Под солнцем и богом

Состоявшийся разговор во многом напоминал американский экзамен, правда, в устном исполнении: Цвиркун спрашивал, а Остроухов односложно «да», «нет» отвечал. В какой-то момент речь генерала раздалась за счет отдельных, чисто диалоговых слов «невозможно», «для чего?», а в эпилоге – нехотя снизошла к лаконичным предложениям, типа «За врачами слово» и фразам-диагнозам.

Цвиркун, назначенный главой комиссии по расследованию причин гибели Ефимова, настаивал допросить сына Куницына, обнаруженного неподалеку от места трагедии, Остроухов же прилежно отсылал начальство к врачам.

В какой-то момент беседы, явно не ложившейся, генерал левой рукой поддел верхнюю отвергнутую им заметку и резко поднес к глазам. Бумага загнулась, но первая колонка осталась в поле его зрения. Глаза забегали и, орудуя пальцами, Остроухов выпрямил остальную часть статьи. Осилил ее в два счета.

Разговор с Цвиркуном заканчивал некий подключившийся полуавтомат. Остроухов, ярко вспыхнув, зажил отдельной, отмежевавшейся от текущего момента жизнью.

Трубка лежала на столе и мерзко пикала, никак при этом главу разведки не тревожа. Он держал статью уже обеими руками и в пугливом волнении перечитывал вновь.

На часах 18:15, генерал щелкнул на селекторе тумблером. Дожидаясь ответа, нетерпеливо постукивал кулаком.

– Да, товарищ генерал, – донесся голос Кривошапко.

– Если свободен, встретимся сейчас, – предложил Остроухов.

– Свободен, уже давно, – безлико, пустым голосом ответил полковник.

– Как договаривались… – Генерал щелкнул тумблером.

Вытаскивая на ходу ключи из кармана, Остроухов дошел до двери, но, вспомнив о чем-то, остановился. Размашистыми шагами вернулся к столу и водрузил телефонную трубку на аппарат.

Узел связи функционировал в круглосуточном режиме, являя собой объект, оснащенный суперсовременной радио, теле- и электронной аппаратурой. Сюда стекались донесения от сотен агентов, некоторые из которых даже не догадывались, кто их истинный дирижер. Радиошифровки поступали из советских посольств, существующих под различными личинами резидентур и многочисленных кротов. На узле архивировались и многочисленные издания: газеты и журналы, где в невинных, на первый взгляд, объявлениях агенты передавали закодированную информацию. Открыт был доступ и ко многим телевизионным каналам мира.

В помещении узла всегда толпилась уйма народу – как обслуживающего персонала, так и всевозможных пользователей. Появление в любое время суток высших чинов управления, как и самого главы, никого удивить не могло. Разведка как никак элитные, круглосуточные часовые родины.

Остроухов появился в узле ровно в 18:45, чтобы Кривошапко, примелькавшись, слился с пейзажем. Сам же – якобы прибыл на совещание-летучку сориентировать подчиненного.

Полковник сидел в операционном зале, держа в руках папку со свежими, недавно полученными депешами и внимательно их изучая. Увидев начальство, встал и дожидался патрона, пока тот не подойдет, стоя.

Остроухов предстал перед Кривошапко в очередном новом обличье. В каждом движении проглядывали сигналы освобождения от бремени и кристаллизующийся цели. Можно было предположить, что он вышел на прогулку с самим собой, дабы посмаковать посетившую накануне удачу, чья животворная энергия так сладко морит душу, зовет…

– Где посидим, в спецкомнате? – спросил Остроухов.

– Здесь. На виду, но в гуще… – окинув взором зал, определил Кривошапко.

– Конспиратору виднее… – согласился генерал.

– Начинать с выводов, товарищ генерал-полковник?

– Начинать буду я, изменилось кое-что…

– Как прикажите, Рем Иванович. – Кривошапко передал папку с донесениями, разыгрывая деловую встречу.

– Десятого января на территории Ливии, в Сахаре, разбился «Боинг», летевший по маршруту Мюнхен-Йоханнесбург. Слышал? – отложив папку на соседний стул, сообщил Остроухов.

– Да, но как это к нам? – пожал плечами Кривошапко.

– Еще как! – Восклицательный знак вспыхнул скорее в глазах генерала, нежели в озвученном.

– Любопытно… – молвил полковник, подумав: «Вот сейчас он и выложит все…»

Остроухов задумался. Казалось, прикидывает, что приоткрыть, а что утаить от сыскаря. Будто решившись, продолжил:

– В самолете летел наш парень и вез кое-что. Скажешь: до сороковин еще далеко, а поминки справлять уже поздно. И будешь, должно быть, прав. Только самолет разбился не вдребезги, а раскололся на две части, то есть боролся за живучесть до последнего. Судя по снимкам, передняя часть, правда, сгорела. В совместной поисково-спасательной операции ливийцы немцам отказали, сославшись на суверенитет своих границ. Сами же, скорее всего, и не искали. Отчаявшись, бундеса[36] обратились к американцам, и те через спутник засекли место аварии. С минуты на минуту разразится скандал, потому как Каддафи, несмотря на снимки, упирается пускать немцев в Ливию. Но деваться ему некуда, рано или поздно международному давлению уступит, что нам не улыбается вовсе… Чуть позже поясню, почему.

Зовут нашего агента Эрвин Колер. Он из личного резерва Куницына, подчиняется лишь ему. Завтра, не позже, чем к концу дня, узнай, какое место занимал в самолете Эрвин, и точные координаты падения самолета. «Зюддойче цайтунг» его на схеме приводит, но, как понимаешь, погрешность там в десятки, а может, и в сотню километров.

– У меня такое ощущение, будто я сам на том борту. Все это зачем?! – Кривошапко смахивал на человека, который, страдая амнезией, вдруг обрел память, и та надавила всей махиной.

– Теперь, похоже, пристыжу я тебя… – без всякого апломба съязвил Остроухов. – Если Эрвин сидел в хвостовой части, то, возможно, выжил, по крайней мере, при падении. – Генерал умолк, казалось, вновь сверяясь с внутренним навигатором. Чуть погодя развил мысль: – Дает нам это, правда, немного, ведь на сотни километров – огнедышащая пустыня вокруг. Но наиболее вероятно – погиб еще при приземлении. Если он сидел в носовой части, поиски сворачивай – сгорело там все. Окажись в хвостовой, то вариант актуален, при всех его издержках. Нам в общем-то не Эрвин нужен, а то, что он вез. Вез с собой, а не в багажном отделении. Как в воду глядели…

– Ну а дальше что? – зло спросил Кривошапко. Он часто моргал, похоже, норовя стряхнуть маску отупения.

– Дальше твой черед. Кто у нас главный опер? – подначил подчиненного Остроухов.

Кривошапко, закаленный в боях с самыми изощренными недругами, вдруг почувствовал, как пружина времени, дав под зад, отфутболила его в далекое детство, где он, трехлетний мальчуган, отбившись от родителей, затерялся на незнакомой улице. Со всех сторон обступают гуси, которых подпасок гнал с местного пруда. Их гогот разрывает барабанные перепонки, а уродливые клювы на длинных шеях вов-вот покалечат. И не заслониться – сковал даже не леденящий ужас, а непроглядный, застывающий в магму мир. Все, что остается, в этом склепе страха каменеть.

– Почему молчишь? Совещаемся ведь… – призвал к ответу Главный.

Обескураженный полковник, словно механическая игрушка на последнем взводе, дернулся правой рукой к лицу. Медленно склонившись, застыл в позе мыслителя Родена.

– Туфта все это… – невнятно пробурчал сыскарь.

Остроухову казалось, что он слышит собственный голос. Выдав свой ладный макет, он выдохся умственно и физически. На исходе же пронзило: идея нереализуема, смелый, но чисто авантюрный прожект.

– Ты что-то сказал, полковник? – не расслышав, уточнил генерал.

– Без «Вымпела» не осилить, говорю. – Кривошапко оторвал ото лба руку. – И, как понимаю, к Андропову с этой разработкой не подкатишь, «Вымпел»-то его прерогатива.

– Догадался откуда? – подивился Остроухов.

– Что тут неясного? Полуанонимный Шабтай, наш лучший ликвидатор Иоганн, вдруг «списанный», Ботсвана, а теперь – борт «Мюнхен-Йоханнесбург», в Сахаре накрывшийся. А я об этой операции – ни сном, ни духом. Куда уж более, срослось!

– Вариантов не видишь?

– Коль скоро борт ливийцы не нашли, он в самое пекло упал, вот и весь сказ… Без вертолета бессмысленно. В Европе мы бы наняли частный, а в Африке… разве что караван. Нет, туфта, однозначно!

– Тему закрываем?

– Почему? – спокойно возразил Кривошапко. – Место Эрвина в самолете, район падения выясним. И немецкое министерство транспорта попасем – на предмет развития… Борт, если не ошибаюсь, немецкий?

– Оттуда.

– Посмотрим… Где черт не шутит!

– Ты о чем?

– О высадке забыть, без вариантов. Когда же похоронную команду призовут, подключусь, на хвост сяду! Но мне почему-то кажется… Агент из завербованных или наших – забыл спросить?

– Наш человек, – ответил Остроухов.

– Спецподготовку проходил? – уточнил полковник.

– По полной. Подожди, думаешь мог выкарабкаться?

– Я, Рем Иванович, ничего не думаю, а считаю. И арифметика здесь проста – 1 к 100. Но… что-то кольнуло, уже не помню когда… Нет, туфта все это, туфта, однозначно!

В потухшем лице Остроухова слились смиренность и какая-то унылая, будто давно копившаяся боль. Он бессмысленно листал папку с донесениями, не читая. И Кривошапко приоткрыл для себя: «Как же ты осунулся, генерал! Укатали сивку крутые горки…»

– Может, перейдем к теме номер раз? – разорвал паузу полковник, промозглую для обоих.

– Да-да! – поспешно, даже угодливо откликнулся Главный и захлопнул папку.

– Так с выводов или с самого начала?

– Детали важны…

– Тогда восстановим скелет событий.

– Если скелет, то осторожно… – на полном серьезе заметил Остроухов.

Кривошапко даже не улыбнулся, приладился к стулу, точно придавая важность разговору.

– Когда и на чем Корпорация подловила нашего цюрихского опорного агента, не знаю, да и не важно. Женщины, наркотики, деньги – у порока фантазия небогата, зацеп не разорвать зато. Замариновав на греху, вытрясли из него по полной. Почему взяли в оборот именно его, сказать трудно. То ли своим поведением спровоцировал, то ли они пронюхали о наших комбинациях, не согласованных с Андроповым, через цюрихца шедших, и посредством шантажа нацелились загнать в силки верхушку советской разведки. Но скорее… ладно, об этом потом. Началось все, как вы помните, с планов Пентагона развернуть комплекс «Першинг-2» в Европе. Брежнев и Политбюро просто взбесились, требуя от нас карты размещения баз. Невзирая на огромные усилия, все между тем уходило в песок, мимо. Наконец за сто тысяч марок удалось склонить сотрудника БНД[37] раздобыть интересующую нас информацию. Но, взвесив все «за» и «против», тот в последний момент струхнул. Имея допуск – в случае расследования – попадал бы под прямой удар.

И тут… вы, Рем Иванович, производите на свет просто сногсшибательную идею: раскрыть немцу для прикрытия один из наших не последних секретов – намеченный демонтаж ракет АК-80, нацеленных на Рурский бассейн. Отмечу: предположение, что НАТО рано или поздно прознает о свертывании устаревшего комплекса, имело под собой достаточно оснований. Бундес повелся, и в конце концов карта-схема оказалась в Москве. Офицера федеральное правительство наградило, но в скором времени он накладывает на себя руки – муки совести одолели. Однако предсмертной записки, на наше счастье, не оставил. Здесь в БНД задумались: а с чего это удачливый разведчик руки на себя наложил? На тот момент натовцы разнюхали, что карта развертывания «Першингов» у нас в руках, и кинулись шерстить на предмет источника утечки. Но с мертвого, как известно, взятки гладки…

Далее сплошные знаки вопроса. Либо цюрихский агент у Корпорации не вчера на крючке, и они давно осведомлены о его связях с покойным, либо в БНД у них собственные информанты, которые, умыкнув результаты внутреннего расследования, выявили русский след. Но я, если честно, не советовал бы гадать на шпионской гуще. Дело в том… – Кривошапко осекся, казалось, формулируя мысль. – Судя по размаху и дерзости их упражнений, Корпорация – не что иное как теневое мировое правительство, объединенное целью выкорчевывать социальные пороки, которые, по их разумению, множатся день ото дня. И не последняя здесь причина – жесткое противостояние двух социальных систем. Будучи антитезой коммунистической модели, Западу ничего не остается, как одаривать своих граждан все новыми и новыми свободами. В основном в сферах частного предпринимательства и дебюрократизации государственного контроля. Так их истеблишмент оттеняет свое родовое отличие, зазывая под свои знамена как интеллигенцию, так и простой люд. Но… на деле лишь обостряет социальный хаос, плодя тепличные условия для разгула преступности и падения нравов.

Глубоко убежден, что… на этом поле общественной сумятицы и произросла третья сила – Корпорация, братство социально мотивированных и высокоорганизованных граждан, обеспокоенных дальнейшей судьбой человечества, как бы это помпезно не звучало… Их в равной мере не устраивает откровенный декаданс западного общества, так и… окостеневшая модель нашего жизнеустройства. Но в еще большей мере, осмелюсь предположить, Корпорацию беспокоит раскол мира на два противоборствующих лагеря, что для извечного западного прагматизма – вывих, не вправив который достойному человечества прогрессу не бывать.

Теперь вот о чем… Год назад, шокируя нас компроматом о шашнях с БНД, Корпорация метила гораздо дальше – отнюдь не только заиметь абсолютно надежного ликвидатора. Да, мы иная галактика, не соприкасающаяся с западным миром ничем. Стало быть, исполнитель нашего подданства, пока не угодил в капкан, не просчитываем, точно зек, вывозимый на час из тюрьмы для точечного удара. Увы, на тот момент я дальше своего носа я не смотрел, что неудивительно. Испугались мы тогда до икоты, не понимая, кто они вообще, и, каким ветром их задуло в наши края. Лишь объяв масштаб активности Корпорации, качество проработки заданий, понял: нас захомутала никак не сопряженная с государственными механизмами, совершенно независимая структура. А прилежно работающий на них Иоганн – не более, чем пробный шар в наших сношениях, полигон для притирки, смотрины так сказать. В Лубянке Корпорация видит партнера, крайне важного и долговременного, дабы сообща перестроить мир по своему образу и подобию. Скажете, одолели фантазии, детективов начитался?…

– Почему? – возразил Остроухов. – Вовсе нет, излагаешь толково, весьма. Детали только где?

– Какие здесь детали, Рем Иванович? Знаю не многим более вас, докладывал-то регулярно. А все мои обобщения – вокруг ликвидаций Иоганна, за их подноготной по газетам следил.

– Это все, чем порадуешь? – подозрительно взглянул на визави генерал.

– Чуточку терпения, Рем Иванович… Кроме Зигфрида, Корпорация пока не приоткрыла ничего. Зигфрид же, убежден, рядовой диспетчер, коих у них, не исключено, несколько. Выяснил, кстати: лихтенштейнец ни в одном из полицейских досье Европы не значится. Деньги за ликвидации… нам переводили с оффшора, зацепки ни одной.

Цюрихский агент, как вам известно, давно на карантине. Он, по сути, статист, поручаем лишь сбор и анализ открытой информации. То, что о Корпорации у него сведений ноль, склонен ему верить. Имею доказательства, пусть косвенные, что его действительно шантажировали по телефону. Установив с нами связь, задания Иоганну первые полгода передавали через тайник…

– Говоришь зацепки никакой, но деньги регулярно поступали… – перебил генерал.

– Да, регулярно – и что?

– Разговор в общем-то о деньгах…

– Доступ к счету Иоганна у Богданова. Я контролирую лишь цифры прихода.

– Ладно, полковник. – Генерал вновь отбросил папку. – Экскурс в подноготную масонства окончен. Теперь о деле. Нам нужны деньги… Причем сумма внушительная, два миллиона долларов. Подчеркиваю: именно нам, а не мне или кому-то другому, намотай себе на ус… Купюры должны быть вложены на наши европейские счета, банковские переводы сойдут тоже… Когда? Не позже, чем через два месяца, от силы три. Обсосав с дюжину вариантов, не ранее, как сегодня в обед, понял, кто может ссудить. И донор этот – Корпорация.

Лицо Кривошапко преобразилось, напоминая мордочку хитрющего, верткого зверька, унюхавшего добычу.

– Сообщи цюрихскому агенту, – продолжил Остроухов, – пусть заложит в тайник связи письмо: «Назрела встреча между Лубянкой и руководством Корпорации». После команды «списать» Иоганна такой контакт естественен: наши разъяснения и консультации о новом «лучнике». Если откликнутся, вылетишь и проведешь переговоры. Вкратце все.

– Судя по «донору», с их стороны – подарок или ссуда, не смог уловить? – В голосе Кривошапко мелькнула издевка.

– Донор не донор, как договоришься…

– А покрытие? Сумма-то немаленькая, на заводик тянет… – засомневался полковник.

– Можно Иоганна на двух стрелков рокировать, тогда пусть ссужают в счет будущих ликвидаций. Но не думаю… Баш на баш захотят, скорее всего. Нам, к слову, кроме нашенских тайн, торговать нечем, как бы я этого не хотел… – стушевался Остроухов.

– Если бы! Грохнуть или даже теракт – не хотите! – воскликнул Кривошапко. – Их метода: скальпель и ни одного зажима! На терапию не размениваются!

– А Иоганн чем занимался? – возразил генерал.

– Не в Европе грохнуть, а у нас! И «вычесть» не криминал-дешевку, а из нашей первой сотни, а то и двадцатки, может быть. Лишь такое на два лимона разменивается. Прочее – не убежден. Плечо подставить – всегда пожалуйста – сам говорил. Но такие бабки… Кем бы они ни были, эти ребята европейцы, до мозга костей рацио! В одном, однако, уверен: деньги у них водятся и очень большие.

– Вот и хорошо! – воодушевился Остроухов. – Тогда за работу, Андрей!

– Где подгнило, смею вас спросить?

– Всему свое время, полковник.

– Значит, в «Боинге» капусту везли… – озвучил, едва раскрывая рот, Кривошапко, после чего будто вспомнил: – Может, дадим задний ход по Иоганну, а?

Казалось, Остроухов расквитался с темой и думает о совершенно ином.

– Вот этого не делай! – С лика генерала слетела вуаль раздумий. – Именно сейчас, когда Корпорация наш реальный шанс. Сам говорил: люди серьезные, шуток, не говоря уже зигзагов, не приемлют. Значит, не судьба…

Глава 18

Заместитель начальника габоронской полиции Дунгу неспешно шел к клубящемуся, но уже затушенному пожарищу, путаясь в мыслях, стоит пробираться вглубь или нет. На нем парадный комплект униформы светло-кофейного цвета, ибо строевой, изрядно заношенный, домработница постирала.

Раскидывая ногами головешки, Дунгу все-таки углубился в гарь, но, не осилив и метра, повернул обратно.

– Сюда его! – вернувшись на дорогу, крикнул Дунгу подчиненным. Те с опаской переминались в хаосе обгоревших балок и подпор, бывших некогда складом скобяных изделий.

Один из служивых бросился к джипу и вскоре вернулся с занавоженным полотном брезента – его использовали как подстилку при ремонте автомобиля. Расстелив дерюгу на избежавшем разруху островке, присоединился к коллегам.

Копы ходили вокруг да около и как-то странно копошились.

Могло показаться, что пожар затушен не полностью, хотя все вокруг залито водой, да и пожарная машина рядом: центурионы норовили взяться за скрытый за завалом предмет и, как при ожоге, одергивали руки.

Прежний гонец вновь слетал к машине, откуда принес несколько суконных тряпок, таких же промасленных, как и брезент. Раздал их трем сотоварищам, одну оставив себе.

Обкрутив ладони дерюгами, копы приподняли все еще неразличимый груз и бросили на брезент. Держась за сукно с четырех концов, потащили груз к дорожке.

Крайний справа, еле передвигавший ноги носильщик споткнулся, чуть не опрокинув импровизированные носилки. Из гамака вывалилась обуглившаяся человеческая рука. Конечность обгорела почти полностью, лишь кисть со скрюченными пальцами белела.

Подойдя к Дунгу, наряд опустил перед ним брезент и воззрился на шефа в ожидании указаний. Доставленный груз – труп сильно обгоревшего мужчины среднего роста, лежащий туловищем вверх.

– Переверните его, – распорядился капитан.

Копы вновь вооружились тряпками и, покряхтев малость, обнажили спину мертвеца. При этом его правая рука подогнулась, застряв между землей и грудной клеткой.

Последние сомнения у Дунгу рассеялись: покойный – белый, первый мертвец-европеец за его десятилетнюю карьеру.

Спину огонь обжег меньше, что означало: к моменту возгорания склада мужчина либо был мертв, либо, потеряв сознание, лежал на спине. В противном случае, выскочить из склада труда не составляло – в нем даже двери не было В последнее время он служил убежищем для бездомных. Свернув свой бизнес, хозяин вернулся в ЮАР.

Но не это главное: от трупа исходил вполне различимый запах бензина.

– Разверните его еще раз. – Дунгу подкрепил приказ кругообразным движением руки. Сел на корточки, внимательно осмотрел тело. Через минуту распрямился, отряхивая руки, хотя ни к трупу, ни к чему иному на пожарище не прикасался.

– Шеф, куда его – в яму? – обратился старший наряда.

– Ты что ослеп, Тонга, он белый! – обрушился капитан.

– Какой белый, коль в сарае ошивался! – огрызнулся сержант.

– Слышишь меня, в морг! Я же – в отделение, может, пропал кто… – Дунгу направился к своему автомобилю. Разворачиваясь, заметил совершенно голого, опухшего от недоедания малыша. Вытянув руку, тот просил милостыню.

Дунгу забурился в карман, чтобы достать мелочь, но внезапно замер. Казалось, капитан посеял бумажник и пытается вспомнить, где это произошло.

Зам шефа полиции вытащил руку, медленно развернулся к наряду. Те вновь ухватились за брезент, чтобы транспортировать мертвеца.

– Постойте! – рявкнул Дунгу и тотчас двинулся к подчиненным. Приблизился вплотную и, курсируя глазами, высматривал что-то. Наконец, схватив левую, не обгоревшую кисть мертвеца, начал расправлять пальцы. Отогнув большой палец, внимательно осмотрел. В смешении чувств, где мерзкая дрожь перемежалась с огоньками злорадства, забросил руку на тело покойного.

– В яму его! А хотя, ладно… В морг, в морг везите! – переиграл Дунгу. Не попрощавшись и игнорируя все еще протянутую ручонку мальчонки, понуро поплелся к своему автомобилю.

Заявления о пропавших гражданах – как белых, так и черных – в отделение не поступали. Призвав дежурного к бдительности, иными словами, не дрыхнуть на посту, Дунгу поехал домой.

Ночью капитана вновь терзал кошмар, увязавшийся с прошлой недели. Его тело с садисткой жестокостью распарывал нож, длинный, острый, как бритва, но хозяина не имевший. Только кисть виднелась, обвивая рукоятку, – без намека на руку и фигуру истязателя. Кисть мужская, но кроме черного ногтя на большом пальце – точь-в-точь, как у мертвеца из сгоревшего склада, – не выделявшаяся ничем.

Кошмар прописался в снах Дунгу, когда, назвав почти забытый им пароль, в его размеренную жизнь ворвался гонец из запавшего в душу, но далекого от нынешнего дня мира. Настолько далекого, что по прошествии лет капитан задавался вопросом: был ли он вообще? Сторона та до знакомства неудержимо манила к себе, суля наибольшую для африканца ценность – белую жену, но при расставании – хлестала невидимыми батогами…

Кандидатками в жены он разжился несколькими, упиваясь от мысли: как в этой богатой, но страдающей от глобального дефицита стране легко заполучить благосклонность женщины. Лишь дари ширпотреб и безделушки с европейских распродаж…

На этой волне впал в откровенное распутство, хотя с молоком матери усвоил: отношения между расами – субстанция жестокая, чреватая страстями и притирками зверинца. В итоге попал на откровенную хищницу, свято верившую, что за честь поболтать с ним вечерок обязан раскошелиться. К концу четвертого курса привык между тем к иному. Когда в силу любопытства – мир тот был до затхлости замкнут и одинок – но чаще благополучия ради, белые, пусть не самые видные женщины, раскрывали объятия и даже конкурировали между собой, чтобы усладить его черное тело.

Ее намеки о подарке воспринял, как готовность отдаться, снять напряг, дыбившийся уже визуально. Привлек девушку к себе, шалея от добычи. Та стала вырываться и как обухом по башке: удар коленом в пах и душераздирающие вопли «Насилуют! Спасите!»

В экспансивной Африке женских истерик насмотрелся вдоволь, но того, что последовало, не доводилось. Сложившись от боли, в какой-то момент испытал чувство, темное и не воплотившееся в действие лишь по причине физической немоготы: нащупать в этом визжащем, отринувшем все условности, ослепшем мешке его голосовой инструмент и перекрыть.

Едва разлив шампанское, комнату незаметно закрыл, но ключ в дверном замке оставил. Между тем Галина (имя девушки) и не пыталась выскочить в коридор общежития. Схватившись за волосы, продолжала дико, совершенно не по-человечески вопить, брызгая, как из пульверизатора, слюной и слезами. Одна из них приятно обожгла, когда, согнувшись, крутился волчком у ног Галины.

Тем временем в сознании мельтешило: провернуть ключ, открыть! Но как разогнуться и выдавить слепящую боль? Не смог. Даже когда соседи загремели кулаками, а чуть позже – выломали дверь.