Багдад до востребования

Вдруг инженер завис, ощутив себя промеж двух плит, умаляющих естество в ничто. Ничего не хотелось – ни беззаботной болтовни, ни кайфа первой в жизни исповеди, ни рассуждений о бренности бытия. Последнее, что моглось, – встать на ноги и брести куда глаза глядят. Подальше от ближневосточной драмы, практически ему незнакомой, собственной надломленной судьбы, пока еще не безразличной, харизматичного вышибалы, прихватившего его с потрохами, некогда любимой работы, возненавиденной из-за частых запоев, докторской диссертации, похоже, навсегда заброшенной, и даже близких, взятых в заложники. А в довершению ко всему – последней порции «Арарата», фигурально выдохнувшейся, – будто пораженный алкоголем центр затянул мозоль вселенского равнодушия.

Он встал и, едва передвигая ноги, поплелся в зал. Остановился у дивана и повалился в полном облачении. Спустя минуту-другую заснул как убитый, будто погрузился в резервуар с нефтью, в первые мгновения чуть пенившийся.

Всю ночь Талызин активно соперничал с караульным-компаньоном, норовя обогнать того в протяженности тирад. Только рычанием и воплями, в отличие от соседа, он не разражался, в основном, бубнил в подушку, к утру измочив ее слюнями. Порой бред инженера обретал связность – распознавались законченные предложения, а то и смысловые фрагменты. Чаще всего он апеллировал к бывшей жене.

Один из отрывков блуда подкорки изумил бы и юристов, окажись таковые у ложа. С прокурорским пафосом инженер вещал, что узаконенный развод спустя три года подлежит обязательному пересмотру – ни много ни мало судом высшей инстанции, причем, невзирая на позиции сторон. Процесс – состязательный, новые спутники бывших супругов – соответчики. Окончательный вердикт – за присяжными. Между тем об исполнении решения раздухарившийся «законодатель» умолчал, вдруг переключившись на некоего «того еще субчика», спаивавшего его накануне.

Бред – бредом, шутки – шутками, но выходило, что под венец судейской колотушкой зазывают, ну а консолидируют союз, понятное дело, судебные исполнители…

Проснувшись, Талызин с опаской водил головой, будто обиталище ему незнакомо. Но, заметив стоящую поодаль кровать с примятой постелью, успокоился, уселся.

С кухни-прихожей доносился свист чайника, прочие, уже запомнившиеся, присущие «опекуну» звуки активности. Семен Петрович чуть хмыкнул, погружаясь в раздумья: «В яви человек как человек, ни одного признака, что по ночам – снедаемый сепсисом ума лунатик. Подожди-подожди, минутку… Должно быть, его имя Шахар. Если «шахар» не имя нарицательное на иврите, то зовут его, скорее всего, так… Звучно, ничего не скажешь, залетному к лицу…»

Секундами ранее Талызина посетила фраза на английском, разок-другой мелькнувшая в ночных «антрепризах» гастролера: «Your Нonor, Shahar is not a serial killer. On the contrary, he is a serial victim»*

Глава 13

6 января 1991 г. 00:15 Штаб-квартира «Моссада»

Моше Шавит и Дорон Биренбойм поглядывали друг на друга с налетом раздражения, для главного опера вроде неуместном, подчиненный как-никак… Почему-то казалось, что господа не могут определиться, кому вводить мяч в игру – последние минуты после многочасового говорения они молчали, казалось, ворча про себя.

Между тем конфликтом здесь и не пахло: начиная с полудня директор и серый кардинал «Моссада» плодотворно сотрудничали – с тех самых пор, когда «Реактивный Дорон» объявился на Шауль Амелех, прибыв из Берлина. Господа даже сообща опрашивали приглашенных экспертов и между делом отужинали за рабочим столом.

Директор «Моссада» и куратор операции «Посувалюк» с нетерпением дожидались премьер-министра Израиля, явно подустав. Биренбойм – и вовсе обессилил, третьи сутки перескакивая из одной физической среды в другую.

Ицхак Шамир, невероятно популярный в народе премьер-коротышка, ростом «метр с кепкой», пробился на властный Олимп, подшучивали журналисты, неким символичным посылом. В век акселерации генофонда, но обесценивания института лидерства служил напоминанием великого предшественника галльских кровей. К тому же шпарил на французском, будто родился на Корсике, а не на Гродненщине, с акцентом, правда, иным. Между тем отметился на родине Бонапарта всего лишь годом с хвостиком, где скупал для рождающегося в муках Израиля оружие, а не «штурмовал» Сорбонну.

– Он подъехал, – донесся по громкой связи голос секретаря директора.

Шавит и Биренбойм буднично сверились с часами, после чего в очередной раз переглянулись, будто от нечего делать. Между тем «он» – премьер Ицхак Шамир, непосредственный работодатель директора. Тем самым напрашивалось: почему Шавит не понесся к парадному крыльцу, отправляя в стойку «смирно» почетный караул? Все так, но чинопочитание не про Израиль, по южному открытую, провинциально свойскую, не привечающую фамилий и отчеств страну. Особенно в такую чреватую смертельной опасностью годину. Больше того, визит премьера – отнюдь не накачки ради. Шамира вытребовал директор, сославшись на особые обстоятельства.

Как бы там ни было, на шум в приемной Шавит и Биренбойм двинулись к двери, дабы засвидетельствовать отцу нации почтение. Однако в проеме возник не премьер, а начальник его охраны. Кивнув Шавиту, тот придирчиво осмотрел кабинет, после чего вопросительно уставился на Биренбойма.

– Свой, Рафи, – успокоил директор.

– А где мой портрет? – незаметно выскользнувший из-за спины охранника премьер театрально осматривался. – Руки не дошли?

– Зачем он тебе? – вяло отбивался Шавит. – Ты в Конторе не в одних зарплатных ведомостях значишься, в делах покруче… Хранить вечно, так сказать…

Шамир жестом руки приказал охране удалиться, после чего уселся на первый попавшийся стул, в ряду, занимаемом лишь для расширенных совещаний.

– Чего топчетесь? Давайте сюда! – Шамир хлопнул по ближнему к себе сиденью. Но тут, сообразив, что общение в линию – проблематично, встал и отправился к директорскому столу, где, не раздумывая, занял место докладчика. Шавит и Биренбойм заторопились вслед, оседлали два кресла напротив.

– Пытаюсь отгадать: начнете с плохой или хорошей вести? – осадил премьер Шавита, открывшего было рот для доклада.

Шавит и Биренбойм опасливо переглянулись, будто застигнуты врасплох.

– Ты, в общем-то, прав: что тех, что этих хватает… – признался, морщась, директор. Набравшись духу, перешел к сортировке: – Речь о плохом парне из Тикрита, а точнее, как уже говорил, о схеме, выводящей на него. Так вот… еще на прошлой неделе проявилось игольчатое ушко, куда мы и сунулись… Но, когда вводил тебя в курс дела, по причине нулевого цикла, умолчал, что «садовник» – русский посол в Ираке Посувалюк. Как несложно предположить, на того поступил компромат, самый что ни на есть первостатейный… – Шавит прервался, желая уловить реакцию премьера, но кроме ладно сложенных детских ручек на столешнице и яркого галстука не выделил ничего. Невозмутимый взгляд, безупречная выдержка, крепкий, без соединительного шва, орешек.

В лике Шамира мелькнула вопросительная мина: дескать, чего прервался? Давай, давай…

– Тем самым… – с натугой продолжил директор, – дорожка указывала на Москву. Отмечу: погнала туда скорее интуиция, нежели трезвый расчет. Ведь пересечь иракскую границу – как по воздуху, так и по суше – не самая сложная для тренированной агентуры задача. Но уткнуться в ворота посольства, почти не имея шансов быть послом принятым, – сомнительный, малопродуктивный план. Не брать же, в случае обрыва, резиденцию диппредставительства штурмом в кишащем военными Багдаде? Да и толку, тут дискретность нужна…

Смахивающий на полохливого зверька Биренбойм угодливо кивнул.

– Так вот, – подбавил решительности директор, – наш крот, сотрудник центрального аппарата КГБ, выводит на советского инженера-электрика, которого, можешь себе представить, со дня на день дожидаются в Багдаде. У него и виза чин чинарем, и место на последний рейс «Аэрофлота» забронировано. Да, забыл сказать, прежде в Москву командируется наш лучший парень, «Старик» – руководить операцией.

На диво просто между инженером и «Стариком» завязываются доверительные отношения…

– Чего ты мне зубы заговариваешь? – тихо, но крайне убедительно перебил премьер-министр. – Пересказываешь зачем? Большую часть истории я уже слышал. Но как тогда ты о Посувалюке умолчал, так и сегодня вокруг да около. Он, стержень всего, при чем? Заминирует дворец, «маячок» подбросит, секретаршей соблазнит? Не понять…

– Что-то в этом роде… – пробормотал, опуская голову, директор. – Есть у нас одна машинка. Нажмешь – и тяжелейший инсульт… – Шавит тайком взглянул на обер-опера, будто ища поддержку.

Биренбойм закивал, источая угодливость. Попеременно поглядывал то на соседа, то на визави. Премьер тем временем кривился, словно разочарован.

– Собственно, непонятно, из-за чего недомолвки, – заговорил, рассматривая ногти, премьер. – Чем меня, старого подпольщика и бывшего моссадовца, смутить опасались? Шантажом посла, международным скандалом, вылези подробности? Вся мировая политика – сплошной шантаж. Откуда щепетильность? Вы и так без пяти минут пенсионеры, упади на Израиль хоть одна ракета с зарином. И о генеральских пенсиях забыть! Пособие для неимущих – извольте! – Шамир вскочил на ноги и, обойдя стул, оперся о спинку. Продолжил, повышая голос: – Мне наплевать, кто это сделает, – инженер, «Старик», посол, да хоть сам Горбачев – когда на кону судьба Израиля!

– Не совсем так… – с горечью возразил Биренбойм. – Всему есть предел… Шпионской вольнице тоже… Русские нас расшифровали, однако и не подумали шум поднимать… Напротив, навязывают сотрудничество. Только русские – не совсем те…

– Как это? – дался диву Шамир, вновь усаживаясь. Не сводил с Биренбойма глаз.

– Даже не знаем точно, кто они, – разъяснял главный опер. – Зато известена их функция: противостоящие существующему режиму заговорщики… Пока ясно лишь одно: в группировке – высшие чины КГБ. Кстати, пригрозили: прознают американцы – нам не сдобровать. О наших ребятах в Москве и говорить лишнее…

– Не пойму: каков их в Ираке интерес? – осторожно поинтересовался Шамир, растерявший весь запал.

– Давай, об этом позже… – предложил директор. – Времени жаль, особенно твоего. Подноготная обрисована – нужно твое согласие.

– Мог бы и догадаться… – неопределенно отозвался премьер.

– Уточняю: требуется гарантия административной и судебной неприкосновенности. Причем письменная, подписанная лично тобой – мне и Биренбойму, – заявил директор.

– Ты серьезно?! – взъерепенился Шамир. – Правительство – не страховая компания, а премьер – не кладовщик индульгенций. Белый билет еще?

– Белый – не белый, – ерничал Шавит, – лишь бы подпись твоя. Мы тут прикидывали и так и эдак, в итоге прозрев: насиловать священных коров хватит! От Джонатана Полларда* отмыться не успели, так что в русский террарий не тянет… О том, что утаиваем багдадский проект от американцев, ближайших союзников, просто молчу. Не хотелось бы стать зачинщиком транснационального конфликта, маневрируя между вагонетками заговоров и интересов сверхдержав. В насквозь просвечиваемом мире сегодня неприкасаемых нет… Взбесятся сильные мира сего – твоя хата с краю, сдашь, не задумываясь. Словом, гарантии… – Директор потянулся к бутылке с минералкой.

– Э-э, так не пойдет, – воспротивился премьер, хоть и миролюбиво. – Кота в мешке – русские надоумили?

– Они тоже, кот только у каждого свой… – изъяснялся иносказаниями директор. – Как и своя рубашка ближе к телу. А подробности – Дорон доскажет…

Тем временем Дорон про себя ехидничал, как ему ловко удалось все обставить. Еще на борту «Мюнхен-Тель-Авив» его осенила долго бродившая в окрестностях разума мысль: премьер, в молодости – отпетый террорист-заговорщик, – реальный лоббист багдадского проекта, так что его вето он опасался совершенно зря.

При вновь открывшихся обстоятельствах проблемой № 1 становился директор, едва одобривший операцию «Посувалюк» полторы недели назад. Идею административного и судебного иммунитета подбросил ему именно Биренбойм, дабы не натолкнуться на непреклонное «нет». Заключив же с директором новый союз, затребовал немедленной встречи в верхах. Был уверен, что премьер на безрыбье реальных мер, способных остановить багдадского безумца, выдаст карт-бланш, что Биренбойму сейчас казалось, почти в кармане…

Дорон рос, как личность, вместе с вылезшей из чрева кровавой междоусобицы страной. Многие годы шагал нога в ногу с ее политическим авангардом, доподлинно зная, чем тот живет и дышит. При этом не переставал удивляться разительному контрасту между внутренним обликом Израиля – полноценной демократии западного образца и его внешней политикой – изощренного, не ведающего компромиссов террора, одним из диспетчеров которого был сам. Между тем замшелый практик разведки – из-за вечного дефицита времени – почти не задумывался: средневековый кодекс внешних сношений навязан враждебным арабским окружением или глубоко укоренен в региональной, сопрягающейся двоюродными связями душе? И, как большая часть израильской элиты, вышедшей из горнила террора и фанатично преданной государству, бездумно плыл по течению… Так было до него – в эпоху великой когорты отцов-основателей, к коей принадлежит сам премьер, заповедь «око за око» трамбовала своим катком ландшафт Ближнего Востока почти полвека независимости Израиля и, невзирая на причитания израильских левых «Мир – сейчас», климат Ближнего Востока, казалось, будут и дальше формировать тяжелые, затяжные хамсины, гасящие бризы любых перемен. Кругооборот насилия в регионе обрел столь органичную устойчивость, что одиознейшие режимы, а то и крупные бандформирования норовили заполучить израильских спецов по подавлению движений протеста в советники. Так в стране передовых сельскохозяйственных технологий проросла еще одна конкурентоспособная культура экспорта…

Между тем внешний мир менялся. Несговорчивые жертвы террора все чаще обращались в европейские суды, добиваясь какой-то своей, чуждой ближневосточной морали, справедливости, и с каждой новой попыткой подбирались к ней ближе и ближе. Так что запастись охранной грамотой, понимал классик дискретных сношений, дело не лишнее…

Как и предполагал обер-опер, никакого мандата неприкосновенности премьер не выдал – ни текстового, ни клинописью, ни видеопосланием. При напоминании взорвался: «Моего слова хватит! Наедет кто – прикрою!» Чуть успокоившись, изумил авансом: «Операция удастся – каждому по «Итур Хагвура»*. Между тем на прощанье предостерег: «Держите нос по ветру. Не приведи господь, облажаетесь, в СССР застрянет миллион репатриантов! Без них арабов нам не сдюжить, размножаются, как китайцы». И уже простившись, с хитрющей миной посетовал: «Лучше бы, конечно, наша пушка. Жаль, не вышло».

В 7:00 Биренбойм вылетел в Берлин на правительственном самолете в сопровождении психолога, психиатра и двух разработчиков электронной техники. На борту он вновь, как и сутки назад, отирался между явью и сном, передавая волнением прикрытых век маету мысли и чувств. Но, не в пример вчерашнему, прошлое отмежевалось, уступив горизонт злобе дня. Вместе с тем, за полчаса до посадки, при снижении, Дорон мысленно чертыхнулся, осознав, что моделировать предстоящую встречу – бессмысленно, ведь у случайных партнеров планы переменчивы. У удерживающих инициативу, в особенности. То, что «Моссад» в багдадском проекте «ведомый», на что налегал московский эмиссар, Биренбойм знал твердо, поскольку вся инфраструктура почина – под колпаком «коллег» из КГБ. Его ссылка на антигосударственный характер миссии «партнеров» хоть и сильный ход, все же не уравновешивала позиции сторон, поскольку манипулирование в серьезной игре умозрительным аргументом (не размахивать же донесением ценнейшего «крота»), по большому счету, бравада.

Между тем основная проблема высвечивалась не в асимметрии сил, а в том, что Биренбойм отказывался понимать один из мотивов где субподряда, а где контроперации заговорщиков: зачем им нужно, чтобы Саддам уцелел? Ведь диктатор, реквизировавший «черный» архив, буквально держит Крючкова за мошонку…

Глава 14

6 января 1991 г. 11:00 Багдад, президентский дворец

Мунир Аббас, глава службы безопасности Ирака, смотрелся спокойным, если не безучастным ко всему. Не тревожили его и резкие торможения «Вольво» – на стометровом отрезке между подземным гаражом и воротами дворца автомобиль трижды останавливали. Блокпосты. Чуть же ранее – его самого, приближенную к «телу» персону, охрана президента раздела до трусов. На сей раз – не рецидив мании преследования, неизлечимый недуг всех тиранов. Впрямь полмира точит на Саддама ножи. Оттого он мечется из бункера в бункер и, опасаясь отравления, практически не ест.

«Через полторы недели – война, впервые объявленная бесстрастным электронным табло, – пустился в размышления Аббас. – В ООН, простым голосованием. Консенсус, поддержанный Лигой арабских стран. И ни одного сочувствующего, не говоря уже союзника. Даже русские показали спину, к счастью, в коалицию не вступив. Иначе тотальный крах – большая часть военной инфраструктуры создана ими.

Осознает ли Хозяин, что война уже данность, – размах блокады говорит сам за себя. Разумеется. Не узнать его – так осунулся. Но только внешне. В недрах же неистовствует домна самосохранения – тысячи градусов злобы и коварства. Кажется, чего проще – возьми и выведи войска из Кувейта. Суток достаточно. Так нет: укрывшись двадцатью миллионами заложников, готовится к войне.

Нет здесь ни исторической миссии, ни борьбы за ущемленный национальный суверенитет – одни голые рефлексы, – бесстрастно вывел Аббас. – Ведь на Востоке уступка или компромисс – чуждая культура. Слабым у руля власти здесь не место – их, в лучшем случае, смещают. А таких, как Саддам, забаррикадировавшегося кладбищем, по большей мере, гипотетических недругов, четвертуют. Оттого он рвет и мечет, требуя новых жертвоприношений – в обличии диверсантов, шпионов, паникеров. Но, в первую очередь, заговорщиков. О разоблачении последних, надо же, докладывать ежеутренне, словно разнарядка. Не выловишь – лезь сам на жертвенник.

Сегодня пронесло: ни пены в уголках рта, ни раздутых в бешенстве ноздрей. Напротив, дружелюбный, если не вкрадчивый тон. Не припомнить такого. И задача из не самых трудных: хоть и заговорщики, но чужие. Хорошо бы по основному профилю разгрузил, смотришь, и перекантуюсь.

В общем и целом, очередная бесплодная, сумасбродная идея. Труха отчаяния. Можно ли русское безвластие в свою пользу обратить? Смысл в изъятом у русских архиве? Шантажировать верхушку, группировку заговорщиков, сталкивая их лбами? Выгода в чем? В еще большем ослаблении тигра, подавившегося костью радикальных перемен. Внушал же Хозяину еще когда обкатывалась идея: стратегически – затея без явных дивидендов, русских так просто в орбиту конфликта не втянуть. Им не то что не до нас, статус сверхдержавы тяготит – тоннами заржавевшего балласта. Телега, разом лишившаяся лошадей и кучера…

Что с того, что окружение Горбачева и, как твердит его досье, он сам, на заре карьеры, – добровольные стукачи, не гнушавшиеся доносами на друзей, а ныне ратующие за политику чистых рук. Вынудит ли компромат их отыграть назад, выказывая Ираку хотя бы политическую поддержку. Шансы невелики… В той говорильне любое начинание утонет. Материально поддержать – тем более. Для русских солидаризироваться с Ираком – равносильно возродить холодную войну.

Теперь заговорщики, нацелившиеся реставрировать прежнюю модель власти. Страх перед разоблачением – подвинет ли к нажиму на Кремль пересмотреть позицию по Ираку. Сомнительно… Удельный вес силовиков в политическом спектре СССР – на самой низкой в истории страны отметке – столь одиозно их реноме. Так что лучше разыграть их карту, предложив Кремлю отсылающие к заговору материалы. Разумеется, за обставленный гарантиями номинал: тайные поставки оружия, возврат военных советников, прочее… На прямой альянс Горбачева по-любому не склонить. Как только Хозяин этого не понимает?

Ну и как все провернуть? Через нашего посла? Похоже, так… Но примет ли его Горбачев? Может ведь Бессчастных поручить. Тогда холостой выстрел…

Кстати, почему заговорщики протеста на изъятие архива не выразили? Будто ничего не было или, подумаешь, беда: носок прохудился. Странно… У нас с советской разведкой – многолетние, доверительные связи. Даже по личным каналам не снеслись… Настолько возмущены, замышляя поквитаться? Могли ведь в отместку спецов, привлеченных по неофициальным контрактам, отозвать. Для начала…

Стало быть, усилить подсветку, а там посмотрим. Хозяину же пока: систематизируем архив, отбираем самое жаренное. Думаю, проглотит, ибо специалистов, в совершенстве владеющих русским, раз-два и обчелся».

Вскоре «Вольво» Мунира Аббаса подкатило к штаб-квартире службы безопасности. Ловко выскочивший из авто водитель-охранник распахнул заднюю дверцу, на начальство преданно глядя. Меж тем босс покидать пригретое место не торопился, будто прибытие прозевал.

Его, по обыкновению не способного бурные эмоции, буквально захватило открытие: «черный» архив русских заговорщиков настолько уникален, что многие на Западе выложили бы миллионы, дабы одну-две странички из тех анналов без воды сжевать. Общая же стоимость информационного банка – непредсказуема. Так что тот, кто частным порядком им завладеет, место в списке «Форбс» застолбит. Разумеется, в анонимной номинации. Окажись тот под огнями юпитеров, его жизнь не будет стоить и ломаного гроша.

Спустя секунду-другую Аббас пришел в движение: медленно, в полном отрешении, вылез из автомобиля и зашагал к служебному входу, несмотря на сильный ветер, даже плаща не застегнув. Полы распахнулись, галстук закинуло за спину, но глава службы неудобства гардероба невозмутимо сносил. Лишь ускорил шаг, испытывая редкое озарение.

Глава 15

7 января 1991 г. 10:30 Берлин

Кирилл Фурсов, точно приемщик прокатных авто, придирчиво изучал незнакомое ему жилище – пятикомнатную виллу во Фрондау, престижном районе Западного Берлина. Лицо, спина, просунутые в карманы руки напряжены, выдавая полную мобилизацию, если не опаску. Между тем Фурсов в этих стенах – званый гость, коего в зале дожидается группа весьма почтенных граждан, принимающая сторона.

Объявился он здесь только что, высадившись из «Волги» с советскими военными номерами, мелькнувшими на днях на Унтер-ден-Линден. Однако, в отличие от позавчерашней ночи, «Волга» не исчезла – припаркована с работающим двигателем у ворот. За рулем – смахивающий скорее на охранника, нежели на водителя, увалень лет тридцати пяти. Напряжен не менее осторожничающего визитера – не сводит глаз с парадного крыльца. Как бы не свернул шею… При этом в авто он не один, на заднем сиденье – небрежно одетый господин средних лет, с интересом осматривающий добротной застройки окрестности.

Изучив коридор, кухню, кабинет, спальни, Фурсов вернулся в зал, но, как и на пороге виллы, не произнес ни слова. Зато расщедрился новым жестом – махнул своему единственному знакомому, Биренбойму, головой: отойдем, мол. Прежде же, едва объявившись, пожал ему руку.

– Где мы? – сквозь зубы процедил московский эмиссар, как только проник с Биренбоймом на кухню.

– Евреи везде, в Западном Берлине тоже… – сострил серый кардинал «Моссада», вначале хмыкнув.

– Заметил, хотя бы по семисвечнику в трюмо… – изумил знанием атрибутов иудаизма Фурсов – посланец страны, до недавних пор гноившей религиозные культы без разбору.

– Тем более, нечего опасаться, коль квартира не конспиративная или случайный притон, – присвистнув, ответствовал Биренбойм, – а в отсутствии видеокамер убедились…

– Вы же понимаете… каждый стык простукал… – ворчал, не желая прощаться с призраками шпиономании Фурсов. – Эти четверо – из ранее заявленных?

– А вы не видите?! – вспылил «Реактивный Дорон». – С вашим головорезом за рулем – уж точно ничего общего! Убрали бы его куда подальше. Это же немцы. Заметив малейший перекос, любой сосед настучит. Мы в доме кантора берлинской хоральной синагоги, временно отсутствующего. В этом оазисе благополучия таких громил, как ваш, сроду не видели. Да и «Волга» с военными номерами в Западном Берлине ни к месту.

– Э-э, с подбором эпитетов аккуратнее… – предостерег Фурсов, извлекая наконец руки из карманов. Сложил на груди.

Тут Биренбойм, обуянный, видно, духом противоречий, сам забурился в карманы, нахлобучившись. Тем временем московский парламентер оттолкнулся от разделочного стола, который на пару с моссадовцем подпирал, стал прохаживаться в задумчивости, будто берет тайм-аут или сбивает градус вспыхнувшей на пустом месте перебранки. Пусть не совсем чтобы… Вскоре, однако, подал голос:

– Так с чего начнем?

– С гарантий, – мгновенно откликнулся Биренбойм, казалось, извлекая домашнюю заготовку. – Только прежде уберите мордоворота. Уму непостижимо, как прокололись, принимая в расчет, что проблема конспирации для вас – более, чем актуальна. Да, кто этот в «Волге» второй, с виду, потомственный холостяк? На нем «мозговая команда» исчерпывается?