Камни и черепа

Он хотел сказать «как мы это делаем» – но не решился. Как сравнивать людей с немыми?

– И глаза их были красными, как кровь? – спросил Кыма, и он опять затряс головой:

– Я не видел. Но я был далеко.

– У них было что-то в руках? – заговорил Егд, – копья, топоры, палицы? Ножи?

Тесугу нахмурился, вспоминая.

– У тех, что были с мясом, что-то было в руках, да. Не видел что. У остальных не знаю.

– Охотники из рода, у которого мы останавливались за бугристой горой, убивали немых, – это снова был Егд, – они мне говорили, и даже показывали взятое у них. Это было копье, с острием, какого не делают люди, и когти на нити. Они умеют дробить и острить камень.

– Мы тоже можем…, – подхватил кто-то, но Бын оборвал его:

– Достаточно!

И все замолчали. Голос старшего не оставлял сомнений – обсуждения закончены.

– Один из вас останется со мной ночью, мы будем следить, чтобы немые не подобрались неожиданно, – уже спокойнее сказал Бын, – нам нечего бояться. Я призову духов в защиту.

Его пальцы коснулись висящей на груди дуды из кости грифа, и Тесугу почувствовал дрожь. Он услышит священный звук дуды, увидит, как заклинают тех, кто давно ушел. Так делалось в стойбище на тайных вечерях, но его никогда на них не пускали. Но куда ему скажут уходить здесь?

– Мы будем есть, а потом говорить с Древними, – спокойно сказал Бын.

Пока они разгрызали зубами плохо пропеченное мясо, Тесугу вновь и вновь обращался к тому, что видел сегодня. Лагерь немых, существа, сидевшие вокруг костра, разделывавшие мясо, и, если не считать цвета кожи, удивительно похожие на них, так же вкушающих пищу у лагерного костра. Не так он представлял себе нелюдей из-за гор. Что было в руках у того немого, белесое и округлое? И почему та девушка…

– Спасибо, брат, за отданное нам в пищу тело, – отвлек его от мыслей голос Бына, и он, подняв голову, увидел, что в руках у старшего оказалась голова онагра, которую тот осторожно уложил между собой и потрескивающими углями очага, – когда придет наш час спускаться в нижний мир, скажи свое слово перед своим народом. Скажи, что тебя убили охотники по обычаю, данному нам всем Эцу. Пусть твое слово защитит нас от безглазых и безногих порождений ночи.

При этих словах, большой и указательный его пальцы опять легко коснулись кости грифа, и Тесугу невольно замер. Сейчас ему скажут уходить, или…

– А сейчас, – негромко, но отчетливо произнес Бын, – мы призовем старых охотников рода к нашему очагу, и попросим их о силе и мудрости.

– Бын, а как же… мертвый, – это был Дияк, он тревожно крутил завязанную в косицу прядь, – разве могут ушедшие увидеть того, кто…

– Тесугу останется, – спокойно ответил старший, – мы не в стойбище, но ведем одного из нас к месту, где сходятся воедино миры. Пусть ушедшие увидят, что мы верны древнему обычаю.

И при этих словах что-то твердое и болезненное вдруг отпустило сердце Тесугу. Ему позволят остаться на вечер предков. Он увидит это, хотя бы за два дня до того, как закончится его жизнь в этом мире.

А Бын, между тем, несколькими легкими движениями выпутал дуду из завязки на шее. Она была сделана из кости грифа – и это все, что полагалось знать о ней. Как неспящие делают их, как заставляют извлекаемые из неё звуки сплетаться воедино, будоража душу и заставляя кожу идти мурашками – не было известно никому.

Бын, между тем, выпутав дуду, снимал с пояса другую вещь, смотреть на которую просто так воспрещалось – связку костяных пластин с тайными знаками. Когда-то давно Тесугу слышал, что пластины эти Бын принес из Обиталища Первых, получив их неким тайным, непостижимым для людей образом, и что костяные изображения могли говорить, если он того желал. Заговорят ли сейчас?

Узловатыми пальцами левой руки он подхватил пластинки, соединенные жильной нитью, и завертел их в воздухе. Стрекочущий, шелестящий звук наполнил уши, и Тесугу ощутил, как задрожали тела мужчин. Темные-на-темном, блестящие и немигающие, девять пар глаз были сейчас вперены в сухопарого, полуголого мужчину, вращавшего костяные погремушки. В тиши гаснущего дня, в безводной пустоте синего неба треск пластин, казалось, долетал до глаз Древних.

Внезапно Бын остановил руку, и треск смолк. Положив пластинки на землю, он поднес к губам зажатую в правой руке дуду, и, казалось, все прекратили дышать. Сейчас раздастся голос духов… И свист поплыл над сполохами гаснущего костра. Бын перебирал пальцами одной руки по четырем отверстиям, второй просто поддерживая дуду, и повторяющиеся звуки мелодии, то стихавшие, то взлетавшие вверх, заставляли кожу идти мурашками. Так вот, значит, как оно происходит. Вот что слышат люди, которые допущены на бдения неспящих. Тесугу сжал руки, стараясь запомнить каждый миг.

А прерывистая, рваная мелодия извивалась, поднимаясь и кружась над головами, становясь быстрее и быстрее – и вдруг оборвалась. Бын отвел дуду от губ и впервые поднял глаза на слушавших его.

– Они здесь, – сказал он негромко, – они видят нас. Они слышат нас.

Подняв руку, он указал на небо, усыпанное звездной россыпью.

– Их костры, – продолжал он, – Древние, что говорили с рогатым народом и с горными братьями на одном языке. Они шли сюда из земель, где всегда светло, куда никогда не приходит мрак – и дошли до горных хребтов, за которыми вечная ночь. И видели они медведей с человечьими головами, и говорили со змеями, и вел их Эцу, величайший из них. Он разделил верхний и нижний миры, он дал людям их речь, и увел в горний мир тех, кто был равен ему.

Бын замолчал, и опять поднес к губам дуду, и жалобно зазвучал её голос.

– А потом пришел день его гнева, – почти беззвучно окончил он.

Мужчины молчали, и Тесугу видел, как пальцы некоторых из них блуждают по шрамам. Прикосновение ножа и раскаленных камней – связь с Древними, и боль открывает человеку то, чего он иначе не мог узнать, как сейчас открывают звуки дуды. Но он сам никогда не знал этой боли, и никогда не…

– Смотрите на нас, – вдруг выкрикнул Бын, и Тесугу вздрогнул, настолько неожиданно звучал его высокий сейчас голос, – Древние, знавшие мир, когда он был юн, Древние, ушедшие с Эцу, Древние, давшие людям знание и силу! Мы ведем мертвого, того, чья кровь станет вашей!

И, хотя никто из мужчин не отвел взгляда от лица Бына, Тесугу все равно показалось, что все смотрят на него.

– Он будет вашим, и дожди снова прольются из горнего мира, и придут подземные ключи, и рогатые братья отдадут нам свою плоть, – голос Бына задрожал, лицо исказилось, словно его раздирала какая-то внутренняя боль, он опять поднес дуду к губам, и дикая, причудливая мелодия ожила, закружила, дергая и терзая душу.

А Тесугу сидел, зачем-то сжимая и разжимая руку, и тупо повторял про себя:

–« Я – мертвый. Я – мертвый. Я – …».

Глава шестая

Нижний мир – один из трех, на которые разделил все сущее Эцу. Оттуда приходят другие народы, те, кто с незапамятных времен живут рядом с человеком. Никто не знает, как это происходит, и неспящие, если кто-то отваживается их об этом спросить, отвечают по-разному. Сходятся все, однако, на том, что, после того, как человек закрывает глаза навсегда и прервается его дыхание, он уходит туда, оставив наверху ненужное ему больше тело.

И там, в нижнем мире, его встречают неисчислимые народы, рогатые, косматые, клыкастые, и решают, обретет ли он новую жизнь рядом с ними, или будет изгнан. И спрашивают они, правильно ли жил человек, соблюдал ли завещанный Эцу обычай, и каждый может говорить за или против него. Если решат, что человек в мире людей поступал правильно, то становится он одним из них, и обретает новое тело, чтобы вернуться на землю в облике антилопы, лисы или волка. Если же нет, то велят ему уйти прочь. Это худшее, что может случиться с любым из живущих. Тогда его дух, не имеющий ни тела, ни покоя, скитается между мирами. Таких духов люди могут видеть лишь ночью, закрыв глаза, но верить им нельзя – они пытаются заманить человека в свою сумрачную страну, чтобы не блуждать там в одиночестве.

Верхний же, или, как говорят неспящие на бдениях, горний, мир, населен теми из Древних, кого Эцу признал достойными уйти с собой. В сиянии дня они спят, но ночами зажигают бессчетные костры и смотрят вниз. И лишь крылатый народ может с ними говорить.

Тем вечером они ели плохо пропеченное мясо, опять – от него уже болело и крутило чрево, заставляя вставать ночью. Никаких трав, чтобы сдобрить вкус, лепешек из молотых зерен, плодов, которые он так любил. Но даже эта скудная вечеря – последняя. Больше он не будет есть в этом мире ничего, ни в этот последний день их похода, ни в тот, который проведет возле Обиталища Первых. Там предстоит пройти последние обряды, которые подготовят к мгновению, когда горло его будет поставлено под обсидиановый нож. Но, до того, тело должно очиститься от всего, что связывает его со срединным миром, миром людей.

Тесугу думал об этом, очнувшись от тяжелого забытья, дрожа, не то от утренней прохлады, не то от предчувствия. Сегодня последний день их похода – вчера, закончив заклинать духов, старый Бын сказал им, что они выходят на равнину и, не успеет погаснуть свет в небе, увидят Обиталище Первых. Место, куда сходятся люди со всех концов земли, где только звучит язык человека. Где заклинают жителей нижнего мира, жгут костры во славу Эцу, где меняются вещами и женщинами… где убивают таких, как он.

Вопреки их опасениям, ночь прошла спокойно. Бын и, вместе с ним, кто-то из мужчин, по очереди стерегли их маленький лагерь, разгоняя сон и безглазые серые тени то звуками дуды, то пением. Но немые не появились. Рассвело, скоро пора будет выходить в путь.

И они пошли, после того, как доели оставшееся со вчерашней вечери мясо – все, кроме Тесугу, конечно. С удивлением юноша понял, что голод не так его мучит, как он того опасался. Напротив, все чувства словно сделались острее, и даже избитые ноги ступали легче. Бредя на своем обычном месте, в самом хвосте их отряда, он оглядывался по сторонам, примечая, как менялась местность. Перевалив за невысокую гору, под которой был разбит ночлег, теперь они ступили на плоскогорье, местами поросшее кустарником и пересеченное небольшими рощицами. Шедший впереди Бын иногда останавливался, и, крутя головой, выискивал знакомые только ему знаки, потом поворачивал в ту или другую сторону. За весь день они не увидели ни газелей, ни антилоп – рогатые братья словно избегали священных для людей мест. Зато дважды они натыкались на признаки того, что перед ними тем же путем шли и другие. Раз встретили они потухший костер и остатки лагеря, второй раз – место стоянки без костра, объеденные кости, кусок разорванной кожи, и, в стороне – то, что отторгло тело человека. Тесугу ожидал, что, после его рассказа люди будут встревожены, но нет, они оживленно переговаривались, гадая, откуда были эти люди. Сейчас, почему-то, все были уверены, что это следы людей, а не немых.

– День равный ночи, – сказал Бын, когда они второй раз наткнулись на следы неизвестных людей, – охотники разных родов будут приходить сюда. Наверное, они приведут и своих меченых духами, ведь их кровь должна успокоить нижний мир.

Он не смотрел на Тесугу, так же как не смотрели в этот день на него и другие, просто делая вид, что его с ними нет. И юноша понимал, почему. Чем ближе немые стражи нижнего мира, воплощение гнева Эцу, тем меньше и жизни в нем самом. Смерть, что витала над ним с рождения, сейчас глядит из его глаз – а для человека лучше не смотреть ей в лицо лишний раз. Бездумно переставляя ноги – несмотря на страх и почти такое же мучительное любопытство, тело все-таки брало свое, и горло все настойчивее просило воды – Тесугу думал о том, что увидит, спустившись туда. Исчезнет ли знак, злосчастная раздвоенная губа, которая определила его жизнь в мире людей? И кто позаботиться о его теле? У них в роду, когда глаза человека закрывались, и он уходил в нижний мир, ставшее ненужным ему тело отдавали крылатому народу. На нарочно выбранных скалах тела клали так, чтобы шакалам и прочим падальщикам было тяжело добраться с земли – зато на виду у крылатого народа. И крылатые слетались и пировали день за днем, обмениваясь гортанным криками и размахивая черными крыльями, и от них Древние узнавали о том, что еще один человек покинул мир людей. По прошествии нескольких лун, неспящие, вместе со старшими из рода, поднимались на скалы и забирали отполированные клювами птиц и ветром кости, после чего прятали их в тайное место, чтобы мертвец, вернувшийся в мир в ином облике, не нашел их.

Тесугу знал, как нужно поступать правильно, но сейчас – укроют ли его кости как должно? Или же его тело бросят в пищу шакалам, и его дух, отмеченный уродством, так и будет бродить по этой пустынной земле?

Мысль эта показалась ему вдруг настолько страшной, что он запнулся и остановился, пытаясь её переварить. Он никогда еще не спрашивал, что же случается с телами тех, кто отдан нижнему миру?

Словно ощутив спиной, что он сбавил шаг, один из мужчин, замыкавших их отряд, повернулся в пол-оборота, и глухо бросил, стараясь смотреть мимо Тесугу:

– Не отставай, мертвый, мы уже почти пришли.

И юноша поспешно двинулся следом за остальными.

Он не знал, сколько им предстояло пройти в этот день, и предполагал, что они должны добраться до места, когда стемнеет. Но желтый глаз Эцу все еще стоял над небокраем, бросая их длинные, неровные тени на каменистую землю, когда Бын остановился и повернулся к ним.

– Мы станем возле того холма, – сказал он, показав на невысокую гряду рядом с ними, – переходить его не будем. С другой стороны уже видно Обиталище Первых, и вам можно будет на него смотреть только в ровный день.

Тесугу почувствовал, как вздох облегчения, словно легкий ветерок, проносится среди мужчин – они шли этот день почти без остановок, и даже сильные охотники устали. Что касается его самого, то он только сегодня почувствовал, насколько вымотан длинным путем. Живот подвело, отчаянно хотелось пить, саднили ноги, и кололо где-то в груди. Боль в теле почти совершенно выбила из головы страшные мысли, которые донимали его с утра, и сейчас он больше всего хотел просто лечь и не двигаться.

– Мы станем за тем холмом, – словно услышав его слова, повторил Бын, – и вы сможете отдохнуть. А мы поднимемся на скалу, я и Тесугу. Он должен отдать последнее духам рода.

У него что-то трепыхнулось в груди при этих словах. Отдать духам рода – что, у него же ничего нет! И никто не говорил ему о том, что ему придется отдавать еще что-то. Тесугу чуть не спросил об этом старшего вслух, но успел прикусить язык. Чему-чему, а молчать, когда не спрашивают, в стойбище учили хорошо. Что ж, он отдаст, что бы там ни было. Что такого он может потерять, если жизни его осталось на день и две ночи?

До гряды, которая должна была послужить местом их отдыха, защитой от дующего со стороны заката ветра, но так же скрыть от их глаз то, что видеть слишком рано, они добрались быстро. И вскоре мужчины уже разворачивали свои шкуры на земле, готовя место, чтобы прилечь, и решали, кому отправиться в недалекую тощую рощицу поискать сухие ветви для костра. А Бын, между тем, положив свою ношу, распрямился, и Тесугу увидел в его руке кожаную перевязь с привязанными к ней зубами, не то волка, не то леопарда.

– Ты снимешь с себя все, и закроешь этим глаза, – сказал он.

В отличие от остальных, Бын смотрел прямо на него спокойно и без уверток.

Поколебавшись мгновение-другое, Тесугу сбросил с себя идущую вокруг пояса повязку из выделанной шкуры. Ночью она служила ему защитой от холода и острых камней, днем же… в стойбище ходить нагим было не принято, но в охотничьих лагерях не существовало подобного запрета. И вот он уже развязывал жильную веревку, державшую на ногах обувь.

Повязка легла на глаза.

– Ты пойдешь со мной вверх,– услышал он голос Бына, и кивнул, стоя в своей черной слепоте, думая о том, что повязка, должно быть, должна помешать ему увидеть место Древних раньше срока. Но что он может отдать духам рода, нагой, босой и такой далекий от мест, где родился?

По окрику старого Бына он двинулся за ним, осторожно ступая между округлых камней. Путь на холм был недолгий, округлые валуны позволяли ступать вполне уверенно даже вслепую, по голосу Бына, и Тесугу невольно подумал, что так не бывает. Камни лежали так ровно, словно кто-то разместил их… впрочем, несмотря на это и свою осторожность, он пару раз болезненно задел края валунов пальцами, с трудом удерживаясь от вскрика.

Когда поверхность под стопой стала ровной, Тесугу ощутил, что они оба – дыхание Бына доносилось откуда-то слева – стоят на каком-то невысоком холме. Ветер здесь усилился, по телу бежала дрожь, в животе болезненно сосало. Что собирается делать Бын?

Словно услышав его мысли, Бын заговорил надтреснутым, глухим голосом:

– Отпустите дух этого юнца, о, смотрящие на нас из ночи, о, ушедшие в нижний мир. Он сосал грудь наших матерей, ел за нашими очагами и слушал духов рода, но нам не принадлежал. Жители нижнего мира назвали его своим от рождения, и принадлежавший им – к ним и уйдет. Кровь его прольется в нижний мир, и напоит его темных духов, и вернутся они в наш мир, чтобы была у детей наших пища и укрытие. Ты стоишь перед концом твоей жизни, Тесугу, – на этих словах голос старого Бына вдруг прыгнул вверх, так, что юноша вздрогнул – ты, родившийся мертвым и меченый знаком нижнего мира, пришел сюда, чтобы исполнить волю Эцу, и дать свою кровь жителям нижнего мира. Готов ли ты?

– Готов, – голос юноши надломился, как сухая ветка, он попробовал сглотнуть, но в горле пересохло. Он готов, но к чему?

– Ты отдашь духам рода знак мужчины, – Бын сейчас стоял перед ним, невидимый, так близко, что Тесугу ощущал запах из его рта, – и эта кровь уйдет предкам. Но для жителей нижнего мира, для Первых и всех Древних ты отдашь её уже не мне.

Он кивнул, хотя Бын не спрашивал его ни о чем – все решено, и его согласие не требуется. Так надо было – он, не знавший прикосновения ножа и раскаленного камня, не носивший на теле знаки охотника, не мог совсем не отдать крови роду, и будет это…

Тесугу почувствовал, как грубая рука хватает его за ту часть тела, что ему ни разу еще не позволили использовать, как надлежит мужчине, зажимает – и в следующий миг его опалила боль, жгучая и соленая. Юноша едва успел поймать свой крик на кончике языка, до крови прикусив нижнюю губу, и согнувшись.

– Сними повязку, – голос Бына изменился, теперь он звучал устало и отстраненно, словно мужчина, наконец, выполнил какую-то тяжелую работу и приходил в себя.

Дыша тяжело, сквозь зубы, от палящей боли между ног, Тесугу несколькими неловкими движениями сорвал маску. Он думал, что посмотрит сразу прямо перед собой, чтобы увидеть то, к чему его вели так долго. Но, вместо этого, он опустил голову, чтобы взглянуть на рану – край его члена покрылся кровью, сочащейся и капающей вниз. Боль пульсировала мучительными толчками, и ему снова захотелось застонать. Краем глаза он увидел на земле, в шаге от себя, крошечный окровавленный кусочек плоти – то, что он отдал духам предков.

Спохватившись, юноша поднял глаза – и боль внезапно оказалась где-то далеко, словно сама испугалась увиденного. Он молчал и смотрел, просто смотрел. Перед ним была покрытая клочьями кустарника равнина, посреди равнины вздымался невысокий холм. А на холме стояли камни. Нет, даже не камни, а… тут Тесугу не мог ни с чем сравнить, потому что ничего подобного ранее не видел. Каменные исполины, от которых, даже на таком расстоянии, исходило чувство грозной мощи, стоял кругом, расположенные так ровно, что это казалось невероятным. И под ними – ряды других камней, из очертаний которых складывалось нечто, непонятное взгляду, но явно имевшее смысл. Место завораживало своей неестественной, не встречавшейся в мире людей силой и… он поискал слово, и понял, что не знает такого слова. Даже если бы ему пришлось вернуться в стойбище, нелегко было бы описать это людям, которые не видели ничего даже отдаленно похожего. Изо всех сил щуря глаза, Тесугу всматривался в каменный круг, пытался впитать его взглядом. Вот, значит, оно какое – Обиталище Первых, о котором столько слышал ранее, место, где был открыт нижний мир.

– Здесь Первые обратились в камень, чтобы хранить волю Эцу, – хрипло сказал Бын, стоявший рядом с ним, тоже совершенно нагой, но с ножом в правой руке, – и здесь ты умрешь.

Глава седьмая

Есть наш мир, мир дня, в котором живут люди. Они охотятся, едят, разговаривают и соединяются друг с другом. В мире дня ты можешь коснуться всего – камня, воды, шкуры, и что угодно может коснуться тебя. Ты чувствуешь боль, похоть, голод.

Но все меняется, когда огненный глаз Эцу гаснет на закате. Когда темнеет, и усталость наполняет члены, когда веки становятся тяжелыми – приближается он, мир ночи. Это время, когда человек должен закрыть глаза и отпустить своего духа.

Не принято говорить, куда уходит твой дух, и с кем он встречается в мире ночи. Но встречи эти бывают жуткими – и люди кричат и дергаются, лежа в своих хижинах. Бывает же и так, что человек внезапно возвращается назад, открывая глаза посреди густого мрака. И до него долетают далекие голоса или слабые шорохи, и такой человек знает – они здесь. Ночные духи, безглазые и не имеющие постоянных очертаний. И людям страшно, так страшно, что не могут они даже выйти наружу и облегчить тело, и терпят до утра, либо делают, что нужно, в хижине.

Лишь немногие способны встретиться с ночными тенями, когда их глаза открыты. С незапамятных времен умеют они заклинать безглазых духов игрой на дудах и шумом трещоток, нужными словами и сожженными на костре травами.

Таких людей называют неспящими и им дарована великая сила. С неспящими же и говорили Первые, возглашая им волю Эцу, ибо никто больше не мог их понять.

Ночь, последняя среди людей, закончилась, и он опять вернулся в мир живых из сумеречной страны. В этот раз всё было особенно тяжело и странно. Место, где прикоснулся нож Бына, горело, хотя старший и помог ему унять кровь. Переворачиваясь на своей шкуре, дрожа и тихо вскрикивая от боли при каждом резком движении, он то в немом ужасе смотрел наверх, где пылали костры Древних, то проваливался в сон. Все знали, что, когда глаза человека закрываются ночью, темные, невидимые глазу духи уводят заснувшего в свой мир, и часто открывают ему такое, что неведомо людям, над которыми пролит свет дня. Сейчас, когда он так близок ко дню своего предназначения, Тесугу с трепетом ждал от ночных духов откровений, которые бы объяснили ему смысл происходящего, жизни людей и его собственной, такой короткой. Но, вместо этого, виделись ему только лица родичей, нелепые и сменявшие друг друга одно за другим, говорящие лисы и птицы с человечьими головами. Сейчас, съежившись на своей накидке, он пытался осознать, что ему открылось, но не мог вспомнить ничего внятного.

Его спутники, между тем, тоже просыпались, один за другим. Мужчины поднимались, отряхивались, сбрасывая с себя одурь ночи, освобождали тело от лишнего и тихо переговаривались. Двое ушло за водой – Бын объяснил им, где её здесь можно найти – другие занимались обычными утренними делами. На него не смотрели вообще. Теперь, отдав роду последнее, что ему принадлежало, он прекратил быть одним из них окончательно. Ранее его могли называть «мертвым», но, все-таки, обращались, теперь же не называли никак. Он для них просто уже был не здесь. И, завернувшись в колючую, затвердевшую от ночной прохлады шкуру, раздвинув ноги, чтобы не касаться бедрами раны, Тесугу вслушивался в обрывки их разговоров.

Вскоре он понял, что говорят мужчины о людях по соседству с ними. Оказалось, они уже знают, где разбили лагеря другие отряды. Ночью, пока он дрожал от холода и боли, сородичи приметили их костры. Ну, конечно, иначе и быть не могло – сейчас, в равный день, роды с разных концов земли отправляют сюда своих посланников. Но цель их прибытия остается неизвестной для посторонних. Должны ли они привести меченого, вроде него, чтобы пролить его кровь, хотят ли просить об избавлении от терзающих тело духов, ищут ли совета ушедших, или желают говорить с мудрыми по иной причине – все это знают только люди самого рода и их неспящие. Но это не значит, что друг с другом нельзя общаться.

…тоже их видели, – донесся до него чей-то возбужденный голос, – когда шли мимо леса. Их следы…

– Я не верю людям с плоскогорий, – прервал его другой, кажется, это был Егд, – их речь звучит так, словно у них камешки за щеками, и они красят тело. Такие могут сказать все, что захотят, и…

– Когда Люди Камня будут здесь, мы должны спросить о немых, – заговорил кто-то третий, и Тесугу вздрогнул.

Люди камня – нельзя не подойти к Обиталищу Первых и не услышать об этом странном племени, и как всегда, упоминание о них вызвало разные чувства. Их не любили, им завидовали и боялись – но так же с нетерпением ждали встречи с ними, ведь они могли принести самый редкий камень или искусно сделанные предметы из него. Кроме того, с ними всегда появлялись Первые – не те, кто были изначально, но их воплотившиеся в плоти и крови потомки, говорившие с теми, кто был изначально.