Управление

Не то же самое, что иметь лучшую подругу, но все же лучше, чем быть совсем одной.

Тем не менее она уже не чувствовала себя так неуютно в СНД, не считая невыносимо частых проявлений преданности фюреру, которую полагалось выражать при каждом удобном случае. Теперь они часто посещали театральные постановки или театр марионеток, разучивали старинные народные танцы, играли на флейтах и многом другом, а летом они ходили в походы под полной луной и ночевали в стогах сена. И вместе они пошли на показ фильма «Золото» с Хансом Альберсом в главной роли, когда кинотеатр устроил специальный показ только для СНД. Вот это было событие! У Хелены мурашки пробежали по спине, когда профессору Ахенбаху и его коллеге, сыгранному Хансом Альберсом инженеру Хольку, удалось с помощью расщепления атома превратить свинец в золото. Как все грохотало и сверкало! Но, конечно, сразу же появились негодяи, которые присвоили себе это сенсационное изобретение, чтобы использовать его в своих гнусных целях. И все же белокурому инженеру после многих весьма драматических событий удалось положить конец их проискам, и, мало того, он даже сопротивлялся соблазнам очаровательной Флоренс и преданно вернулся в объятия своей невесты Маргит, которая была не так красива и не так элегантна, но имела доброе сердце и искренне любила его. Хелена была счастлива, когда вышла из кинотеатра.

В это время ее родители отправились в путешествие на Мадейру от объединения «Сила через радость», на корабле «Немец», а позже отец превозносил национальное единство, царившее на борту.

– Такой круизный лайнер – в самом деле почти плавучий город, – говорил он. – Город, объединивший людей из всех регионов и всех слоев, Бавария рядом с Вестфалией, берлинцы рядом с вюртембержцами, рабочие рядом с академиками – но на борту все были просто немцами!

По телевизору даже появился репортаж об этой поездке. Показывали, как корабль вспенивает и рассекает волны, людей, играющих на борту или сходящих на берег, раз за разом множество флагов со свастикой, и дважды Хелена разглядела лица своих родителей на заднем плане, смеющиеся и необычайно расслабленные.

– То, что другие обещали и не выполнили, национал-социализм осуществил, – пояснил на камеру д-р Лей, рейхслейтер Германского трудового фронта, который основал организацию «Сила через радость» по поручению фюрера. – Не так называемые «верхние десять тысяч», а немецкие рабочие сегодня являются представителями нации. Лицо новой Германии – это сияющее, счастливое лицо немецкого рабочего!

После чего отец кашлянул и сказал:

– Вообще-то, между нами говоря, на борту было не так много рабочих. К тому же поездка даже со всеми льготами была слишком дорогой.

На следующий год в Берлине проходили Олимпийские игры, и отцу удалось раздобыть билеты, так что они могли поехать хотя бы на день. Это было восхитительно! Большой город! Множество людей со всего мира прогуливались по широким улицам и разговаривали на всевозможных языках! Огромный стадион, все эти флаги, гордо веющие на ветру! Соревнования… церемонии награждения победителей… громкая музыка и драматично звучащие объявления… – и все это под восхитительным голубым небом, словно сам фюрер заставил погоду представить величайшие Олимпийские игры, которые когда-либо видел мир. Ее брат Армин, конечно, тоже был в восторге, хотя уже с некоторых пор он хотел стать не спортсменом, а солдатом.

– Это было удивительное событие, – сказала мама по дороге домой. – Этими играми фюрер показал, какова Германия на самом деле – миролюбивая и открытая миру.

Все они согласились с ней, но Хелена вдруг вспомнила, что ее дядя Зигмунд все еще находится в Дахау. Время от времени мама получала от него электронные письма, но те становились все короче, все бессодержательнее и приходили все реже. Ей было стыдно себе в этом признаться, но, в сущности, она о нем почти забыла. За все время, что они провели в Берлине, она ни разу не подумала о нем.

9

Для Ойгена Леттке тоже, наконец, началась военная подготовка. Он маршировал на многокилометровые расстояния с тяжелым снаряжением по гнетущей жаре, и это ему не нравилось. Он часами стоял по стойке смирно, и это ему не нравилось. Он ползал по-пластунски по грязи и слякоти, и это ему не нравилось. Он вскакивал с постели посреди ночи по сигналу тревоги, и это ему не нравилось.

Война, сделал он вывод, была не для него.

И тем не менее: он научился водить танк и он научился стрелять. В целом последнее казалось ему даже полезным. Только что делать с этой способностью, не вступая в конфликт с законом и чтобы впоследствии не попасть в тюрьму? Ничего. Умение стрелять было полезно только в том случае, если человек шел на войну и убивал от имени государства, а война была не для него.

В отличие от остальных, которые спасались на экзаменах при помощи полученных от предшественников шпаргалок, Ойген Леттке действительно прочитал «Мою борьбу» Гитлера от первой до последней страницы. Учитывая ужасную тоску и скуку, исходящую от этого текста, он считал это значительным достижением, едва ли менее изнурительным, чем тридцатикилометровый марш-бросок с последующим ночным дежурством, но гораздо более выгодным.

После этого он знал, что хоть война и не для него, но она все равно наступит. Все те, кто верил, что Гитлер стремится к миру, просто-напросто не читали его книгу.

Его последующие усилия были сосредоточены на чтении различных военных предписаний, коих было немало. После всего того, что ему удалось для себя уяснить, его положение стало очевидным: как сын героя Мировой войны и как единственный сын его вдовы, которая к тому же нуждалась в помощи или, по крайней мере, легко могла выдать себя за нуждающуюся в помощи, он имел право на бронь, означающую освобождение от военной службы. Другими словами, если наступит война, она будет проходить без него.

Однако вопрос заключался в том, насколько надежной была эта бронь. В первые же месяцы существования новой Германии он усвоил, что новым правителям не составляло труда изменять, аннулировать или просто-напросто нарушать правила, которые раньше считались священными и неприкасаемыми, чтобы впоследствии их можно было привести в соответствие со своими собственными действиями. Тому, кто собирался вести войну против остального мира, в какой-то момент понадобится каждый солдат, которого можно достать, и в случае сомнения черт с ними, с правилами, свидетельствами и законными правами.

Другими словами, его бронь не защитит его навсегда.

Поэтому он начал искать альтернативы. Он должен, сказал он себе, найти способ стать в военном отношении значимым для Рейха в месте, отличном от окопов или танка, а значит, стать более значимым, чем обычный солдат.

И деятельность в таком месте в идеале должна вестись за удобным письменным столом.

Когда в рамках этого поиска он наткнулся на спецслужбы, то сразу понял, что нашел решение, по крайней мере теоретически. Во-первых, деятельность, связанная со шпионажем за другими людьми, была в целом ему по вкусу, и даже очень. Во-вторых, учитывая его личную историю, он, вероятно, мог бы привнести в нее определенный природный талант.

И, в-третьих, подобная деятельность могла предоставить ему возможность успешно завершить его доселе безуспешные поиски последних двух девушек.

Существовали две секретные службы: тайная государственная полиция, гестапо, и СД, Служба безопасности рейхсфюрера СС. У обеих организаций был один и тот же недостаток: они подчинялись Рейнхарду Гейдриху, и нужно было быть членом СС, чтобы иметь возможность кем-то там стать.

Пока он соображал, стоит ли того это членство или грозило попасть из огня да в полымя, он каким-то образом наткнулся на секретную службу старой республики и на тот удивительный факт, что она все еще существовала. Управление национальной безопасности по-прежнему оставалось гражданской организацией и, казалось, мастерски держалось в стороне от дел: идеально. Даже если Гейдрих приберет НСА к рукам, то он, Ойген Леттке, если ему к тому моменту удастся занять более или менее важную должность, сможет сохранить ее или получит равноценную.

Так он в свою очередь начал разузнавать о шпионах НСА. Когда вскоре появилось объявление о приеме на работу, требовался человек с хорошим знанием английского языка, а он этому требованию соответствовал, то Ойген ни минуты не колебался. Он подал заявление, получил работу и сразу же переехал в Веймар. Мать, которой совсем не понравился такой поворот событий, он забрал с собой.

10

Требования в школе становились прямо на глазах все более строгими, потому что по воле фюрера отныне получать высшее образование должны были уже не все женщины. Только лучшим девушкам надлежало сдавать экзамен на аттестат зрелости, остальные были обязаны следовать своему природному предназначению женщины и воспитывать здоровых немецких детей.

Это означало стараться изо всех сил, если не видишь шансов на замужество.

Это также означало внимательно следить, что говоришь. Однажды совершенно внезапно в классной комнате появились люди из государственной полиции и забрали с урока одну ученицу, Ирмгард Ребайн, которая вообще не знала, что случилось. На следующий день классная руководительница сказала им, что Ирмгард шутила над фюрером на Немецком форуме и потому была исключена из школы. Больше они никогда ее не видели.

И, наконец, это также означало то, что закрывалось все больше и больше школ для девочек. Когда Хелена перешла в шестой класс гимназии, в Луизеншуле пришли ученицы расформированной католической женской гимназии. В результате у Хелены появилась новая соседка по парте, коренастая девочка с постоянно немного растрепанными темно-русыми кудрями. Ее звали Мари Шольц, она была дочерью фермера, у которого было свое подворье за пределами Веймара. Они с Хеленой сразу подружились.

Мари приходилось каждое утро очень рано вставать и садиться на автобус до Веймара, без конца объезжающий все деревни, но она не имела ничего против, потому что считала, что ей как крестьянке нужно привыкать к ранним подъемам. К тому же в автобусе всегда были свободные места и возможность вздремнуть. К удивлению Хелены, Мари не состояла в Союзе немецких девушек – она была католичкой, а католические девушки, считала она, не могут петь песни, обязательные в СНД.

На самом деле она была слишком католичкой: она носила цепочку с бросающимся в глаза крестиком, молилась перед едой и каждое воскресенье ходила в церковь.

А по утрам, спустя некоторое время заметила Хелена, Мари говорила что-то иное, чем «Хайль Гитлер», когда учитель или учительница входили в класс.

– Я просто говорю «дай литр», – тихо призналась Мари.

– А почему? – удивилась Хелена.

– Потому что «хайль» можно произносить только в молитвах, – серьезно ответила Мари, – а именно в отношении Спасителя.

Она казалась Хелене чересчур набожной, но сама фраза ей понравилась, и с тех пор она тоже говорила каждое утро «Дай литр!» и тихонечко ухмылялась. Если произнести достаточно невнятно, то никто не заметит разницы.

Отец был в восторге от Мари, когда Хелена впервые привела ее домой.

– Настоящая немецкая девушка, – сказал он позднее с блеском в глазах. – Действительно чувствуется, как тесно она связана с немецкой родной землей.

Мать кивнула в ответ, но Хелена отчетливо заметила, насколько ей не понравилось, что ее дочь общается с обычной сельской девочкой. Почему «такие» вообще ходят в гимназию, спрашивала она позже, она же ведь не собирается продолжать обучение?

Мари действительно не собиралась. У нее было два старших брата, старший из которых как раз изучал сельское хозяйство в техникуме и собирался принять хозяйство на отцовской ферме. Другой учился на слесаря. А еще у нее был младший брат по имени Фриц, настоящий озорник десяти лет от роду, который постоянно замышлял шалости.

– Я просто хочу как можно больше научиться всему, – ответила Мари, когда однажды Хелена спросила ее о дальнейших планах. – А когда мне исполнится 18, мы с Отто поженимся, и тогда я перееду на его ферму и нарожаю детей.

Отто был ее другом, причем другом детства. Вскоре Хелена с ним тоже познакомилась. Отто Ашенбреннер был высоким, у него были широкие плечи и угловатый подбородок, и выглядел он довольно бесстрашным. Он был на два года старше Мари и бросил рано школу, потому что нужно было вести хозяйство на ферме отца, который больше не мог после инсульта. Мари и Отто на первый взгляд были своеобразной парой, но через некоторое время становилось очевидно, что они хорошо друг друга понимают, почти без слов. Часто Отто начинал фразу, а Мари ее заканчивала, или наоборот.

В такие моменты Хелена завидовала своей подруге, и очень сильно. По крайней мере, у Мари кто-то был. И было четкое представление, как должна выглядеть ее жизнь.

У Хелены ничего из этого не было. Конечно, она собиралась сдавать экзамен на аттестат зрелости, но что потом? Она не знала. Во всяком случае, не медицина, хоть для ее отца это было бы приятнее всего.

Ну, до экзамена на аттестат зрелости еще оставалось какое-то время. А к тому моменту она наверняка поймет, чего хочет.

А прежде всего надо было вообще сдать экзамен.

* * *

С некоторых пор ввели правило, что все городские девушки из СНД, которые еще учились в школе, должны были хотя бы раз пройти на летних каникулах так называемую сельскую службу. Это означало в течение шести недель оказывать помощь на ферме и познакомиться с сельской жизнью.

– Просто приезжай к нам, – предложила Мари. – Это было бы чудесно! Ты проведешь у нас шесть недель. А много работы на этот период для тебя все равно не найдется. На самом деле для большинства фермеров сельская служба обременительна, просто они об этом не говорят.

Шесть недель вдали от дома! Идея была одновременно пугающей и заманчивой. И, разумеется, Хелена предпочла бы провести это время у своей подруги, чем на какой-то ферме у людей, которых она никогда раньше не видела. Она уже слышала довольно омерзительные истории, и на Немецком форуме тоже ходили байки.

Отец предложил помочь ей с этим, но Хелена хотела сначала попробовать справиться самостоятельно, и вот все оказалось не так сложно. Она позвонила в компетентную инстанцию, и через день у нее в телефоне было согласие на прохождение службы на ферме Шольцев.

Следовало упаковывать вещи, как только начались каникулы. Отец предложил отвезти ее, но Хелена настояла на том, чтобы поехать на автобусе: если уж и быть самостоятельной, то полностью.

– Моя дочь стала взрослой, – прокомментировал отец. – Это значит, что я старею.

В больнице ее отец принадлежал к высшему руководству и работал вместе со знаменитым исследователем рас, доктором Астелем. Это очень интересно, говорил отец, правда, есть еще много открытых вопросов и требуются дальнейшие исследования. Это все не так просто, как представляют себе высокопоставленные политики, но все привыкли к тому, что политики стараются все излишне упрощать.

Когда Хелена приехала в дом Шольцев, на кухне за столом сидел полный мужчина с эспаньолкой и говорил в тот момент:

– …ну, говорю, раз ты такой криворукий, чтоб заборы строить, то и овец держать не сможешь. Тогда заведи коров, те от тебя не сбегут. Или коз. Козы умные. Они таки пролезут под забором, но и назад вернутся, куда ж им еще идти?

Все засмеялись. Хелена не знала, над чем; она стояла как вкопанная, уставившись на мужчину, у которого на голове была небольшая шапочка, как у евреев, и вообще он выглядел почти как карикатуры в журнале «Штурмовик», и поняла, что перед ней действительно и в самом деле был настоящий еврей! Непроизвольно ей стало не по себе: разве не были они напастью для немцев? Как родители ее подруги могут сидеть с ним за одним столом? Так ведь не поступают. «Немцы, сопротивляйтесь! Не покупайте у евреев!» Сколько раз она видела подобные плакаты?

– Здравствуй, Хелена, – сказал другой мужчина за столом, отец Мари, крепкого, угловатого телосложения, с водянистыми глазами. Он встал, протянул ей руку. – Мари сейчас с коровами; у нас есть одна беременная, и за ней нужно регулярно следить. – Он указал на гостя за столом: – А это герр Штерн, наш прежний скототорговец.

– Авраам Штерн, – произнес полный мужчина и улыбнулся. Вообще-то он не был похож на карикатуры в «Штурмовике». – Мы с Германом знаем друг друга целую вечность. И в горе, и в радости, как говорится.

– Добрый день, – смущенно сказала Хелена.

Герр Штерн не собирался протягивать ей руку, а вытащил из кармана свой телефон и посмотрел на индикатор времени.

– Мне пора, – произнес он. Он сделал последний глоток из стоящей перед ним кофейной чашки и начал поднимать свою могучую фигуру со скамейки.

– Приходите к нам снова, – сказала мама Мари, у нее были почти такие же волосы, как и у дочери. – Если получится.

– Ну, – произнес мужчина, – в том-то и дело. Поглядим.

– Ты, во всяком случае, осведомлен, – сказал герр Шольц.

– Да-да, – резко ответил тот.

Хелена не понимала, о чем шла речь, но у нее было отчетливое ощущение, что она вообще-то и не должна ничего понимать. И разве ее это касалось? В конце концов, Шольцы вольны принимать у себя кого угодно.

Герр Шольц проводил гостя до двери, и, как только они вышли из кухни, со внутреннего двора вошла Мари. Она была пропитана потом, одета в старую грязную одежду и, тяжело дыша, сказала:

– Привет, Хелена! – Затем она сразу обратилась к матери: – Кажется, началось. Думаю, тебе следует немедленно позвонить ветеринару.

Мать наморщила лоб и, вытаскивая телефон из синего передника, произнесла:

– Ну вот, опять. Это животное в конце концов обойдется нам дороже, чем мы от него получаем.

Герр Штерн, как позднее Мари объяснила Хелене, раньше был скототорговцем в окрестностях, и у фермеров он пользовался большей популярностью, чем государственный кооператив Имперского земельного сословия, которому теперь они должны были продавать все, что производили, по твердо установленным ценам – другими словами, за меньшие деньги.

Сельская служба Хелены сразу началась с приключения. Это были тяжелые роды, затянувшиеся до раннего утра, но в конце концов все закончилось благополучно: теленок, премилый малютка, уже через час после рождения попробовал совершить первые неловкие шаги.

За эти недели Хелена научилась доить корову, собирать куриные яйца без повреждений, различным работам на огороде и многому другому. Но, в общем и целом, это все равно был больше отдых, чем работа. Они с Мари часто бродили по окрестностям, лежали на лугу, глядели на облака и говорили, говорили, говорили, о своих мечтах, своих желаниях, своих надеждах. Они купались в озере, смеялись над дурацкими шутками, защищались от проделок младшего брата Мари, Фрица.

Это было замечательное время, которое пролетело слишком быстро. У Хелены было тяжело на сердце, когда ей пришлось попрощаться с фермой Шольцев и ехать назад к своим родителям, но ничего не поделаешь, скоро снова возобновлялись занятия в школе.

Как раз в тот день, когда она вернулась домой, вернулся и дядя Зигмунд! Не было ни сообщения, ни телефонного звонка, ни электронного письма – он просто сидел в столовой, когда она пришла, в том же сером костюме с жилетом, который был на нем, когда она видела его в последний раз.

Только вот пуговицы на его жилете больше не были натянуты. Наоборот, ткань прямо-таки болталась вокруг его тощей фигуры. Он был очень бледный, как человек, долгое время не бывавший на солнце и свежем воздухе, а на его лице были глубокие морщины.

Когда его спросили о том, что же произошло, он лишь утомленно ответил:

– Тут нечего рассказывать. Они заперли меня и в какой-то момент снова освободили. Вот и все.

От дальнейших вопросов он уклонился.

– Давай поговорим о чем-нибудь другом, – попросил он.

Но его очень интересовало, что случилось за это время, и они рассказали ему все, что он пропустил за прошедшие годы.

– Большая ты стала, Хелена, – отметил он; это, пожалуй, было неминуемое замечание.

– А тебя, Гертруда, – прощаясь, сказал он, сгорбленный, больной на вид человек, тень самого себя, – благодарю за письма и фотографии, которые ты мне отправляла. Ты и не подозреваешь, насколько светлыми были эти моменты.

После того как он ушел, весь вечер царила гнетущая атмосфера.

– Они плохо с ним обращались, – раз за разом повторяла мама. – Я не могу поверить, что это соответствует замыслу фюрера. Фюрер желает нам только блага!

11

В НСА он сразу же получил работу своей мечты.

Первый день его изрядно озадачил. Хотя об Управлении национальной безопасности никому не было известно, оно было достаточно большим. Оно располагалось в огромном здании в духе классицизма, с бесконечными пустыми коридорами, в которых можно было заблудиться ввиду отсутствия указателей: казалось, даже названия отделов и указатели в коридоре надлежало хранить в тайне. Возможно, подумал Ойген Леттке в какой-то момент в этот день, это было даже своего рода показателем качества, если секретной службе удается быть настолько большой и все равно в некотором роде несуществующей.

Главным начальником управления был худощавый мужчина в инвалидном кресле, чье имя также было засекречено: его называли просто «А.». Он не упустил возможности самолично взглянуть на новичка и проверить его, задав несколько вопросов, смысл которых раскрыть Леттке не удалось. Часть этой почти двадцатиминутной беседы они провели на английском языке, которым А. владел по меньшей мере так же хорошо, как и Леттке. Тем не менее, казалось, он выдержал испытание, потому что в заключение А. пожелал ему успехов на новом рабочем месте и отпустил его.

Когда же Леттке наконец нашел упомянутое новое рабочее место после одиссеи по безымянным коридорам, то неуклюжий старый сотрудник по фамилии Мюллер объяснил ему, что к чему: много лет назад, еще во времена Республики, НСА через фиктивную компанию в Англии распространила программу, которая была доступна на всех основных языках и потому теперь пользовалась огромной популярностью во всем цивилизованном мире. Эта программа называлась коротко и просто «Дневник», работала на всех распространенных типах компьютеров, а также на большинстве портативных телефонов и выполняла единственную незамысловатую задачу: собственно говоря, вести дневник. Необходимо было ввести пароль, прежде чем читать или добавлять в него записи, чтобы обеспечить пользователю ощущение защищенности, а на деле пароль мог помешать прочитать дневник любопытным родителям или другим членам семьи. Но в остальном эта защита была чистым очковтирательством: сами тексты хранились в незашифрованном виде, да к тому же в хранилище данных, которое находилось здесь, в Веймаре, в подвале здания.

Тем временем сей факт был хорошо известен соответствующим специалистам в других странах, и они неоднократно предостерегали пользователей программы, но эти предупреждения до сих пор не оказали заметного эффекта. К тому же программа была чересчур популярна, с ее приятным оформлением, возможностью добавлять забавные символы в текст дневника и так далее. И кроме того, отказаться от программы означало бы попрощаться со своим дневником, который вел все это время, потому что возможность извлечь тексты из программы намеренно не была предусмотрена.

Задача Ойгена Леттке состояла в поиске в дневниковых записях сыновей, дочерей, жен и любовниц известных и влиятельных английских и американских политиков или военных (соответствующие списки лиц, разумеется, имелись в наличии) информации, которая могла оказаться значимой для Германии в военном, экономическом или политическом отношении.

Самым потрясающим в этой задаче было то, что он имел доступ не только к англоязычным дневникам, но ко всем дневникам.

Настолько прекрасно, что в это было почти трудно поверить.

По его спине пробежали настоящие мурашки восхищения, но все же он не забывал о предосторожности. Это могла быть чья-то оплошность. Он сначала подождет и посмотрит, не изменится ли что-то в настройках доступа.

Но ничего не происходило. В последующие дни он не мог дождаться утра, чтобы прийти на работу, но все оставалось по-прежнему.

Следующий вопрос, требовавший уточнения, заключался в том, могло ли вестись наблюдение за его работой. Следил ли кто-то за тем, что он читает.

Выяснить это можно было лишь прочитав что-то, к чему он на самом деле не имел отношения, и дождаться реакции. И он решил сразу так сделать, пока при необходимости он еще мог сослаться на неопытность новичка.

И Ойген Леттке прочитал несколько немецкоязычных дневников. Он читал описания мечтаний, гневные высказывания о начальстве, соседях и супругах, грезы влюбленных девочек-подростков. Последние особенно привели его в изумление: что за бесконечные тексты писали некоторые девушки, и все это с помощью крошечных телефонных кнопок? У девчонок явно было чересчур много времени.