Черныш

Марлевая обвязка туго впилась Элегии под грудь и в плечи, словно неумелый санитар наложил ей шину поперёк грудной клетки. Обвязка ещё сильнее выдавливает вперёд массивные груди-купола, через джемпер привязанной Волошиной нахально прорисовываются контуры бюстгальтера – швы, колечки, кружевная окантовка. Уголовник Кила, присматривая за салоном, нет-нет да облизывает взглядом приспущенный вырез её джемпера, где теснятся обильные перси – два крутых белых склона, разделённых узкой ложбиной. Берега ложбины соединяет двойная золотая нитка с каплевидным кулоном: можно подумать, неосторожный канатоходец сорвался и повис над пропастью.

На склоне левой груди у Элегии сидит ещё одна родинка, будто отбившаяся от стаи на спине. Чёрная капелька напоминает крохотного жучка – так и хочется его смахнуть! В молодости, когда Элегия Витальевна кормила грудью маленького Данилку, сын всегда хватал мать за эту родинку, даже порывался её сосать, но, не обнаружив молока, огорчённо выплёвывал.

В довершение всех бед соски-маковки Элегии тоже не теряют времени даром. От жары и стянутости они требовательно распирают шёлковые покровы, стучатся лбами, утолщаются, хорохорятся, стремятся заявить о себе. Тайный бунт женских сосков не ускользает от ехидного бандита. Глотая водку, он жадно втягивает волосатыми ноздрями аромат сидящей рядом заложницы. От помадно-кожаной Элегии головокружительно пахнет «Lacoste Touch of Spring» – сладкие ноты свежести и влюблённости, окаймлённые красками айвы, османтуса и водяной лилии.

– Слушай, лекторша, – Кила доверительно шепчет на ухо, обдавая соседку вонью спирта и гнилой ротовой полости. – Даже обидно: почему бабий запах нельзя трахнуть, а? Ух, я бы твой запашок повалял! Гы-гы-гы!

Раздражённая сырыми колготками, Элегия Витальевна с трудом подавляет желание вцепиться зубами в смуглую бандитскую морду. В горле першит от гнусных выхлопов лже-Черныша, хочется съесть сразу горсть мятных пастилок, но связанной в сумочку не залезть. Не гоблина же просить? «Пежо» без устали наматывает километры какими-то задворками, кто-то из старичков беззвучно молится, а Черныш-Кила уже ловко шинкует тесаком очередной помидор прямо на коленке. Сгребает дольки грязными табачными пальцами, неуклюже подносит ко рту Элегии:

– Угоститься не хочешь, лекторша? Водяры плеснуть?

– Не пью, – мёртвым голосом отвечает Элегия. Вот от мятных конфет она бы и вправду не отказалась.

Кила не настаивает, высыпает помидоры себе в пасть, рассеянно запивает водкой. Толкает локтем в пышный бок:

– Может, мы за городом с Зубом с собой тебя прихватим, а? Хочешь вольной жизни, Элька? Бабки будут, не бойся. Не эти вот старпёрки, а настоящие бабки, бумажные! Надо мешок? Будет мешок! Два? Будет два!

Элегия пытается тайком сдвинуть ноги, но терпит фиаско: её пухлые капроновые щиколотки в модных кремовых ботильонах прибинтованы по разные стороны сиденья. Когда автобус покачивается, огромные ляжки Волошиной звонко вибрируют от напряжения, облитые медно-звенящим капроном. Возникает впечатление, что ещё толчок – и колготки разорвёт изнутри гидродинамическим ударом, стиснутая плоть выплеснется наружу, шипящая и тяжёлая как электролит.

На правое бедро женщины ложится мужская ладонь с наколками червонных тузов на пальцах. Столкнуть эту ладонь нечем.

– Потрещи с нами, лекторша! – капризничает Кила. – Ты старпёрам на экскурсии чего треплешь? Даёшь культуру в массы! Просвети кентов, а то мы окромя Северов и не видали ни хрена! Зуб, подтверди! Ты вообще много в жизни видел?

– Угу, – нехотя отзывается Зуб. – Я старый турист! Тундра-мундра, все дела. Прошлый раз в Якутии чалился, в Хангаласском районе. Гады к полу примерзали, одеялка – к батарее. Романтика, бля…

– А я первоходком в Коми загорал! – подхватывает Кила. – Потом десятку – в Архангельской области, на Коряжме дыбал… слыхала, Элька, про такое место? Курорт строгого режима, пайка с ноготь, конвоиры – волки… Давай, залепи нам что-нибудь историческое, колобок! Где мы сейчас едем?

Покусывая ежевичный рот, чтоб не стошнило от омерзения, Волошина глядит в окно – мелькают жестяные заборы частного сектора, крыши с флюгерами, кучи гравия. Это улица Овражная, до выезда из города отсюда совсем недалеко.

– Вы уверены, что вам интересно? – скупо роняет она. – Сейчас мы движемся по улице Овражной, которая до тысяча девятьсот семнадцатого года называлась Подольский Вал. Первыми жителями улицы были мещанин Горохов и почтовый приказчик Николай Абакумович Шерстяных. Наиболее примечательными постройками девятнадцатого века здесь были мануфактурные склады купца…

Ладонь в наколках с гулким шлепком бьёт женщину по полной кожаной ляжке.

– Не! – обрывает Кила. – Скучно балакаешь, Элька, аж в сон тянет! Купцы-шмупцы… где они теперь? Сгнили давно и кости собаки растащили. Лучше зацени, как старпёры тебе под юбку зырят, а?

Схватившись за верхний поручень, опьяневший бандит встаёт во весь рост, нависает над Георгием Модестовичем и Иваном Клементьевичем, по очереди тычет в них тесаком, будто играет в детскую считалочку:

– Чо притихли, очкарики? Думаете, не вижу? Нравятся вам ляжки у лекторши? Баба сытая, знатная. А? Нравятся ляжки? Быстро отвечай, батон!

Вопрос обращён к Георгию Модестовичу. Старик мычит нечто интеллигентно-невразумительное, однако отделаться от Килы не так-то легко.

– Не финти, старый хрен! Отвечай чётко и ясно: нравится тебе Элька? Вон мясо-то какое козырное!

– Элегия Витальевна – образованная и красивая дама, – увиливает Георгий Модестович, стараясь не потерять лица. – И да, я рад, что нас сегодня обслуживает такой обходительный и грамотный экскурсовод…

– Ну, тогда любуйся дальше и выше! – Кила с тесаком нагибается к связанной Волошиной. – Подарок тебе, как от пацана пацану!

Слышится резкий треск кожи, старушки стыдливо ахают. Кила-нгояма точным надрезом распарывает на связанной Элегии знаменитую кожаную юбку – от подола до живота. Широким жестом разбрасывает части юбки нараспашку, давясь смехом от собственного остроумия.

– Гуляй, рванина, от рубля и выше!

Салон автобуса озаряется светом – на всеобщее обозрение вырываются две мясистых женских ляжки в барабанно-тугом капроне. Дико соблазнительные в своей женственной полноте и гладкости, они круглятся двумя стовёсельными галерами, отполированные морской солью и слезами гребцов. Колготки цвета обожжённой глины потрескивают, будто раскалённая, зеркально блестящая поверхность упавшего метеорита остывает после запредельных космических температур.

Среди пассажиров шок. Лишившись юбки, Элегия плачет от стыда и ярости, старички и старушки хватаются за головы, с бессильным осуждением взирают на охальника Килу, оголившего ноги пленного экскурсовода.

– Как не стыдно! Как вам не стыдно! – шамкает бабушка в коричневом берете. – Прекратите немедленно!

– Цыц! – Кила доволен своей выходкой. – Чухнул, дед? Смотри и наслаждайся, а то ещё трахнуть её прикажу! Меня не волнует, что старый. Жить хочешь – напрягись и сделай, гы-гы-гы!

Пылая от гнева, Элегия Витальевна бьётся в марлевых путах, а бёдра в колготках всё льют и льют жаркий свет, и в сумрачном ущелье под животиком закатным солнцем розовеет ломтик трусиков, почти спрятанный между ляжек, как между двух сверкающих солончаковых дюн. Только Элегии известно, насколько мокры её трусики, тонкие и острые как фольга, и что они вновь чуть-чуть куда-то сбились, раздражая «причальные створки» Затопленного Города.

Только Элегии известно, что в Городе, скрытом внутри колготок, царит подлинное стихийное бедствие. В последние дни экскурсовод Волошина сильно устаёт на работе, ложится рано и забывает пошалить с Чернышом. Совсем никакой интимной жизни! Изредка возникает мыслишка приласкать себя под вечерним душем, однако проводить на себе «голые» экскурсии – ой, не то! Любить себя распятой и полуодетой куда интереснее.

Элегия сама не знает почему, но секс в полуспущенных колготках и раздраенном лифчике заводит её гораздо круче, азартнее, жёстче. Хочется, чтоб её что-то везде облегало, чтоб капроновая резинка до боли стискивала бёдра, и трусики не давали развести колен, а поводья лифа путались в локтях, будто всеми силами удерживая хозяйку от запретного и жгучего сумасшествия…

Трижды неверный змей Давид знал за Элегией эту слабость и всегда тащил её в постель раздетой лишь наполовину.

Впервые он овладел будущей женой в своей теплоходной каюте, когда у гида Волошиной выдался получасовой перерыв в экскурсии. Покрывая поцелуями, задрал ей платье, заломил назад руки, навалил грудью на столик, заставленный рюмками и кофейными чашками… и судовые моторы с трудом заглушали треск растянутых колготок Элегии, а сквозь рёв дискотечной музыки на палубу упорно прорывались первобытные вопли торжествующей самки.

***

– Гаишники! – кричит вдруг впереди Зуб в синей кепке Бориса.

Разом протрезвевший Кила забывает о спелых молочных ляжках экскурсовода, прилипает животом к переборке водительского отсека.

– Где? Чо? Может, не тормознут?

– Поздняк, нас уже тормозят!

– Дебил! – стонет Кила. – Правила нарушил, что ли?

– Дык под знак для легковушек сейчас проскочил – они и усекли. Я сто лет на автобусах не гонял.

– Водила-мудила! Тормози, всё равно на этой калоше не уйдём! Да ещё с тобой, рукожопым.

Поникшие было старички оживают, начинают тайком вертеть головами, Георгий Модестович нервно потирает руки. Их остановила милиция! Может, Кила с Зубом сейчас сдадутся на милость дорожных инспекторов или выскочат и ударятся в бега? Может, сейчас всё кончится?

«Пежо» замедляет ход метрах в двадцати от машины ДПС. В заднее окно Элегия видит, как к автобусу бредёт гаишник в зелёной жилетке. Но Кила уже выставляет динамик «Oratorа» в поднятый вентиляционный люк на потолке.

– Эй, мент! – гремит из усилителя на крыше. – Назад, лейтёха! И машину отогнать на сто метров! На сто! Чухнул? Автобус заминирован! Здесь у меня девять заложников! Назад!

Сонный гаишник недоумённо смотрит на «Пежо», оглядывается на напарника, затем хватается за рацию на поясе. Начинает кого-то вызывать.

– Передай там своим: я – Килаев Сергей Анатольевич! – надрывается Кила в микрофон. От напряжения природная смуглость на его желваках уступает место голубоватой бледности. – Статья сто одиннадцатая, часть четвёртая, ночью спрыгнул с «шестёрки»! У меня тут до хрена тротила и восемь старпёров вместе с лектором! Чухнул? А теперь охраняй нас! Кто приблизится – рвану бомбу!

Наркоман Зуб стряхнул с себя абстинентную летаргию, крутит в гнезде ключ зажигания.

– Давай, Кила! Пугани их, чтоб на расстоянии держались, может, переулками оторвёмся?

– Стоять, дурила! – орёт в ответ Кила. – Горючки мало, на чём отрываться будем?

– Километров сорок-то протянем…

– Хрен там хватит! В переулках их и сожжёшь! Короче, стоим! Нам сейчас «Паккарда» подадут, понял? Или «Феррари»! Что хочешь?

– Съе…ся отсюда, вот что я хочу! Блин, ломает меня… дай водки.

Обстановка понемногу нагнетается. Гаишник уже оповестил кого надо, из подворотен выкатывают всё новые полицейские машины, сотрудники в бронежилетах отгоняют любопытных прохожих, встают в оцепление. Все глаза устремлены на тупорылый бордовый «Пежо» с динамиком «Оратора» на крыше.

– Эй, в автобусе! – над переулком летит глуховатый бас. – Я – подполковник Степанов, криминальный отдел! Вы готовы вести переговоры?

– А почему всего подпола прислали? – горланит Кила. – Не уважаете, што ли? Генерала хочу!

– Будет и генерал. Для начала объясните, Килаев: есть ли у вас раненые, нужна ли помощь? Еда, вода, медикаменты?

Несмотря на громкую связь, Элегия Витальевна слушает перекличку бандитов с полицией невнимательно, как бы издалека. Нгояма-Кила попивает водку, ругается, торгуется, требует немедля подать им с Зубом бронированный инкассаторский джип, два автомата и сто тысяч долларов «на дорожку». Невидимый подполковник Степанов обещает всё исполнить, как только оперативный штаб наверху даст отмашку, а для начала предлагает себя в обмен на пожилых заложников.

– На хрен ты мне нужен, подпол с дулей в кармане! – кривляется Кила. – У меня тут такая бикса сидит!… Каждая сиська – с трамвай! Нет, меньше чем за генерала не отдам!

– Опомнись, Килаев! – по-отечески распекает подполковник. – Ты же не чеченский террорист, ты по жизни правильный каторжанин с понятиями.

– Все вы мягко стелете, суки. Что ты знаешь о понятиях, легавый? Ты со мной на Коряжме шконку не грел.

– Господин террорист, – вдруг вежливо кашляет Иван Клементьевич. – То есть, товарищ Килаев… У нас все пожилые… бабушки уже давно хотят в туалет.

– И этот туда же! Пошёл ты! – Кила отводит ото рта микрофон, торопливо закуривает под люком сигарету. Быстро соображает. – Хотя… короче, кому типа невтерпёж – ходим по одному в дальний конец салона. Строго по одному! Посуду ищите сами! Чухнули?

Пенсионеры некоторое время ёрзают и шушукаются, однако первым идти в импровизированную уборную никто не хочет. Элегия Витальевна с радостью сходила бы в туалет, если бы кто-то развязал на ней бинты. Между ляжек у неё творится такой потоп, словно она уже сто раз обмочилась в свои розовые трусики. Это в створки райских врат колотится прибой Затопленного Города.

Кила и Степанов продолжают перепалку. Наверное, полицейский подполковник нарочно тянет время, пока на крышах не засядут снайпера. У Элегии больше нет сил слушать хрипатые выкрики живого двойника Черныша-ногямы. Она делает единственное, что может сделать связанная и настрадавшаяся женщина: погружается в обморочное забытье.

***

…в этом рваном полусне она приезжает туристкой в Кению. Из всей Африки Элегия Витальевна бывала лишь в Египте: в первый раз с мужем Давидом и сыном, во второй – уже без мужа и сына, с женатым и бездарным любовником Осиповым (ничем кроме этой поездки он не запомнился). Впрочем, как дама начитанная и светская, Волошина без проблем может представить себе пейзаж Восточной Африки с высоты полёта: рифтовые долины, холмистые остаточные гряды, саванное редколесье акаций и ююб, кажется, у местных оно называется ньика.

Из аэропорта Найроби она приезжает в забронированный отель-пансион, расплачивается с таксистом кенийскими шиллингами. Таксист носит синюю  кепку, у него кривой передний клык и впалые щёки наркомана. На Элегии всё тот же бежевый джемпер, кремовые ботильоны и колготки, зато нет ни юбки, ни багажа. Как же она собиралась, дура ненормальная? Ах да, ведь её юбка по дороге приказала долго жить! Но ни в аэропорту, ни в пути никто не выказывает удивления, что трусики Волошиной едва прикрыты. Наверное, здесь насмотрелись всяких экстравагантных туристок.

Странно другое: во всём отеле, состоящем из дюжины бунгало, разбросанных под деревьями, нет ни единого постояльца. Европейцев здесь тоже нет. Чернокожий персонал подобострастно взирает на крупную белую женщину с монументальными объёмами: на её кувшины икр, корабельный силуэт бёдер, округлую сладость плеч, тугие купола грудей. Никто из обслуги не понимает английского. Как ни пытается Элегия жестами выпросить переводчика, турагента или хотя бы номер местного консульства, портье и горничные в ответ лопочут что-то на суахили и продолжают таращиться на неё, словно на красивый говорящий экспонат.

Ничего не добившись, Элегия Витальевна выскакивает наружу. После кондиционированного воздуха на ресепшене уличный сухой зной обжигает ей дыхание. Саднит в боку и ноет в левом ухе – наверно, надуло коварным тропическим муссоном? Положение совершенно идиотское. В африканском небе собирается зловещая гроза, над кольцом далёких снежных гор уже вздрагивают прожилки молний, а у неё ни номера, ни полотенца, ни зонта! Ни юбки, ни кредитной карты! Ни дерьма, ни ложки. Какой чёрт её сюда принёс?

С первым ударом грома отельная прислуга вдруг обступает Элегию со всех сторон и торжественно, с песнопениями, ведёт под руки к каменному помосту. Волошиной уже безразлично, она послушно переставляет полные ноги по растрескавшейся бурой почве, её колготки завораживающе переливаются в свете молний. В наиболее округлых местах бёдер, икр, коленных чашечек капрон мерцает молочными наплывами, а в ямочках и на сгибах набирает сочную медно-оранжевую густоту – так и манит зачерпнуть её пальцем и попробовать на вкус.

На помосте возвышается трон, вытесанный из цельного ствола. Безвольную белую туристку усаживают на него – дерево неожиданно оказывается мягким, как подушка автобусного сиденья. Женщине крепко связывают верёвкой руки за спину, пристёгивают ремнями к трону за щиколотки и раздвинутые ляжки. В колготках цвета обожжённой глины колени Элегии Витальевны напоминают два ярких полуденных солнца. Кремовые ботильоны едва не лопаются на гладких выпуклых икрах, похожих на овальные мячи для регби. Внизу живота розовеет ломтик натёрших промежность трусиков.

Элегия понимает, что её используют для жертвоприношения. Из грозового облака должен спуститься злой лесной дух нгояма, которому полагается отдать прекрасную белую женщину. Она неуклюже ворочается в путах, щурит от ветра накрашенные ресницы, облизывает перламутрово-ежевичный рот. Создаётся впечатление, что с нижней губы женщины вот-вот капнет живой ягодный сок. Растрёпанная серо-сизая причёска сыплется ей на лицо, щекочет брови, уши, властный двойной подбородок.

И Он спускается, в отблесках молний и грохоте барабанного боя – высокий, уродливый, чёрный, лысый вытянутый череп обтекаем как ракета. Африканцы рушатся ниц – кто где стоял. У демона нгоямы железные когти, непропорционально короткие кривоватые ноги, а вместо детородного органа торчит кривой стальной тесак.

Чем ближе подходит чёрный демон, тем активнее Элегия Витальевна ищет спасения. Она пробует ногтями перепилить верёвки на запястьях, рвёт бёдра из ременной упряжи, пытается перекричать раскаты грома и тамтамов, наплевав на заботу о голосовых связках. Но чья-то рука запихивает ей кляп в жирно накрашенный рот – похоже, это специальный мешочек с глиной. Пленница чувствует на языке горькую слизь, пучит глаза от ненависти, яростнее извивается в верёвках.

Начинает барабанить тропический ливень. Потоки воды окончательно разбивают женщине причёску, заставляют отяжелевший джемпер облепить соски, смывают толстый слой экскурсоводческого грима. Струи бегут по спине Элегии, обтекая шесть родинок в форме созвездия Волопаса, и ей кажется, что их снова целует муж Давид, заваливший её грудью на столик в крохотной теплоходной каюте.

В спущенном вырезе декольте громоздятся два крутых белых склона, разделённых узкой ложбиной. Берега ложбины соединяет двойная золотая нитка с каплевидным кулоном: словно неосторожный канатоходец сорвался и повис над пропастью. Фурнитура лифчика чётко проступила сквозь мокрую полупрозрачную шерсть, соски под бежевым джемпером уже привстали, напряглись в низком старте, их поры распирает живым рубиновым светом.

Когда чёрный демон уже в двух шагах от связанной женщины, с небес ударяет молния. Голубоватый клинок попадает в стальной пенис нгоямы-Черныща, злобно искрится и … рикошетит точь-в-точь между раздвинутых ног пленницы. В центр розовых трусиков. В подземную женскую сокровищницу. Во врата Затопленного Города.

Прикушенный мешочек с глиной лопается у пленницы во рту. Элегия Витальевна тоже лопается как гигантская стеклянная лампочка, окропляя осколками всю саванну-ньика, поросшую акациями. Её сокровищница многократно гибнет и воскресает от подводного извержения, живые улочки испепеляются вулканическим облаком, начисто сносятся ураганной волной, рвутся от воплей перепуганных чаек и захмелевших от бесстыдства сирен. Разведённые галеры бёдер срываются с якорей и сгорают на погребальном костре. Неизвестно кому салютуют сошедшие с ума корабельные орудия, и падают на морское дно тела лихих матросов, горящие мачты и обломки крыльев.

***

Элегия Витальевна вдруг чувствует, что её отвязывают, в нос ударяет резкий запах нашатыря, кто-то осторожно хлопает ей по щекам.

– Очнитесь! Элегия Витальевна, очнитесь! Вы сильно кричали, вы в порядке? Всё кончилось!

– …ха, взрывчатка! – откуда-то хмыкает человек в защитной амуниции сапёра. – В сумке были кирпичи, помойный хлам и три пузыря водки! Хорош «тротил» у Килы!

Пенсионеры почти в полном составе сидят на своих местах, между ними хлопочут медики. Элегии чудится, что от её хлюпающих трусиков разит как от стаи спаривающихся орангутангов, однако никто этого не замечает или делает вид, что не замечает. У маломобильной Натальи Матвеевны критично подскочило давление, кто-то из задних старушек всё-таки не стерпел и описался под себя, гусар Иван Клементьевич близок к обмороку, и лишь Георгий Модестович по-прежнему молодцом. Отвергнув врачебные услуги, он деятельно снимает бинтовые путы с Волошиной, режет узлы карманным ножиком.

– Представляете, как глупо попался этот лысый бандит? – старик весело морщит свой неотрезанный нос со ссадиной на переносице. – Болтал-болтал в микрофон, потом тоже захотел в туалет, разблокировал дверь и решил помочиться в щель со ступеньки. Ни выстрела, ни звука не было слышно, а мы и оглянуться не успели – он уже на пол сполз, спит со снятыми штанами, хи-хи-хи!

– Снайпер в шею транквилизатором шарахнул, – бывалым тоном поясняет кто-то. – А тот, который за рулём, сам спёкся. Его от ломки уже в дугу скрутило, хоть голыми руками бери.

– Наркоманы – напарники ненадёжные, – соглашается словоохотливый Георгий Модестович. – Это Кила маху дал, на наше счастье.

– Интересная экскурсия у «Аккорд трэвел» нынче получилась. Познавательная.

– Господа, простите! Я не поняла, – бабушка в коричневом берете блаженно наблюдает за суетой в салоне. – А мимо Вятско-Петровской часовни мы сегодня так и не поедем?

Бордовый «Пежо» вздрагивает от хохота. Георгий Модестович помогает освобождённому экскурсоводу укутать влажные капроновые бёдра чьей-то замусоленной ветровкой. Не до конца очнувшейся Элегии суют в рот какие-то таблетки, в руки – стакан горячего чая, и ласковый психолог в штатском уже предлагает ей эвакуироваться из злосчастного «Пежо», перейти для общения в более комфортабельное место.

– Бориса нашли? Он как? – судьба водителя – единственное, что волнует Элегию Витальевну в данный момент, не считая страшного зуда в плавках.

– Борис у вас молодец. Отлежался и сам дополз до вахтёрши. Травма неопасная. Теперь находится в больнице и очень беспокоится о вас.

Экскурсовод Волошина отлепляет от сиденья свои склеенные потом и капроном, истекающие влагой ягодицы. Равнодушно «эвакуируется» куда-то, придерживая края ветровки на талии. Какие там у неё были планы на сегодня? Купить давно облюбованный плащ, записаться на педикюр, разузнать в музыкальной школе насчёт струн для Данилки?…

Нет, все бытовые мелочи обождут. Сейчас Элегия мечтает поскорее оказаться дома, запереть все двери и упасть поперёк родной постели – прямо как есть, растерзанной и липкой, в тесных розовых трусиках и раскалённых добела колготках.

Кажется, сегодня она придумала новую игру с Чернышом. Ему и предстоит довершить начатое.