вокзале, – сообщил Саша Брославский, который, пока суд да дело, успел уже прочно закрепить палатку, закинув пару бечёвок на сосновые сучья, – этот мальчик шуровал в рюкзаках и бормотал что-то о рациональном распределении груза.

– А деньги-то у всех целы? – спросил Левин и даже перестал улыбаться.

Марецкий вновь стащил наушники, решительно, как оживший мертвец, поднялся с земли и критически осмотрел ладони, испачканные зеленью и истыканные сосновыми иголками.

– Во-первых, Миша, – сообщил он холодно, – такими обвинениями не кидаются. Я Брюса привёл, так ко мне с претензиями и обращайтесь. Он, может, не такой умный, как ты, Миша, и не такой гениальный, как Витька Светлов. Но что он не вор, это я ручаюсь.

– Никто не говорит, что он вор, – сказал Светлов, пожав плечами, – но трепач он каких свет не видывал.

– А может, мы не будем про моего друга гадости за глаза говорить? Ему семнадцать лет, а в семнадцать лет мы все были идиотами.

В отдалении Брюс неуклюже свалился с дерева и исчез из поля зрения.

– У него по каратэ пояс, – с преувеличенным уважением сказал Левин. – Он мне сам рассказывал, когда в автобусе ехали. Чёрный? – спрашиваю. Нет, пока только синий. Кристальной честности человек.

– Тебе ещё повезло, – хмыкнула Майя. – Мне он в электричке успел вкратце обрисовать, как утратил девственность в восьмом классе с учительницей физики.

– Да я его убью вообще! – расхохотался Левин и, шурша «адидасом», кинулся Майю душить. – И тебя заодно! Когда ты успеваешь со всеми поговорить о сексе, несчастная?

– Соль просыплешь! Отвали от меня, Лев! Отвали! Тебе семнадцать лет! Ты идиот!

«Теперь понятно, как погибнут все шестеро участников первого и последнего похода в лес студии авторской песни „Бригантина“. Майя окажется задушена, а тело её – завернуто в зелёный полиэтилен и сброшено в речку. Его обнаружат много дней спустя, ниже по течению. В маленьком городке Твин-Пикс».

Саша Брославский завязал последний узел на сосновом сучке и для верности постучал по туго натянутому брезенту. Теперь в палатке можно жить.

«Славные они все ребята, – подумал Саша. – Умные, воспитанные, вежливые. И надо было этих славных ребят сразу гнать в шею, непосредственно с порога. Всех четверых…»

Они припёрлись позавчера, все вчетвером. Похожий на умную собаку Левин, Майя, очкастый Толя, которого по причине бороды и могучего сложения легко можно было принять за отца или даже деда всех остальных, хотя был он не старше Вади Марецкого. Золотистая гитара торчала над рыжим Вадиным затылком, как покосившийся нимб, и задевала за все двери.

Саша Брославский мирно сидел за столом в учебном классе туристического клуба и шил себе из верёвки страховочную обвязку для лазанья по скалам. Летом всегда можно выбрать день-два на подгонку экипировки, лишь бы никто не мешал.

– Привет! – нагловато помахал рукой Марецкий и, широко улыбаясь, пространно объявил: – Мы ваши соседи, из юношеской студии любителей авторской песни «Бригантина»!

– Вижу, – коротко сказал Саша Брославский. Ожидаемого восторга он не проявил, и это сразу задело Вадима Марецкого. Вадим погасил улыбку и суховато потребовал:

– Нам бы Аркадия Павловича повидать.

– Нету Аркадия Павловича, – сказал Саша. Руководитель турклуба Аркадий Павлович Коваль уже второй месяц лежал в больнице после очень неприятного инфаркта, но Саша плевать хотел на суеверия и постарался вложить в ответ побольше трагизма. Авось, извинятся и уйдут…

Не помогло.

– Мы знаем, что Аркадий Палыч болен, – сказала Майя с таким видом, как будто только что вернулась из операционной, – и желаем ему скорейшего выздоровления. Может, нам поможете вы? Мы, простите, не знаем, вашего имени-отчества…

– Моё имя-отчество – Саша Брославский, – сказал Саша Брославский. – Можно просто – Александр. Да вы присаживайтесь.

– Спасибо, Александр. «Бригантина» идёт в поход…

– Дело хорошее, – сказал Саша и потёр ладонью коротко остриженный затылок. Он сразу почуял, что дело пахнет керосином. Когда любители авторской песни собираются в поход, настоящему туристу лучше не находиться поблизости. Надо просто пожелать ребятам попутного ветра.

– Мы пришли, чтобы задать вам всего один вопрос: чего нельзя делать в турпоходе?

Левин сел напротив и смотрел на Сашу с той иронией, как обычно смотрят умные школьники на молодых учителей. Майя тоже села. Марецкий внушительно стоял, сунув руки в карманы, ибо не хотел снимать со спины красиво висящую гитару. Толя скромно отошёл к стене, протёр очки бумажной салфеткой, достав её из кармана, и теперь разглядывал мутные старые фотографии каких-то людей на лыжах.

– В походе нельзя играть на гитаре, – вежливо ответил Саша. – А лучше вообще её с собой не брать.

Улыбки окончательно исчезли с лиц непрошеных гостей. Они пришли, чтобы услышать какой-то совсем другой ответ, но Брославскому и на это, в общем-то, наплевать. Толя потёр бороду ладонью и осторожно уточнил:

– А почему?

– Как я понимаю, «Бригантина» идёт в поход впервые?

Не то чтобы Саша Брославский ничего не знал про студию юных бардов «Бригантина». Мудрено бы не знать. Её открыли в соседнем помещении три года назад. Присутствовало телевиденье, были аплодисменты и масса гостей. А всё потому, что у штурвала этой «Бригантины» стал Эдуард Мурашов – пожилой, но знаменитый. Уж на что Саша Брославский не выносит всякие песни под гитару, но и он не раз и не два слышал чуть надтреснутый, чуть ласковый голос Э. Я. Мурашова, записанный на магнитофонные катушки и бобины. И «Песенку про сосновые шишки», и, конечно, «Ласточка, ласточка». Ну что? Бывают и похуже песни.

Но вот с турклубом у «Бригантины» отношения как-то не заладились. Легендарный Э. Я. Мурашов был поначалу очень приветлив и всё планировал «совместный лесной фестиваль на Вуоксе», но вскоре обнаружил, что туристы попались неудачные – ограниченные, не понимающие романтики странствий и напрочь лишённые музыкального слуха. Его раздражало, что Аркадий Павлович Коваль, которого бард Мурашов сперва рассматривал как естественного соратника, почему-то отказывается брать «с собой на скалы» истеричных девочек, пишущих стихи о жестокости мира и готовности немедленно этот мир покинуть. Мальчиков в «Бригантине» числилось гораздо меньше, они ценились там на вес золота и вырастали наглые, с самомнением, вроде вот этого рыжего Вадима, у которого вид сейчас был такой, будто он вот-вот разобьёт гитару об голову. И не об свою.

– Мы редко ходим в походы, – честно созналась Майя, – но три раза осенью ездили в Павловск.

– Осенью там очень красиво, – вежливо склонил голову Брославский, искренне надеясь, что после этих слов незваные гости просто встанут и уйдут. Подействовало, но не на всех. Марецкий окинул презрительным взглядом разбросанные по столу катушки ниток и верёвки, шагнул к двери и уже оттуда погрозил пальцем:

– Я человек нездоровый! – напомнил он товарищам по «Бригантине». – Я тоже кого-нибудь приведу!

И вышел из учебного класса, зацепив гитарой за притолоку. Обиделся, то есть.

– Вы пришли спросить, можно ли брать с собой в поход посторонних? – спросил Саша и тут же проклял сам себя. Бородатый Толя, поражённый Сашиной проницательностью, смотрел на него теперь с таким восхищением, что пришлось язвительно добавить: – Или насчёт водки, сколько покупать?

Толя даже очки с носа снял, а Левин расхохотался особым, беззвучным смехом человека, собравшегося эмигрировать в Израиль. Майя пихнула его локтем, и серьёзно сказала:

– Витька Светлов…

– Виктор Сергеевич! – тут же поправил Левин, давясь хохотом.

– Виктор Сергеевич Светлов сказал, что приведёт свою знакомую, сокурсницу. Мы с ней никто не знакомы, конечно…

– Это очень плохо! – Толя удручённо покачал бородой.

– Светлов – это тот, который сейчас ушёл?

– Нет, – Левин уже не смеялся, только улыбался, – это как раз другой…

У пожилого барда Э. Я. Мурашова было в «Бригантине», как выяснилось, два любимых ученика – Вадик и Витя. Вадик лучше играл на гитаре, Витя лучше сочинял стихи. Витя, закончив школу, поступил на филологический, Вадик никуда не поступил, подрабатывал расклейкой афиш и утверждал, что «любимцу муз не нужен вуз». Оба по-прежнему проводили в «Бригантине» всё свободное время.

– Светлов – это длинный такой, – догадался Саша, – в кепке джинсовой всегда ходит?

Виктор Светлов зимой и летом щеголял в кепке, брезентовой штормовке с белой рубашкой под ней, чтоб видно было, какой он закалённый и какой небогатый. Однажды Брославский даже видел его по телевизору в передаче про молодёжь. Молодой бард из «Бригантины» довольно долго «рассказывал об истории своей песни», а потом взял да и запел Бёрнса в переводе Маршака, уверяя:

Кто честным кормится трудом,Того зову я знатью…

Стихи были хорошие, а играл на гитаре он и правда отвратительно, не играл даже, просто стучал ладонью по струнам.

А зимой «Бригантина» лишилась своего рулевого и капитана. «Бригантину» чуть не закрыли сразу, но в разгар учебного года это ой как непросто. Поэтому у штурвала и оказался один из любимых питомцев автора бессмертной песни про сосновые шишки. И да – это оказался именно тот, кто учится на филологическом и поёт про честную бедность по телевизору. Истеричные девочки в массе своей перестали посещать «студию авторской песни», потому что Витька Светлов – это, скажем прямо, не совсем Э. Я. Мурашов.

– Эдуард Мурашов отбыл на историческую родину, – играя бровями, пояснил старшеклассник Левин и снова получил локтем в бок от Майи. – Тоже своего рода поход.

Кажется, это сказано специально для Толи. Тот промолчал, но так сурово покачал из стороны в сторону бородой, что стало ясно: эмиграция в Израиль – это тоже очень плохо. Толя не относился к любимым ученикам, но остался в «Бригантине» из принципа, не слишком и ему самому понятного.

– Вы хоть палатку ставить умеете?

– Палатка не проблема. У нас для этого Толя есть, а он русский богатырь, – сказал Миша Левин, небрежно кивнув головой вправо, – но я вот, например, в лесу по солнцу дорогу не найду.

– Он чего, – спросил Брославский с огромным подозрением в голосе, – хочет, чтобы я с вами поехал и нашёл вам дорогу? Этого хочет ваш Виктор Сергеич?

– Ну не лично вы, Александр, – печально сказала Майя. До неё, кажется, дошло, что уговаривать Сашу – дело безнадёжное. Толя в очередной раз шумно вздохнул, уронив на стол тяжёлые руки культуриста. На левом запястье у него вместо часов укреплён ремешком компас – видимо, на случай, если Толя заблудится, не дождавшись вылазки в лес.

– Мы узнали, что ваш руководитель болеет. Но мы надеялись, что кого-то попросить можно.

Господи, это правда! Бардам из «Бригантины» срочно потребовался проводник по лесу. Чингачгук, он же Соколиный Глаз.

Саша выдвинул ящик стола и сгрёб туда верёвочную упряжь, которая явно отвлекала Толю. Толя морщил лоб, пытаясь понять, зачем она, и постоянно при этом расстёгивал и застёгивал ремешок компаса. Русский богатырь оказался на редкость нервным.

– Я с вами не пойду, товарищи, – как можно спокойнее сказал Брославский. – И попросить мне сейчас тоже некого, потому что лето.

Брославскому очень захотелось процитировать Аркадия Палыча Коваля. Правда, сказанное касалось не поездки в лес на электричке, а скалолазанья – занятия, где ошибки несколько дороже ценятся. Аркадий Палыч выражался в таких случаях просто, но довольно зло: перед тем, как ты куда-то полез, подумай для начала о том, как ты оттуда грохнешься и сдохнешь. Или как сдохнет тот, кто тебя полезет выручать.