Багдад до востребования

Возымело свое и симпатия – безрассудное влечение друг к другу искалеченных ущербностью бытия, одиноких душ. Вопреки драме момента, вынужденное общежитие сблизило, обнажив завидные черты: у обоих – природный ум, чурающийся поиска виновных и в любой передряге опирающийся на самое себя, у инженера вдобавок – редкое сочетание обостренного чувства достоинства и граничащего с самопожертвованием благородства. Причем – Шахар столкнулся с этим впервые – совершенно бескорыстное. И еще: влекла, подкупая, несвойственная столь высокому чину доступность и простота. В итоге у самовозгоревшегося очага они пригрелись и о чем только не толковали в последние дни. Впрочем, раскатывал душу один инженер, «Старик» деликатно, но с подлинным интересом расспрашивал.

Дневники – дневниками, а дело – делом, даже метроном ультиматума ему не указ. Подободрав под себя ноги, Шахар нежданно, причем впервые, задумался, каково реальное будущее начинания и насколько вероятно выйти Талызину из переделки живым.

Прагматик до мозга костей, обложенный, как в берлоге, «дачник» преспокойно решал шпионские ребусы и опять же впервые – с пристежкой человеческого фактора. Перспективу, что по первой, что по второй позициям, он так и не объял – слишком та, ввиду непроницаемости региона, отдавала абстракцией – и выставил навскидку пятьдесят на пятьдесят. При этом ближняя, у подбрюшья, рекогносцировка между делом высветила: на благо жизненно важного для его страны дела лучше покорно, без всяких условий сдаться. Ведь отчий дом, проигнорировав все предостережения, недвусмысленно дал знать: не встревай. И последнее: для судьбы Талызина, незаметно побратавшейся с его собственной, так тоже лучше. Почему – он представлял смутно, но то было единственное, в чем не сомневался.

Без пяти десять. Шахар бесшумно вскочил на ноги и устремился к этажерке с книгами. Вытащил с верхней полки общую тетрадь, а с нижней – из пенала, ручку. Усевшись за столом, начал писать на тыльной стороне дерматиновой обложки. Вывел было по-английски «I am surrendering», когда заулыбался, вспомнив «старикашку на тесемочках». Того самого, кто накануне вылета в Москву наставлял русской письменности. Распахнул вторую часть обложки и, точно первоклассник, стал любовно выводить буквы на кириллице, прописные причем. Нашкрябал в итоге: «Сагласен, двер аткрыта, нужно время адется». Ножницами лихо отхватив обложку, отправился к окну. Чуть повозившись, просунул акт капитуляции под оконную раму – в противоположном от ультиматума углу. Аккуратно постучал в стекло и, не высматривая отклик, шагнул к двери. Дважды провернул ключ, но не распахнул, как предписывало послание, приоткрыл дверь сантиметров на десять. Невозмутимо, не оборачиваясь, пошел в спальню. Забросил из платяного шкафа в саквояж сменное белье, напялил лыжную шапочку и одел пальто. Когда же, вернувшись в прихожую, стал обуваться, увидел нацеленное через зазор в двери дуло «калашникова». Смыкая руки на затылке, медленно выпрямился.

Глава 18

11 января 1991 г. 11.00 Аэропорт «Саддам Хусейн», Багдад

Семена Петровича трясло, но на сей раз не в похмелье – его будто испариной, одолевшей в допросной, смыло. Между тем дрожь – скорее, возбуждение, вздыбившее все естество, нежели колики страха. Хотя и без того не обходилось…

Полчаса назад Талызина заперли в пустом офисе, рядом с комнатой дознания, но так или иначе в камеру не вернули. Накануне же «ссылки» охранник, слегка покопавшись, извлек из чемодана незнакомый подследственному галстук. Тот самый предмет гардероба, чей якобы некомплект подстегнул недоверие полковника к заколке.

Семен Петрович на сюрприз и ухом не повел, дабы, казалось уместным, засвидетельствовать право собственности. Вдоволь напрыгавшись между мышеловками злоключения, он отупел напрочь. Ни тебе возрадоваться посулившей спасение абракадабре, ни тебе рассудить, откуда взялось чудо-юдо.

Но тут что-то щелкнуло, подсказав Талызину: галстук – не мираж. На даче, в хозяйском платяном шкафу, он, похоже, его мельком видел. Стало быть, спаситель – Шахар, особым чутьем доукомплектовавший ранец авантюры, а точнее, подогнавший его лямки. По крайней мере, на него, принюхивающегося к любой детали и трижды себя перепроверяющего, было похоже.

Шестое чувство Семену Петровичу сейчас подсказывало, что, удовлетворившись формальной состыковкой, полковник, надо полагать, свернет дознание. Врала интуиция или нет, в момент перевода из допросной в «отстойник» провис интереса к подследственному чувствовался. Но не это главное. Постепенно вызрело понимание, что забота забот особиста – спецназовцы, а в связку «пьяненький инженер-электрик – спецгруппа» он изначально не верил. Хотел лишь, как дотошный службист, в своей предварительной оценке убедиться.

Между тем интуицией штамп «въезд» в паспорт не шмякнешь, и Талызин понимал, что сейчас, не исключено, заколку прокатывают на всех доступных анализаторах. На то он и есть сыск – бинокль неизбывной вины человечества. А на Востоке, где ложь – неотъемлемый элемент культуры – и вовсе обсерватория. Смурные мысли однако он гнал, все больше в душе распаляясь.

В истоке же волнения Семен Петровича, как ни диво, азарт, малоизведанное для него, крупного хозяйственника, вершителя точных решений, чувство. Вогнало в него осознане близкого, невзирая на все привходящие, триумфа. Восторг от того, что в неравной схватке себя превозмог, ухватившись в нужном месте за колесо фортуны. Но стержень всего: сумел довести до конца дело, не ударив в грязь лицом. Мужик, словом. И неважно, коим макаром вляпался в историю – злой рок, шантаж, слабина духа, таинство пристрастий или просто так вышло? Согласился ведь, осознанно и почти добровольно…

Дверь распахнулась. На пороге полковник с серпастым в руке, за ним, в коридоре, – охранник Абдалла с чемоданом.

– Вы свободны, Талызин, в зале прибытия – сопровождающий. – Полковник протянул Семену Петровичу паспорт. Но, увидев, что тот даже не шелохнулся, выложил документ на стол. Хотел было уходить, но вдруг спохватился: – Еще раз напьетесь, получите наказание. Объяснять вам, что пьянство – оскорбление ислама, думаю, не нужно. И неважно, насколько вы сегодня полезны… – Ретируясь, особист кивком скомандовал Абдалле войти.

Спустя минуту Талызин обнаружил себя прислонившимся к стене в неких бесцельно циркулирующих раздумьях. Вокруг чего болталась мысль уловить не удавалось. Но, поскольку его взгляд тупо буравил брошенный у входа чемодан, он в конце концов решил со своей поклажей разобраться. Семен Петрович уже пришел в движение, когда настигло: «Переодень майку и рубашку». Те, что на теле, наполовину мокрые, доставляли дискомфорт.

Между тем, сблизившись с чемоданом, восстановленный в правах горемыка какое-то время рассеяно переводил взор с поклажи на стол, где лежал пропуск, твердили прогнозы, в неминуемую преисподнюю. Наконец, определившись, Семен Петрович шагнул к столу, подобрал паспорт и, даже не приоткрыв, сунул в боковой карман пиджака. После чего лихо закинул кладь на столешницу. Открыв замок, закопошился в содержимом.

Вскоре он удовлетворенно разминал плечи, смакуя чистые белье и рубашку. Вновь облачился в пальто, стал застегиваться, но тут вспомнил, что сегодня не брился, чего в самых страшных запоях себе не позволял. Поискал глазами розетку и, будто натолкнувшись на преграду, встревожился.

Вспомнил, что, перелопачивая поклажу, электробритву и станка с лезвием в чемодане он не встречал. Если бы чего-то одного, то мог просмотреть, а вот двух сразу…

Семен Петрович отбросил крышку и внимательно верхний слой своих пожиток осмотрел, после чего с миной недоумения принялся выкладывать на стол принадлежность за принадлежностью. Подвернувшиеся через секунду-другую футляр от заколки и «Экспансия» методичную основательность процедуры не нарушили, на один из участков стола перекочевав.

Не обнаружив искомого, Семен Петрович столь же основательно уложил весь скарб обратно. Подтянув стул, уселся и задумался.

Ничего путного тем не менее на ум не приходило. Какие-то случайные, разобщенные фрагменты взгромождались друг на друга, вытесняя рацио: найденная в коридоре общежития трешка, которую на его окрик «Чья?!» выхватил сосед, позже выяснится, ничего не терявший, осознанное под пятьдесят одиночество – ни друга, ни приятеля, а интересантов – пруд пруди, смутный облик отца, бесследно, без одного письма, сгинувшего в зеве Большой войны, но, показалось, стоном позвавшего, коллекционное кольцо жены, божилась, купленное на тринадцатую зарплату, главбух Самуил Моисеевич, спасенный им от зоны за хищения, которых не совершал…

Инженер резко вскочил на ноги. За считанные секунды, покинув «карантинную», он преодолел коридор и оказался у «допросной», излучая намерение, будто поквитаться. Постучал между тем сдержанно. «Кто это? Ты, Абдалла?» – донесся голос полковника.

Талызин столь же решительно, как и двигался по коридору, распахнул дверь и без всякого «можно?» вторгся в «допросную», едва не зацепившись полой за дверную ручку.

– Понимаете… – сквозь учащенное дыхание проговорил Семен Петрович и запнулся.

– Что?! – рявкнул по-арабски полковник, но, опомнившись, продолжил на русском: – Что здесь делаете? Вас ждут!

– Понимаете, всему есть предел и произволу тоже! – резал правду-матку инженер. – Бросили на ночь в камеру – хоть какое-то объяснение: Ирак на пороге войны. Но зачем, спрашивается, изымать обе бритвы? Унизить, посмеяться? Цель какова?

– Как это? Хорошо посмотрели? Я ведь… – осекся полковник, о чем-то усиленно соображая. Приподнявшись, заглянул под стол, где досматривался чемодан.

– Пропали только бритвы? – продолжил дознаватель, переквалифицировав подозреваемого в потерпевшего.

– Не знаю, захотел побриться и вот… – отмахнулся Талызин.

Полковник судорожно схватил карандаш и нервно застучал по столешнице, наращивая темп. Поставив акцентированную точку, отбросил его в сторону. Потянулся к телефону, но прежде объявил:

– Вот что, Талызин: возвращайтесь в свою комнату, там, где были. Разберусь…

Семен Петрович глядел через окно «карантинной» на пакгауз, дивясь, что жизнь и на производственных площадях аэропорта замерла. Ворота открыты, но рабочих и технику – будто корова языком слизала. Вскоре сонный коридор за спиной, словно встряхнуло: простучали тяжелые ботинки, донеслись крики, хоть и приглушенные расстоянием. По тембру голоса угадывался полковник.

Наконец инженер услышал грохот, точно кто-то упал, переворачивая стул. С опаской, неуверенной походкой он прошел к двери, прильнул к ней ухом. Тут раздались вопли, оглашаемые после очередного удара по телу, похоже, палкой. Экзекутор и истязаемый, а были они, не вызывало сомнений, полковником и Абдаллой, в паузах между ударами интенсивно общались. Полковник нечто домогался, в то время как охранник молил о пощаде, вставляя раз за разом: «Я не брал!»

Истязание между тем длилось недолго, крики прекратились, обратившись в скулеж. Вскоре дверь пыточной отворилась, выпустив, судя по стуку солдатских ботинок, Абдаллу. Ритм шагов при этом неровный. Охранник, похоже, тянул травмированную ногу. И как-то по-детски всхлипывал.

Талызин поморщился, испытывая необычный симбиоз эмоций – неловкость, перемежаемую уколами самоуничижения. Не объявись гастролер, вскоре подумал он, ходил бы на службу и втихаря спивался бы. Скольких еще измордует моя «командировка» – мародеров и лажанувшихся со мной? Мерзко – не то слово…

Направился к импровизированному микро-очагу – стол с чемоданом и два стула по бокам. Приладив один из них, уселся анфас к входу. Другого занятия не предвиделось, действо по всем признакам ушло на перерыв, если не выдохлось.

Облокотился о стол, обхватывая голову руками. Между тем ладони прикрыли не виски, а ушные раковины – их разрывал вопль Абдаллы, почему-то о себе напомнивший. Вновь скривился, пустившись бичевать себя за импульсивный визит к полковнику: «Из-за пустяка взъерепенился! Эка ценность бритва… Да, японская, но не обеднел бы. Теперь чурке переломают все кости, если руку не отсекут. Правдоискатель хренов, Ванька-удалец! Сам-то едва выкарабкался! Смываться надо было! Дай русскому вольную – обратно в острог попросится…»

Коридор снова пришел в движение. На сей раз сразу несколько человек прошагали в торец. Проскрипела после стука дверь, захлопнулась. Возбужденные голоса, но, о чем долдонят, не угадать, будто докладывают…

Талызин вдруг зажмурился и со всей силы влепил кулаком по столу. Точно страшась расплаты, втянул голову в плечи. Приоткрыв глаза, осторожно осмотрелся, после чего приземлил голову на сомкнутые на столешнице руки. Учащенно дышал, пытаясь понять, какая муха его укусила. В «карантинной-то» ни одного раздражителя. В какой-то момент мелькнуло: «Хорош ислам: наркотики – почти пожалуйста, а алкоголь – не приведи господь». Но мысль оборвалась, прямой связи с выплеском истерии не явив.

Забыться так и не удалось – в «карантинной» зазвучал гортанно-скрипучий арабский. Вскинув голову, Семен Петрович увидел двух незнакомых служивых: солдат, держащий в руке пакет, и офицер с приторной улыбкой.

– Тебя ждут, вот твои вещи, – прокаркал на ломанном английском офицер, жестом распоряжаясь вручить пакет.

– Да-да, понял, – подтвердил готовность убраться подобру-поздорову диверсант-правдоискатель, принимая от солдата передачу.

Между тем освободить от своего назойливого присутствия «Саддам Хусейн» Талызин не торопился, воззрившись на возвращенную собственность. На дне – обе бритвы и, что никак не бралось в толк – злосчастная заколка. Как затесалась в реституционный набор? Футляр-то в чемодане. Неужели Абдалла ее тоже прикарманил или, может, каверзная ловушка?

Натолкнувшись при поиске бритвы на «гостинцы» Шахара, Талызин им не удивился, обыденно перебрал. Больше того, принял футляр за саму заколку, словно та внутри. Азарт борца на тот момент схлынул, оставив после себя апатию и как-то уцелевший социально-гигиенический отросток: побриться. Фактор подряда не то чтобы канул, растворившись в полном опустошении, воспринимался, как дисциплина по выбору, книга для внеклассного чтения. Главное, себя сохранил. Оклемаюсь, а там видно будет…

Талызин продолжал глядеть на заколку, испытывая острый соблазн свериться с футляром: вдруг на самом деле провокация? Но сдержался, уступив неумолимой поступи авантюры: будь что будет, авось, и на сей раз пронесет. Раскрыл чемодан и, не глядя, забросил пакет.

Воистину не знаешь, где потеряешь, а где найдешь. Интересно, проморгав по получении чемодана начало-начал миссии, как бедный Семен Петрович, не подвернись случай, перед евразийским консорциумом костоправов, командирующим органом, оправдался бы? Сам цел целехонек, а заколка тю-тю! Как понимать: пропил или переметнулся?..

***

Спустя час г. Багдад штаб-квартира службы безопасности

Мунир Аббас, директор службы, мозговал о делах семейных, порой испытывая отчее умиление. Между тем объект его приязни – ожидаемый в гости троюродный племянник, можно сказать, седьмая вода на киселе. Впрочем, все пять отпрысков Мустафы – дочери. Три внука, правда.

Как бы там ни было, родственные узы здесь – лишь каемка ощущений, хоть и сахарная. Племянник – не кто иной, как полковник Сулейман Хаким, прошлой ночью упрятавший в кутузку Талызина и летучую команду. По его словам, заарканил нечто нетривиальное. Из того ресурса, где вынюхивает спасение Хозяин.

– Он в приемной, – сообщил по селектору адъютант.

– Предупреждал же, не задерживать! – сделал втык директор.

Троекратно облобызав, Мунир Аббас усадил сородича и вдобавок весьма одаренного офицера. Как это принято на Востоке, прежде чем перейти к делу, расспросил о самочувствии близких. Завершая преамбулу вежливости, осведомился, эвакуированы ли жена и дети Сулеймана. Лишь затем открыл повестку встречи:

– Рассказывай, но я, признаться, не понял, какая между задержанными и нашим московским проектом связь…

Сулейман робко пожал плечами, всем видом передавая, что сам на перепутье. В унисон и откликнулся:

– Не знаю, все это скорее предчувствия, нежели логика… Но что-то укусило, да так больно, что любые контраргументы рассыпались.

– Сулейманчик, давай конкретнее, не томи душу, – перебил директор.

– Тогда с самого начала, иначе не объясниться, – продолжил полковник. – Так вот, в нагрузку к нескольким спецам по противоздушной обороне, прибывших неделю назад, русский Минобороны навязал нам автономную группу спецназа – «охотников за трофеями». Разумеется, в обход решения Горбачева эвакуировать контингент военных советников и строго предписания всем ведомствам сохранять в конфликте нейтралитет.

Поскольку я курирую надзор за иностранцами, а наскок русского Минобороны неуловимо пованивал, решил за группой пронаблюдать. Не смутило даже время их прибытия – глухая ночь.

Замечу, они с первого взгляда мне не понравились. Военный спецназ, пусть самый отборный, – это не про них. Команда – из какого-то спецпитомника, сверхлюди, можно сказать. Ни одного слова, общение только жестами, да столь смазанными, что смысл не уловить. Но все это кожура, хоть и сочная. Придраться-то, по сути, было не к чему. И тут… – Полковник прочистил горло, прерываясь. – Что-то екнуло, когда в очередной раз на их командира взглянул. Всмотрелся и обмер: Коля, мой соученик по учебному центру КГБ в Балашихе. Не поверишь, почему я его вначале не узнал! Пятнадцать лет – отнюдь не причина. Дошло постепенно, но бесповоротно – пластическая операция. Нос, овал лица – другие. Зато глаза, повадки – прежние, их скальпелем не вырежешь.

– Ну и что? – холодно возразил директор, отчее радушие куда-то подевав. – Злой умысел где?

Сулейман Хаким замотал головой, выпрашивая не перебивать, дать закончить. С миной скепсиса директор почесал затылок, будто бы смиряясь с ролью пассивного слушателя.

– Понимаешь, Мунир, мой единственный друг и учитель, личность командира не стыкуется с миссией: из ГРУ КГБ уводил десятки перспективных офицеров, а вот наоборот, насколько мне известно, ни одного случая. То есть, этот Коля, говорит опыт, не мог петлицы поменять. Команда же заявлена как воинское подразделение, да и переговоры об их приезде вел русский генштаб…

Не колеблясь, решаю соученика прощупать. Спрашиваю: «Коля, узнаешь?» Какова реакция – как ты думаешь? В который раз убедился: любая квалификация, талант пускают свищ, если задействован фактор внезапности. Вполне допускаю, что с места в карьер он меня не узнал, зато как посерел, услышав «Коля». Вся выучка пошла по швам. Понятное дело, Коля – псевдоним, как и вымышлены его нынешние имена…

– Подожди, куда ты клонишь? – забеспокоился директор. – Хочешь сказать, что группа не те, за кого себя выдают? Охотники не за американской техникой, а…

– Именно! – привстав в запальчивости, подтвердил полковник. – Какие версии только не прокатывал, неизменно упирался в архив заговорщиков, передовой отряд которых – КГБ. Пусть армия в той иерархии вторая. Но главный аргумент впереди…

– Какой?

– Помнишь, как мы терялись в догадках, почему Крючков проглотил архивную пилюлю, не вступив с нами в переговоры. В одном сходились: любая утечка, развороши он ту кучу навоза, заговорщикам смерти подобна. Как установочная платформа сходило, но истинный мотив в условиях аврала, увы, не высветился. На самом деле все просто. Крючков понимал, что у иракского «Мухабарата» сегодня другие приоритеты. На пороге война, замкнувшая на себе внимание всех ведомств. Из горящего дома спасают потомство, а не скелеты в шкафу, да еще чужие. Русские же, оказалось, лишь ждали удобного случая поквитаться – отвоевать архив. И в конце концов разузнали его координаты. В центральном аппарате около двух десятков офицеров, в разное время учившихся или стажировавшихся в России. Вычислить, кто крыса, думаю, несложно. По-моему, допуск лишь у нескольких.

– Стоп! – осадил Сулейман Хакима директор. – Не много ли абстрактных заключений. А, Сулейманчик? Так и тебя, женатого на русской и окончившего школу КГБ, можно в двойной игре заподозрить…

Полковник застыл, вытаращившись, после чего отстранился, опираясь о спинку стула и опуская обреченно голову. Казалось, погрузился в колодец серой-пресерой тоски. Мол, себя превзошел, а вот что вышло…

– Ну-ну, Сулейманчик, шуток не понимаешь? Ты ж мне за сына… – Мунир Аббас хитро щурился. – Скажи лучше, что конкретно склонило тебя к версии? Думается, не Колин нос…

Тем временем полковник дулся, будто не расслышав или не приняв извинений. Нервически почесал щеку, шмыгнул носом.

– Да состав группы, дядя. Одиннадцать профессионалов – в самый раз, чтобы хранилище, где припрятан архив, захватить. План штурма набросал даже… – Полковник забурился в карман шинели, по-прежнему хмурясь.

– Любопытно… – встраивался в гипотезу директор. Нацелив указательный палец, спросил: – Так что ты предлагаешь?

– Нужно твое согласие.

Мунир Аббас вопросительно вскинул голову.

– При дознании использовать спецсредства, – пояснил Сулейман Хаким.

Директор немного пожевал губами, затем протер глаза. Казалось, не столь уходит от ответа, как приноравливается к услышанному. Но делает это формально, не вникая в суть.

– Вот что, Сулейманчик, – огласил директор, – кроме «Коли», прочие члены группы о сути задания, скорее всего, ни бум-бум. При этом рассуди: зачем они нам?

Полковник неосознанно подался вперед, точно захвачен врасплох.

– К чему связываться, на какой ляд? – развивал мысль директор. – Ты, светлая голова, их вычислил. Стало быть, архив перепрячем, крота разоблачим. Так что самое время вышвырнуть Колю со товарищи вон. Обратный рейс «Аэрофлота», надеюсь, задержан?

Маской изумления полковник как бы случайно кивнул.

– Тогда вот что… – Аббас замолчал, словно подавившись. Но вскоре подал знак: отдохни, мол. Встав из-за стола, стал прохаживаться по кабинету с сомкнутыми руками на груди. Нечто «выходив», предложил: – Давай-ка, выпроваживая, «Коле» кое-что поручим. Он – идеальный канал связи, делегирован если ни самим Крючковым, то его ближайшим окружением. Лишь так мы сводим к минимуму риск утечки – собственно то, что до сих пор тормозило московский проект. И окончательно убедился: Горбачев нам как мертвому припарка. Мало того, что неуклонно теряет власть, он, лидер государства-динозавра, во многом, символическая фигура. Злоба же момента – экстренные военные поставки, закрывающие бреши нашей обороны. Лишь инфраструктуре заговора, реальному командному пункту СССР, такое по силам. Значит, будем менять… – Аббас уселся, хлопая по столу ладонями.

– Кого, дядя? – недоумевал племянник. – Колю? Не успеваю за тобой: то депортировать, то вдруг менять…

– Разделы архива на груженые военной техникой и боеприпасами «Русланы», – расшифровал свой хлопок директор. Размяв шею, продолжил: – Но главное обретение: заработаем у Хозяина отсрочку. Смотришь, и перезимуем…

Спустя семь часов подполковник КГБ Анатолий Вяземский, некогда однокашник Сулеймана Хакима, напрягая память, марал бумагу – составлял перечень затребованных Багдадом вооружений и запчастей. Усердствовал не где-нибудь, а в кабинете Председателя, сидя, правда, в самом начале длинного, точно взлетная полоса, стола заседаний.

Тем временем Крючков с Агеевым, под портретом Горбачева, вполголоса общались, поглядывая на часы. Похоже, кого-то ждали. И впрямь вскоре форум расширился за счет прибывших министров обороны и оборонной промышленности. Заседали до трех ночи и, обретя консенсус, разъехались по домам.

Вяземскому же в тот драматичный для него день повезло меньше. Едва он перенес на бумагу заявку иракского ВПК, как был отправлен в сопровождении двух прапорщиков в хорошо ему знакомую Балашиху – их с Сулейманом Хакимом альма-матер, охраняемую строже тюрьмы.

Вместо домашнего уюта его встретил «отсек», герметически отгороженный, как и само заведение, от внешнего мира. На следующий день его карьера претерпела крутой поворот – боевой, уникального опыта офицер переквалифицировался в преподавателя, но уже в новом звании – полковника. Специализация: тактика диверсионной работы на территории противника. Будто бы почетный, ласкающий самолюбие рост, но с горьким привкусом: ни звонить близким, не говоря уже навещать их, он не мог. При этом подцензурно переписываться – сколько угодно.

Между тем писал он супруге редко: весточка в месяц, не более. Зато преуспел в ином жанре сочинительства – учебных пособий. К моменту снятия «повинности», в августе девяносто первого, завершил добротное руководство, в современной трактовке, по террору. Полный творческих планов, шагнул через проходную в икающую от аббревиатур страну.

Глава 19

12 января 1991 г. 8:00 г. Багдад отель «Аль-Рашид»

Сюзанн торопливо доедала омлет, поглядывая на лобби ресторана. Никого, но Питер с командой могут в любую секунду появиться. Успеть бы выпить кофе и прямо в номер, подальше от сальных рож. Тошнит – не то слово. У нормальных людей утро – свежий, душистый цветок, у них же – оборванная на середине случка. Не просто пошляки, а зацикленные на сексе дегенераты. За всю жизнь столько похабщины не услышать, как от них за день. И львиная доля утром. Скопившаяся за ночь муть гормонов – вся наружу. Козлы вонючие!