Капитолина

– Федор Иванович! – в один голос упрекнули Зинаида Аркадьевна и Никанорыч.

– А что Федор Иванович?! Я уже шестьдесят пять годочков Федор Иванович! И говорю, как есть: Семенов ваш этот – трус и размазня! А Градову вы не трожьте!

– Ну, это не мы решаем… – со вздохом ответил Никанорыч. – Руководство утром приедет, а там посмотрим… Зинаида Аркадьевна, покажите мне тумбочку Семенова.

Шаги и голоса стали удаляться.

Капа минуту стояла в задумчивости.

Значит, Семенов сбежал… Интересно, куда…

«В Ташкент! – пронзила догадка. – Вокзал!»

Капа подбежала к своей кровати, молниеносно напялила платье и осторожно приоткрыла дверь. Голоса доносились из левого крыла, там, где спали мальчики. Капа на цыпочках подкралась к лестнице, сбежала по ступенькам и толкнула широкие двери. Но они были, как и положено, заперты.

Черт! Опять прыгать из окна?

Все окна первого этажа, хоть и были красивыми и витражными, имели один большой недостаток – они были глухими, поэтому ей пришлось подняться по лестнице и повторить прыжок со второго этажа. Оказавшись на земле и чуть не вскрикнув от боли в коленке, она пересекла двор и втиснулась в тайный лаз в заборе.

А на сереющем в предрассветной дымке небе уже таяли звезды. Капа поежилась от моросящего дождя и побежала по улице в сторону вокзала. Она бежала знакомым маршрутом, будучи не совсем уверенной, что именно таким путем двигался Семенов. Хотя, тут все дороги ведут на вокзал, без разницы, куда ты направляешься: в суровую Арктику или ласковый Ташкент.

Через десять минут вдали показалась знакомая вокзальная башенка с часами, и Капа, превозмогая боль в коленке, прибавила ходу.

Волновала ли ее судьба Семенова? Наверное, да. Пусть он доносчик и жадина, но все-таки свой, детдомовский. Насколько она знала, Семенов не был круглым сиротой, точнее – никто не знал, где его родители и живы ли вообще. Его, совсем еще младенцем, нашли у ворот детского дома холодным январем 1941 года, нарекли Вячеславом, фамилию дали обычную, распространенную – Семенов.

Капа была совсем не против, если бы он добрался до Ташкента и катался там на своем ослике по бахче, но только уверенности в том, что он вообще туда доберется, а не сгинет по пути в силу своей непрактичности и слабого характера, – не было. А еще, Капа чувствовала ответственность и даже вину: это именно она своим побегом подала пример – сам бы он вряд ли додумался. И еще, она его жалела. В отличие от него Капа помнила своих родителей: высокого отца с натруженными сильными руками и мать, худенькую и светловолосую, с тихим голосом. Оба работали на трубном заводе, там же и погибли во время бомбежки. А ее, совсем маленькую, сначала отправили в детский дом, а потом и вовсе эвакуировали из Ленинграда. Так она оказалась здесь, среди таких же детей войны.

Капа перелезла через вокзальный забор и оглянулась. Надо как-то незаметно проникнуть в здание и посмотреть расписание поездов на Ташкент. Главное – не нарваться на Приходько.

Она уже приготовилась преодолеть насыпь и спуститься к путям, как вдруг услышала чей-то плач. Где-то совсем недалеко.

– Кто здесь?! – громким шепотом спросила она, всматриваясь в темные кусты. Хныканье усилилось.

Тропа из примятой травы вела в густые заросли, Капа сделала несколько шагов и наткнулась на валяющийся игрушечный самолет.

– Семенов! – громко позвала она. – Ты?!

– Капка-а-а-а! – хныканье переросло в вой. – Капка-а-а, я ногу подвернул! У-у-у-у!

Капа раздвинула кусты: Семенов сидел у дерева, обнимая ногу и выл. Слезы катились по его смуглому лицу, смешиваясь с каплями усилившегося дождя.

– Капка-а-а!

Она присела рядом, задрала его штанину и увидела синюю ногу.

– Как?!

– Через забор перелеза-а-ал! Капка-а-а!

– Да не реви ты! Дай подумать! – с досадой оборвала она, лихорадочно соображая

– Думай быстрее, Капка! – совсем уж разнылся Семенов. – Знаешь, как больно-о-о?!

Капа встала и внимательно изучила забор. Тот был крепким, хоть и ржавым, с толстыми частыми прутьями и без намека на дыру.

Что делать? Идти на вокзал – так там Приходько, он, вроде, дядька добрый, но второй раз лучше не попадаться. А помочь Семенову преодолеть забор – дело совсем уж провальное.

Одни проблемы! Прав был дядя Федя – размазня этот ваш Семенов!

«Дядя Федя!», – пришла спасительная мысль.

Капа повернулась к плачущему Семенову и сказала тоном, не терпящим возражений:

– Сиди здесь и не вой, понял?! Я быстро!

Семенов что-то хотел сказать, но увидел лишь ее легкую фигурку, перемахнувшую через забор.

В который раз за сегодняшнюю ночь Капа бежала по одному и тому же маршруту. Через десять минут она уже влезла в дыру в заборе и кинулась к кочегарке. Распахнула покосившуюся дверь – к счастью, дядя Федя был на месте. Сидел за обшарпанным столом и крутил ручку приемника.

– Капа, ты чего здесь, а?!

– Дядя Федя! – Капа уселась на скамейку, пытаясь отдышаться. – Семенов!

– Что Семенов? Милиция поймала? Быстро, однако. Десять минут назад только позвонили.

Капа помотала головой и сбивчиво рассказала ему о злоключениях Семенова. Через две минуты они уже шли быстрым шагом к вокзалу под тарахтенье садовой тележки в руках дяди Феди.

– Ох уж этот Семенов! – пыхтел дядя Федя. – Даже сбежать не сумел! Ни на что не годится!

Капа шла рядом, отмалчиваясь: ей тоже похвастаться было нечем.

Семенов лежал там же, где его и оставила Капа. Та же страдальческая поза, то же плаксивое выражение лица, разве что нога стала более синей.

Дядя Федя почесал макушку, взвалил на себя стонущего воспитанника и скомандовал Капе.

– Лезь через забор, я его тебе сейчас перекину!

– Не надо меня кидать, дядя Федя! – запаниковал Семенов.

– Цыц! Тебя вообще никто не спрашивает!

Разумеется, он никого кидать не собирался. Наоборот, бережно положил его на забор, перелез сам и вместе с Капой стянул его на другую сторону. Погрузили в тележку и покатили в детдом.

– Вот ты мне скажи, Семенов, за каким сельдереем тебя в Ташкент понесло, а? – спросил дядя Федя, толкая тележку.

Тот не ответил, морщась от тряски.

– А ты вообще в курсе, что тебе пришлось бы в Москве пересадку делать? Прямых маршрутов в Узбекистан отсюда нет. А в Москве бы тебя милиционер – цап и в интернат!

– Я бы сбежал! – угрюмо ответил Семенов.

– Ну, хорошо, – добродушно согласился дядя Федя. – Сбежал бы. А дальше? Вот приехал ты в Узбекистан и что? Думаешь, ради тебя бы там дастархан сразу накрыли? Мол, добро пожаловать в наш солнечный край, дорогой Семенов, вот тебе инжир, а вот дыня сахарная, а вот тебе корзина абрикосов! Ты так думаешь?

Наивный Семенов кивнул.

– Ага, сейчас! – злорадно ответил истопник и подмигнул идущей рядом Капе. – Тебя бы, Семенов, на хлопковые поля отправили сразу! И собирал бы ты там хлопок от зари до зари! И вспоминал бы наш детский дом и плакал бы!

Семенов заплакал.

– Капке можно, а мне нельзя, да-а-а?! – провыл он.

Дядя Федя остановился, снял линялый картуз и почесал седую макушку.

– А знаешь, Семенов, туточки соглашусь с тобой! Капе тоже нельзя. Но тебе – нельзя вдвойне. Тебе это просто противопоказано!

Остаток пути провели в молчании. Семенов думал о несправедливом устройстве мироздания, где одним можно почти все, а другим – вообще ничего; Капа думала о том, что, пожалуй, Арктика пока подождет; а дядя Федя думал о том, что да, было бы неплохо махнуть в Узбекистан – страну горячего плова и холодного айрана…

Через десять минут дядя Федя открыл двери детдома и шепнул Капе:

– Капа, ты давай шуруй в кровать, хватит с тебя приключений, а Семенова я медсестричкам сдам.

Капа осторожно поднялась по лестнице в девчоночье крыло и прыгнула в кровать. Она так устала, что сразу уснула. И снился ей огромный корабль – многотонный исполин с вертолетными площадками и натянутыми струнами вант, с треском пробивающий путь сквозь толщу полярных льдов. Потом, спустя несколько лет, она вспомнит этот сон, когда прочтет в газетах о первом в мире советском атомном ледоколе «Ленин».

Дребезжание электрического колокольчика провозгласило о начале нового дня. Девчонки зашевелились и стали медленно выползать из кроватей. Позевывая, выстроились по ранжиру в проходе. Капа встала последней – она была самой маленькой.

Дверь открылась, и зашла воспитательница Роза, энергичная двадцатилетняя девица с мощным торсом и удивительно нежным лицом.

– Так, девочки, живее! Просыпаемся, просыпаемся! Бодрее, бодрее! Градова, ну что ты как сонная тетеря?! Не спала ночью, что ли?!

– Бессонница, – хмуро ответила Капа.

– Молодая еще для бессонницы! Так, девочки, начинаем утреннюю зарядку! Ноги на ширину плеч, руки вытянуты в стороны…

Через полчаса все дружно умывались под струями ледяной воды, затем, так же дружно, пошли на завтрак.

Капа посмотрела в сторону стола, где сидели мальчики. Семенов поглощал кашу из полбы, выставив в проход перебинтованную ногу. Вид у него был хмурым – наверное, из-за разваренной каши, которая даже отдаленно не напоминала рассыпчатый и ароматный плов, а может – из-за неизбежной выволочки у директора.

В столовую вошла воспитательница Зинаида Аркадьевна. Шум, обычно присущий столовой, стих.

– Ребята, после завтрака всем собраться в актовом зале! Присутствие Градовой и Семенова – крайне желательно!

Капа вздохнула, Семенов же, сделав страдальческое лицо, закинул в себя очередную ложку каши и тоскливо прожевал. Воспитательница ушла, и снова поднялся шум.

– Капка, ну ты даешь! Мы уже слышали! Это правда, что ты отстреливалась от милиционеров?!

– Градова, ты зачем Семенова за собой потащила? Он же ненадежный!

– А ты как собиралась добраться? Через Мурманск? Надо было на корабле! Факт!

Капа отмалчивалась: да ну вас всех, советчики!

Все торопливо доели завтрак и потянулись из столовой.

Актовый зал располагался в правом крыле первого этажа и был когда-то, при прежнем хозяине, то ли большой гостиной, то ли вообще бальным залом. Высокие потолки с лепниной и огромные окна, на которых еще висели парчовые шторы. Даже канделябры на стенах остались, хотя в них не было нужды – под потолком висели две роскошные хрустальные люстры, также оставшиеся от прежнего зажиточного хозяина. Общий вид богатого убранства портили грубо сколоченная сцена у дальней стены и длинные ряды некрашеных скамеек.

Воспитанники расселись перед сценой, Капа заняла место на самой последней скамейке, спокойно глядя в беспокойный затылок Семенова, явно пребывающего в панике. Вдоль стены уселся младший персонал детского дома: подслеповатая кастелянша Римма Захаровна, сторож-истопник дядя Федя, трудовик Степан Степаныч Трудовик, две хохотушки-воспитательницы Роза и Галя и хмурый водитель Игнат.

На сцену поднялись грузный директор в сером костюме и два старших воспитателя: Зинаида Аркадьевна и Ефим Никанорович. Они уселись за стол, директор часто застучал по графину карандашом, призывая к тишине.

– Ребята, ребята! Тише!

Гул стих.

Директор встал, одернул пиджак.

– Ребята, в нашей большой и дружной семье произошло ЧП! Градова и Семенов, прошу!

Капа нехотя встала и пошла вдоль рядов, чувствуя на себе взгляды десятков глаз. Поднялась на сцену и встала рядом со столом, за которым заседала комиссия.

– Семенов! Не скромничай! – подбодрил директор воспитанника, который продолжал сидеть.

– У меня – нога, Андрей Андреич! – аргументировал Семенов, не забыв сделать жалобное выражение лица.

– Ребята! – обратился директор к старшим воспитанникам, четырнадцатилетним мальчишкам. – Помогите страдальцу!

Двое крепких подростков под всеобщий хохот вынесли его на сцену. Третий мальчишка принес табурет и подсунул под тощий зад Семенова.

– Прекрасно! А теперь пусть Капитолина Градова и Вячеслав Семенов громко и внятно объяснят всем присутствующим, почему они решили сбежать. Начнем с Градовой!

Капа молчала. Молчала не потому, что ей нечего было сказать, а потому, что не считала нужным что-то объяснять.

– Как об стенку горох! – посетовала Зинаида Аркадьевна. – Андрей Андреевич, вы разве не видите, что ей все равно?! Градова систематически нарушает режим! Сегодня она сбегает и избивает милиционеров, а завтра что? А я вам скажу! Завтра она снова сбежит, и за ней последуют остальные! Такие как Семенов, например! Вот прямо табунами побегут, косяками понесутся! А нас с вами, уважаемый Андрей Андреевич и коллеги, снимут с должности, как несоответствующих высокому званию советского педагога и воспитателя! Своим поведением Градова дискредитирует нас в глазах социалистического общества, бросает тень на всю систему образования, позорит в глазах представителей других, не менее уважаемых профессий!

Директор поморщился.

– Мне кажется, вы немного сгущаете краски, Зинаида Аркадьевна. Градова, конечно, не подарок, но что-то вы уж совсем мрачно смотрите на вещи. Ей всего десять…

Воспитательница недоуменно уставилась на директора.

– Андрей Андреевич, я не понимаю! Я вас решительно отказываюсь понимать! Да, ей всего десять лет, и уже четко прослеживается незавидная перспектива! Такие как она только к старости успокаиваются, и то – не факт! Я считаю… нет… я настаиваю на переводе Градовой в специнтернат для трудновоспитуемых! Так будет лучше для всех!

Она замолкла под неодобрительный гул в зале. Воспитанники самого разного возраста, от шести до восемнадцати лет, бурно выражали негодование.

– Зачем?!

– Нет произволу! Капа, мы с тобой!

– Отстоим Капку!

– Градову отправить на кухню, Семенова – в угол! Вот и все наказание! Зачем сразу в интернат?!

– Макаренко на вас нет!

– Ребята, ребята, давайте напишем Сухомлинскому!

Директор снова постучал карандашом по графину, призывая к тишине. Понадобилось около минуты, чтобы стих последний возмущенный крик.

Тут поднялся Ефим Никанорович.

– Хочу сказать несколько слов в защиту Градовой. Давайте признаем, товарищи, что во всем остальном девочка ведет себя примерно…

– Примерно?! – Зинаида Аркадьева аж привстала. – Уж не знаю, какой смысл вы вкладываете в это слово, уважаемый Ефим Никанорович, но в моем понимании Градова и «примерно» – это два несовместимых понятия!

– Я хотел сказать, что в плане успеваемости и взаимоотношений с другими детьми у нее проблем не наблюдается. И потом, у Градовой есть замечательная черта – готовность всегда прийти на помощь товарищу. Вспомните, как мы ездили в колхоз. Вспомнили? Привалов и Зайцев, встаньте!

Встали двое мальчишек.

– Подтвердите мои слова, – сказал Никанорыч.

– Было дело, – с неохотой пробурчали они и сели, красные от стыда и пряча глаза от летящих со всех сторон насмешек.

– Русалки наши! – смеялись воспитанники.

– Ага, открыватели купального сезона!

– Ха-ха, нимфы болотные!

– Хи-хи, купальщицы!

Привалов и Зайцев сконфуженно отмалчивались, лишь только вздыхали и благодарили судьбу за то, что никто из них не в курсе всей подноготной произошедшей с ними истории – иначе бы совсем засмеяли. А то и наказали. А то, что случилось на самом деле, знали только четверо: они, Капа и дядя Федя.

Год назад воспитанники поехали на сбор урожая в колхоз, на балансе которого находился детский дом. Там двое, тринадцатилетний Привалов и двенадцатилетний Зайцев, решили попробовать французскую кухню, а именно – наловить лягушек и сварить их в походном котелке. Котелок у гурманов был, горячее желание отведать деликатес – тоже, даже заболоченное озеро поблизости нашлось, а вот с мозгами прямо беда приключилась: обнаружив, что лягушек на болоте нет, зато в избытке водились жабы, оба решили, что и те тоже сгодятся.

Решив выбрать земноводных пожирнее, оба храбро зашли в болото по пояс и принялись собирать жаб в котелок. Но тут Зайцев угодил в трясину, задергался и запаниковал, чем только усугубил ситуацию. Пришедший ему на помощь Привалов тоже стал тонуть. Хорошо – глотки молодые, мальчишки орали так, что их услышали в колхозе. Капа прибежала первой, протянула им ветку ольхи, несчастные уцепились за нее и тем самым спаслись. Когда Капа спросила, за каким чертом их туда понесло, оба ответили, что во всем виноваты дядя Федя и француз!

Дядя Федя во время войны служил механиком на аэродроме и встретил там французского летчика из истребительного авиаполка «Нормандия-Неман». Оба при встрече на радостях обнялись (союзники как-никак), дядя Федя щедро отсыпал французу забористой махорки, а тот подарил ему пачку «Житана». Покурили, поговорили о скорой победе над Гитлером, обсудили достоинства и недостатки русских и французских женщин, далее перешли к кулинарным изыскам: советский авиамеханик хвалил студни с хреном, а французский пилот – труднопроизносимые блюда своей страны. Так дядя Федя узнал о супе из лягушачьих лапок, и по уверениям иностранного летчика – это был деликатес, очень питательный и вкусный.

Этой интересной историей дядя Федя и поделился с воспитанниками, на тот момент даже не подозревая, к каким последствиям это приведет. Кстати, на справедливый вопрос детдомовцев, а на каком языке они общались, дядя Федя скромно ответил, что он немного «парле франсе», и, видя недоверие в детских глазах, с многозначительным видом произнес длиннющую французскую фразу с особым носовым прононсом. Смысл этой фразы остался неизвестен, но она окончательно убедила воспитанников: да, дядя Федя не врет.

Вот так, из полного доверия к дяде Феде двух детдомовцев и занесло в болото. Капа тогда пригрозила этим любителям жаб, что если они хоть словом обмолвятся насчет дяди Феди и его лягушачьего супа, то их ждут большие неприятности. Для пущей убедительности помахала перед мокрыми носами кулаком. Те все поняли и поэтому для воспитателей заготовили официальную версию – хотели искупаться. А то, что в одежде, на исходе холодного лета и в болоте – так это только потому, что у них на двоих один разум, да и тот – канарейки.

После этого случая дядя Федя, всегда хорошо относившийся к Капе, окончательно проникся уважением к маленькой воспитаннице. А еще, тысячу раз поблагодарил судьбу за то, что мальчишки не успели попробовать вареных жаб, иначе – на две молодые души в детском доме стало бы меньше.

Вот и сейчас, на этом собрании, он был весьма возмущен несправедливостью в отношении своей любимицы.

– Слова просим! – громко объявил дядя Федя и встал со скамейки.

Директор в сомнении повел плечами.

– Что ж, давайте послушаем Федора Ивановича. Хотя, уверен, что он в очередной раз будет защищать Градову.

– Защищать не буду. Скажу, как есть, по совести, – дядя Федя поднялся по ступеням на сцену. Откашлялся в свой заношенный картуз.

– У Капы, конечно, с дисциплиной, прямо скажем, беда.

Зинаида Аркадьевна фыркнула.

– Федор Иванович, мы в курсе!

Истопник повернулся к воспитательнице.

– А ты, Зинка, помолчи! Я не посмотрю, что ты вроде в чинах, старший воспитатель и прочая морковка, я для тебя слово всегда найду. Я же тебя совсем соплюхой помню, а тут гляди: прямо мадам великосветская!

Раздались смешки, воспитатель покраснела.

– Я не мадам, Федор Иванович, а товарищ.

– Вот и веди себя по-товарищески! – рявкнул дядя Федя. – Топишь тут девку почем зря, в интернат отправить решила! Это что вообще такое?! За что?!

– Градова систематически нарушает…

– Ой, да слышал я эту балалайку! – отмахнулся дядя Федя. – Повторяю, Капа – тот еще фрукт, согласен с этим! Но, ребята, она же – надежный парень!

Капа хихикнула, но, поймав на себе строгий взгляд директора, тут же одернула себя и вернула на лицо серьезное выражение.

– Случай был один… – продолжал дядя Федя. – Летчик из боевого вылета не вернулся. Витя Самсонов, гвардии капитан. Так вот, уже стакан горбушкой накрыли, комэск представление подготовил о присвоении к награде посмертно, потому как бил немецких асов Витя жестоко, не щадя ни машину, ни себя! Один я не верил, что сгинул Витя! Не потому, что я был его механиком и машину к вылету готовил, а потому, что верил в него! Как в человека верил! В общем, через два дня сообщают из госпиталя, что жив он – военный катер в море подобрал. Самолет – в решето, на куски разваливался – пришлось прыгать Вите, чутка не дотянул до берега. Так вот, Витя шесть часов в холодной воде барахтался. Шесть! В ноябре! С простреленной навылет рукой! А после госпиталя в строй вернулся! А все почему?! А потому, что характер такой! И в Капке я тоже этот характер вижу! А я не ошибаюсь, я многое повидал и в людях разбираюсь, уж будьте спокойны!

Дядя Федя тяжело вздохнул и повернулся к комиссии.

– Вы, конечно, можете девчонку в интернат отправить, тут уж я ничего сделать не могу. Что слово сторожа супротив вашего, высокого? Да только, уверяю, она и там выживет. Вот только озлобится. Зачем человеку жизнь портить? А касаемо Семенова, то тут тоже можно поблажку сделать. Второй раз не побежит. А ежели наказать кого-то невтерпеж, то наказывайте меня, тут уж мое упущение. Не доглядел.

Дядя Федя огорченно махнул рукой и спустился со сцены. Стало совсем тихо, только слышны его тяжелые шаги по стертому паркету.

– Подумаешь, побегали немного, – жалостливо в один голос сказали воспитательницы-хохотушки Роза и Галя. – В остальном же нормально все.

– Капа мне всегда помогала простыни и наволочки перебирать, каждую дырдочку видела. Я-то уже старая, глаза слабые, могла и пропустить дырдочку, а она видела, – вздохнула кастелянша Римма Захаровна. – Жалко девочку.

– Да что дырдочки?! – провел ладонью по лицу водитель Игнат, оставляя под носом жирную черту машинного масла. – Вот полуось на заднем мосту менять – это полная задница, а все эти ваши дырдочки в наволочках…

– Градова меняла полуось?! – изумился директор.

– А при чем тут Градова? – удивился Игнат.

– Это я тебя спрашиваю, при чем тут Градова?!

Игнат в замешательстве почесал под носом.

– Градова-то… Откуда я знаю?! Мне машина новая нужна!

– Игнат, давай по существу! – устало попросил директор.

– Так я и так по существу! Вон, третьему детдому трофейный «Опель» выделили – чудо, а не машина!

– Игнат, я тебя понял! – в нетерпении прервал его директор. – Кто-нибудь еще хочет высказаться? Только по существу вопроса, товарищи!

Поднялся трудовик Степан Степанович. Потер могучую шею огромной рукой и сказал.

– Насчет Градовой… там уже начальство пусть само решает, но в интернат – это, конечно, сильно. А вот Семенова мне отдайте, на перевоспитание. Молотком, рубанком поработает – мозги на место встанут. Труд физический – он дурь вышибает махом!

Семенов, совсем приунывший, выпрямился и согласно закивал. Капа стояла рядом со спокойным взглядом. О чем она думала, боялась ли наказания – определить было невозможно.

– А что с Градовой делать? На кухню, как всегда? – задумчиво спросил Андрей Андреевич воспитателей. Никанорыч развел руками, Зинаида Аркадьевна, растерявшая воинственную решимость, пожала плечами.

– А мне можно тоже молотком и рубанком? – вдруг спросила Капа.

В стенах зала пронесся удивленный выдох.

– Девчонке? – растерялся Степан Степаныч. – Девчонки вроде как шитьем должны заниматься. Ну, или штопкой. Занозу поставишь, что я потом с тобой делать буду?

– Степа! – зашипел дядя Федя и дернул его за рукав. – Не выводи меня!

Трудовик вздохнул и сдался.

– Если начальство не против, то и я не против.

Начальство было не против. Начальство устало.

***

Тук-тук! Тук-тук-тук!

Финальный гвоздь под сильными ударами вошел прямо. Степан Степаныч взял табуретку, покрутил в своих могучих руках и одобрительно поцокал языком.

– Ты, Градова, прямо скажем, талант!

Капа стряхнула с волос завиток стружки и широко улыбнулась. Подбоченилась, держа в правой руке молоток.

– А то!

– И скромная, – вздохнул трудовик.

Поставил табуретку и посмотрел на жужжащего ножовкой Семенова. Тот с инструментом управлялся неплохо, ему это даже как будто нравилось. Вечно плаксивое лицо теперь раскраснелось от азарта. Аж язык высунул от усердия.

– Молодцы, ребята! Теперь наша задача – отремонтировать парты.

Трудовик показал на стоявшие в углу мастерской три поломанные парты.

– Будем чинить? – спросил он воспитанников.

– Будем! – одновременно и с энтузиазмом ответили они.

– Лады! – одобрительно ответил Степан Степаныч. – Давайте покажу, что да как.

Капа оглядела мастерскую, запорошенную мелкой древесной пылью и вкусно пахнущую сосновой смолой.

Улыбнулась своим мыслям.

Кто-то покоряет Северный полюс, идя навстречу колючим ветрам, а кто-то в тихой мастерской делает табуретки. И даже не скажешь, что важнее. Наверное, и то, и другое. Ведь и то, и другое – для людей…

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».