Безымянное имя. Избранное XXI. Книга стихотворений

Пьяный корабль

Стенограмма атомной подлодки

…К настежь распахнутой влаге!

Артюр Рембо…Тоже – «к настежь распахнутой»?..Что же теченьенаклоняется к толщам подводных аркад,если это арктическое отреченье,то зачем в пустоту упирается взгляд?Как попал я сюда, после чьих возлияний,чей начальственный ноготь на карте провёлборозду, что постылей полярных сияний?Я – лишь улейс комком замерзающих пчёл.Ненавижу бессонниц своих коридоры,вахт ночных паранойю, ухмылки ракет! —сквозь броню из титана,сквозь душу, сквозь порырвётся бешеной ненавистисвет! —мой реактор – горит!Вот и грянуло времярасквитаться за чёрную долю свою.Ты, полярная ночь, раствори моё семя —мой весёлый плутоний – в чернильном краю.Что со мной? – моё сердце сжимается стыло,гаснет свет, нарастает щемящая глушь.Был я домом, теперь я – стальная могила,отпускаю грехи аж на тысячу душ.Не успеть никому за крутым поворотом,славься, тайна военная мощи страны! —мы чужим катерам и чужим вертолётамне откроем того, как мы дивно сильны.Не поспеть к покаянью виновно-невинных,адмиралы, ползком на кремлёвский ковёр! —в этих тайнах и тенях, и майнах, и вирахопускается мёртвой эпохи топор.Море, чёрный курган, где рабов погребают,где ты прав иль неправ, не узнает никто,бескозырки плывут и сердца умираютв средостеньях кальмаров и песнях китов.Опускаюсь на дно, вещей боли кромешней —я покинут командой иль нет, всё равно! —что мне толку от ваших конвульсий, конверсий,от конвенций – когда подыхать суждено.Морячки, отплывайте скорее подале —ох, сейчас и рванёт моё сердце вразнос!Я – подводный корабль,и меня проиграли.Славься, родина-мать!Плюнь в ширинку, матрос!

Пешечный гамбит

Памяти Натальи Горбаневской

…Вокруг – Шестидесятые года,вот только имена поизносились,таблички стёрлись, лозунги забылись,мир вымер, очужели города.…Ковчег-планета. Выпускают пар —семь чистых пар и семь нечистых пар.Бастилии порушим, с нами Бог,наш день велик, хотя и век убог! —срифмуем клиповое либералпопарно с «убивал» и «умирал»!…Бивариантны сыскарей труды,надежд стигматы и галош следы,кенедианты в старом водевиле,рейганомонстры, шляпы крокодильи,андропофаги с черепом во рту —все бдят: – Евреи тут не проходили?– Дык вон они, отплыли поутру!…Ковчег-авианосец. Пекло вод.Зад – pussy, но в межбровье – кукловод.Два игрока склонились над доской.Упали веки. Восковые лица.Грядет оргазм томительного блица,гамбит промеж нью-йорком и москвой.Вот клетки: восемь-на-восемь, дресс-код(для клеток) – чёрно-белые одежды,попарно пилигримствуют все те, чтозовут в новоегипетский исход.…Ау, Шестидесятые года! —прошли, полны невыдуманной болью:грозы не знали пешки над собою,секиры грязной взлёта над судьбою —ах, не про них во облацех вода! —льнут, юные, к чужому водопою:темна инакомыслия беда.Но, тронута холёною рукой,юнцов и юниц сблёвывает площадь —и молча государственная лошадькосит зрачком с кровавою каймой.…Я дурачка родного подниму.Но я не сторож брату своему.Те с лэнгли, те с лубянки – братаны,чьи лица стряпало одно лекало,в чьих запонках играет карабах,полярных стран достойные сыны,в заветных устремлениях равны,сдвигают утомлённые бокалыза мёртвых в укреплённых городах.…И к праху ветром прибивает прах.

Собеседники

…обломки души

Салман РушдиПерелётные души на старте сбиваются в стаи,подставляя крыла либеральным воздушным путям.Здесь любая судьба состоялась – из горя и стали,из чего она слепится, птаха счастливая – там?Что за крылья вручают – мечта на свету, оригами! —высоко и светло, позади только кухонный чад.Здесь икары ещё – облетают отчизну кругами,неокрепшие перья на отчую землю летят.Их нетрудно понять, им же можно, смеясь, оправдаться:этот мир – терминал, да и просит природа своё.Вот и кружат вверху, позабыв притяженье гражданства,ибо не приземлиться на прежнее это жнивьё.А земля велика и не слишком придирчива к грязи,горечь смоет потоп, остальное – в пожарах сгорит.Пусть же славят полётом всю скудость и однообразье,пусть прощаются с детством, прилипчивым, как гайморит.Пусть простятся,круги нарезая над ширью заветной,от межи до межи отмеряя свои рубежи,оставляя ненужное этой земле безответной —скорбный скарб, воск воскрылий,частички души…

Чужая жизнь

От девочки во тьме, от вымокшего садаостался лёгкий вдох, нет, выдох – но туда,где не дрожат огни в утратах листопада,не плачут поезда, не падает звезда.Не жаль, что губы стянуты морозом алымв железной седине и копоти снегов,что снилось, что швыряло щепкой по вокзалам,подвалам, чердакам загаженных годов.За неким городом, среди зимы и зноястоит село Степное, зона – у села.Здесь оглянулась ты и назвалась собою,но девочки в саду, конечно, не нашла.Здесь, в зазеркалье дней, так съёживает телопрозренье: ты одна и короток твой век,а за колючкой лет у крайнего пределадичает яблоня и меркнет человек.Три ангела в цвету с наколкою кабаньейвломились в жизнь твою под сенью диких нег:под куполом небес, под вышкою кабальнойтомится автомат, слюну роняя в снег,и щерится закат, и псы взахлёб рыдают,и строевая вошь вползает в рупор сна,и Зона вдаль летит, дыша над городамибессонницей вакханок, вечная страна.И в потной тишине над скрюченной планетойсчастливый дремлет дождь и реет мокрый сад,оплачены на миг всё тою же монетой,что лодочник сгребёт, пуская душу в ад.И ты лежишь в углу, прикрывшись мешковиной,три твари над тобой творят смурной делёж,и гавкает с высот – проснись! – призыв целинный,и слышит всё судьба, ржавея, словно нож.

Хвостохранилище[1]

Задохнувшееся от натуги, в пересортице душ и тел,в вековом затаясь испуге,вот людское гнездо на юге, куда божий гнев долетел.Из когда-то бронзовой лейки, бормоча «Иль алла вай дод!»,на руки старушке-калекельёт водицу на диком бреге древний скрюченный садовод.Пальцы горького винограда, молчаливая мощь лозы.Долетают напевы ададо газонов райского сада, до высот безмолвной грозы.Где мертва живая ограда, где в тревожной дреме жилищвянет утренняя отрада —тишь отложенного джихада ты, прислушавшись, ощутишь.Мчатся юные на мопедах из советских гаражных нор,в помыслах об отцах и дедахгаджетов поутру отведав, обналичивая приговор.Им небесные шепчут скрипки, обещая власть и любовь,невесомы, светлы и зыбки,расцветают для них в улыбке лица стронциевых грибов.Хмуро дремлет в распадках светлых дух урановых родников,оборотень мутаций и ветров,царь невысказанных ответов, истлевающий рудокоп.Обессиленные каменья, смертный профиль гранитных крыл,бессловесные сочиненья,уязвлённые сочлененья, апокалипсис медных жил.Оглянись на восход: полмира замерзающего тепла —там целует тебя лавина,там багровый огонь Памира, голубая Тянь-Шаня мгла.И молчат на ветру одни лишь, надрываясь – пришла пора! —терриконы хвостохранилищ.Этой тягости не осилишь. Звёзд неведомая игра.И когда умолкнут навеки телевизоры и города,и тогда возвратится в рекиистекающая из Мекки зачарованная вода —осыпаясь, вздохнут ущелья, мир откликнется, одинок.Нам, взывающим о прощенье,что он скажет, в тиши пещерной осыпающийся песок?..

Однокашнику в Торонто

К Ликомеду, на Скирос…

И. Б.Устав от висок и портвейнов, надеждой молодость губя,в толпе фейсбуковских герштейновя редко, но искал тебя.И я не тот, и ты – хоть строен, шнуруя на ходу штиблет.Великих строек мир просторен,в шкафу состарился скелет.Мы, как вино, смогли пролиться,и возмудев, и похужав…Как пела девочка Лариса в толпе вселенских окуджав!..Библейские назаретяневокруг – их тьмы и тьмы и тьмы,киргизские израильтяне, Я поменявшие на Мы.Иное слово слух мой режет,иные звёзды над судьбой,но лики юные забрезжат – и дни помчатся вразнобойнад коридорами филфака,что обещал нам хлеб и кров,где ключ кастальский и клоака затравленных профессоров,откуда мир казался целым,как шар, в широтах, голубой,изображённый серым мелом над неповинной головой…Бог даст, в торонтовских окошкахты обнаружишь чудный вид,Фейсбушка всё ж на курьих ножкахнас – хоть солжёт – объединити, однокашники вселенной, как тени дантовских миров,за жизни чёрточкой мгновенноймы что-то вспомним…Будь здоров!

Фрунзе,

привокзальная баллада

…подражанье мавзолею торт из серых плитвспомню вздрогну пожалею вновь перрон закрытчереда полей немая облаков узоррельс эвклидова прямая искривлённый взорчуждой страсти отблеск ртутный в мёрзлой глине кладржавый привкус бесприютный липкий мёртвый взглядобщий лик вождей усатых всяк здесь Божий сынлет изломанных остаток и осадок вингрусть оскал далёких странствий мгла озноб глазамсерый данник дней бесстрастный фрунзенский Вокзал…на нелепой хрупкой раме меж случайных звёзднад железными путями эйфелевый мостдеревянный безутешный а с него виднаакварелью дымной нежной хмурая странатепловозов рокот сиплый маневровых плачвместе с бабушкой и скрипкой маленький скрипачон по мостику в очочках на урок спешитсловно в спящей ветке почка в нём смычок зашитмост качается над бездной музыка слышнаот предчувствий бабки бедной горбится спинанеизбывного испуга древней крови стонмолча нарастает фуга на краю времён…хмурые в погонах ели комариный звоннекто в кожаной шинели марс гражданских войнясен пташкам и букашкам пламенный alarmна коне скалистом тяжком чёрный командармконь как боров злобный норов всадник крепко сшитдля дальнейших разговоров маузер молчитв лоб обдолбанным европам зрит кромешный зверьон стоял над перекопом он стоит теперькоминтернам в час безлунный аз печаль повемна главу падёт чугунный островерхий шлембзик реалий отблеск далей вещего огняи чугунных гениталий тяжкого коняна колхозников кишлачных молча смотрит коньвыдав для телег ишачьих в будущее бронь…оглянись – чугунный всадник не рванётся вскачьи дойдёт в свой детский садик маленький скрипачдруг и враг нам знака нету в бесприютной мглеза шеломянем ты где-то русская землеузкоглазый князь смеётся он душою чистведь когда-то содрогнется молдаванский лист[2]и луна со дна колодца очи спрячет в теньи хирург из полководца вырежет ременьотольётся кровь победы дети прорастути заполнит все пробелы время страшный судзвёзд далёких свет сигнальный поворот руляотблеск северных сияний вечного кремляа пока что тихо шепчет Богу – аз воздам —дом бездомных отошедшихфрунзенский вокзал

Уральский романс

Чёрная смородина,серый взгляд,туч самолёты над жизнью летят,люди в кирзе,барак на восток,Господь на Урале мотает срок,синий наст,ледяная лоза,серые жалят под шалью глаза,у тихих замёрзших прощальных устгорькой грозди вяжущий вкус.Красная смородина,зелёный взор,губы пахнут летом, эхом с гор,тридцать лет долой,и опять ты с ней —на другом лице прежний свет ясней,беспилотных птиц в небесах полно,на сто тысяч жизней солнце одно,тёплый дождь,ломкая бровь,алая гроздь, молодая кровь.Мать и дочь,опустелая даль,огонь опаловый, чёрный хрусталь,чёрны ягоды – в колодце луна,красны ягоды – седая весна,кисти разные – ветвь одна,память праздная – день без дна,кровь кержацкая,волчий свет,городок забытый,на карте нет…

Аvec plaisir!..[3]

Баллада русского возрождения

Ты пришёл с царём Петром, ты вошёл в наш тихий дом,Я в твои глаза, как в омут, заглянула —В них навеки корабли в море синее ушли,Только нежностью и ужасом дохнуло.Ты вошёл в наш тихий дом – и с тех пор навек ты в нём,Но ни дома я, ни имени не помню,Только, в счастье и в слезах, несказанный свет в глазахИ обет, что, дав единожды, исполню.Ты сказал: авек плезир! – и меня навек пленилШпагой, голосом, пшеничными усами,Впереди качалась мгла – но, закрыв глаза, пошлаЗа тобою я, прельстившись голосами.Ещё помню: ночь-полночь, что-то мне уснуть невмочь,А на псарне в рёв заходятся собаки,Входит, чёрен, мой отец: – Ты готова ль под венец? —И глаза его – как две свечи во мраке.Сам царь-батюшка венчал – и уж как нас привечал,Ну а мы с тобой доверчиво сомлели,Да и как тут не сомлеть, если нам клялись горетьСвечи шалые на каждой ассамблее!Голова царя Петра тяжела была с утра,Но легка была российская корона,И все чуяли нутром: с императором ПетромСупостата одолеем без урона!Но рука царя Петра – сноровиста и хитра.Его милости лишился отчего ты? —Ягужинский-прокурор усмехнулся: – Вот он, вор!А послать его в уральские заводы!У меня не стало сил, когда люд заголосил:С дыбы сдёрнули, в железо заковали.Помню, в мёртвой тишине шевельнулся сын во мне.Больше мы с тобой друг друга не видали.Доползла я до царя, но молила, видно, зря:Глянул сумрачно, скривился, отвернулся.И тогда в недобрый час твой сынок в последний разВ моём чреве безнадёжно содрогнулся.И пошла я за тобой – но куда, любимый мой?! —Обеспамятела, имя позабыла,Мать, отца, наш дом и двор, нянек, братьев и сестёрМне заменит безымянная могила.Всяк пред Богом сир и наг, сказывал один монах.Старец этот рек: – Не плачь, жено, не надо!Суженого не ищи – сгинул в огненной пещи,Но пребудет посрамленье силам ада.Так и царь наш на заре с Божьей помощью помре,Убиенного, знать, вспомнил Алексия,На предчувствие моё налетело вороньё,Над моею головой заголосило.Славянин, хазарин, галл – каждому Господь воздал,Но полна она антихристовой кровью,Эта страшная страна – эта вечная война,С её ненавистью, страхом и любовью.Горю минуло семь лет, я состарилась, мой свет,И с ума сошла от горя и утраты,Шла я с нищенской сумой за тобой, любимый мой,Но не встретила и самой малой правды.Что ж, Господь тебя храни, гаснут дальние огни,Очи выплакала – и пусты глазницы,Канул разум мой во тьму, в ту безглазую тюрьму,Где надежда не окликнет, не приснится.Ты просил меня: живи! – но ты зря хрипел в крови,Без тебя жить я обета не давала,За младенцем нашим вслед мне покинуть этот светБогоматерь, знать, незримо помогала.Ты прости меня, мой друг, что не вынесла я мукИ сойду теперь под землю за тобою,Что сдержаться не смогла, что дитя не сберегла.Видно, я удела лучшего не стою.Но и в свой последний час помню только лишь о нас —Нет ни матушки, ни батюшки, ни Бога,Когда юность мне пронзил возглас твой: авек плезир! —И последняя привиделась дорога…

Репортаж

Труп в кресле. Телевизор голосит. Бегут года. У двери глаз косит.Старуха мёртвой хваткой чашку с кофепустую держит – и глядит в экран.Функциональной скорбью обуян, навис над телом полицейский-профи.Кого-то беспокоила? – о, нет,взломали дверь – вокруг прошло пять лет,закончились на счёте сбереженья,банк вскрыл судьбу, но мумия гостейпроигнорировала без затей,как бы сказав: остановись, мгновенье! —естественно, остановился мир, ночной зефир струит ночной кефир,но так, чтоб жажде быть неутолённой,покуда нам небесная труба не возвестит последний день труда.Из кресла ей, заметно утомлённой, уже не распрямиться и в земле,чтоб встретить Бога в санитарной мгле —так, словно сдать на будущность экзамен.И ангел, удручён самим собой, миг помолчит над скрюченной судьбойи выдохнет единственное:– Amen…

Степень родства

От блокады до блокады – облака да облака,Нас история лукаво в современность облекла.Будущее очищенье, века нежная трава? —Боль и холод отчужденья стали степенью родства.Стоило ли с ног валиться, хоть усталости не жаль? —Позади боброк волынский, впереди – бабрак кармаль.Наша вещая природа не почует в нас беды —Ждали мы кола брюньона, но пришёл кола бельды.Что же, если ты мужчина, боль прими и не сморгни,Облик хана тэмучжина – лику дмитрия сродни.Жизнь твоя не отмахнётся каламбуром: нищий – мот,Днище каждого колодца – наизнанку небосвод.Не судьба с судьбой лукавит, а мы сами лжём себе.Всяк свою дыру буравит, всяк ответит на Суде.Всё, что было, снова с нами, скажем – плоскость, выйдет – грань.Хоть цвета меняет знамя, но пощупай – та же ткань.Круг замкнувшийся греховен, скажем – профиль, выйдет – фас.Боже, кто же тут виновен? Ну а кто же, кроме нас!Человек меняет кожу, робко в форточку стучит:– Боже, что ж я подытожу? Но вселенная – молчит.

Молитва на могиле Богоматери в Сельчуке

Всё, Мария, я сделал, как научили:свечку зажёг и поставил – и попросил о прощенье,встал на колени на коврик потёртый. Глаза остыли:слёзы сглотнул – без них всё равно плачевней.Всё, Пречистая, сделал я, как подсказали:руки омыл и лицо из Твоего колодца.Правда, вода была воплощена в металле:нажмёшь на кнопку – и благодать прольётся.Не было мне знаменья, Богородица Пресвятая,ничто не открылось душе, что было сокровенно.Птаха в мандариновой роще что-то мне просвисталана влажных Твоих серпантинах под колёсами ситроена.Всё, Богоматерь, я сделал: и крестик купил у турка,правда, к нему прибавил ятаган двуострый —эфес у него эфесский, на таможне придётся туго,но таможня и горняя сфера – родные сёстры.Всё я сделал, Марьям-Ана, в этот вечер,хадж свой, убогий духом, у могилы Твоей завершая,и если на зов ответить мне больше нечем,то, значит, дошёл и я до предела, до края.Я всё это вижу – и спокоен при этом,по фигу мне, что будет со мной и страною.Что ж так больно мне, будто Тебя я предал?Холодно, грустно, стыдно – но не пред Тобой одною.Матерям, чьи могилы разбросаны по вселенной,трудней, чем их детям, чьи могилы они потеряли.Турецко-греческий ветер, непримиримо солёный,воплощается молча в ветхом мемориале,но сирота всё ищет отца – и Отца обретает,и ноша мира, взваленная на хрупкие плечи,как эти масличные листья, не облетает,вечнозелёная.Но матерям – не легче.

В защиту свидетельств

Эпохами отобедав,этносы прут без цурюковот пассионарности дедовк транссексуальности внуков.Немного, видно, рубруковв толпе меж гуннов, венедов,у очевидца кредо – втом, чтоб сгинуть без звуков.Полчища в ритме торжищсочтёшь, впотьмах подытожишь —чужак, сирота, историк! —ведь всё, что циник набрешет,поправить мечтает стоикдо того, как зарежут.

На старых раскопках

будто жалуясь тихо кому-тоголос юн а напевы старыбезутешная дочка комузафраза с воза осколок струныбезымянная речка бежалакамни скользко вприпрыжку с горыабрамзона иль скажем бернштамаза спиною оставив шатрычем ей быт археолога ветхийне понравился коли и в нёмнижний мир человечней чем верхнийперечёркнутый льдом и огнёмправил в тихом еврейском кочевьеманускриптов берцовый укладпелись песни качались качелии печали таились в углахюрт с пяток будто роща грибнаяпотянулась в дожде к небесамнепонятное напоминаяибо старый пророк написалчто кромешную землю покинувпроблуждают в созвездьях иныхсыновья кочевых бедуиновиль кого-то ещё кочевыхиз теснин ленинградских и прочихищут пламенный смысл поскорейпионеры и дети рабочихв украшеньях согдийских царейты в иных но не в этих цепочкахпреисполненный груза науккруглоокий и в круглых очочкахбедный ближневосторженный другбыл карниз над привычною безднойнаркотропкой в иные мирыжизнь прошла в хляби возленебеснойно не выйдя из местной дырыроксоланы или андромахитьму невнятных речений таяязыки что иссохли во прахевот заветная доля твоянервной руною камень израненБылЛетелПобеждалУмерщвлёнзаблудившийся измаильтянинальфа дней и омега племёнвот и грустен кочевник двуострыйкнижной мудрости всей вопрекив суете многоцветной и пёстройпрах стремлений надежд черепкибедный идол посредник меж Богоми его контингентом земнымголь пизанская в крене убогомкамень в землю и Небо за нимтень от ветра цветок от кувшинавесь матрикул богатств и скорбейсмерть отца величание сынате же повести гор и степейгде всеобщее солнце слепилогде молился грозе мотылёкгде споткнулся амитин-шапирос сердцем сорванным шейман прилёгронабрамыч уснул за роялемспирт рояль мы хлебаем из чашколь единственен и познаваеммир поскольку и божий и нашюный варвар сочувственным взоромна библейское бегство смотрюавраамовых чад с триколоромроссыпь звёзд и верблюжью зарювижу стяги усталого кланаи на них проступают слегкакедр ливана берёза иваначереп сакского боевикабезоглядная речка сбежалався взахлёб и от счастья слепав постановке эм что ли бежараили эм как его петипавековое прогорклое зельев чёрных пальцах голодной вдовысладкий вкус проторившей ущельемолодой удивлённой воды

Звездопад

жизни космической памятьтак далека в ДНКбожия пыль под стопамихилый дневник двойникакак рассудить хромосомойколь просфора нам преснамолоха серп невесомыйтягостный молот христаалчут безмозглые чадав горькой хитиновой мглепастыря гиблого стадамолча мочить на землебожья задумка где скрытыинок икар пионерслепоглухие термитыгрезят о музыке сфердлится луна молодаядревнюю немочь таяищет во сне пропадаяпенициллин бытияпрошлому не помогайтев небе кромешном как сонплачет о нас Богоматерьсветит нам спутник-шпион

Археографика

И. В. Стеблевой

1Погост забыт.Но мы, имевшие к рожденьюбесправной радости касательство, стоиму холмика земли под солнечною тенью,где тесно одному и холодно двоим.Подвалы мудрости, полны оглохшей пылью,письмовники имён, божба календарей,гербарии надежд, бесплодные усилья —мекканец сумрачный и нервный назорей,кашгарца долгий вздох, радения хайама,плюс жертвенная кровь ржавеет на мечах,взлелеянный чертёж разрушенного храмаи крылья ангелов, сожжённые в печах, —вот, в принципе, и всё, что память заронилав пустынях пламенных и виноградных снах,что списком прозвучит в молчанье азраила,воспоминанья сон,неузнаванья знак…2Осточертевший круг.Истлевшие однаждынапевы немоты – опять воскрешены,опять погребены. Плоды лозы отжатыи, старясь в погребах, не греют наши сны.Чужое время молодеет с каждым веком,сиятельный склероз стремительной весныгрозит дремотным чувствам и стеклянным венам.У брошенных жилищ обрушились венцы.Харизма древних ритмов, метры в мёртвом строеизвлечены из праха отшумевших строк.Обугленный – дели: земное, неземное! —к небесной выси не проросший черенокне станет деревом. Изжить не приневолишьсвет, пепел, марево, осенний дым, погост…Лишь меньше станет здесь одним – одним всего лишь! —бездомным правнуком,чтецом костей и звёзд.

Арест. Киргизия. 1952

караковые роковые гнут одинаковые выиво тьме неначатой весныстоят гнедые понятые подземной силой налитыеи делом ценным для страныв глазах значительность и робость и длится молчаливый обыскпока не кончен первый туранализа преступной страсти и дремлют аргамаки властихрустя овсом прокуратургосподь нейтрины и фотоны ниже пассаты и муссоныты шлёшь нам бедным прямикоми дознаватель с ураганом играет ласковым наганомвеликорусским языкомвзгляд упыря скользит по твари он прям как девочка на шареон чувствует себя в седледля родины и государя в рубинах звёзд очами шарянесёт свободу по землебеглец в чеченской кукурузе за городом по кличке фрунзеподследственный благая вестькак ты здесь ночью оказался себе и Богу не созналсяи плохо помнишь кто ты естьнад инеем с чертополохом рубаху в пику всем эпохамочухаешься застегнёшьстав мертвецом и скоморохом беги навзрыд не время вздохамутрись от крови это ложьлишь не нашли бы и в подвале опять впотьмах не убивалиты уже видел этот фаршродимый брат тропинки узки а хор турецкого по-русскипрошепчет вслед турецкий маршочнись дорогою железной под панорамою прелестноймазут и уголь и гудкиу века ушки на макушке кишка к кишке пешком до кушкиночами небеса близкитверской купец ничей подкидыш зубри верхненемецкий идишили пингвиновский лансмольавось найдётся атлантида тебя приныкает для видаа дальше ты уж сам изволь

Новогодняя ода китайской водке со змеёй

в год Змеи мне в глаза заглянула Змеястерва ведаю стёртая доля мояно чтоб этак в глазищах кровавый пожартрав и тварей морских многоцветный кошмарв бесконечной улыбке разверстая пастьне дрожи человечек ведь власть – это страстьи не пялься в меня сквозь прозрачный сосудэтот мир предсказанья мои не спасутчтоб не сдохнуть бездомной бишкекской зимойпей горячий ханшин и закусывай мнойно не тычь в меня вилкой в ночи по двораммоё тело придворным отдай поварамибо слух усладит бесконтактная ложьлишь коснётся меня императорский ножи споют обо мне поминальный кошокколь пронзит мою девственность электрошокрассекут мне сращенья пространств и времёнв терпкой яви не тронув нефритовый сонбезымянный кромешный божественный ядв средостеньях младенцев своих заструятчтобы те навсегда с терракотой в грудивстали вечной шеренгой во сне хуандипозабуду сухое лобзанье пескаи с эпохою менее стану резкаесли в жизнь мою как в бессловесную теньволосатую лапу запустит женьшеньи очнусь я русалкой в глубинной водесаламандрой на вздыбленной сковородеи собой обозначив великий починхрустну песней в зубах краснозвёздных мужчинчьи колонны продлят дикокаменный стройчьи надежды умрут там где каждый – геройвыше круч из которых звенели ключидо начала времён на земле Урумчисказки ханьского лёсса где ведомый намплыл Парторг Поднебесной по жёлтым волнамты ж поклонник своей кислоглазой лозыпей змеиную кровь и зубри Лао-цзы

Факелоносцы

Язычествует молвь на косогоререки, несущей воды в никуда,пока неописуемое морерасхристанные топит города.От копоти пространство почернело.Чтоб неповадно было вдругорядь —соборный свет гримасой печенеганакрыло и велело догорать.И во главе подавленного гуласмерть голосит, что всем она сестра:автофекальный томос истанбула,канун перераспятия Христа.На берегу три идола могли ведьещё надежду поберечь в тепле,слепые очи девственница Лыбедьдарует зрячей сумрачной толпе,и на устах, что вымазаны кровью —чужой молитвы бессловесный рык:в пути от православья к празднословьюотвергнут христианнейший язык.Они идут, свергая храм за храмоми капища надстраивая ввысь,где их отцы под прапором багрянымвсё предали, что защищать клялись.Страшна дорога к храму и горбатарастоптанная толпами тропа.Но тягостный бесплотный гром набатас востока слышат в Лавре черепа,он нарастает, встречный вал смертельный,и, сам уже не властвуя собой,в тела, как нож, вонзает крест нательный —и демоны за ним идут гурьбой,и Саркофаг пронизывает трепет,и птицы молча рвутся в вышину,и снова – и уже навеки! – Припятьберёт в себя днепровскую волну.