Чревоугодие. Гастрономическая сага о любви

Это был его родной курортный город. И разве может импозантный мужчина долго просидеть в одиночестве на веранде ресторана? Всегда найдется та, кто мечтает стать Маргаритой для своего Мастера.

– Вы не находите мой наряд нелепым? – раздался женский голос в той близости, которую принято называть нетактичной.

Он обернулся. Милая, смущенная девушка с огромными глазами была одета безукоризненно. Ничего пошлого, ничего лишнего, ничего аляповатого. Он даже обманулся в первые секунды. Он был готов обмануться. Но уже через секунду распознал охотницу. Жаль. Мы все обманываться рады. Хотя шанс он ей дал. Официант принес второй прибор, второй бокал…

Этот разговор, склеенный из попыток произвести впечатление, из игры и фальши вспоминать не хотелось. Сколько еще было таких разговоров? Сколько охотниц? Сколько напрасно потраченного времени? Интересно, если бы он тогда сказал, что находит наряд охотницы нелепым, скинула бы она его, как некогда Маргарита отринула желтые хризантемы, что не понравились Мастеру? Он перешел к другой полке.

Здесь были королевские кортезе, превращенные в гави умелыми руками виноделов, – насыщенные, густые, яркие и беспринципные. Королевские, потому что кортезе называют «Белым королем Пьемонта».

Впервые он попробовал «Гави ди гави» на какой-то элитной дегустации для знатоков. Тогда это вино впервые назвали при нем королем белых вин. Он мог бы поспорить, но не стал. Вино действительно было с характером. Даже само это словосочетание «король белых вин» взял на вооружение и потом неоднократно использовал, презентуя это вино к столу.

А еще он помнил, как очередная молоденькая «умница», которая уже заочно, безосновательно и самолично присвоила все права на мужчину, в гневе, что ее фантазии оказались только ее фантазиями, выкрикнула:

– Может, это вино и король, но ты – пастух! – и развернулась в надежде, что ее остановят.

Конечно, никто ее не остановил. Как много их, что умозрительно выстраивают целый семейный дом, а потом с удивлением обнаруживают, что все это – иллюзия. «Все это матрица, как фильме „Матрица“», – так, кажется, поет Елисаров. Девушки часто ищут королей в уже готовых королевствах. А может, стоит найти обычного пастуха, совместно выстроить королевство и уже затем, склонив голову, торжественно возвести своего короля на трон?

На следующей полке жили настоящие немцы – рислинги, гордящиеся своей кислотой, любящие холод и высокие бутылки. Он редко заглядывал на эту полку. Как-то угостил друга, вот здесь же, в погребе, за вот этим маленьким столиком под картиной из Тбилиси. Сидели на этих неудобных стульчиках.

– Как вкусненько! – сказал тогда друг.

Теперь всякий раз, как друг приезжал в гости, то неизменно не просил, а требовал:

– Где твое вкусненькое вино? Его хочу!

Это слово – «вкусненькое» – было настолько пошлым по отношению к вину, что, как контрэтикетка, приклеилось к каждой бутылке рислинга и напрочь отбивало охоту включать вина с этой полки в единоличные свои дегустации. Отсюда бутылки шли в бой только в случае приезда этого товарища.

Далее шли чуть ехидные совиньоны, дающие своему почитателю и французскую сладковатую изысканность, и немецкий кисловатый снобизм. Совиньоны он любил. Но только в исключительных случаях. В шумной компании, за горячим, со следами мангальной решетки, лососем.

Совиньоны напоминали ему бесшабашную и безбашенную молодость. Был тогда большой и круглый ресторан в центре города. На его первом и втором этажах заседали солидные дядьки, которые уже в то, советское, время могли позволить себе рестораны. А вот на крыше…

Крыша была «точкой сборки», если уж вспомнить Дона Хуана по Карлосу Кастанеде, всех тоналей и нагвалей, всей гениально-праздной, неприкаянной молодежи города. Здесь можно было взять пива и мититей. Порция мититей на две кружки пива. Своим на порцию давали четыре кружки. Мититеи шли с кетчупом, который тогда назывался томатным соусом с рубленым луком. При отсутствии пива разливного продавали бутылки «Мартовского», «Ленинградского» или самого ходового – «Жигулевского». В том же соотношении «мититеи-пиво».

Они были «своими» на Крыше, а потому им иногда «перепадало из погребов». Однажды перепали им пыльные, просроченные (да кого это волновало!) монументальные бутылки, именуемые в народе «бомбами». Просроченность «бомб» они важно именовали выдержанностью.

«Бомбы» содержали обычное столовое белое вино, которое именовалось… Как вы думаете? Правильно: «Столовое белое». И вот именно этот вкус «Столового белого» возрождал ностальгическое, глубинное в его душе. Совиньоны, что из Луары, что из Штирии, что из Венеции, что из Бордо, что из Сицилии, делали его не умудренным уставшим мужчиной, а счастливым бодрым подростком. Все это были еще те, советские, совиньоны с виноградников Крыма или Краснодара.

Были в его погребе веселые пино, что взрываются во рту букетом винограда, яблок, груш и цитрусов. Все эти пино: гри, блан, нуар – были достойны самых красочных историй. Не сдержался, взял бутылку итальянского «Пино Гриджио», погрел в руке. Именно так, давным-давно, взял он с полки в магазине это вино, правда, другой торговой марки. Не впечатлила этикетка. Хотел было поставить его на место, но приятная девушка-консультант спросила:

– Не Ваше? Что не понравилось?

– Золото на этикетке, – признался он. – У винодела должен быть вкус. Тогда будет достойный вкус и у вина. А такое обилие золота на этикетке свидетельствует о его, вкуса, отсутствии.

– Если Вы любите белые вина, то возьмите – разок, на пробу, не пожалеете, – посоветовала девушка. – Вот есть от другого производителя. На этой этикетке золота нет.

Взял. Не пожалел. Потом приобрел и то, с золотой этикеткой. И снова не пожалел. Оказывается вино, изготовленное из хорошего винограда, не испортишь даже золотом на этикетке.

Были мускаты, сухие по градусам, но сладкие по винограду, сложные и простые одновременно, от которых так и хотелось вспомнить комплимент из сказок «Тысячи и одной ночи»: «ты мускат моего сердца».

Были и другие вина – розовые клареты, гордые испанцы и не уступающие им португальцы. Были даже выходцы из-за заокеанского мира, новосветные, с легкой газацией. Были далматские вина и местные, простые как воздух и настолько же необходимые телу и душе. Но не было главного.

Не хватало «Chateau de Maligny». И не потому, что это нежное белое вино из бургундского шабли было дорогим и претенциозным. Наоборот, оно без шума и пафоса дарило свежесть и наполняло силами в тяжёлые дни относительного одиночества. Просто это вино в довольно частые дни приезда гостей уходило полудюжинами. Вот и сейчас обнаружился этот досадный изъян в боевом арсенале погреба, а он никогда не начинал свой недельный холостой отпуск без нескольких ящиков этого вина.

Итак, за шабли нужно съездить. И обязательно запастись игристым. Потому что какое же утро поэта без пенного хлопка, когда перляж дарит солнышко в каждом пузыречке, поднимающемся со дна бокала к поверхности? Так что за игристым съездит обязательно. Тоже ящика два.

А что у него по красным?

Здесь все было менее широко, объемно, глубоко и разнообразно. Вернее, глубины хватало, разнообразия не было. Он любил красные вина, но уж если пил, то пил много, а красные вина любят разговор один на один. Иначе сердце, иначе красные щеки и нос, иначе давление.

Как-то в Грузии набрели они на магазин с заманчивым названием «Эксклюзивные вина от маленьких виноделов». Кстати, вот они, счастливые приобретения той поры – бутылок двадцать, лежат и ждут своего часа уже который год. Но рука не поднимается. И вряд ли поднимется в скором времени.

И продавал вина сам хозяин, звали его Шалва, но это не точно. Он начинал дегустацию от сухих белых, шел через сухие красные, через природно-полусладкие к крепленым и чаче. Они с женой (сын тоже был, и тоже пил, несмотря на непитейный возраст) уже хорошо успели укачать себя этой дегустацией, а Шалва все подливал и подливал. Наконец, на второй чаче спросили:

– Вы всегда так пьете с посетителями?

– Всегда, – последовал ответ. – И без посетителей тоже пью.

– А какие вина предпочитаете?

– Предпочитаю красные, но пью белые, – ответил Шалва.

– А почему?

– Пью я много, несколько литров в день, и, если бы пил красные в том количестве, в котором пью белые, мы бы с вами уже не разговаривали.

Вспомнил он эту историю и вернулся к своим красным винам. В свое время он провел многогранные эмпирические исследования и после долгих экспериментов он выбрал для себя два региона: итальянскую Тоскану и французскую Бургундию. Иногда компанию этим двум грациям составляла третья – терпкая, густая и танинная грация Бордо.

Выбрал в Тоскане сорт винограда – санджовезе. Как бы этот сорт не называли в разных тосканских областях: санджовезе гранде, мореллино, брунелло… Были в Италии и другие замечательные сорта: барбера, неббиоло, россезе. Но он выбрал санджовезе. И даже определился с провинцией. Его избранницей стала маленькая коммуна Карпинето-Романо, что в регионе Лацио под Римом.

С французским вином все было еще проще. Пусть опытные виноделы сочтут его дилетантом, но был виноград пино-нуар и была Бургундия. Если он видел на этикетке сорт пино-нуар без купажей и регион Бургундия, то бутылку брал. На пробу. И редко ошибался. Недаром пино-нуар был одним из всего семи сортов, разрешенных к производству шампанского. Еще мог взять вино из винограда бордо. Бордо из Бордо. Пробовал он и Петрюс, и Жевре-Шамбертен, но верным оставался Бордо и Бургундии.

Иногда с редкими оставшимися друзьями, откупорив бутылку какого-нибудь гаме или божоле, они затягивали нестройным хором, фальшивя и сбиваясь:

Бургундия, Нормандия,

Шампань или Прованс,

И в ваших жилах тоже есть огонь,

Но умнице Фортуне, ей-богу, не до вас,

Пока не белом свете,

Пока не белом свете,

Пока не белом свете

Есть Гасконь.

При словах о Шампани обязательно находился тот, кто требовал шампанского, но его успокаивали, плеснув красного в подставленный бокал. По окончании песни часто находился желающий спеть про то, что он «ровно в семь сорок будет сидеть в самолете и думать о пилоте, а там еще немного, и – Прованс», но тут его перебивали родной одесской «В семь сорок он подъедет», а еврейская мелодия обязательно требовала новой порции вина, и не одной порции. Весело было. Но и, будучи в доме совсем один, он мог сымитировать компанейское веселье.

За неимением друзей под боком он часто пел «Бургундию» громко и в гордом одиночестве. А уж если смотрел «Три мушкетера» (а их он смотрел всегда в «холостые» недели), то пел в голос все многочисленные песни из фильма, перебивая актеров за кадром и расплескивая вино на стол. Часто доставалось компьютеру. Мастер уже десяток раз менял сгоревшие от вина детали, от клавиатуры до материнской платы.

Пробежал взглядом по запыленным крепленым винам на нижних полках. Ах, милая сердцу «Массандра». Нет больше такой, нечем заменить. Легендарные хересы, мадеры, портвейны, кокуры, мускатели, токаи, пино-гри – все это в прошлом. Винокомбинат работает, но продукция… Как-то открыл он бутылочку «Черного доктора» из нынешних, но хватило органолептики и ностальгии только на полбокала. Иссякла «Массандра». Может, где-то и работает эксклюзивное производство для избранных, но как получить к нему доступ?

А вот этот ряд радовал неизменно. Вина Грузии и Молдавии. Ах, сколько же прелести в этих кахетинских и пуркарских напитках.

– Кстати! – сказал он сам себе. – А где мое оранжевое?

Не было оранжевого вина в погребе. Нужно заказать. Французское белое «Chateau de Maligny» и пару ящиков игристого купит в магазине. А вот оранжевое можно найти только в интернете. Теперь, когда разобрались с винным погребом, можно было приступать к ревизии бара. Семь дней в одиночестве – это не шутка.

И пора из погреба. «На глубину ноль».

Первым делом по возвращении на «верхнюю палубу» из «трюма» он отыскал в интернете «Ркацители» винодельческого дома Чотиашвили. Заказал двенадцать бутылок. Долго всматривался в картинку одной из бутылок. Год 2014, партия в 2600 экземпляров. Бутылка номер 644. Все от руки, и мокрая синяя печать внизу этикетки. До отъезда жены еще месяц. Нельзя торопить время. Но с приобретением нужных запасов лучше поторопиться.

3. Бар

Хороша и желанна холодная вода.

Хорошо и желанно вино.

Но, мешая воду с вином,

я готовлю питье для кастратов.

Антуан де Сент-Экзюпери. «Цитадель»

Его бар состоял из двух частей. К первой он относил продукт собственного производства. Литровые «бойцы», выстроившись могучей ратью, занимали часть винного погреба. Их там накопилось немало, этих бутылок с герметичными пробками. Каждая была одета в свой мундир и градус имела тоже отличный от других.

Цвет «мундира» определяла добавка, то, на чем происходила настойка продукта. Светлые, почти винной соломы, спирты на зубровке и зверобое контрастировали с темными, шоколадными спиртовыми душами с дубом и калганом. Посередке держались самогонки с перцем и девясилом. Были и совершенно прозрачные, слезные бутылки – неразбавленные спирты без каких-либо добавок.

Самогонки было много, даже считать уже перестал года два назад. А ведь это в большинстве своем был еще не разведенный, не «водочный» спирт. Хотя есть любители и шестидесятиградусного напитка. Например, на одной именной бутылке грузинской чачи, самогонки из мезги, виноградных отжимок, рукой мастера было выведено число «65».

Перегонять самогон он начал года через два после переезда в частный дом и лет через пять после посадки плодовых деревьев. Саженцы поселились на участке еще в процессе строительства, на этапе закладки фундамента. Саженцы принялись хорошо – все-таки чернозем, бывшее пахотное поле. Подрос сад, стал обильно плодоносить. Персики, сливы, яблоки, нектарин, абрикосы, белый инжир с дюжины деревьев щедро опадали к ногам супругов, садоводов-самоучек.

А ведь выросли и дарили плоды еще и ягоды: крыжовник, смородина всех цветов, йошта, ирга, калина и черноплодная рябина. Да и винограда было насажено – с десяток сортов. Через какое-то время он, конечно, начнет делать свое вино, но это отдельная тема, к ней необходимо было готовиться, закупать необходимое оборудование: дробилку, пресс, бочки для винификации. К освоению новой темы он пока не созрел, а съедать весь виноград за столом в качестве ягодного десерта, даже с учетом раздачи по друзьям и знакомым, они не успевали. Зато отлично успевали осы, которые начинали бить ягоды еще в период созревания.

Так что не все фрукты-ягоды доходили до стола. Начинали портиться уже на ветках и осыпались на разных стадиях созревания. Сначала плоды просто гнили вокруг стволов. Потом все эту подгнивающую плесневелую кашу он стал сгребать в компостные ямы. А потом он купил самогонный аппарат. Супруга не возражала: и муж при деле, и добро не пропадает.

Вышло сразу, и вышло хорошо. Было сложно, понадобилось переналаживать разум и руки под новый вид деятельности. Несколько раз менял он пропорции закладываемых ингредиентов (падалицы, дрожжей, сахара, воды), усовершенствовал оборудование, закупал новые необходимые мелочи для облегчения процесса. Но уже первый перегон дал восемь литров высокоградусного и высококачественного спирта.

Теперь из оборудования он имел:

– Не шикарный, но вполне приличный самогонный аппарат. Наверное, с профессиональной точки зрения, правильно было называть это устройство дистиллятором, но ему нравилось именно такое название: самогонный аппарат. Оно более чутко отражало суть процесса, говорило о том, что гонишь, и о том, что делаешь это сам. Аппарат был оснащен сухопарником (он же паросепаратор, он же паровой колпак) и холодильником (то, что в советской традиции называли змеевиком). За такое устройство подобная конструкция называлась «Чебурашкой», по «ушастому» сходству. Крепились «уши» при помощи болтов к высокой ректификационной трубе с множеством фильтров. Так что второй перегон не имел никакого смысла. Хотя на форумах об этом спорили, но он имел свое мнение и в спорах не участвовал.

– Несколько гибких шлангов с насадками для подведения и отведения воды.

– Мерную колбу на двести пятьдесят миллилитров и мерную колбу на сто миллилитров – для разных функциональных целей.

– Стеклянную лейку, поскольку с пластмассой спирту соприкасаться совсем не желательно.

– Два спиртометра с разными градациями: один – от сорока до семидесяти градусов, другой – от семидесяти до ста.

– Емкость на шесть литров с краником для доведения спирта до нужной крепости.

– Две емкости по сорок литров с краниками и гидрозатворами для сбраживания.

Были еще какие-то мелочи, но по них он мог и позабыть, а вспоминать только по надобности. Весь процесс получения самогона делился на несколько этапов:

– сбор падалицы;

– сбраживание;

– перегонка;

– разведение до нужного градуса;

– бутилирование и настойка.

Путем многократных алхимических экспериментов пришел он к такой пропорции, которую считал идеальной. Любой опытный самогонщик нашел бы в ней уйму изъянов, но он не стал бы спорить, а просто продолжал бы делать по-своему.

Вначале в емкость для брожения он насыпал килограммов по пять-шесть «плодово-ягодного сбора». Потом инвертировал сахар – по пять литров на емкость. Делал он это так. Засыпал сахар в кастрюлю, доливал немного воды, ставил на огонь и около получаса варил сироп, периодически помешивая. А то сироп мог и перебежать, тогда жена разъела бы нервы за убитую плиту. Потом добавлял чайную ложку лимонной кислоты. Все это остужал немного и выливал в «плодово-ягодный сбор».

Добавлял в каждую емкость по двадцать литров обычной воды из-под крана. Заводил спиртовые дрожжи – по полкило на бак. Выливал их в теплую воду, закрывал герметической крышкой и ставил гидрозатвор. Все. Оставалось только ждать – когда дней пять, когда неделю. Раз в день открывал емкости и помешивал длинной деревянной ложкой.

Когда брага испускала последние бульбы в гидрозатвор, начинался процесс перегонки. Сначала нужно было сцедить брагу в перегонный куб. Потом добавить туда хвосты с прошлой перегонки. Хвосты – это все, что от сорока до тридцати градусов, все, что уже не шло в основной продукт. Завинтить все нужные болтики, сделать все необходимые подключения – к воде и к электричеству. Теперь можно было садиться с кроссвордами или книгой на веранде и ждать результатов.

Когда температура в кубе поднималась до восьмидесяти градусов, по трубке в подставленную бутылку начинали бежать первые капли. Так называемая голова. Метиловый спирт, яд. Кто-то им протирает стекла, но он просто избавлялся от головы, выливая ее в умывальник. Оставалось только менять бутылки и делать замеры градусов. На сорока он прекращал отбор продукта и подставлял емкость для хвостов.

В шестилитровой емкости смешивал все пять-семь бутылок, что вышли из перегонки. Получал столько же бутылок со «средним показателем» – шестьдесят-семьдесят градусов. Теперь нужно было подписать бутылки: год (что специалисты называют миллезим или винтаж), состав (ягода, слива, сбор и прочее) и градус. И теперь готовый продукт можно было нести в подвал, где начиналась новая алхимия с добавками к настоям.

И вот такого продукта по бутылкам теперь скопилось без счета. Это была нижняя часть бара, запасы из погреба. Верхняя часть бара хранилась частично здесь же, в погребе, а частично по многочисленным шкафам на «глубине ноль», то есть на первом этаже дома – в столовой, на кухне, в большом шкафу со стеклянными дверцами в холле и в передвижном баре, огромном глобусе на колесиках, в полом пространстве между двумя полушариями.

Собственно, в доме были представлены практически все крепкие алкогольные напитки, кроме, пожалуй, самых экзотических. Под каждое настроение, под каждое эмоциональное и физическое состояние был предназначен свой, особый, «понимающий».

Прежде чем приступить к доскональной ревизии, он осмотрел полки на предмет общего наличия, а не конкретного количества. Виски, джин, ром, коньяк, текила, чача, водка, граппа, шнапс, абсент, саке…

Были еще какие-то ракии, узо, орухо, сливовицы, привезенные из путешествий и замершие на полках вечными экспонатами иных культур. Были также всякие разновидности напитков, единые по сути, но разнящиеся по названиям: бренди, зубровки, бурбоны, мескали, метаксы…

Отдельным строем ожидали приказов командира настойки: венгерский «Уникум», немецкий «Егермейстер», чешская «Бехеровка». Их он использовал исключительно в качестве лосьона для полости рта – освежить дыхание после тяжелого боя.

Кто-то сказал бы, что так не бывает, что в доме не может быть собрано столько разнообразного алкоголя. Бывает и может, если хозяин дома любитель, если хозяин дома ценитель, да еще имеет некоторые возможности и пользуется некоторым влиянием.

Теперь нужно было провести расчет батареи по калибрам и оценить количество заготовленных боеприпасов. Для этого нужно было четко представлять план «боевых действий». Он и представил себе – изобразительно и выразительно – второй день по отъезду супруги.

Первое похмельное утро еще не было хмурым. Крепкие напитки могли отдыхать. Если бы рядом была какая-нибудь «дуняша», на более-менее трезвый разум которой можно было положиться, то он ушел бы в карьер сразу, с самого утра. Но нет. Решил же без «дуняш». Пусть отдохнут, наверстаем еще и перенаверстаем.

Маршрут был выверен годами. В первый день по отъезду он с самого утра отправлялся в пивной ресторан. В «Бочку». Перед ним выстраивали сет из нескольких сортов пива, раскладывали душистые и жирные яства. Но об этом после. Не отвлекаться, сейчас о крепком.

Днем первого дня тоже крепким напиткам делать нечего. После всяческих праздных блужданий по городским улочкам он отправлялся в ресторан винный, и тут уже могли быть варианты. И об этом после. Возвращался домой он через раков и вечер проводил за фильмом, раками и пивом. И тут наличие-отсутствие «дуняши» никакого значения не имело. Разве что в соло-версии раковые хитиновые панцири собирать и выносить придется одному. Но бак стоял во дворе, так что особой проблемы в этом он не видел. Такой план первого «холостого» дня был составлен несколько лет назад, но еще ни разу не удалось выполнить его в полном объеме.

А вот день второй… Со второго дня всяческие выезды в город отменялись. Дом переходил на осадное положение, весьма точно подмеченное Олегом Митяевым в песне «Авиатор»:

И возвратившись, долго я еще не сплю.

Пою и пью, а лето тает.

Пускай стучатся в мой ангар,

Я никому не отворю —

В нетрезвом виде авиатор не летает.

Он не любил летать в нетрезвом виде. Некоторые «дуняши», некоторые друзья тянули, звали, почти требовали сверзиться в социальные радости. Иногда он сдавался и отправлялся в нетрезвый путь по местам столь же злачным, сколь и престижно-дорогим. Но все же чаще дом становился крепостью и начиналась жизнь по строчке: «праздность трезвости, труд запоя». Начинался труд запоя.

Утро второго дня – это традиционный хлопок игристого. Как правило, он закупал пару ящиков Prosecco Nadin Valdobbiadene Dry. Во-первых, он когда-то с первого глотка влюбился в округлую прелесть винограда глера, а во-вторых, классические игристые брюты он не любил, предпочитая им сухие или экстра-сухие варианты.

Однако в последнее время он обзавелся товарищем, виноделом. Некогда французский бренд «Grand Imperial» перебрался в его регион и стал локальным брендом. Купажное игристое вино этого бренда (алиготе, совиньон блан, ркацители, мускатель) отличалось от своих собратьев тем, что в каждом перляжном пузырьке блестела частичка золота 586-й пробы. Этикетка была приклеена «вверх ногами», чтобы перед вскрытием перевернуть бутылку и получить не только вкусовые ощущения, но и визуальное удовольствие. Золото играло в пузырьках. Но все равно все заканчивалось хлопком, дымком из горлышка и дальше – по тексту.

Он вздохнул счастливо, представив этот момент во всей красе: со звуком, цветом, ароматом и вкусом. Но вот умозрительная бутылка уже ушла – на веранде, по глотку, по бокалу, вперемежку с глотками свежего воздуха. Настроение и физическое состояние теряли крен и возвращались в норму. Хорошо бы еще дождь, вот бы пошел дождь! Небесный перляж. Если пить, то с богом. Воображаемый первый день продолжался.

Скоро завтрак. Традиционный завтрак: бекон, яичница-глазунья, пиво. Но его еще нужно приготовить. А для этого необходимо набраться сил. И тут в дело вступает джин.

Чистый джин он никогда не пил в количествах, соответствующих масштабу его личности. Он всегда мешал джин с тоником в неклассической пропорции пятьдесят на сто, добавлял лед, много льда, дольку лимона или чуть лимонного сока на глаз, а если хватало терпения и памяти – еще капельку гренадина. От гренадина напиток становился похожим на слабый раствор марганцовки, что напоминало ему о детстве, строгой матери и пищевых отравлениях. Как ни странно, такие воспоминания тешили душу мутной радостью.