Обыкновенная история моей жизни

Юлия Жердева

Обыкновенная история моей жизни

Добрый день, уважаемый читатель!

Представленная Вашему вниманию книга уникальна тем, что не является вымыслом, а достоверно описывает жизнь моей родной бабушки. Меня зовут Юлия, я выросла на её рассказах, и однажды настало время объединить их и превратить в единое произведение, чтобы ничто не было забыто.

Книга написана от первого лица, чтобы можно было прожить заново жизнь, самую обыкновенную, как многие прожили свою, но в то же время самую индивидуальную и неповторимую. Я написала первый сокращённый вариант книги, подарив её на день рождения главной героине в 2013 году.

– Всё правильно? – спросила я тогда.

– Да, всё, – ответила бабушка, – но некоторые события переставлены местами.

Она в ответ вдохновенно написала свою собственную историю, которую я оставляю без редакции, а свою книгу я потом ещё неоднократно редактировала, добавляя всё новые и новые эпизоды, о которых она рассказывала. Все описанные события были совсем недавно, но кажется, что прошла целая вечность, – настолько стремительно развивается история. Как меня согревали бабушкины рассказы, так и я хочу, чтобы они согрели каждого, кто держит в руках эту книгу, сотканную из интересных и захватывающих историй, как лоскутное одеяло.

Читая книгу, вспоминайте своих родных и близких, освежайте в памяти их рассказы и не забывайте достойно хранить память о старшем поколении, передавая её, как эстафету, детям и внукам. Тем же, кто не помнит своих бабушек, я предлагаю замечательную возможность услышать их рассказы, понять и осознать жизнь другого поколения, научиться ценить жизнь и восхититься Божественным промыслом, неотступно сопровождающим каждого человека. Итак:

Давным-давно, как чудо, зарождаласьИз света солнца, пламени огня,В одной семье на счастье появляласьГорячая весёлая душа.Душа росла и трепетно сияла,Любила и любила горячо,И никогда она не унывала,Летая над проблемами легко.И жизнь её нисколько не сломила,Хотя ломала очень хорошо,А, как алмаз, в бриллиант преобразила,Чтобы от света было всем светло.А над бриллиантом время неподвластно —Его цена растёт из года в год.Без всяких споров, это просто классно —Когда такой бриллиант устроит дом!Любовь чтоб никогда не прекращалась,Чтоб жизнь была всё так же хорошаИ светом ярким снова наполнялась —Для этого ниспослана душа.Горит и не погаснет пламя,Во мраке жизни светит горячо,И улыбался Ангел, зная,Что от души той будет всем тепло.

Обыкновенная история моей жизни

Эта книга не несёт в себе ни огонь, ни свет, но содержит частичку тепла, способного согреть душу.

Эта история – не вымысел, а самая обычная история моей жизни. Я хочу рассказать о ней в честь Божественного Промысла, который всю жизнь хранил меня, даже когда я была некрещёной, а также в память обо всех добрых людях, которые встретились на моём жизненном пути.

Начинается она ещё до дня моего рождения, когда в самом начале двадцатого века в одном из сёл Белгородской области под названием Триречное, основанном на пересечении трёх небольших речушек, умирала от неизвестной болезни молодая женщина по имени Анна, оставляя на попечение мужа двух малолетних детей – старшего Алексея и младшую Наталью. Перед смертью она позвала дочь, попрощалась с ней, надев на девочку свою единственную дорогую ценную вещь – серёжки. Видимо, украшение было достаточно дорогим, поскольку незнакомый мужчина в тот же день снял их с ребёнка, когда Наталья гуляла на улице.

Похоронив жену, вдовец Данила в скором времени женился на кареглазой красавице Марине. О, это была ещё та девушка – огонь, а не девушка! В своё время на ней страстно желал жениться богатый юноша, но ему не разрешили связывать судьбу с крестьянкой. Он так расстроился, что хотел даже свести счёты с жизнью, но и это ему не удалось.

Марина же родила Даниле ещё двух детей – добряка Трофима и красавицу Серафиму. Всё было бы хорошо, если б не начавшаяся Гражданская война. Сложно сказать, кто на какой был стороне: возможно, Данила поддержал белогвардейцев, но его жизнь оборвалась в самом расцвете сил, а выживший брат Никита рассказал, что он утонул на переправе, когда, раненый, переплывал реку. Прямо как Чапаев, но красавице Марине было от этого не легче. Жизнь в деревне и так трудна, а тут она одна должна справляться с четырьмя маленькими непоседами. Легко ли женщину в таком состоянии вывести из себя? Элементарно. Поэтому расшалившимся детям иногда крепко попадало. Оставшиеся родственники, узнав об этом, пришли забирать детей, но красавица-вдова не растерялась, а вырвала кол из ограды и с этим древним оружием гнала незваных гостей по всей деревне.

– Нашлись благодетели! – возмущалась Марина. – Когда я одна детей поднимала, никто не помог, а тут обидели ребёнка – так сразу налетели, как саранча!

Но жить становилось труднее, и пришлось Алексея устраивать на работу, а одиннадцатилетнюю Наталью Марина отдала в семью священника, где девочка работала за хлеб и одежду. Однажды, когда она колола дрова, топор соскочил и страшно распорол ногу. Наталью выгнали, и девочка отправилась умирать на могилу своей матери. Там её увидел кладбищенский сторож, пожалел и выходил. Наташа прожила у него зиму, а когда поправилась, вернулась в семью священника. Когда ей было лет семнадцать, священник вместе с семьёй переехал в один из красивейших и необыкновенных городов – Новороссийск. Там Наталья познакомилась с комсомолками, которые её «просветили», кто такие священники, заявив, что служить у них совсем не модно. Так моя будущая мать оказалась санитаркой при госпитале и на танцах познакомилась с парнем по имени Иосиф. Он был военным и охранял склад на окраине Новороссийска, тоже рано остался без отца, и его мать также в десятилетнем возрасте отдала мальчика работать пастухом. Вместе с остальными пастухами он уходил весной на луга, возвращаясь в деревню только под осень. Там они выбирали место для охоты и пастбища, строили укрытия на деревьях, где и ночевали. У Иосифа были сёстры Вера и Оля, а третья сестра исчезла, даже не попав в нашу семейную летопись. Просто она решила выйти замуж за турка и сообщила об этом матери. Та её погнала по всей деревне со словами, которые мне совсем не хочется передавать. В общем, больше её никто в родной деревне никогда не видел, а Наталья с Иосифом сыграли скромную свадьбу, молодая жена вскоре забеременела, и наконец-то, с этого момента я начинаю рассказывать свою собственную историю.

Итак, самым прекрасным днём своей жизни я считаю 2 августа 1930 года. Погода была просто великолепная, хотя, конечно, я совсем не помню, какой именно она была. Просто иначе и быть не могло – ведь этот день был днём моего рождения. Я оказалась первенцем и получила в подарок имя Ада. Вместе с отчеством и фамилией получилось «Ада Иосифовна Кравчук». Это сочетание доставляло мне немало проблем по жизни, хотя по национальности я была русской.

Это я собственной персоной

– Ну где ты такое имя выбрала? – нередко потом я спрашивала у мамы.

И мама всегда поясняла, что это было самое модное имя в 30-х годах. Но мода быстро прошла, а имя осталась навсегда. Что поделаешь – хорошо, что Даздрапермой не назвали. И на том спасибо.

На белый свет мне было суждено появиться в Новороссийске – очаровательном городе с нелёгкой судьбой, расположенном на берегу Чёрного моря. Правда, я родилась не в центре города, а в рабочем районе на Рабочей улице в маленькой комнате в одном из частных домиков, неподалёку от цементного завода и элеватора. Именно за неё мои родители платили арендную плату, а у наших соседей Софьи и Петра родился сын Андрей. Когда мы подросли, то попали в ясли, и дядя Петя часто забирал нас, а мы с Андреем играли по дороге. С той поры считалось, что мы жених и невеста, но мне в тот момент было всё равно.

У отца была небольшая лодка, он часто рыбачил и привозил рыбу – в общем, мы не бедствовали.

Я и мои родители Наталья Даниловна и Иосиф Силеверстович Кравчук (я, как всегда, в центре событий)

Я росла счастливым и любимым ребёнком. Одно из первых моих воспоминаний связано с чудом моего выздоровления. Я тогда лежала в больнице, рядом со мной неотлучно находилась моя красавица-мама. Она была печальна и тревожилась обо мне. Помню, мною овладела слабость, было трудно дышать, мама уговаривает меня поспать, я послушно закрываю глаза, но из-за тяжёлого дыхания заснуть довольно сложно. Я почти засыпаю, но слышу, как кто-то ещё входит в нашу палату и склоняется надо мной.

– Спит? – раздаётся голос врача и через несколько секунд продолжает полушёпотом: – Ребёнок обречён. Готовьтесь к худшему. Нарыв в горле становится всё больше, она скоро не сможет дышать, а прокол будет смертелен – слишком далеко расположен нарыв. Мужайтесь.

Я засыпала, так ничего и не поняв из его речи. И что за непонятное слово «мужайтесь»? Разве моя мама мужчина? День прошёл без изменений, мамочка по-прежнему была со мной и только изредка на короткое время выходила из палаты. Когда она в очередной раз вышла, я увидела на стене неестественно огромного паука и от ужаса закричала, насколько хватило моих сил, – нарыв прорвался, гной хлынул из горла. На мой крик прибежали врачи и мама.

– Воистину, произошло чудо! – развели они руками и вскоре выписали нас домой.

Когда мне было четыре с половиной года, папа служил в Киеве и пригласил нас с мамой к себе. Мы приехали на выходные, отец подарил мне деревянного крокодила: я его возила, а он шевелил лапами. Мы погуляли, зашли в ресторан, а потом папа проводил нас на вокзал, где меня с моим крокодилом тут же обступила детвора.

Другое моё яркое воспоминание тоже было связано с болезнью, но на этот раз заболела не я, а мои родители – малярией, – когда мы гостили в гостях у бабушки в станице Холмской Краснодарского края. Болезнь была редкой, но очень тяжёлой. Мама потеряла сознание и упала на улице, откуда её и увезли в больницу. Вскоре отца тоже забрали с этим же диагнозом, а мама просила бабушку за мной присмотреть, но та сразу ушла в гости.

Так я осталась одна жить в доме моей бабушки по папиной линии, а у неё имелся главный жизненный принцип, который она время от времени сообщала моим родителям:

– Нарожали детей – теперь сами и воспитывайте, я своих уже воспитала!

У бабушки были свои неотложные дела: она ходила по гостям, переходя из дома в дом, а я была предоставлена сама себе. У неё был свой домик с огородом, и это хозяйство поступило полностью в моё распоряжение. Я подружилась с соседскими ребятами – братом и сестрой, – и мой огород удвоился. Дома на участках были расположены близко, а рядом с забором, и с нашей стороны, и с их, стояли скамейки, поэтому мы спокойно переходили с участка на участок, на скамейку, потом через забор и на другую скамейку. Их мать, уходя на работу (а работала она с утра до позднего вечера), оставляла хлеб, молоко и картошку. Остальное мы добывали сами: рвали крупные сочные помидоры, лазили по деревьям за сливами, шелковицей и грецкими орехами. Думаете, что мы что-то мыли? Конечно нет. В лучшем случае потрём об одежду, если помидор окажется слишком грязным. А грецкие орехи были всем хороши, только от них становились чёрные руки, и не только они. Моё хорошенькое светлое платье быстро приобрело непонятную расцветку, но другой одежды не было, и я продолжала ходить в этой тряпке.

– Идём на шелковицу? – предлагали ребята.

Я не отказывалась, и мы лезли на дерево, с которого ели необыкновенно вкусную сочную ягоду и с наслаждением смотрели сверху вниз, болтая ногами.

Центр Холмской находился там, где располагалась база нефтяников, но мы тоже жили в своём центре, рядом шла дорога на Краснодар, маленький рынок, дом соседей, шелковица и наш дом в гору. Участки были настолько большими, что других соседей я не видела.

У бабушки был чердак, где между брёвнами расположился чистый земляной пол, и на нём на тряпочках аккуратно горками лежали высушенные фрукты – груши, яблоки и сливы, – а также горох и фасоль. Обследовав наш дом, я обнаружила шесть старинных, но тёмных самоваров и несколько лампад, потускневших и заброшенных. Я всё вытащила, натёрла кирпичами самовары, отмыла и отполировала тряпочками лампады и развесила их на верёвке. Теперь они горели и переливались на солнце красным, зелёным и синим цветами, а я, любуясь своим отражением, была вполне довольна результатом.

Полы в домах были из глины, и их не подметали, а замесив глину с водой, таким образом мыли. А когда пол высыхал, то становился как новенький. Мой сосед постоянно командовал младшей сестрой:

– А ну пол мой, живо!

И она, хоть и сама была совсем крохой, но не спорила со старшим братом, а наводила глину и, начиная от глубины комнаты, тряпкой гнала жидкую смесь к выходу. В наших краях так мыли все. В Сибири, где были деревянные полы, за чистотой следили совсем по-другому: там их скоблили ножами вручную.

В конце лета появилась мама, она была очень слаба и держалась за забор при ходьбе. В это же время с другой стороны улицы появилась бабушка, возвращающаяся из гостей.

– Да что же это такое? – увидев меня, чуть не упала в обморок мама. – Мама, почему вы за ней не смотрели?

– Сами нарожали детей – теперь сами и воспитывайте! Я не просила вас об этом, – поджала губы обиженная бабушка.

Меня отмыли, и после выздоровления отца мы вернулись домой.

Папу не учили играть на инструментах, но когда ему в руки попадал инструмент, будь то гитара или балалайка, он начинал бренчать, подбирая звуки, таким образом объединяя их в мелодию. Его дед и отец Силевестр в своё время превосходно играли на музыкальных инструментах, и эта способность передалась по наследству папе и от него – уже мне. В нашем роду была древняя старинная скрипка. Инструмент был воистину уникальным, и когда её увидел приезжий специалист, то умолял отца продать её за огромные деньги, но, хотя мы жили очень бедно, семейную реликвию папа не продал. В часы досуга он часто играл на ней.

Но отдыхать наша семья любила и на природе. В отпуск отец увозил нас в края, где он работал в детстве и которые так хорошо знал. Мы жили, как настоящие пастухи, на деревьях. Папа из тряпок сооружал что-то в виде палатки-домика, где мы и ночевали. В своё время он с остальными пастухами собирал скот и покидал весной свою станицу Холмскую, направляясь к горам.

Отец подстреливал птиц, а я раздвигала их крылья и любовалась красотой оперенья. Сине-зелёные перья переливались на солнце, но я до сих пор не знаю, как назывались те дивные птицы. Их запекали на костре, а в котле мы отваривали раков, которые буквально кишели в низовьях маленьких речушек, протекающих через лес. Их было столько, что мы за пять минут наполняли целый котёл. А ещё папа отправлялся на бахчу, разговаривал со сторожем, и тот за небольшую плату разрешал выбрать арбуз. Вот что-что, а выбирать эту огромную полосатую ягоду отец умел. Он приносил самый огромный арбуз, а когда вставлял в него свой охотничий нож, тот громко трескался, обнажая алую сочную мякоть. В эти моменты я была абсолютно счастлива, и тепло этих минут согревало мою жизнь.

Но я была и активным, компанейским ребёнком, и меня на каникулах отдали в Каменец-Подольский лагерь, расположенный в непосредственной близости от границы. Как-то раз к нам приехала врач, чтобы сделать прививки, нас тут же построили в шеренги, а вожатая была молоденькой, но шустрой и умной.

– Вы документы у этого врача проверяли? – поинтересовалась она у заведующей детским лагерем. – Может быть, это самозванка.

Посовещавшись, решили послать вожатую на пост, а тем временем прибывшего врача отправили в столовую и напоили чаем. Пограничники появились быстро, мы не слышали, что происходило внутри, но врачом оказался переодетый мужчина. Вот его-то и скрутили, увезя в неизвестном направлении.

Мы были счастливы, что отпала необходимость в прививке, а родители, приехав к нам в гости, были благодарны вожатой, сумевшей распознать готовящуюся диверсию.

Конечно, это я

Так как отец был военным, нам приходилось часто менять города, и в пятилетнем возрасте я оказалась на Донбассе в городе Краматорске. Нас и ещё одну семью поселили в маленьком домике с небольшой терраской с цементным полом, где раньше жил помещик.

Летом мы с мамой ходили на рынок, покупали вишню, потом я помогала вынимать косточки, и бордовые очищенные ягоды мы помещали в стеклянные ёмкости, засыпая сахаром. И молодая наливка бодро бродила на подоконнике, закрытая марлей, привлекая внимание мух и мошек. Нашу кухню, помимо летающей живности, украшали косички репчатого лука и гирлянды красного перца. Отец каждый день выбирал по штучке перца и съедал за ужином. А чай он любил пить с конфетой, понемногу откусывая от неё и запивая чаем, но съедал только половину. В следующий раз папа её находил и доедал.

Как-то папа купил лук, велел мне заплести его в косичку. Я деловито села на крыльцо и принялась плести. Ко мне подошёл соседский украинский мальчик и спросил, что я делаю.

– Лук в косичку плету.

– Це не лук, – серьёзно возразил он мне.

– Лук.

Он взял луковицу, откусил её, словно яблоко, и выплюнул.

– Це не лук, це – цибуля, – важно сделал он вывод («цибуля» – по-украински лук).

Так мы и общались. Я – на русском языке, он – на украинском, но всё равно как-то понимали друг друга.

Однажды мы с друзьями обнаружили беременную крольчиху. Позже оказалось, что она принадлежала сторожу парка, и её пришлось вернуть, но за неё был обещан крольчонок, а папа сказал, что нам нужно трёх малышей, поскольку несколько детей её нашли. И родившихся крольчат оставили нам. Мы помогали родителям выкармливать малышей из пипетки, так как хозяин забрал мать, не дав выкормить потомство. Все маленькие были беленькими, но с красными глазками.

Крольчата подросли и жили на земле под террасой, примыкающей к дому. Я только просыпалась, а под окном меня уже ждала компания из соседских ребят.

– Ну что, идём?

– Идём, – соглашалась я, и мы отправлялись в соседний парк за листьями и травой для наших подопечных.

Размножились кроли моментально, а через год пришлось переезжать в Житомир. Перед отъездом всех кроликов выловили и раздали желающим, а мы переехали в казарму, где нам выделили небольшую комнату в конце коридора.

Я была папина радость и гордость. Он научил меня крутиться солнышком и делать другие упражнения. Когда у солдат не получалось что-то сделать, отец звал меня, и, пока ребята отдыхали, я выпендривалась как могла. У нас часто были вечера самодеятельности, и я там тоже играла далеко не последнюю роль. Иногда по вечерам было кино. Тогда не было телевизоров, и все шли смотреть фильм, причём, как правило, каждый день смотрели один и тот же фильм. В столовой пекли выпечку, каждый брал по пирожку и изредка комментировал наизусть выученный фильм.

Я была всеобщей любимицей, и порой солдаты меня баловали, даря гостинцы, которые им присылали родные. Один солдат был из Сибири, а у них было принято делать повозки для собак. Стоит ли говорить, что вскоре такая повозка появилась и у меня? Папа брал на обучение щенков, в основном это были щенки породы немецкой овчарки, и начинал готовить их к службе на границе. Как правило, щенка называли Джульбарсом, и начиналась его подготовка.

– Лежать! – ровным спокойным голосом приказывал отец и аккуратно нажимал на спину щенка. Щенок рано или поздно понимал, что от него требуют, и начинал выполнять команды. Потом обученных собак отправляли служить на границу, и, если собака ловила нарушителя, папе присылали грамоту.

Так вот, самый умный Джульбарс и был запряжён в мои сани. Снег с ужасом скрипел, когда мы мчались, догоняя ветер. Однажды ветер чересчур разыгрался и опрокинул трамвай. Все люди обступили его, с интересом разглядывая лежащую на боку груду помятого прямоугольного железа. Мы с Джульбарсом тоже подъехали, я посмотрела на трамвай, потом он стал мне неинтересен, и я уехала домой, а окружающие люди с изумлением смотрели уже не на трамвай, а мне вслед.

К сожалению, наши поездки вскоре оказались под запретом – сразу после того, как Джульбарс выехал на лёд, а тот не выдержал такой нагрузки. В итоге я заболела. Всё равно Джульбарс оставался самой умной собакой, которую я когда-либо знала. Однажды к маме зашёл знакомый (дверь у нас не запиралась на ключ), а выйти не так и не смог. Джульбарс спокойно впустил человека в дом, а вот выйти уже не дал, издавая грозное рычание. Так и ждали они вдвоём возвращения мамы на кухне.

Когда наступили голодные годы для деревни, бабушка Марина попросила родителей взять кого-нибудь к себе на пропитание. Выбрали Симу, и очень скоро все офицеры начали на неё заглядываться, их жёны пошли жаловаться начальству, вскоре папу вызвали на партсобрание, а Серафиме пришлось вернуться в деревню, вместо неё взяли Трошу.

Летом мы ездили к бабушке Марине в село Триречное. Неофициально наше село называли деревней хохлов, нас – хохлами, а жителей соседней деревни – москалями. Две деревни постоянно спорили между собой, и если встречались две машины с помидорами из двух деревень, то водители чуть притормаживали и начиналась битва помидоров.

Несмотря на постоянные помидорные бои, невест было принято брать у москалей – считалось, что они красивее и богаче. А мой дядя Алёша полюбил девушку из нашей деревни, но бабушка Марина настояла, чтобы он женился на Устинье из деревни москалей. Дядя долго не соглашался, но бабушка выгнала его из дома, и ему приходилось ночевать на улице. В конце концов сыграли свадьбу, невеста была некрасивой, но с хорошим приданым. Основное – это сундук, наполненный вышитыми скатертями, наволочками и белёными кружевами. Я часто рассматривала эти уникальные вещи. Со временем у них появилось три сына.

Дядя Трофим женился на Наталье. Она была тоже из москалей – красавица, тихая и скромная.

Бабушка Марина строила всех, у мамы с ней были непростые отношения, но меня она очень любила. Причина была понятна: из девяти внуков я была единственной девочкой.

– Пей молоко, пей, – часто угощала меня она.

– Бабушка, а это коровье молоко?

– Да, коровье, парное.

– А у тебя козьего, случайно, нет? Я его никогда не пробовала.

– В чём проблема? Попробуешь.

Вечером бабушка подозвала меня и, велев взять стакан, следовать за ней. Мы подошли к калитке и принялись ждать. Вскоре мимо нас проследовали козы с луга, направляющиеся домой. Бабушка ловко схватила одну козу и потащила к нам на участок. Коза была упрямая и упиралась как могла, но моя бабушка была ещё упрямей. Затащив козу, она надоила стакан молока и отпустила её на свободу.

– Бабушка, но ведь это не наша коза, – сказала я ей.

– Ну и что с того? – буднично отозвалась бабушка. – С неё не убудет.

Вот такой была моя бабушка. Выпив молока, я отправилась с Витей гулять по улице.

– А, москали вышли! – высунулся из-за сломанного забора щербатый мальчуган.

Бум! Я ударила его и продолжала гордо следовать своей дорогой. Бум, бум! – это досталось ещё двум мальчишкам, которые попытались обозвать нас москалями. Мальчишки сгруппировались в кучу и попытались напасть на нас сообща. Из дома выбежали наши двоюродные братья, и завязалась драка. Поставив Витю на дрова, я принимала в ней далеко не последнее участие.

– А ну разойдись! – послышался издалека громкий раскатистый голос бабушки Марины. – Это что за саранча на мою девочку напала?

Соседские мальчишки тут же разбежались, двоюродные братья ушли по своим делам, а младшие остались со мной.

Самый вкусный хлеб в своей жизни я ела только там. Деревянную кадку никогда не мыли, чтобы сохранить закваску. Бабушка вынимала тесто и начинала его месить, часто бросая на стол. В последний раз она лепила шарик и уже его с силой кидала опять. Шар приобретал форму объёмной капли, и хлеб отправлялся в печь, а в кадку снова замешивали тесто, чтобы оно сутки постояло.

– Ада, вытащи из печки хлеб, – наказывала мне бабушка, когда уходила работать в поле.

– Ада, и мой тоже вытащи, – просила соседка.

И я вытаскивала и наш, и соседский. В хлебе самая вкусная часть – это горбушка. Их всего две, поэтому за право обладать этой душистой ароматной корочкой наши мальчики всегда спорили и даже дрались. Я не участвовала в этих разборках, так как горбушку мне и так всегда давали. Как девочке. И за стол я садилась наравне с взрослыми, а мальчики трапезничали на полу.