Подсознательные гении и их неэволюционировавшие аналоги. В бездне безумия…

С утра, в девятом часу, мы начали расходиться. Кира осталась в квартире. Я же с Кириллом, Арсением и Алей покинули гостеприимное логово. Все дружно сели в метро и поехали домой. Алина вышла раньше нас, поскольку жила в Красногорске и путь к нему начинался с другого вокзала, а мы, естественно, поехали дальше. Добрались до Казанского вокзала, сели на электричку «88 километр» и отчалили. Вышли на станции Коровники. Ваня отправился в посёлок Сорняки, там он жил; ну а мы с Арсением двинулись в ненавистные мне Говяжки.

В то время меня стало сильно напрягать поведение Арсения, и я подумывал о ссоре. Но у меня не было такой перспективы, и вообще тогда я, похоже, совсем бы сгнил. Даже не из-за каких-то материально-технических проблем, а из-за общества. Общество. Я так ненавижу это тупое словечко, что готов дать по физиономии всякому, кто без надобности произнесёт его. Может, я болен? Нет, я здоров, просто мой разум одинок. Итог: если бы я порвал с ним дружбу, то лишился бы моральной поддержки, которой в последнее время не ощущал, как и многого другого. Хм… я даже не знаю, зачем вообще об этом подумал. Раньше знал, а теперь нет. Моя переменчивая система мышления сбивает меня с толку, я превращаю свою жизнь не во что иное, как в неодушевлённый предмет самоудовлетворения.

Тихое утро нарушило молчание. Как это? Всё очень просто до безумия. Я тихо спал и не видел снов, так как из-за частых депрессий не думал о хорошем и стал мизантропом. Но, тем не менее, я отвлекался от окружающей среды через состояние покоя.

Я лежал на кровати, похрапывая. Раньше я не храпел, но с возрастом у меня начались проблемы с дыхательными органами. Хотя мне был всего лишь семнадцатый год, а здоровья уже не было. Курение и алкоголь тому причины. Курил я, конечно, давно, лет с десяти. Выпивал, но редко. Бывало, что пил с горя в компании местных гопников несколько дней подряд. А бывало и так, что месяцами не прикасался к спиртному. Мать моя говорила, что у меня алкогольная зависимость и я алкоголик со стажем. Хотела даже меня закодировать, но я грубо отослал её подальше. Я-то знал, что у меня нет зависимости от алкоголя и даже от курения. Многие не могут ответить на вопрос «зачем ты куришь?», но я могу: я знаю, зачем. Я курю ради своего собственного успокоения, никотин меня успокаивает. Но я не могу предположить и объяснить как. Ты скажешь «самовнушение», но это не так. Я такой человек, что мне трудно засорить чем-то голову. Я неверующий, я плюю на всё, что меня не устраивает, и отрекаюсь от того, что мне не по душе. Поэтому я снова вернулся ко вредной привычке.

И вот, во время так называемого сна я вдруг проснулся оттого, что моя мерзкая худая собачонка подавала писклявый и противный голосок за моим окном. Я попытался снова закрыть глаза и уснуть, но не смог. Мои веки не смогли сомкнуться, и я решил её убить. Но когда вышел на улицу, то её уже не было, схоронилась где-то. Я включил телевизор, пощёлкал каналы, но на экране обнаружился лишь шум и настроечные таблицы. Тогда я нашёл любимую кассету с фильмом «Виноградник» и вставил её в видеомагнитофон. На самом интересном месте свет отключили, и я так и не увидел конца, который был мне хорошо известен. Всё равно обидно.

Я расстроился, но не подал вида. Родители вскоре оделись и ушли за продуктами. Во время их отсутствия я, словно окаменевший, сидел на диване и выкуривал сигареты. Одну за одной, одну за одной.

Через какое-то время, не знаю, какое именно, предки явились обратно. В руках матери я заметил букет огромных дорогих цветов. Они не показались мне красивыми, потому что цветов я не любил. Отец же держал в левой руке бутылку пива, а в правой – пакет с продуктами. Время от времени он делал большой глоток и вытирал рукавом небольшие усы, с облегчением вздыхая.

Я долго наблюдал за своей семьёй, пока, наконец, не вернули свет, и я не включил фильм, который прервало отсутствие электричества. В тот же момент мама злобно выключила видеомагнитофон и включила четвёртый канал, где уже начался сериал. «Что ты так смотришь на меня?» – вдруг спросила она. Я промолчал и ушёл в свою комнату, включил компьютер и нашёл подходящую музыку.

Через несколько часов я узрел в окне всем известную Валентину Ломову. Эта старая женщина обладала в Кротовском районе довольно эксцентричной репутацией. Я заметил, что она двигается вперёд, медленно шатаясь и опираясь на какую-то облезлую кочергу. Если логически подумать, «двигается вперёд» – это значит, что она всегда развивается. Но не для меня. Деградация – это такое чудное, прекрасное, доступное, невероятно красочное и все объясняющее слово. Мне становится тепло, когда я о нём подумаю или от кого-то услышу.

Мне захотелось послушать, что она говорит, ведь её иссохшие обветренные губы шевелились на отёкшем, сухом и корявом лице. Будто рыба в аквариуме. Я нажал на паузу. Судя по всему, поддатая Ломова в сотый раз получила по физиономии от своего собственного сына и снова обозлилась на весь мир. Ругаясь матом, она опускала ниже своего уровня не только себя. Также её не устраивал почти весь дом, в котором я живу, Джордж Буш, Владимир Путин, Василий Хрюхман, бывшая учительница Тамара Павловна и ещё очень большое количество людей, часто не заслуживавших этих строгих, аморальных, но зачастую устаревших выражений, которые были громко, чётко и ясно отнесены в их адрес.

А что поделаешь? Все считают её помешанной, а может это вовсе не так. Может одна лишь она истинно размышляет обо всех нас. Что, если она умнейший человек на свете? Об этом, кроме меня, никто и не думает, готов поспорить. Хотя я также не прав в том, что утверждаю это. Возможно, людей, думающих, как я, много, но они так же молчат.

Кино в тот день я так и не досмотрел. Родители тому причина. Я хотел было их убить, пошёл за ножом (я сделал это не от скудоумия, в запасе имелось много уже приготовленных вариантов), но, приблизившись к матери сзади, я передумал. В это время в моей комнате громко играла музыка. Вернувшись туда, я взял со стола целлофановый пакет из-под шоколадного печенья и подкрался к отцу, но тот курил, и если бы я надел его на голову, то он легко бы прожёг целлофан сигаретой. Тогда я пошёл в коридор за топором-колуном, но был уже так изнеможён, что не смог его поднять, а, напротив, уронил его на свою же ногу и сильно её повредил.

Моя больная, мною проанализированная фантазия так и не воплотилась, оставив моих родителей в живых. Искренне раздражённое и подавленное состояние прошло, и мнимое зло меня покинуло, но оно ещё вернётся, я это знаю, и тогда я уже не буду стесняться.

Я понял, что никого не люблю. Я имею в виду женщин. Я лишь часто испытываю потребность снять сексуальное напряжение и не стесняюсь – это нормально и естественно. Родителей я никак не люблю: они мне безразличны и нужны только с одной единственной стороны – еда, деньги и одежда. Вот, как всё низко пало.

В стенку постучал могучий кулак отца. Я знал наперёд, что он хочет от меня: закрыть дверь. Я так и поступил. Тогда он её открыл и вошёл.

– Откуда ты знаешь, что я хотел именно этого? – спросил он меня.

– Я бог, – засмеялся я ему в ответ. – Ты становишься таким же предсказуемым, как все вокруг.

– Пошёл ты! – огрызнулся отец.

Я не разозлился на него, я знал, что он слабоумен и что скоро настанет судный день, исполнять который будет поручено мне. Грязная бездушность Говяжек хранила таинственное молчание. Смерть невинных раскрыла тайну говяжского зла и показала мне, кто я на самом деле.

То, что я сейчас скажу, сугубо личное: жилищный вопрос. Мой отец не сильно огорчился смертью своего родителя. Он поимел квартиру в Санкт Петербурге, которую потом продал, чтобы не работать и ни о чём не беспокоиться. С продажи второй квартиры, что досталась ему после любимой тётушки Гали, он купил то ли другую квартирку, то ли дачку в пригороде, и забрал мать с собой, прописав её там. Меня же оставили одного в двухкомнатных апартаментах в гнетущих Говяжках. Я продал эту квартиру, чтобы избавиться от нелёгких воспоминаний былой жизни, и нашёл небольшую жилплощадь в Москве. С тех пор моя жизнь выровнялась, и ничего из ряда вон выходящего больше не происходило.

Фёдор закончил рассказ. Настя сидела рядом с ним на скамейке перед её подъездом.

– Да, интересная у тебя жизнь.

– Чем?

– Нескучная.

– Может. А ты что о себе поведаешь? А то я всё о себе да о себе…

– А что обо мне рассказывать?

– Чего-нибудь, – коротко ответил Фёдор и развёл руками.

– Ну, я увлекаюсь пирсингом. Правда, только начинаю. До профи мне, конечно, далеко, но проколоть ухо или бровь могу запросто.

– А ещё чем занимаешься?

– Ну, учусь.

– Где?

– В МГУ.

– А, на кого?

– На преподавателя.

– Интересная профессия.

– Поэтому и выбрала.

– А чё преподавать-то будешь?

– Литературу и русский язык. – Ответила Настя и довольно кратко и типично описала свою одинокую жизнь, и они разбрелись по домам, обменявшись телефонами.

По дороге домой, Фёдор мучил себя вопросом «С кем же она говорила по телефону? Как я мог забыть спросить у неё?».

Глава вторая

«Чёрное вещание: испарение душ»

Погожим субботним днём Настя и Фёдор тихо шли по московским улицам, мило беседуя и потихоньку сближаясь. Молодые люди уже были в объятиях друг друга и целовались. Они свернули за угол и перешли на другую улицу, отгороженную глухой стеной дома. Интимное расстояние возбуждало. Не в силах больше сопротивляться желанию, Настя потрогала Фёдора между ног, погладила возбудившийся кончик члена и, освободила ему проход, расстегнув ширинку. Затем задрала вверх свою кофту. Фёдор поднял Настину юбку, и они начали страстно целоваться, сладостно пыхтя, и лаская друг друга. Не прошло и пяти минут развития любовных событий, как девушка услышала невдалеке голоса молодых людей. Сексуальные игры прервались. Девушка запахнула кофту, слезла с Феди и опустила юбочку.

– Что такое? – удивлённо спросил Фёдор и тоже застегнулся.

– Федь, я слышала голоса.

– Какие голоса?

– По-моему, там какие-то алкашы.

– Ну и что из этого?

– А вдруг они на нас нападут?

– Не бойся, они этого не сделают, – Фёдор сам сильно испугался, но чтобы сохранить чувство собственного достоинства, начал строить из себя героя: – Я не позволю им тебя обидеть.

Показались шестеро крепких ребят лет двадцати, все стриженые «ёжиком». Двое были в джинсах и заправленных внутрь маечках, а остальные – в разных спортивных костюмах, с тремя полосками по бокам и без. На ногах блестели туфли и рыночные кроссовки из кожзаменителя. Кто-то вертел на пальцах ключи. Они медленно приближались, со смехом перебрасываясь фразами. Неподалеку от пары молодчики остановились и непринужденно встали кругом, как будто совещаясь. Почти сразу один из них, с толстым наглым лицом и складчатой шеей, окликнул Фёдора:

– Парень, слышь, поди-ка сюда.

– Кто? Я?

– Да, да ты.

– Зачем?

– Ну поди, чё те, трудно что ли?

– Ну зачем?

– Поди, сказал! – глаза незнакомца полезли на лоб. Остальные молча презрительно глядели на Фёдора.

– Чё, непонятливый? – вдруг вмешался другой парень.

– Не пойду, – робко сопротивлялся Фёдор.

– Ты чё, петух, ща я те харю разорву, – огрызнулся он, свирепея.

– Отстаньте от нас! – крикнула Настя.

– Завали хавло, коза, ща и до тя дойдет, – подался вперед громила.

Оцепеневший Фёдор покосился на беспокойное лицо Насти и дернул её за руку. Они побежали. За ними, как по команде, ринулись хулиганы.

– Стоять! Куда побежал! Козёл! – орал здоровяк. Все свистели, орали матом и громко издавали ртом звуки, похожие на булькающий смех. Складывалось впечатление, что в их ртах находилось по пол-литра пива, через которое они пытались рассмеяться.

Потенциальные жертвы, охваченные ужасом, без оглядки рвались вперёд и ставили рекорд скорости. Петляя по дворам, они резко забежали за угол какого-то дома и спрятались там, переводя дух. Рядом с ними высилось здание, похожее на поликлинику. Табличка на нём поистёрлась, поэтому точное название определить они не смогли. Слышался говор: преступники не отставали, нагоняя свою добычу с каждой секундой.

Настя и Фёдор заметили их и запаниковали. Бежать вперёд не имело смысла: там находилась высокая кирпичная стена какого-то строения, а если назад – там их ждала дружная команда алкоголиков-тунеядцев. Они приближались и уже предвкушали расправу за неповиновение. К счастью, вход в лечебное учреждение был открыт, и Настя с Фёдором влетели туда.

Внутри оказалось пусто и хмуро, людей из-за обеденного перерыва почти не было, старая гардеробщица тут же стала окликать их, но замолчала, когда в холл вошли преследователи. Слышались их громкие недовольные возгласы. Фёдор повёл Настю вглубь здания: единственным выходом было где-то пересидеть. Они пошли к лестнице и спустились вниз. Федя в темноте нащупал какую-то ручку, очевидно, это была дверь. Он попробовал её повернуть, дверь поддалась. Настя попыталась нащупать ладонью выключатель, но не нашла. Тёмным помещением оказался вход в подвал. Возлюбленные ринулись туда.

Подвал казался странным. Не было бомжей, лишь из углов изредка доносился негромкий треск, что, наверное, издавали шебаршащиеся крысы. Ещё один звук издавался немного посильней, поэтому ребята насторожились и притихли. Именно в этот момент в голове Фёдора появилась мысль, точнее воспоминание: он вспомнил интересное кино, которое смотрел ещё в детстве:

«Когда тёплый летний воздух погас в черноте сентября, а чистое небо наполнилось тьмой, дети пошли в школу. Они не подозревали и не думали о том, во что им предстоит окунуться. Раннее утро понедельника имело свой определённый характер. Руслану было очень странно видеть в сентябре иней. Морозное утро без снега. Он уже подходил к школе, и его нога переступала полуразрушенный порог, как вдруг со стороны его окликнули:

– Русел!

Руслан оглянулся и увидел трёх своих знакомых. Коля, Миша и Саша стояли возле школьной ограды, смоля дешёвые папиросы, настрелянные у местных алкашей.

– Что надо? Я в школу опаздываю!

– Не парься, Рус, не опоздаешь.

– Ну ладно, привет. Что хотели-то?

– Здорово, пойдём пивка попьём. – Друзья мужественно побратались.

– Да ты, что, Колян, мне же в школу. Потом.

– И что?

– А ничего, пошёл я.

– Погоди-погоди, бутылочку с нами дерябнешь, а потом поедешь, ой, тьфу, пойдёшь.

– Ладно, но только одну бутылку.

В предчувствии сильной попойки Руслан предварительно захмелел и понял, что если он куда-то, как выразился Николай, поедет, то по дороге осознает, насколько помутнён его рассудок. Зайдя в магазин «Ельник», ребята купили два ящика пива и три бутылки водки. Через пять минут они уже сидели на «своём месте» в лесу и распивали спиртное. Прошло два часа.

– Рус, – прыснул Миша, запинаясь и заикаясь, – А ты в школу не опоздаешь?

– Что?

– Я говорю, в школу не опоздаешь?

– А…

– Ну, так что?

– Что-что?

– Ну, это…

– В школу ты опоздаешь, – подытожил Саша, который всё это время молчал, жадно глотая из бутылки пенистую жёлтую жидкость.

– Какая, на хрен, школа, ты что, опух?

– Ладно, как знаешь, швальни тогда ещё пивка.

– Ага, давай – только и успел произнести Руслан, тут же принявшись усердно блевать. Рвота лилась, как манная каша из кастрюли в тарелку, а потом как вода из бутылки: выходил поток желчи. Руслан, жадно давясь этим свиным винегретом, вываливал непереваренные массы наружу. Спустя несколько минут он очистил свой желудок и снова приложился к горлышку.

– Давайте зайдём за бабами?

– А как же моя школа?

– Ты ж сказал, что ну её, – махнул рукой Коля.

– А, точно. Есть ещё пиво?

– Да, Рус, есть, конечно, вот ещё пол-ящика.

– А водка?

– А вот водки-то и нет совсем…

– Как это так?

– Да так, была водка – и нету её. Лучше дёрни «Поручика».

– Так башка болит, будто по ней кувалдой били…

– Я говорю «Ржевского», вон, тяпни, полегчает.

Он ничего не ответил, а лишь протянул руку уже к открытой бутылке.

– Интересно, а сколько ща времени?

– Михалыч, спросил бы чего полегче.

– Санёк, у тебя же часы с собой, не пропил ещё? У тя ж они такие, командирские…

– А ты думаешь, на что мы ща квасим?

Проплыло несколько минут недоумённой тишины. Вскоре Руслан понял, что в лесу смеркается.

– Ладно, пойду к последнему уроку, – сказал он, попрощавшись со своими собутыльниками, детьми-алкоголиками. Все они громко заржали. Их крякающий грудной хохот разносился далеко по всей округе, сопровождая Руслана до самых дверей учебного заведения.

Посёлок городского типа Морковино умер в забвении. Мерзкие крылатые создания кружили над мрачной школой. Они будто слетались на трупы.

Кто-то свалится с ногИ упадёт лицом в грязь,А птицы вместо тогоЧтобы руку податьНачнут его мёртвое тельце клевать…

Цепни практически неподвижны, поэтому им не требуется так много энергии, как человеку или животному. Некоторые говорят, что эти черви выходят из организма, когда им нечем питаться, но это неправда. Вы сами подумайте: как такое возможно? Животное или человек перестанут принимать воду и пищу? Тогда как же они будут жить? Конечно же, известно, что в среднем человек обходится без воды три дня, а без пищи – две-три недели. Но потом он всё равно умрёт. Если вы думаете, что глист выйдет наружу в период голодовки, то сильно ошибаетесь. Такое бывает очень редко, поэтому морить себя голодом бессмысленно. На самом деле всё происходит иначе: человек умирает тогда и только тогда, когда глист, уже матёрый, вылезает через анальное отверстие либо через рот. Рассказывают, будто бы один вид глистов, что существовал ещё до нашей эры при первобытных людях, прогрызал кишечник и живот, таким образом вылезая на поверхность. Солитёр достигает величину до двенадцати метров в длину. Длина человеческого кишечника только десять. Питаются глисты тем, что съест хозяин. Они анаэробные существа и питательные вещества всасывают любым местом: отсюда следует, что если бы человек имел такое же свойство, то мог бы есть даже ухом или, скажем, пяткой.

Никто и никогда не мог подумать, что дорогой и всеми уважаемый учёный-физик Оскар Григорьевич Фролов совершит ужасное преступление. Но это преступление – большое достижение в науке. Удивительные скрещивания быков с овцами покажутся ерундой по сравнению с тем, чем занимался Оскар Григорьевич в своём кабинете на каникулах, выходных и поздно ночью.

Долгими ночами он работал над своим открытием. Он хотел скрестить солитёра с обычным земляным червём, но ничего не получалось. Тогда, поразмыслив, он решил, что может сделать гораздо больше. И сделал.

Последним уроком 9 «А» была физика. Оскар Григорьевич объяснил параграф и дал ученикам задание. Дети без особых затруднений выполнили его и после звонка начали расходиться. Все, кроме Вовы Батареева. Гидроцефал Вова остался после урока доделывать то, что не успел решить своими малюсенькими извилинами в огромных мозгах. Он очень обрадовался, когда услышал от учителя, что может ничего сегодня не делать, но с одним условием.

– Каким?

– Вова, ты должен поучаствовать в моём открытии.

– А что за открытие?

– Тебе интересно?

– Ужасно, Оскар Григорьевич.

– Так соглашайся.

– Я согласен!

– Тогда пошли! – ехидно улыбнулся педагог.

Физик отвёл Вову в лаборантскую.

– Ложись, Вов, вот сюда, – он указал на какую-то каталку, которая служила операционным столом. – Я сейчас.

Парень с увлечением разглядывал склянки и приборы, расставленные на высоких стеллажах. Вскоре появился переодетый Григорич. На нём были обтягивающие кожаные трусы, через которые выпирали средних размеров гениталии, ремень с круглыми заклёпками, чёрная фуражка и блестящие женские сапоги до колена. В руке он махал тоненьким, как крысиный хвостик, хлыстом. Вова опешил. Оскар с улыбкой подошёл к нему, ткнул хлыстом в подбородок и начал щекотать, шлёпая себя по ягодицам и прикрикивая «Гурно!».

Вова услышал шаги. Вошёл переодетый Григорич. На его волосатых ногах были длинные атласные чулки, висящие на подтяжках. В руках у него был длинный черенок от лопаты. Между ног торчал гладко выбритый крошечный пенис. Вова вскочил со стола, но Оскар бросился на него, ткнув дрыном в живот.

Вова поморщился. Дверь открылась, и шагнул переодетый Григорич. Он был голым, но на голову была натянута вязаная шапка с прорезями для глаз и рта. На сосках висели большие металлические кольца, а к ним от пупка шли две увесистые цепочки. Он ухнул, как филин, бросился на Вову и стал целовать его в губы.

Вова еле слышно взвизгнул и сморщил щёки. В кабинет ввалился Чёрный Григорич: он был целиком выкрашен в чёрный цвет, только глаза, нос, рот и член блестели серебрянкой. В правой руке он держал колбу с белой жидкостью, а в левой – свёрнутую в трубочку наждачную бумагу, которой мастурбировал. На шее у него висел пластмассовый шланг для откачки воды. Оскар прыгал, расплёскивая жидкость, щекотал свой копчик и оргазмировал, медленно просовывая шланг в Вовин рот.

Володя ужаснулся. Заиграла популярная дискотечная музыка, и Григорич, толкнув деревянную дверь, въехал на инвалидной коляске с примотанным на липкой ленте мотором, который трещал, как мотоблок. В руках Григорич держал двухкассетный магнитофон. Коляска остановилась и затихла. «Опять заглох!» – крикнул Оскар, нажал «стоп» и кинул магнитофон в Вову.

Так озорному детскому уму ошибочно представлялось то, что с ним будет.

Настоящий Оскар Григорьевич в белом халате и оранжевом респираторе спешно подошёл к Володе, туго затянул кожаные ремни на его конечностях и заткнул рот липкой лентой. Мальчишка занервничал, начал мычать и безуспешно пытался освободить конечности от ремней. Когда физик взял в руки шприц, то не смог ввести его содержимое в вену Вовы, потому что тот всё время дергался и мычал. Тогда физик нажал на кнопку, находившуюся на подлокотниках импровизированного операционного стола, и Володя скукожился от боли. В его руки и ноги вонзились острые шипы, которые постепенно вылезали из ремней с внешней стороны. Кровь заструилась по запястьям. Затем Григорьевич надел резиновые перчатки, взял шприц и ввёл иглу в вену уже спокойного Вовы. Оскар пояснил, что если тот будет дергаться, отпилит ему ноги. Вова был спокоен, как никогда.

Через десять минут наркоз подействовал и Володя отключился. Физик зачем-то надел новые перчатки, взял в руки поднос с хирургическими инструментами и положил его рядом со столом. Вооружившись скальпелем, он прямо через рубашку сделал большой разрез брюшной полости. Расширив его, Григорич схватил кишечник и вытянул из тела на пол, потом закрепил зажимом прямую кишку и отрезал её скальпелем. После чего захватил пинцетом ещё несколько органов и тоже удалил. Ампутированная печень, содрогаясь, скользила в ладонях, как холодец. Затем учёный прикатил пластиковую бочку и, открыв её, достал оттуда начало Солитёра. Он был просто гигантских размеров: не двенадцать метров, а каких-нибудь шестьдесят; но в ширину такой же, как и обычно. Григорич начал тянуть глиста метр за метром, погружая его в тело Володи.

Спустя семь часов сложнейшей операции физик зашил ученику то место, где раньше располагалась прямая кишка. Чёрный Григорич подсоединил глиста к Вовиному мозгу. Тело Вовы дышало.

Затем Оскар Григорьевич подстриг Вовину голову налысо и снял одежду. Потом снова взял скальпель и отсек половые органы, после чего отпилил хирургической ножовкой ноги и руки. Все отходы физик свалил в бочку и закупорил. Вслед за тем залил через отверстие в крышке серную кислоту…

У преподавательницы русского языка Серафимы Ольговны шёл юбилей. 10 «А» класс, руководительницей которого она была, после занятий в полном составе пришел поздравить её и, как полагается, отметить.

В школе находилось человек сорок: ученики, их родители, учителя и охранник Владимир Петрович, которого даже ребята звали просто Петровичем. Все собрались в актовом зале, открыли шампанское и разлили игристый напиток по бокалам. Начались детские и недетские пьянки. По всей школе носились звуки модной поп-музыки.

Стол около сцены ломился от спиртного и еды, вокруг него сидели напившиеся воспитанники и несколько учителей. В зале на сгрудившихся рядами стульях можно было увидеть подвыпивших учеников. Кто-то целовался и тискал подругу, кто-то дремал, а кто-то пил неизвестный напиток из кружки.

Панельная трёхэтажная школа была выстроена по типовому проекту: актовый зал находился на втором этаже напротив спортивного, на первом этаже располагались раздевалки, кабинет техничек, холл с деревянными лавочками, резная скульптура медведя с сапогом во рту, много лет назад смастерённая учениками одиннадцатых классов, и два туалета (с левой стороны – женский, а с правой – мужской). Здесь же были три кабинета, в том числе и класс физики. Прямо рядом с ним стояла лаборатория, а напротив неё – медпункт. У выхода за столом всегда сидел заплывший жиром пожилой Владимир Петрович. Около женского туалета находился кабинет директора и канцелярия. Также на первом этаже размещались: комната домоводства, библиотека и столовая, в которой помимо приготовления однообразных блюд велись монотонные совокупления персонала со старшими классами. На втором этаже рядом с двумя залами были расположены мужской туалет и раздевалка, а на третьем – женские уборные. Что касается верхних этажей, то на них, кроме учительской и кабинетов, ничего интересного не было.