Полная версия
Солнце на половицах
– И едут, и идут, и лезут, и ползут, – не раз говаривал дядька Енаша безо всякого неудовольствия, встречая очередного гостя.
Я тоже, спасаясь от тетки Маши, заскочил в крохотный домик дядьки Енаши. Тетка Шура хлопотала с чугунами в коридоре. Часть ребятишек, самых маленьких, сидела на полатях, которые были сооружены над дверями, кто-то прилепился к столешнице швейной машинки, кто-то корпел над обеденным столом, делая уроки. Хозяин сидел на табуретке за швейной машинкой и что-то строчил.
– О, Толька, – оглядел он меня. Иди-ка, я с тебя мерку сниму. Портки тебе с карманами под ремень сошью. Все девки твои будут…
Я с радостью подставил себя под руки дядьки Енаши. Я был горд. Это будут первые мои штаны, сшитые по размеру.
– Любишь девок-то? – спрашивал дядька Енаша, обмеряя меня.
– Люблю, – отвечал я.
– Ну, в новых штанах и они тебя полюбят, только сопли, смотри, о штаны не вытирай! Да не женись рано, как я…
Я был мал и еще ничего не знал ни о дядьке Енаше, ни о своей бабушке, ни о своей родне: кто они, откуда, как появились здесь в Пречистом. И только повзрослев малость, из рассказов стариков, матери и отца стала складываться история моего рода.
А в тот день, радостный, я побежал домой. Правда, в душе моей еще оставалась тревога и досада после стычки с гостьей, вмешавшейся в нашу семейную жизнь. Поэтому я не сразу пошел домой, а завернул на луговину посмотреть новых подснежников.
И только я присел над золотой россыпью мать-и-мачехи, как тут кто-то большой и страшный закрыл надо мной солнце. Я услышал клекот и тут же был повержен на землю. Кто-то ударил меня в голову железным пальцем, кепка покатилась по лугу.
Я повернул голову и увидел, что был атакован нашим огненным петухом. Он отскочил от меня, разбежался, подпрыгнул, подлетел, норовя ударить меня шпорами в лицо. Я успел закрыться рукавом. Но встать уже не мог. Огромный петух легко справлялся с маленьким человеком, грозя распороть лицо, либо выклевать глаза.
Я закричал, но это не остановило петуха. Он вновь напал на меня. Мне хватило ума перевернуться и упасть лицом в землю, закрывшись руками. Но у меня оставался незащищенным затылок, в который ударял раз за разом своим железным клювом разбушевавшийся петух.
Не знаю, чем бы закончилось для меня это избиение, но тут я услыхал лай и ожесточенное рычание. Петух был отброшен.
И я почувствовал, что меня лижет, повизгивая в ухо, собака. Я поднял голову: это была Дамка! А от огорода уже бежали ко мне родители.
…Наутро куры наши все так же паслись на лужайке.
Но без петуха…
Старик с коровой
Эти строки были написаны лет сорок спустя, как мы покинули деревню, в которой я родился. Но была и другая деревня, которую покинула моя родня, дед, бабушка. Мать…
…Перед самой войной в тридцать девятом году мой прадед Дмитрий Сергеевич Синицин, делегат Первого Всероссийского съезда крестьян, покидал родину. Было ему в ту пору за семьдесят восемьдесят лет. В стоптанных сапогах, старом полушубке на плечах, с котомкою за спиною. В руках у него была веревка, на которой он вел корову ярославской породы тоже не молодую уже.
Брел он из деревни Наместово Междуреченского района Вологодской области в село Пречистое Ярославской области, куда уже перебралась вся молодежь большого синицинского рода.
Дмитрий Сергеевич был последним вынужденным переселенцем.
Первым из междуреченских пределов уехал мой дед Сергей Сергеевич Петухов, не согласный с колхозной политикой. В двадцатом году он высватал в Славянке мою будущую бабушку Марью Дмитриевну и привез ее в новый, пахнущий сосновой смолой дом в деревню Быково.
Ох, и хороша была деревня Быково. Небольшая, уютная. Она словно ожерельем опоясала своими посадками высокий холм, вокруг которого лежали разработанные крестьянами поля…
Матушка моя могла часами вспоминать эту привольную деревенскую жизнь. Она родилась в Быкове в двадцать седьмом году, а уж в тридцать пятом покинула ее.
– Мы же природные крестьяне, – говаривала она. – В июне начинают возить навоз в поля, оставленные на пары. И такой волнующий запах навоза стоит во всей округе, что сердце радуется: так пахнет будущий урожай хлеба. А вот согнали с земли…
К началу коллективизации у Сергея Сергеевича Петухова было уже пятеро детей, две коровы, ухоженные поля, пасека. Но одна корова утонула в трясине на болоте, где пасли неколхозный скот, а вторую, Краснуху, зарезали на нужды колхоза на деревенском пруду.
Моей матери не было и пяти лет, она видела, как резали и разделывали кормилицу Краснуху. И еще она запомнила, как хохотали мужики, бросив к ногам девчонки большое окровавленное краснухино сердце, и она, ухватив его, плача от горя, потащила домой.
А горе и призрак голода уже стояли у ворот нового соснового дома. Сергей Сергеевич первым покинул Междуречье, уехал в Пречистенский лесхоз за заработком, став пролетарием, делал дошники – большие деревянные кадушки для закваски капусты для растущего рабочего класса.
У Марии Дмитриевны в колхозе не стало жизни… И она, заколотив новый, звонкий как колокол дом, собрав в узлы имущество, наняла лошадь и отправилась с детьми на железнодорожную станцию вслед за мужем.
И когда увидел он на перроне в Пречистом эту ораву, заплакал:
– Машенька, куда же я вас дену? Я же ведь в конюшне живу.
Пять лет, пока строился дом, семья жила в конюшне.
Вслед за старшей Марией уехали из бывшей Авнежской волости остальные Синицины, основав на станции Пречистое целый синицинский край.
Осталась лишь ветвь Половинкиных-Синициных, двоюродники моей бабки, из которых самый известный, живший в Молочном фронтовик, ученый, доктор наук Павел Анатольевич Половинкин, его помнят все выпускники Молочной академии, слушавшие его лекции по политэкономии.
Оставил в тридцатых Междуречье пахарь, плотник и столяр дядька Петя с семьей, дядька Паша с семьей, тетка Дуня опять же с семьей, тетка Фиса с семьей… Поехали двоюродники, троюродники… Сколько их пошло от корня Ивана Синицина, жившего в конце XVIII века в Авнежской волости прапрапредка…
Последним поднялся младший синицинский отпрыск Геннадий Дмитриевич. Он был инвалидом с детства, одна нога отставала в росте. Когда-то сестра Дуня, водившаяся с мальцом, оставила его на холодном лужке и заигралась. Генашка застудил ногу, и она стала отставать в росте. Поэтому и выбрал он профессию портного, шил деревенскому населению штаны, пиджаки, платья, кепки-восьмиклинки, полушубки…
Жили они с Дмитрием Сергеевичем одним хозяйством в деревне Наместове. Жили бобылями без женского пригляда. И вот однажды пришла к ним в избу нищенка с девчушкой. Накормили их, напоили, в суму пирога положили.
– А пошто ты с собой Шурку-то таскаешь? – спрашивает Дмитрий Сергеевич.
– Сирота она, – отвечает нищенка, – самой не прокормиться. Вот и вожу за собой.
– Оставляй девку нам, – говорит Дмитрий Сергеевич. – Мы прокормим. По хозяйству станет помогать, щи научим варить, корову доить… Подрастет, так Генашке невестой станет.
Оставили девку, Геннадий докормил ее до зрелого возраста, да и женился на ней. Девятерых детей на свет произвели…
Геннадий в Междуречье дольше всех продержался, но и он затосковал по родне, собрался в дорогу, купил крохотный домишко на станции и перевез семью.
Остался один Дмитрий Сергеевич, еще не решившийся оторваться от земли…
Бабушка моя частенько вспоминала Дмитрия Сергеевича. Мне представляется он великим тружеником.
Он приходил домой с поля, когда все уже спали. Садился на порог и принимался снимать сапоги. Да так и засыпал в одном сапоге у дверей с головой на пороге. А утром его уже не было, уходил затемно в поле.
Еду ему носили ребятишки, перекусит на меже и опять за труды.
…Я знаю, что прадед Дмитрий, преодолев верную сотню километров с коровой на поводу, пришел в новый дом к Марии Дмитриевне, где и провел последние дни своей жизни.
А корова та спасла в войну уже мою мать и ее братьев, когда Сергей Сергеевич Петухов сгинул в пучине войны…
У бабки Анны
Мы идем с бабушкой в гости. Она берет с собой кулечек колотого сахару и два чайных приборчика. Идем к бабке Анне, дальней родственнице, переселившейся из Междуречья на станцию.
Бабка Анна недавно ездила в Москву в гости к сыну, дослужившегося там до майора. И теперь все ждали ее рассказов о столичной жизни.
– Я, Аннушка, – заговорила моя бабушка, едва переступив порог, – чайку попить к тебе со своим сахарком, да и со своим приборчиком.
Большой, начищенный до золотого сияния самовар уже фырчал на столе. А в вазах были сушки и сухари, от которых исходил запах пряностей и ванили.
Вокруг стола, покрытого скатертью, стояли витые стулья, которые почему-то называли венскими.
– Это сынок подарил, – похвастала стульями бабка Анна. – И скатерку он, и стол. Вишь, у стола какие резаные ноги… Дорогущий. Уж он мне и не сказывал, сколь это богатство стоит, чтобы не расстраивать меня. Не люблю я деньгами по ветру сорить. Сидели бы и на лавках добро…
Бабка Анна усадила нас за стол и принялась потчевать городскими разносолами: булками с маслом и колбасой, конфетами «Мишка на Севере», «Петушиные гребешки» и «Раковые шейки». Я попробовал все, а фантики от конфет аккуратно сложил и спрятал в карман. Тогда было модным среди детей копить фантики и хвастать друг перед другом, кто какие конфеты пробовал.
– Так вот, приехала я в Москву, Митревна, – рассказывала тем временем бабка Анна. – Коля меня встретил у поезда. В фуражке, при погонах. Взял балеточку мою, а кошелку с луком я ему не доверила. Там еще бутылка самогона была ему в подарок. Такая ядреная получилась, я ее на хрену настаивала.
И вот, милая, выходим на площадь, надо в автобус садиться. А народу – пропасть, и все лезут. Коля меня подталкивает в двери-то. Вежливый, то одной дамочке уступит, то второй. И остался на остановке. А я еду. Рука с кошелкой у меня на воле оказалась. Двери захлопнулись, руку прищемило, а кошелка на воле. Так и едем.
– Ой, – кричу, – товарищ шофер! Котомку-то потеряю. Там ведь самогонка у меня, лук не так жалко, сколь самогонку. Руку ослобони.
Все только хохочут. Наконец, остановились, двери распахнулись, я вывалилась на улицу.
– Как, думаю, мне Кольку-то своего разыскать?
И самой не пропасть?
Вижу, народ куда-то прямо толпой повалил. Кумекаю, куда все, туда и я. Пока головой крутила – убежали, я догонять кинулась, и тут кто-то свистит и меня за плечо хватает…
Милиционер, вижу, с палочкой. Свисток на губе.
– Чего, говорю, тебе, мил человек? Потерял чего? Скотина у тебя какая убежала? Свистишь тут…
Он в лице изменился: «С вас штраф три рубля за переход улицы на красный свет…»
Мне стало досадно:
– Ох, ты, говорю, прохвост ты этакий. Три рубля ему!
Что мало просишь? А вот этого не видал? Свернула я фигу и под нос ему сунула.
– А ты знаешь, как мне эти три рубля достались?
Он прямо побагровел. А тут и Коля подскочил, милиционер ему честь отдал.
– Что произошло? – спрашивает Коля.
– Да вот бабушка неправильно дорогу перешла да еще и выражается.
Коля руку в карман, достает три рубля.
– Я за нее уплачу штраф.
Я ему кричу:
– Коляй! Не смей.
– Успокойся, мама, все по закону…
Отдал он этому проглоту трешницу, а я вперед ногу выставила и говорю:
– Вот, ты народ грабишь, а на катаники не заработал. В худых ботинках на морозе щеголяешь. А я, старуха, и то в катаниках с колошами хожу…
Тут Коля какую-то машину с шашечками остановил, сунул меня в нее и сам залез.
– Нет, говорит, мама, с тобой по городу опасно ходить.
Бабка Анна прервалась и принялась отхлебывать из блюдца чай.
– Как хоть живут столичные? – спросила бабушка Маша.
– А глаза бы мои не видели, вот как! – отвечала резко бабка Анна. – Сядут за стол. Чего только нет на столе! И колбаса, и масло сливочное. Икра рыбья! Пейсят рублей банка. Всего этого накладут на батон и сладким чаем припивают.
Нажрутся, и сразу же в туалет бегут. Это как? Один перевод денег получается. Уж если я масла съела, так я три дня в нужник не пойду, чтобы оно все у меня в нутре рассосалось.
…И они долго еще обсуждали и осуждали городскую жизнь. Я уже наелся и напился. Мне стало скучно. Я крутился на венском стуле, как на углях. И теперь уже не знаю, как это получилось, но моя голова попала в спинку стула, туда, где переплетались деревянные кружева. Я попытался вытащить голову обратно, но не смог. Не давали то уши, то нос. Сначала я сидел смирно, как пойманная мышь в мышеловке, надеясь освободиться каким-то чудом. Но чуда не получалось.
И тут бабка Анна углядела мои странные телодвижения, которые я делал, пытаясь освободиться из ловушки.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
