Багдад до востребования

Тирада застала Фурсова спиной к обличителю – по инерции он сделал еще один шаг и замер. Спина, будто резко укрупнилась, умаляя прочие члены и передавая угрозу. Биренбойм часто заморгал, после чего распрямился, медленно вынимая из карманов брюк руки. Лицо чуть раздалось, обретая виноватую мину. Рука дернулась, будто в извинении, но увяла – Фурсов так и не повернулся. Поморщившись, «Реактивный Дорон» молвил: «Простите, зовут вас как»? Но, сообразив, что нарушает негласный кодекс разведки, к извечной людской ноше отослал: «В общем, давайте работать».

– Звать как? – озадачился Фурсов, явив свой фасад, причем совершенно мирный. Чуть подумав, указал на словарь имен собственных, не оговорив меж тем язык: – Как вам заблагорассудится… Вас же буду величать Наум, по имени, как вы выразились, «живой телеграммы».

– Тогда лучше Нахум. Наум – русифицированная версия этого древнееврейского имени, – блюл языковые нюансы Биренбойм.

– Нахум так Нахум. Все же лучше, чем на… – Фурсов осекся, ни интонацией, ни бесстрастным лицом аллюзий не передавая. Но тут, будто нечто вспомнив, продолжил: – А «потомственный холостяк» – изобретатель «изделия», доктор медицинских и кандидат технических наук. За себя самого и всех прочих сразу, разумеется, при моем активном содействии…

Вскоре «Волга» исчезла из поля зрения, высадив последнего, оказалось, совсем не «холостого» пассажира. Вместе с Фурсовым, тот оправился в самый поющий в округе дом.

Обосновавшись в кабинете, Биренбойм и Фурсов воровато посматривали друг на друга, представляя собой весьма схожий, должно быть, смимикрировавший психотип. Ведь москвич, явный нордический характер, резкими колебаниями умонастроения прежде не отличался, сейчас, однако, не мог завязать тянущийся к нему склизкими щупальцами разговор.

Грубо срубленное лицо Фурсова разбилось на мелкие островки конфликтующих мыслишек, да и сам имидж – знающего себе цену полпреда всесильной структуры – рассредоточился, если не потек: он ерзал, явно не находя себе места.

Тем временем Биренбойм, казалось, вел суетливые расчеты. Правда, как цифирь, так и система измерений, понятное дело, не просматривались.

Тут «Реактивный Дорон», порывисто выкинув руку, обратился:

– Итак, гарантии, Константин.

Кирилл Фурсов сощурился, будто не расслышал фразу. На самом деле не мог пристроить в смысловом ряду «Константин», кем был наречен без уведомлений. Наконец, разобравшись, заявил с вымученной улыбкой:

– Константа – неплохая основа для сотрудничества. Только… – он прервался, уставившись исподлобья на визави, – что подразумевается под гарантиями? Какая-то новая, неучтенная в протоколе о намерениях обструкция?

Биренбойм покачал в недоумении головой, после чего с легкой иронией взглянул на визави. Выставив два пальца, принялся отчитывать:

– Почему-то не верится, что у вас нелады с памятью. Вы сами позавчера их упомянули… Да и как без них, когда на всех люках почина мертвая пломба Москвы? – Биренбойм осклабился, уточнив: – Разумеется, Москва – не более чем географический указатель…

– Ладно, бог с ней, с памятью. Думается, какая-то нестыковка понятий, – прервал моссадовца Фурсов. – Суть претензии, извольте.

– В общем-то, старая, давно обкатанная схема… – как бы невзначай, с подчеркнутым безразличием заговорил Биренбойм. – Переводите депозит на счет специализирующейся на дискретных сделках адвокатской конторы, заключив через нее с «Моссадом» соответствующий escrow contract*. А по выполнении вашего сегмента багдадского проекта, мы даем отмашку депозит вернуть.

– Что образует преамбулу контракта? – вскинулся Фурсов. – Стенографический отчет нашей с вами интрижки? А как с чертежами изделия – в приложение «Спецификация»? Теперь саму задумку куда – в раздел «Форс-мажор»? Так, уважаемый Нахум? – ловко орудовал скальпелем риторики полпред союзного заговора.

– Не лезьте поперед батька в пекло, Костя. Вам, более чем достойному оппоненту, это не к лицу, – осадил наледью в голосе гэбэшного пресс-секретаря Биренбойм. – Мы найдем нужные формулировки, не обнажив и вершка инициативы. Но контракт, смею заметить, не более чем балансир разновеликих сил сторон, уравновешивающий ресурсы начинания. Так сказать, дисциплинирующий фактор. Давно апробированный на Западе, доказавший свою эффективность инструмент.

Явно утерявший самообладание Фурсов, торопливо поправив галстук, спросил:

– Подождите, Нахум, депозит, надо понимать, денежный?

– Не музыкальный же, хотя и новая песня «Битлз» сойдет… – усмехнулся Биренбойм.

– И каков он?

– Миллион долларов, – буднично объявил Биренбойм, приподнимая полу пиджака и почему-то заглядывая во внутренний карман.

– Вы искали ручку для скрепления сделки или визитку брокера, вхожего в банк, который без закладных столь внушительную сумму ссудит? – Сентенция Фурсова отдавала явной бравурностью, ибо самый рассеянный наблюдатель был обречен заметить, насколько чекист изумлен.

Едва Фурсов объял домашнюю заготовку «Моссада», как постиг: израильтяне не маневрируют, выгадывая более удобную позицию, а намерены стоять насмерть, пока не закрепят в багдадской комбинации прочный паритет. Подключение третьей стороны, посвященной в сделку двух спецслужб, пусть формальное, убедительным балансиром в смычке интересов и являлось. Найдется ли в бюджете миллион, Фурсов, как препятствие, не рассматривал. Он хоть и облачен широкими полномочиями, все же по факту – парламентер. Припрет – достанут, мельком подумал он.

Москвич застенчиво, несообразно литому туловищу, повел плечами и, опустив голову, самоустранился. Биренбойм, с поволокой безразличия, смотрел куда-то в сторону, однако беспокойные конечности выдавали напряжение, томление духа. Казалось, всеми рецепторами он тщится прочувствовать умонастроение «коллеги».

Фурсов тем временем про себя чертыхался: «Чего израильтяне дергаются? Куда их юридический фокус-покус зовет? Настоящая, чреватая разоблачением, ловушка. Крючков с Агеевым ни за что не согласятся – в передряге, куда их угораздило вляпаться, только этого не хватало. Оттого и обратились к «Моссаду» напрямую, дабы малейшее передаточное звено, потенциальную утечку, исключить. И как вдолбить живчику, что нет у нас камня за пазухой? Интересы сомкнулись – вот и весь сказ. Ни любви, ни ненависти, голая прагматика. И еще: ощущение надежного партнера, самой законспирированной в мире разведслужбы, коей государство даровало, если не навязало «Хартию безнаказанности». Без последнего не завязалось бы ничего. Но… Как бы там ни было, понять «Моссад» можно: их подталкивают к лыжному слалому, изъяв лыжи с палками и завязав глаза. Значит… будут стоять до последнего – спинным мозгом чувствую. Но мне кровь из носу этого бульдожьей хватки клоуна-балагура в обратном убедить…»

– Костя! – Биренбойм, будто от избытка экспрессии, резко приподнялся, но вскоре вновь сел. – Не мытарьте себя – будто неизвестно, что решать другим. Между тем наша позиция – незыблема. Пусть Ближний Восток затянуло свинцовыми тучами, бинокуляры израильской разведки, слава богу, не замутнены. Взять разработку в слепую аренду – политический, не сулящий ни одного дивиденда альтруизм, в чем евреев, нацию ростовщиков и банкиров, не заподозрить, как, впрочем, и в верхоглядстве. – «Реактивный Дорон» прервался. – Теперь вот о чем. Даже в нашей свободной от религиозных заповедей епархии бытуют нормы приличия, закрепляющие соглашения, определенный статус-кво. При всех флуктуациях разболтанного донельзя барометра мировой политики, большинство сделок на стезе шпионажа носит джентльменский характер. В их основе – устная договоренность. Увы, наш случай совершенно иной, явно не преходящий, поскольку фактор выживания Израиля на кону. Так что все правила и манеры побоку. Стало быть, нужны материальные, а не договорные гарантии. Далее. Проблема, быть может, трактовалась бы по-иному, не подвернись в партнеры откровенные временщики, конспирирующие против общепризнанного режима заговорщики, сколь влиятельными они ни были…

– Хватит! – рявкнул Фурсов. – Сыт по горло надуманными, уводящими с конструктивного пути спекуляциями. Вот что вам скажу: мы ошиблись, посчитав «Моссад» партнером! Где вы только нахватались своих домыслов?

Биренбойм напялил на себя маску недотепы, случайно заглянувшего на шпионский огонек. Казалось, он во власти самых что ни есть утробных, погружающих в мелководье помыслов эмоций. Фурсов даже всполошился: не хватил ли я лишку? Между тем цикл «пищеварения» вышел на диво коротким. «Золотой Дорон» со шпилькой назидания изрек:

– Кем-то из русских сказано: «Истина не станет иной, возьмем мы ее в компаньоны или беспризорничать ей». – Хлопнув себя по коленям, моссадовец встал. С видом крепкого, видавшего виды мужика, в кого за секунду преобразился, заключил: – Давайте прервемся для консультаций. Между тем, мне кажется, Москва наши условия примет. Стало быть, оставляйте спеца, дабы разжевал принцип действия техустройства.

– Вот это, увольте. Похоже, брякнули, сгоряча. – Фурсов встал на ноги, передавая легкую контузию, но держа фасон бывалого вояки. Застегнув пиджак, спросил: – Вы хоть по утрам на календарь смотрите?..

Спустя три часа, снесшись через восточно-берлинский центр с Москвой, Фурсов вновь прильнул к домофону кантора, но тут дверь виллы распахнулась. Биренбойм, казалось, сбросивший полпуда веса, порывистым жестом пригласил его и спеца войти, дабы открыть припозднившийся, утомленный где просмотром «ящика», а где метаниями по Берлину, форум.

Между тем дискуссия не растеклась по древу познания. Оказалось, «холостяк» разговорным английским не владеет, зная одну отраслевую терминологию. Не без пользы, однако. Не очень искушенные в вопросах электронной техники и психиатрии «вожатые» форума, Биренбойм и Фурсов, при переводе то и дело запинались, обращаясь к «холостяку» за терминологической поддержкой.

Свет горел в вилле до самой полуночи, притом что москвичи убыли в районе десяти. Ученая команда израильтян держала консилиум, прежде уложив разболевшегося Биренбойма спать. Выспрашивая симптомы, озабоченный врач-психиатр добрый час не отходил от больного, скрупулезно внося записи в блокнот. Тем временем установленная на треноге камера снимала сеанс опроса на видеопленку. В конце концов забарахливший «реактивный двигатель» уснул, не получив от эскулапа ни таблетки лекарства, ни даже моральной поддержки. Психиатр перевел видеокамеру в ночной режим, выключил в спальне свет и присоединился к консилиуму, оказавшись в центре внимания изыскателей.

Дискуссия металась между флажков экспрессивного общения и непарламентских нападок, в какой-то момент разбив полемистов на два лагеря: технарей и блок психолога-психиатра. Надсадив к полуночи голосовые связки, изведенные научной музой дуэлянты понуро отправились на боковую.

Между тем шеф выездной бригады «Моссада» в эту ночь практически не спал. Однако, не в пример изведенному кровавыми мальчиками «Старику», его не мучили кошмары, кокс воспаленного подсознания. Биренбойм обретался в яви, ощущая каждую частичку самого себя и до мельчайших оттенков эмоций – постигшую его трагедию: неоперабельную раковую опухоль, разлагающую тело. Эрудиция, воля, дивная подвижность мышления сложили крылья, бросив «Реактивного Дорона» на съедение недугу, хоть и не идентифицированного никем…

Утром, при общем сборе, он сидел в зале, замкнувшись, порой подтягивая сползающие с сильно похудевшей талии штаны. Выслушав заключение консилиума, потянулся к телефону. Дождавшись соединения, произнес:

– Мы покупаем. Как с «Битлз»?

– Через два часа. На оговоренном месте, – ответствовал абонент.

В 13:00 Биренбойм и Фурсов вышли из адвокатского офиса «Фогель и партнеры», скрепив подписями контракт, состоявший из сплошных условных обозначений: «регион А», «сторона Юг», сторона «Север», «изделие N», т.д. Осмотревшись, стали черепашьим шагом прогуливаться по Костанцерштрассе. При этом гасил шаг один Фурсов, подлаживаясь под Биренбойма, еле волочившего ноги.

– С этой минуты мы в одной лодке, Костя, – заговорил сквозь учащенное дыхание утерявший «пробу» «Золотой Дорон», внешне – хронически больной.

– Самой собой… – пожал плечами Фурсов.

– Тогда «изделие» в виде ручки не пойдет, – огрел безапелляционным тоном Биренбойм.

– Что значит? Вы серьезно? – Фурсов остановился.

– Ручка, как бы это поточнее… своей конфигурацией отсылает к оружию – что к колющему, что к прочему… Кроме того, являясь оболочкой «изделия», должна быть направлена на цель, чего не утаить от ведущейся на любом официальном приеме видеосъемки. Казалось бы, в ту секунду, когда посол нажмет на колпачок, он меня больше не интересует, ведь желаемое достигнуто. Только… вся загвоздка в том, чтобы именно нажал, а не смалодушничал… Так вот, наш каркас «изделия», в виде заколки для галстука, в несопоставимом выигрыше – натурально списывает любой жест-паразит, будь то случайное пальпирование грудной клетки или упорядочивание гардероба. Таким образом заколка для посла – психологическая подушка, убаюкивающая от разоблачения. Зная, что изделие «детонируется» безобидным контактом, ему проще решиться. Резко возрастают шансы сухим выйти из воды…

– Веско, ничего не скажешь, – дождавшись паузы, согласился с доводами москвич. – Только к чему весь сказ? Убедиться в вашем даре рассказчика или я перебил, не дослушав? И у вас в заначке супертехнология, делающая системы F-15 в «Мигов» взаимозаменяемыми, причем в считанные часы? Разумеется, покрывающая и наш с вами случай…

Тут Биренбойм заметил вывеску бара и кивком пригласил Фурсова поменять маршрут. Чекист молча повиновался, но, пока им не подали напитки, москвичу – виски, а тель-авивцу – лимонный сок, хмурился, источая между тем скорее озабоченность, нежели разочарование. Жадно отпив, моссадовец, наконец, откликнулся:

– Разумеется, если проблема технически не разрешима, я свое предложение снимаю и Посувалюку вручат то, что есть, то есть, ручку. В нашей ситуации – не перебирать… – Худосочная улыбка Биренбойм утонула в его белом, как полотно, лице. – Только тогда вас придется выводить на координатора или Розенберга напрямую, что по ряду причин нежелательно. Основная из них: рука КГБ в Багдадском проекте, в глазах координатора, обнажится…

– Подождите, а как иначе? – всполошился Фурсов. – Как «изделие» с инструкцией к инженеру попадет, заменяя прежний комплект?

– Позвольте прежде закончить, Костя, – упрекнул Биренбойм. – Видите ли, координатор может заподозрить, что операция «Моссада» дезавуирована и, оседлав источник связи, Москва его пользует в своих целях. Следует учесть, что парень – специалист экстра-класса, чья привилегия – не оглядываться на команды центра, посчитай он их неуместными или не отвечающими моменту. Он давно функционирует в автономном режиме. Мы для него, скорее, центр техобслуживания, нежели командный пункт. С момента, когда Черепанов не вышел на связь, координатор – отмобилизован до предела. Знаете же, с какой легкостью он разгадал подстроенную ловушку в ГКЭС. Вашего мелкого промаха хватило. Убежден, что сглаженная реакция «Моссада» лишь подкинула поленьев в очаг его подозрений. Кроме того, нельзя сбрасывать со счетов и моральный фактор. До недавних пор СССР – заклятый враг Израиля, рьяно поддерживавший арабский террор. Посвяти я его в суть сделки, заключенной за его спиной, может взбунтоваться, посчитав компромисс предательством национальных интересов.

– Так что вы предлагаете? – Московский парламентер наморщил лоб. Никогда прежде он не распутывал столь каверзный клубок техпараметров, будучи внедренным в операцию без подготовки, с наскоку.

– Решение, как ни диво, банально, оно – на поверхности. – Биренбойм чуть понизил голос. – Вы подмените «изделие» с инструкцией на таможне. Поскольку досмотр в СССР не формальность, выемка чемодана – привычная, психологически ожидаемая мера. Учтите, я сознательно жертвую нашим изобретением, понимая, что его скопируют, прежде чем вернуть законному владельцу…

Фурсов задумался и не угадывалось, какой из фрагментов пассажа занимает его взлохмаченный разум. Он потянулся к стакану и одним махом оставшуюся порцию скотча допил. Чуть напыжился, облизал губы.

– Ну что ж, разумно, – принял позицию стороны «Юг» он. – Но что бы я не планировал, так это возврат «изделия». В нынешнем разброде – до того ли? Инструкцию лучше обсудим.

– Впрямь, второстепенная деталь, – размышлял вслух Биренбойм, – точно сбор отстрелянных гильз на вражеской территории. Ну а инструкция… – моссадовец вытащил из внутреннего кармана книжку, – вот она. Разумеется, в нашей редакции…

Фурсов настороженно рассматривал лежащую на столе «Экспансию» Юлиана Семенова, явно не намереваясь брать книгу в руки. Казалось, страшится подвоха. Вскоре он вперил в моссадовца полный осуждения взгляд, читавшийся: нашел место, умник…

– Костя, если ваш сеанс «принюхивания» затянется, то бармен как пить дать посчитает, что внутри пластид или упаковка героина. – Биренбойм решительно придвинул книжку к визави.

Фурсов нехотя повиновался – убрал «патент» на сиденье, прежде изучив его тыльную сторону. Вялым жестом зазвал к комментариям.

Лик Биренбойма изменился – потливую бледность раскрасила стариковская желтизна, подсказывая, что невидимая хворь наступает. Тут из подвешенного над стойкой бара телевизора, где раскручивалась катушка новостей, донеслись звуки сирены. Тель-авивец резко перевел взгляд на экран, запечатлевая прибытие скорой помощи к месту аварии. Он как-то по-бабьи обмяк, склоняясь и вываливая стекленеющие орбиты глаз. Казалось, Дорон вот-вот грохнется головой о стол. Меж тем над стаканом с соком он замер, будто центр равновесия в этой точке проснулся.

– Нахум, – тихо окликнул «Пейзанскую башню» Фурсов. Не дождавшись реакции, повысил голос: – Нахум, что с вами?

Биренбойм сохранял прежний профиль, даже не моргая. Чекист отодвинул стакан, после чего юрким маневром поменял сиденье. Обняв соседа, прижал к своему плечу. Шепнул на ухо:

– Сердце?

Биренбойм, наконец, пришел в движение – помотал головой. Попытался нечто молвить, но лишь судорожно повел челюстью. Все же вскоре озвучил:

– Нервный шок, пройдет…

– Тогда вам лучше выпить, – сориентировался целитель вдвойне народной медицины. – Бармен, еще скотч!

– Отдав вам книгу, я пожертвовал еще одной разработкой. – Биренбойм вытирал платком проступившие от виски слезы. – Не думаю, что она особо оригинальна, тем не менее, доказала свою эффективность – как носитель информации – в обход барьеров закрытого общества. Вручая презент, курьеру лишь нужно пояснить на словах: «Начните с третьей главы. Именно с нее». Укушенный змеей интриги объект, не теряя ни секунды, поступит именно так. Там же, в одном из первых абзацев, вкраплен постмодернистский пассаж, сторонним лицом не прочитываемый, зато мгновенно постигаемый «читателем», под кого и состряпан. Тело послания – в этом абзаце, венчаемом неочевидной сноской, в каких главах продолжение. Изобличить же всю заумь дано лишь профессиональному редактору, случись он сверится с оригиналом…

– Отнюдь не безупречно, – бросил резонерскую ремарку Фурсов, – хотя бы потому, что отсыл к третьей главе может не сработать. Как бы в посольскую библиотеку вашу «Экспансию» не сдал, а чего доброго – в утиль…

– Не в его ситуации, сидя на пороховой бочке в кафтане посланца свободного мира, явно с чужого плеча. Нервы, как тетива, напряжены, – возразил раскрасневшийся после народного «снадобья» Биренбойм.

Здесь Фурсов отвлекся, нечто лихорадочно перебирая в уме. Будто узрев корень, медленно поднял глаза.

– Получается, мы должны изготовить еще один сигнальный экземпляр…

– Необязательно, если подобрать ту же бумагу и аккуратно расшить и сшить, – подсказал Биренбойм.

– Вряд ли получится. Между тем новый экземпляр – очередной аврал на залегшей на дно подлодке, с привлечением доброго десятка случайных лиц!

– Такова доля шпиона – извечного раба обстоятельств, где сантехника, а где гинеколога человеческой глупости, – развел руками Биренбойм.

Какое-то время моссадовец баловался мимикой, казалось, «набивая табачок» в очередное ЦУ. Шевелящиеся губы, скулы, будто испытывали мысль-заначку на состоятельность, в конце концов озвучив:

– Думаю, вам следует выпустить Черепанова – на контакт-другой с Розенбергом. Лишь вернув Черепанова в лоно проекта, сохраним нашу сделку в тайне. Розенберг, вне сомнения, нарядит подполковника «разобраться» с ГКЭС и, прознав о «ложной тревоге», зажжет координатору зеленый. Последний же сбросит с курьера «ошейник»…

– Путано что-то… – засомневался чекист, – и крайне ненадежно. Где гарантия, что Черепанов не выболтает или не даст деру через лаз, прокопанный из корпункта?

– А вы его убедите, внушив надежду переквалифицировать уголовную статью, а то и амнистировать, – предложил, само озорство, осоловевший Биренбойм. – К тому же, что вам, что нам, он впредь без толку, отработанный материал. Пусть бежит хоть куда. Убежден, молчать будет…

Черты Фурсова застыли, передавая изумление с примесью протеста, и, казалось, он подыскивает для отповеди слова.

– Уж позвольте нам решать, кто отработан, а кто нет! – бросился чекист на защиту расстрельного, зато родных затылков коридора. – Приберегите оценки для своих, вот, что вам скажу!

Настал черед Биренбойма вспомнить о долге патриота своих палестин, но, как и Фурсов, между делом, без россыпи мурашек. Перед ним приоткрылось, какую должностную халатность он допустил. В азарте схватки за свое детище, вылупившееся из шпионского яйца на две трети волею фортуны и лишь на треть – как производное его амбиций и таланта, он рефлекторно, в угоду результату, пожертвовал «Стариком», даже не попытавшись его у заговорщиков выменять.

Дело здесь не в коварном сбое памяти, самой неверной «женщины» на свете, и временной цейтнот – не оправдание. Ответ, точно мокрые ползунки ребенка, прозаичен: «Старик» в кардинально преобразившуюся комбинацию не вписывался, в первую очередь, как звено, исчерпавшее себя, хоть и не полностью. Завис один-единственный аккорд: настроить должным образом и снарядить в дорогу дальнюю инженера. Между тем именно в этом, уже просматриваемом финале крылось противоречие, малопросчитываемое на предмет развития. Ведь проведав суть сделки, заключаемой «Моссадом» и заговорщиками, «Старик» мог, в силу своих уникальных полномочий, командами Центра пренебречь, посчитав их оторванными от реальности или плодом искусной провокации чекистов. Тем самым столь трудно давшуюся операцию затормозить, а то и порушить.

Ко всему прочему, Шахар Нево в багдадском проекте изначально приносился в жертву. Схема, слепленная на авось по принципу «вдруг завяжется» (что и произошло), в оригинале игнорировала проблему эвакуации «Старика», как таковую. До нее не столько не дошли руки, сколько Биренбойм не видел способа отъезда вообще. Реального-то опыта у «Моссада» по России – шиш с маслом, а возможностей – и того меньше. В известной степени потому, что границы в СССР по-прежнему на амбарном замке. На велосипеде, как в Западной Европе, не проскочишь…

Биренбойм ерзал за столом, постепенно представляя себе разнос, который, по возвращении домой, будет ему учинен. Ни директор, ни, тем более, премьер не «проглотят» забвение Шахара, даже не упомянутого в сделке. Более того, заподозрят куратора в двойной игре, невзирая на закрепленные контрактом жизненно важные обретения. Ссылки на драму момента будут отвергнуты на корню. Коль умудрился подвинуть заговорщиков на обязательства, обеспеченные полумиллионным депозитом (сторговались на половине запрошенного), почему ценнейшего агента нет в формуле противовесов? Ведь, по сути, успехом дела, пусть далекого до завершения, ведомство обязано ему. Не просочись Шахар через тернии советской «парковки» с волчьим билетом в один конец и не охмури инженера – оставалось лишь догадываться, как – глава оперотдела продолжал бы метаться от одного бесплодного проекта обуздания Саддама к другому.

Так что крыть законный гнев начальства Биренбойму было нечем. Не посвящать же босса, что операция «Посувалюк» – продукт вселенских амбиций серого кардинала «Моссада», не столь нацелившегося на директорское кресло, как лавры национального героя, о чем втайне мечтал с юных лет. Оттого в свое время он и пролез ужом в Контору, преодолев как комиссованный из армии белобилетник яростное сопротивление системы. Оказалось, для того, чтобы вскоре открыть: режим сверхсекретности, утаивающий от общества даже имя директора, не оставляет и шанса прославиться. Как бы круто он ни взбирался по служебной лестнице, вяло махать боготворящей толпе, купаясь в огнях юпитеров не дано.

Тем не менее юркий, искрометного таланта, но не способный и стометровки пробежать коротышка не оставлял надежд вписать свое имя в анналы истории – назло мутузившим его в детстве соученикам-антисемитам, польским и уральским, армейским сослуживцам, уже одной крови, надсмехавшихся над ним, и, конечно, всех в судьбе женщинам, не отвечавших взаимностью, вследствие чего он так и не завел семью.