Только ты и я

– Элли, проснись! Приехали!

Она пошевелилась, посмотрела на него, сонно моргая, и ему снова захотелось ее поцеловать. Наконец она выпрямилась и посмотрела вперед – на темный силуэт дома, освещенного только фарами «Лексуса». Несмотря на то что в доме было всего два этажа, его темная громада нависала над ними как скала, загородив полнеба, и Стивену пришлось наклониться над рулем и изогнуть шею, чтобы разглядеть на фоне темного неба острый треугольник конька. На первый взгляд дом выглядел состоящим из противоречий – дерево и стекло, сталь и кирпичная кладка. Каким-то образом он и сливался с окружающим ландшафтом, и в то же время выделялся на фоне стоящего позади него леса. Фары «Лексуса» отражались в высоких окнах, отчего казалось, будто дом уставился на пришельцев своими огненными очами. Стивен даже подумал: дом словно рассматривает их, оценивает, решая про себя, достаточно ли они хороши, достойны ли провести под его крышей целых три дня.

Все остальное тонуло в темноте, из которой доносился тихий шепот набегающих на берег волн – звуковой мираж океана, который вздыхает и жалуется среди бесконечной пустоты.

– Мы приехали, – повторяет за ним Элли. Она словно обращается к дому за лобовым стеклом. Звук ее голоса освобождает его от наваждения.

– Как здесь темно!

– Что ж, давай войдем внутрь и зажжем свет. Согласна?

Стивен открыл дверцу со своей стороны и выбрался в морозную тьму. Пока он доставал из багажника вещи, Элли отыскала в почтовом ящике ключи. С сумками в руках Стивен двинулся к крыльцу, но внезапный порыв ветра поднял с земли вихри свежевыпавшего снега и толкнул его в грудь. Именно в этот момент включился фонарь-автомат, настроенный на движение, и над его головой алмазами засверкала на козырьке крыльца бахрома острых сосулек. Не без труда преодолев сопротивление ветра, Стивен поднялся по ступенькам и остановился, дожидаясь, пока обогнавшая его Элли вставит ключ в замочную скважину.

– Давай быстрее, я уже замерз, – сказал он, притопывая ногами и вжимая голову в плечи.

– Я стараюсь, но…

Элли сделала неловкое движение и выронила ключи. Сорвавшееся с ее губ крепкое словцо заставило Стивена улыбнуться.

Наконец ключ вставлен, но дверь по-прежнему не открывается.

– Наверное, замок замерз. Надо немного покрутить ключом из стороны в сторону, – сказала Элли, и почти сразу послышался долгожданный щелчок замка.

Они вошли, и Элли ногой закрыла за ними дверь. Шаги по каменной плитке пола разбудили гулкое эхо, дававшее примерное представление о величине прихожей. Здесь было еще темнее, чем снаружи, и Стивен совсем не видел Элли, которая смело двинулась вперед. Но и она тоже не видела ничего, поэтому, когда он со стуком уронил сумки на пол, вскрикнула от неожиданности.

Стивен направился на звук.

– Черт, это еще что такое?! – воскликнул он, запнувшись ногой о какой-то предмет.

– Моя сумка, наверное, – откликнулась Элли. – Как вы думаете, профессор, не зажечь ли нам свет, а то в темноте как-то…

Следуя ее указаниям, Стивен чуть не ощупью вернулся к парадной двери и принялся шарить руками по стене, пока не наткнулся на гладкий пластик выключателя.

Щелчок, и в прихожей вспыхнул яркий свет. В просторном помещении с высоким потолком Элли выглядела совсем маленькой и юной, и Стивен невольно улыбнулся, думая о том, как они будут три дня жить в этом огромном доме, затерянном в глухих лесах на Чесапикском берегу. Пол в прихожей был выложен крупной черной и белой плиткой, и Элли стояла на нем словно одинокая пешка на шахматной доске. И она улыбалась ему – черному королю, который вот-вот сделает свой победный ход.

Стивен почувствовал в чреслах растущее напряжение. Теперь, когда они наконец добрались до места назначения, его фантазии обрели вполне конкретные очертания. Три дня уютных ужинов вдвоем, три дня романтических прогулок по побережью, три дня взаимного наслаждения близостью. И никаких помех – никаких лекций, никаких заседаний, никаких домашних заданий и других срочных дел. Можно отбросить благоразумие и осторожность, все равно поблизости нет никого, с кем ему пришлось бы ее делить. Здесь все внимание Элли будет принадлежать ему одному. Здесь их никто не увидит, и они могут, не стесняясь, проделывать все, что только взбредет в голову, не заботясь о том, что скажут соседи.

Хорошо, что они сюда приехали. Поначалу, правда, Стивен сомневался – уж очень неожиданным показалось ему предложение Элли, но сейчас он думал о том, что провести три дня вдали от цивилизации было превосходной идеей.

Что ни говори, а она молодец. А уж он постарается ее не разочаровать.

3

Стивен

Чмокнув его в щеку, Элли вызвалась сходить к машине, чтобы забрать оставшиеся в багажнике продукты. Стивен согласился, и она двинулась к входной двери. Стоило ей, однако, шагнуть за порог, как ее тут же скрыл из глаз вихрь шелестящих снежинок.

– Главная спальня наверху, первая дверь направо, – крикнула она ему из снежного облака, и Стивен представил себе, как она улыбается и моргает, пытаясь стряхнуть с ресниц налипшие снежинки.

Пока ее не было, Стивен подхватил сумки и, шагая через две ступеньки, начал быстро подниматься по лестнице – внушительной конструкции из дерева, стекла и металла, спеша поскорее водвориться в спальне, где готовность Элли угождать должна была проявиться в полной мере. На верхней площадке он увидел сразу несколько дверей по обеим сторонам коридора, но, вооруженный точными указаниями, двинулся к первой двери справа, решив отложить обследование остальных комнат на потом.

Хозяйская спальня – как и весь остальной дом, точнее та его часть, которую он успел осмотреть, – сразу же завладела его вниманием. Стивен даже задержался на пороге, разглядывая огромные, от пола до потолка, окна и стену голых деревьев по другую сторону стекла. Внутри него даже проснулось легкое беспокойство, вызванное видом огромных, черных, многоруких призраков, которые раскачивались снаружи на ледяном ветру.

Наконец он поставил сумки на королевских размеров кровать и достал оттуда свою тщательно сложенную одежду. Повесив рубашку на плечики, Стивен любовно расправил рукава и только потом отнес ее в глубокий стенной шкаф. Рядом с его сумкой лежала пузатая сумка Элли, набитая, несомненно, всяким барахлом. Глядя на сумку, Стивен невольно нахмурился. Небрежность и неаккуратность Элли нередко его раздражали. Порой ему казалось, что она просто не способна аккуратно повесить куртку на вешалку, предпочитая швырнуть ее на спинку стула или на поручень дивана. Именно поэтому Стивен даже не пытался представить себе, что она носит в этой своей дурацкой сумке через плечо. Слава богу, он сумел хотя бы отучить ее загибать уголки страниц в книгах, которые она читала. В первый раз, когда Элли проделала это у него на глазах, Стивен не выдержал и, вскочив с дивана, выхватил у нее книгу, прежде чем она успела испортить ее еще больше. На лице Элли промелькнул самый настоящий испуг, и он постарался обратить все в шутку, вручив ей комплект фабричных закладок. После этого случая Элли не раз принималась поддразнивать его, называя старомодным, но – и это было главным – больше никогда не пыталась загибать уголки страниц.

Подойдя к окну, Стивен поискал взглядом ее фигуру внизу возле машины, но сумел разглядеть только оставленные ими обоими следы на снегу. Пока он смотрел, прожектор-автомат, снабженный датчиком движения и таймером, погас, и площадка перед домом погрузилась во мрак. Элли по-прежнему нигде не было видно, и Стивен машинально прислушался к звукам, доносившимся до него сквозь распахнутую дверь спальни, стараясь обособить каждый из них и определить его природу. Вскоре он различил шаги и попытался представить, как Элли ходит кругами по комнатам первого этажа, рассматривает незнакомую обстановку, разыскивает шкафы, буфеты, кладовки. Ее шаги звучали почти робко, и его это не удивило: Стивен давно понял, что незнакомая обстановка действует на Элли угнетающе. Он подметил это еще на вечеринке у Джеффри.

В первый раз он взял ее с собой на светское мероприятие всего через месяц после того, как они начали встречаться. Как и следовало ожидать, Элли повисла у него на руке и не отпускала ни на секунду, ожидая, что он познакомит ее с друзьями и коллегами. Она старалась держаться уверенно, но Стивен чувствовал, как ее пальцы крепче сжимают его бицепс каждый раз, когда к ним кто-то приближался.

– Привет, Джеффри.

– Привет, Стивен. Очень рад, что ты смог приехать. Как поживает твой отец? – спросил Джеффри, протягивая ему руку. Стивен ответил на приветствие, но, пожалуй, сжал руку приятеля чересчур сильно.

– Спасибо, у него все хорошо. Планирует заняться продвижением своей новой книги.

Каждый раз, когда Стивен оказывался среди коллег, всюду повторялась одна и та же история. Кто бы ни заговаривал с ним, первый вопрос неизменно был о его отце, о том, что он поделывает и что собирается делать. Из-за этого Стивен начинал чувствовать себя мальчишкой, который никак не может выйти из тени своего знаменитого отца. К счастью, в последнее время у него появилась надежда: декан Колумбийского университета предложил ему место на кафедре литературы, где ему предстояло преподавать «Введение в литературоведение». Стивен ответил согласием, что не только обеспечивало ему вожделенное звание профессора престижного университета, входящего в Лигу плюща [5] (с такой же точно позиции начинал тридцать лет назад его отец), но и открывало заманчивые карьерные перспективы. Скоро, очень скоро он навсегда распрощается с крошечным кампусом и своими двумя часами в неделю в Ричмондской подготовительной и начнет преподавать английскую литературу юношам и девушкам из самых известных семейств в Верхнем Ист-Сайде! Несомненно, он стоит на пороге успеха, и теперь уже скоро, совсем скоро его перестанут считать всего лишь сыном профессора Стюарта Хардинга.

– А как зовут твою очаровательную спутницу? – спросил Джеффри, разглядывая Элли, которая еще крепче стиснула локоть Стивена. Проследив за взглядом приятеля, Стивен не мог не признать, что Элли, одетая в узкое вечернее платье без бретелек, выглядит просто великолепно. Он был совершенно прав, когда настоял, чтобы она надела именно его.

– Познакомься, это Элли Мастертон. Элли, это Джеффри Киркленд. Он преподаватель кафедры математики Нью-Йоркского университета.

– Рада познакомиться, Джеффри.

– Зовите меня просто Джефф. Полным именем называют меня только моя матушка да вот этот старый зануда, – рассмеялся Джеффри, легко касаясь губами ее протянутой руки. – Я тоже очень рад нашему знакомству, Элли.

Стивен сдержанно улыбнулся. Он очень гордился своими принципами и своей способностью не отступать от них ни при каких обстоятельствах. В частности, Стивен не признавал никаких прозвищ и уменьшительных имен – особенно по отношению к мужчинам. Их использование казалось ему пошлым и унизительным, словно подобные слова превращали его в более дешевую версию себя самого. Неудивительно, что он слегка забеспокоился, когда Элли впервые назвала ему свое имя. «А как твое полное имя?» – переспросил он. «Элли, – ответила она. – Просто Элли, и все». Но он уже тогда догадывался, что ничего простого в ней не было.

Оставив свою спутницу болтать с Джеффри, Стивен направился к бару, где взял себе бурбон. Не спеша потягивая виски, он смотрел, как Элли слушает истории Джеффри о том, как много лет назад они со Стивеном вместе учились в Принстоне. Джеффри всегда их рассказывал. Элли кивала, изредка заправляя за уши пряди длинных волос; во все остальное время ее руки были скрещены перед собой.

Стивен был не единственным, кто наблюдал за Элли. У другого конца бара небольшая группа профессорских жен, включая супругу Джеффри, пристально следила за ней, негромко переговариваясь, кивая, оценивая. Когда же они перенесли свое внимание на него, Стивен изобразил улыбку и слегка приподнял свой бокал в знак того, что заметил и их, и то неодобрение, с которым они отнеслись к значительной разнице в возрасте между ним и его спутницей. Элли привлекала к себе и немало мужских взглядов, но против этого Стивен не возражал. Напротив, он был даже доволен. Парни могут облизываться и флиртовать сколько угодно, все равно сегодня вечером Элли ляжет в постель с ним, и ни с кем другим.

И, отвернувшись, Стивен сделал бармену знак повторить.

– Как ты? – Какое-то время спустя рука Элли снова легла на его локоть.

– А ты? – ответил он вопросом на вопрос. – Скучаешь?

Она пожала плечами.

– Я не знаю никого из этих людей. Они ведь все, наверное, профессора, преподаватели, ученые… С ними я чувствую себя неловко. – Она улыбнулась профессорским женам и, понизив голос, добавила: – Кроме того, эти женщины, кажется, думают, что я, как другие студентки, которые не прочь подработать, должна бы сейчас сидеть с их детьми, а не шляться по приемам с мужчиной, который старше меня на семнадцать лет.

– Двадцать три года – многовато для студентки-бебиситтер.

– Ты прекрасно понял, что я имею в виду.

– Идем, – сказал он ей и взял Элли за руку. Сплетя свои пальцы с ее, он повел девушку наверх, где находилась туалетная комната. На вечеринке было достаточно гостей, чтобы их пятнадцатиминутное отсутствие могло пройти незамеченным.

– Стивен!!!

Его имя пронеслось в воздухе как стрела. Выбежав из спальни, он ссыпался по лестнице, чувствуя, как стучит в висках насыщенная адреналином кровь. Почему-то этот дом нервировал его, хотя он не мог бы сказать, в чем дело. Не следовало ему оставлять Элли одну…

Вот он уже в прихожей, но здесь никого нет, и в стылом воздухе не ощущается ни малейшего движения.

– Элли?

Быть может, его раздражала слишком современная – ультрамодерновая – архитектура дома: холодность стекла, безличность прямых линий и острых углов. Стивену нравились другие дома – дома с собственной историей, со стенами, которые десятилетиями и веками противостояли непогоде, с покоробленными половицами, которые приобрели свою форму под тяжестью поколений жильцов.

– Я здесь, – голос Элли донесся из комнаты справа, которая оказалась просторной гостиной/столовой.

Широкое панорамное окно, фактически стеклянная стена, заставило Стивена ненадолго утратить дар речи и вселило в сердце новую смутную тревогу. За окном царила полная темнота, но он знал, что в ней скрывается угрюмый, заваленный снегом лес, который тянется от дома до самого океанского побережья с его бушующими волнами, грозный гул которых был слышен в комнате, даже несмотря на тройное остекление. Природа в самой суровой своей ипостаси буквально ломилась в комнату, и Стивен почувствовал, как по его спине пробежал холодок.

– Ты только посмотри на это! – сказала Элли. Ее взгляд был устремлен на противоположную от окна стену, и Стивен, повернувшись в ту сторону, с трудом подавил удивленный возглас. Вся стена целиком была от пола до потолка уставлена книгами.

– Как ты думаешь, сколько их здесь? – спросила Элли, которая, задрав голову, разглядывала бесчисленные корешки.

Стивен провел рукой по лицу и нахмурился.

– Господи, Элли, я уж думал – с тобой что-то случилось!

В другое время он был бы только рад как следует порыться в этой внушительной библиотеке в надежде раскопать что-нибудь интересное – какое-нибудь литературное сокровище, спрятанное на тесных деревянных полках, например первое издание или том с авторским посвящением на титульном листе. Но не сейчас. Эти три дня на берегу Чесапика он планировал посвятить Элли.

– Извини. Мне просто хотелось тебе показать… – В ее голосе больше не было слышно ноток воодушевления, и Стивен немного смягчился.

– Я понимаю. Спасибо. Наверное, я просто немного устал с дороги. Мы все здесь как следует рассмотрим, но только завтра, а сегодня давай отдыхать…

Как и всегда, его улыбки оказалось достаточно, чтобы выманить Элли из ее раковины.

– Только после тебя…

Стивен первым пошел к лестнице. Элли, шаркая ногами, шла следом.

– О черт!.. – услышал он и обернулся. Оказалось, что Элли отстала и стоит посреди прихожей, вертя в руках телефон.

– Ну, что теперь?..

– Похоже, здесь нет сети, – откликнулась она, тупо уставившись на экран.

– Ты уверена? Но я только что… – Стивен выхватил свой телефон и увидел, что две полоски, которые он видел еще полчаса назад, исчезли. В задумчивости он поднялся по лестнице на несколько ступенек, потом снова спустился, но картина не изменилась. Похоже было, что в ближайшие три дня они будут полностью зависеть не только от капризов погоды, но и от капризов связи. Что ж, по крайней мере теперь Д. совершенно точно не удастся засыпа́ть его сообщениями, а значит, никто и ничто не омрачит ему предстоящие выходные. Отлично!

– Идем, – сказал Стивен, снова пряча телефон в карман. – Надеюсь, ты сумеешь прожить без телефона ближайшие три дня.

4

28 августа

Вчера в конце дня твоя дверь была открыта. Когда я переступила порог, твоя рука легла мне на шею сзади. Слегка надавливая на нее кончиками пальцев, ты направлял меня куда тебе хотелось.

Неожиданное прикосновение поначалу заставило меня напрячься. Я вглядывалась в твое лицо, но оно ничего не выдавало, и я так и не поняла, был ли твой жест целенаправленным или чисто рефлекторным.

Ты открываешься мне. Мы с тобою – родственные души, которые нашли друг друга в этом странном месте, в лабиринте коридоров и комнат, среди моря безымянных лиц. Ты такой же, как я. Как и у меня, здесь у тебя никого нет. И для тебя это тоже внове.

Крутя на мизинце этот свой перстень, ты сказал:

– Очень приятно поговорить с кем-то, кто тебя понимает.

Сегодня я заметила, что ты глядишь на меня. Сначала я думала – это просто совпадение. Просто я случайно подняла голову как раз в тот момент, когда твой взгляд, обегавший комнату, упал на меня. Зачем бы тебе на меня смотреть? Я никто. Во мне нет ничего особенного. Но когда я осмелилась посмотреть на тебя снова, я наткнулась на твой взгляд. Ты ждал, чтобы я посмотрела на тебя.

И в твоих глазах я увидела улыбку.

5

Элли

Осевший на зеркало влажный пар исчезает под моей рукой, и я вижу размытое отражение собственного лица на фоне темного прямоугольника распахнутой двери позади. Какое-то время я сомневалась, что мы сюда доберемся. В последнее время он казался слегка рассеянным, его взгляд блуждал, мысли убегали неизвестно куда. Мне даже показалось – я могу его потерять. Да и причины для сомнений у меня тоже были. Последняя из них, мелькнувшая в запотевшем зеркальце заднего вида, была одета в ярко-алую лыжную куртку и имела растрепанные светлые волосы. А еще раньше Стивен был странно холоден, а потом… потом эта ужасная ссора в галерее… Как близко мы подошли к тому, чтобы расстаться? При одной мысли об этом я испытываю в подвздошье сосущее чувство страха. Теперь все будет зависеть от того, как пройдет эта наша юбилейная поездка. Впрочем, я постараюсь, чтобы все было как надо.

Сырой воздух ванной комнаты наполняет меня ожиданием. Я сижу на унитазе и, согнув спину, упираюсь локтями в колени. То, о чем я так мечтала, все-таки происходит: я здесь, с ним. Только я и Стивен, и ни души вокруг… При мысли об этом у меня по спине бегут мурашки.

Я встаю, роняя на пол полотенце, в которое была завернута. Одеваюсь. Мои пальцы сражаются с пуговицами пижамы. Пижаму подарил мне на Рождество Стивен, хотя мы и договорились ничего друг другу не покупать.

Как-то вечером, когда мы засиделись в гостиной за бутылкой дорогого вина, я проболталась, что с самого детства, когда я впервые увидела фильм «Римские каникулы», мне очень нравятся мужские пижамы: Одри Хепберн в пижаме Грегори Пека меня буквально зачаровала. И вот, дня за два до Рождества, Стивен устроил мне сюрприз, преподнеся картонную коробку, в которой лежала точная копия знаменитой кинопижамы.

Подобное проявление внимания застало меня врасплох. На какое-то время я даже утратила дар речи. Мне было приятно, и в то же время я чувствовала себя обманутой. Ведь мы же договорились ничего друг другу не дарить! А главное – что теперь делать мне? Что вообще можно подарить мужчине, который живет на Сентрал-Парк-Уэст и даже в магазин надевает золотую «Омегу», словно это дешевые китайские кварцевые часы?

Как и следовало ожидать, не успела я примерить пижаму, как ему загорелось ее с меня снять. Стивен даже сказал – ему, мол, нравится, как знаменитая пижама смотрится на полу его спальни.

Короткий приступ сентиментальности проходит, и я снова сосредотачиваюсь на очередной пуговице, которая никак не лезет в петлю. «Ну давай же!.. Я все равно тебя застегну!»

Мысль о том, что сейчас он находится совсем рядом, за этой стеной, и что на много миль вокруг нет больше ни одного человека, наполняет меня волнением и… предвкушением. Торопливо покинув ванную комнату, я быстро пересекаю спальню, сопровождаемая его удивленным взглядом.

– В чем дело?

– Все в порядке, просто я решила заранее принести снизу стакан воды. А тебе что-нибудь нужно?

– Ничего, спасибо, – отвечает он, забираясь под одеяло. – Только поспеши, я жду.

Эти слова он сопровождает одной из своих обаятельнейших улыбок, которые неизменно влекут меня к нему, и мои пальцы соскальзывают с дверной ручки.

– Я быстро, – говорю я и, с трудом разорвав зрительный контакт, выскальзываю за дверь.

Коридор погружен в темноту, но я не включаю свет. На противоположной стене темнеют три двери. Я смотрю на них, и мне кажется: одна из них вот-вот отворится, а я понятия не имею, кто или что окажется с другой стороны. Понемногу мною овладевает желание запереть их как следует, хотя я твердо знаю – за ними нет ничего, кроме мебели, которая замерла, застыла вне времени в ожидании момента, когда нужно будет исполнить свое предназначение.

Я росла в разных домах. Их было много; я даже затрудняюсь сказать – сколько, но все это были не настоящие дома. Это были просто оболочки из дерева, гипсокартона и штукатурки – совсем как раковины моллюсков или раков-отшельников. Их пустые, гулкие комнаты только и ждали, чтобы мы сложили там наши вещи, наполнили их своими голосами и согрели своим теплом, но только до очередного переезда. Пожалуй, только один дом сумел незаметно просочиться ко мне в память, остаться там. Почему?.. Причина не имела отношения ни к самому дому, ни к городу, ни к прекрасному климату.

Нет, я вовсе не жалею обо всех наших бесчисленных переездах. Благодаря им – в том числе благодаря им – на папины похороны пришло, приехало, прилетело так много людей. Да и то сказать: на протяжении почти трех десятков лет он находил друзей и знакомых в самых разных уголках страны, которые в течение какого-то отрезка времени считал своим домом. У папы был этот талант, у меня – нет. «Притворяйся, пока не получится, Букашка!» – говорил он мне, и я старалась. Старалась, но…

Коридор передо мной дрожит и расплывается, и я несколько раз моргаю, чтобы отогнать печаль.

Затолкав воспоминания поглубже, я шагаю к лестнице. На площадке я останавливаюсь и рассматриваю перила из темного махагони, на которых лежит моя рука, потом наклоняюсь вперед, чувствуя, как врезается в живот твердое дерево. Высота здесь футов пятнадцать, если не больше, и клетчатый как шахматная доска пол внизу виден в полутьме как чередование светлых и темных пятен. Я приподнимаюсь на цыпочки и сдвигаюсь чуть дальше вперед, повисая над пустотой. Глубокий вдох наполняет меня тишиной и неподвижностью зимней ночи. Только он и я… Тяжесть этих слов давит на меня изнутри, и мои пятки снова касаются коврового покрытия. Чуть слышно скрипит подо мной толстая деревянная половица.

Вода с шумом вырывается из кухонного крана. Наполнив стакан, я выключаю воду и на несколько секунд замираю, слушая тишину, вбирая в себя давящий мрак. Окно кухни – черный квадрат, врезанный в серую стену. Тишина снаружи кажется зловещей, и я крепче прижимаю к груди стакан с водой. На Манхэттене такой тишины не бывает – там всегда шумно, светятся окна домов, вспыхивают фары машин, и со всех сторон доносятся звуки: шаги и голоса множества людей, которые живут на противоположной стороне улицы или в квартире наверху или рядом. Здесь ничего этого нет и в помине. На много миль вокруг нет ни одной живой души, и я ловлю себя на том, что воспоминания о других людях отдаляются и тают. Еще немного, и я начинаю чувствовать себя человеком, который, как в фильме-катастрофе, пережил ядерный апокалипсис на уединенной ферме в горах и не имеет ни малейшего представления о том, уцелел ли кроме него еще хоть кто-нибудь.

Мои глаза понемногу привыкают к темноте. Внезапно я замечаю какую-то тень, которая мелькает на опушке и сразу же скрывается за деревьями. По спине бежит холодок, руки покрываются гусиной кожей. Никаких звуков я, разумеется, не слышу – тройные стеклопакеты надежно ограждают нас от внешнего шума, но… Что это могло быть? Водятся ли в Мэриленде медведи? Или не медведи, а… волки? Койоты?