Птица, которая пьёт слёзы. Сердце нага

– Почему нет?

– Они не знают, с чем им предстоит столкнуться. Где они найдут человека, который хорошо знает Киборэн и нагов?

– Вообще есть такой человек.

– Кто?

– Именно тот, кто станет одним из членов этого отряда. Хотя это всего лишь мои догадки, но на ум мне приходит только один человек, который знает всё о нагах и Киборэне и который способен возглавить такой отряд.

– Кто же это?

– Кейгон Дракха.

Сабин был удивлён, ведь он знал это имя. Оно принадлежало легендарному охотнику, который больше двадцати лет назад в поединке одолел самых сильных токкэби.

– Он всё ещё жив?

– Да, он живёт неподалеку от границы, отлавливает нагов и ест их.

Сабин попытался рассмеяться. Он не понимал Пау, но думал, что это какая-то шутка. Однако лицо кастеляна не выражало веселья.

– В каком смысле «ест»?

– В прямом: охотится на нагов, а затем ест их.

Сабин вытянул руки и сделал вид, будто хватает пищу руками и подносит её ко рту. Кастелян одобрил его пантомиму, и лицо Сабина побледнело:

– Он сумасшедший?

– Говорят, что он готовит их на костре.

– Ах вот как… Что?

Кастелян сложил руки на коленях и, не зная, с чего следует начать, заговорил:

– Кейгон ненавидит нагов. Он ненавидит их так сильно, что в самом деле ловит их неподалеку от северной границы, разрубает на куски и варит.

Сабин нервно сглотнул:

– Если его ненависть настолько сильна, что он даже ест их, разве люди не должны считать его психом, вместо того чтобы восхвалять?

– У него на всё есть свои причины. К тому же, как ты знаешь, нагов, не имеющих сердца, очень трудно убить.

– А, так вот почему он их варит. Значит, в кипящей воде они теряют способность к регенерации? Но ведь он всё равно не обязан их есть, верно?

– В таком случае это была бы пустая трата мяса.

Военачальник уставился на кастеляна как на сумасшедшего. Тот улыбнулся и махнул рукой:

– Именно так мне ответил Кейгон, когда я задал ему такой же вопрос. Однако у него есть и другие причины. Подожди секунду. – Кастелян стал искать что-то в ящике своего стола, а затем вынул старый пергаментный свиток. – Это письмо, которое прислал Кейгон шесть лет назад. Прочти его.

Сабин с опаской взял письмо и начал читать:

«Приветствую Вас, это Кейгон.

Какое-то время от меня не было известий. Как Вы знаете, в этих заброшенных землях вблизи границы гораздо легче раздобыть оружие, чем письменные принадлежности. Вчера я случайно наткнулся на торговца, у которого был пергамент, поэтому теперь я наконец могу связаться с Вами.

Я обдумал то, о чём Вы написали в своём последнем письме. Однако я решил, что не могу перестать делать это. Да, я всё ещё ем нагов. Я не хочу, чтобы мои слова звучали ужасающе, но я не чувствую никакой необходимости скрывать это.

Вы слышали легенду о племени Китальчжо́ – знаменитых охотниках на тигров? Когда охотника съедает тигр, о ребёнке погибшего заботятся соплеменники. Они учат его всему, что умеют сами. Когда племя решает, что сын готов отомстить за отца, они вместе отправляются на охоту. После поимки тигру вспарывают живот, вынимают печень, и сын погибшего охотника съедает её.

Так вот, я и есть тот «сын, который мстит за отца».

Наги присвоили всё, что было ценно и значимо для меня, оставив мне только моё изуродованное тело. Возможно, когда-нибудь они съедят меня, но сейчас их ем я. Я стараюсь не приближаться к южной границе, но когда я преследую ослабленного нага, в какой-то момент я понимаю, что снова оказался в этом проклятом лесу. Осознание того, что я по своей воле потерял то единственное расовое преимущество, которое у меня было, заставляет меня, словно нага, почувствовать озноб даже под палящим солнцем тропического леса. И хотя я сразу же возвращаюсь на север, через пару дней я снова оказываюсь в таком же положении. Но однажды, когда я больше не смогу сражаться, я умру. Не страшно, если Вы забудете о смерти такого безумца, как я.

Я так или иначе сойду с ума».

Вместо подписи были изображены странные символы. Сабин вопросительно посмотрел на кастеляна, и тот поспешил объяснить:

– Это символы охотников Китальчжо. Чёрный лев и дракон.

– Почему именно эти животные?

– Они были истреблены нагами. На охотничьем языке эти символы читаются как «Кейгон Дракха». Так он и выбрал себе имя.

– Выходит, это не настоящее его имя? – спросил Сабин, возвращая письмо.

– Да, но без согласия Кейгона я не могу сказать тебе его настоящее имя.

Кастелян положил письмо обратно в ящик и посмотрел на военачальника:

– Так что ты думаешь?

– Получается, он мстит нагам, используя методы охотников на тигров, исчезнувших сотни лет назад? Убивает и ест своих врагов?

– Можно сказать и так.

– Что же тогда сделали ему наги, чтобы заслужить такую жестокую месть?

– Поистине ужасные вещи.

Сабин ждал, когда кастелян продолжит, но тот больше ничего не сказал. Сабин хотел было безучастно кивнуть, как вдруг почувствовал что-то странное и посмотрел на кастеляна, лицо которого в тот миг исказилось.

– Это было действительно ужасно.

– Что случилось? – внезапно обеспокоенно спросил Сабин, осторожно подбирая слова.

Кастелян, охваченный мучительными воспоминаниями, покачал головой:

– И о прошлом Кейгона я тоже не могу рассказать без его согласия. В любом случае можно сделать вывод, что он знает о нагах и Киборэне куда больше остальных. Очевидно, что хищник хорошо знает свою добычу.

– Это так, но я, отправляясь в такое опасное место, предпочел бы удостовериться, что мой спутник в своём уме, – неловко проговорил Сабин. – Будет досадно, если вдруг он решит, что мясо нагов ему надоело, и теперь для разнообразия он захочет отведать мяса токкэби.

Хотя военачальник не сказал ничего смешного, кастелян громко рассмеялся:

– Не волнуйся об этом. Вся ярость Кейгона направлена только на нагов. Невозможно разозлить его сильнее, чем это сделали они.

– Невозможно, говорите?

– Именно так. Как было сказано в письме, в этой жизни у него ничего не осталось: наги забрали у него всё. Это может показаться парадоксальным, но Кейгон совершенно не представляет угрозу для тех, кто не является нагом.

– Это очень печальная история.

– Да, это действительно так. В любом случае я могу поручиться за Кейгона.

Сабин не мог полностью согласиться с кастеляном, но в то же время он не испытывал желания спорить с ним. Есть несколько вещей, которые не нужно делать по отношению к кастеляну, и попытка опровергнуть его высказывания является одной из них. Поэтому Сабин вернулся к первоначальной теме разговора:

– Если этот Кейгон не представляет опасности для отряда и часто имеет дело с нагами, то он действительно является лучшим кандидатом из людей на то, чтобы присоединиться к команде. А что насчёт нас? Вы решили отправить кого-нибудь?

– Согласно пословице, только трое могут пойти против одного. Токкэби должен стать третьим. Поэтому я должен кого-нибудь отправить.

– Кого же?

– Но ты ведь не претендуешь на эту роль, правда? Нет такого токкэби, который не знал бы хоть немного о нагах или Киборэне. Поэтому в принципе все токкэби одинаково подходят для этой задачи. Нет необходимости долго думать об этом. Я пошлю первого токкэби, который войдёт в эту комнату.

– … первого?

– Да.

Если бы они были не в замке, Сабин бы просто проигнорировал слова кастеляна только потому, что их сказал кастелян, а он, как известно, не отличается особой мудростью. Но в стенах замка с мнением кастеляна приходилось соглашаться, поэтому Сабин не стал требовать дальнейших объяснений, а лишь спросил:

– Могу ли я здесь подождать? Если я выйду наружу, я рискую стать этим неудачливым токкэби.

Кастелян рассмеялся и вместе с военачальником стал ждать.

Ожидание не было долгим. Спустя некоторое время один сердитый токкэби приземлился в кабинете кастеляна, увидел военачальника и громко закричал:

– Военачальник! Вы что́, хотите отнять у меня работу? Тогда клянусь именем Бога, который убивает себя, теперь я займу Вашу должность военачальника! Вы согласны с этим?

Было видно, что Пихён Срабл, молодой дворецкий кастеляна, свою работу любит. Сабин покачал головой, думая, как же Пихёну не повезло, а кастелян Пау сказал, ухмыляясь:

– Это будет весьма затруднительно. Потому что тебе придётся присоединиться к спасательному отряду.

Пихён Срабл, хлопая глазами, повторил за кастеляном:

– Присоединиться к спасательному отряду?

– Да. Тебе нужно будет попасть в место, где никто не был уже пару сотен лет, и кое-кого там спасти.

Глава 2

Серебристые слёзы

КОРОЛЬ-ГЕРОЙ СКАЗАЛ: «ЧТО? ВЫ ГОВОРИТЕ, ЧТО НАГИ ЛЬЮТ СЛЁЗЫ? НЕ МОЖЕТ ТАКОГО БЫТЬ. ПОЗВОЛЬТЕ, Я ДАМ ВАМ СОВЕТ. В СЛЕДУЮЩИЙ РАЗ ПОСМОТРИТЕ НА НИХ НЕ В ДОЖДЛИВУЮ ПОГОДУ. ВЫ НЕ УВИДИТЕ ИХ СЛЁЗЫ, КОГДА СВЕТИТ СОЛНЦЕ».

ФЭН ДЖОИЛЬ «КОРОЛЬ-ГЕРОЙ, КОТОРЫЙ И НЕ ГЕРОЙ, И НЕ КОРОЛЬ»

Рюн Фэй лежал на спине на холодном каменном алтаре. Вокруг ничего не было, он был совершенно один, словно персонаж картины, у которой нет фона. Тут он поймал себя на мысли, что живопись и музыка – это искусство, чуждое нагам. Так же как равнодушие к музыке обусловлено плохим слухом, причина, по которой наги не воспринимают живопись, объясняется особенностями строения их глаз. Для нагов, которые с помощью своего зрения могут различать тепло и холод, даже шедевр величайшего среди людей живописца будет выглядеть ненамного красивее, чем простой кусок ткани. Для них существует лишь ограниченный спектр цветов, а поскольку тёплую и холодную краски ещё не изобрели, картины не представляют для них никакой художественной ценности. Вот почему для нагов было неестественно представлять себя персонажами картины. Однако Рюн Фэй хорошо знал, откуда у него появились подобные размышления. И вместе с тем отчётливо понимал, что никогда ни с кем не сможет поделиться ими. Это была его позорная тайна.

Рюн быстро огляделся по сторонам, чтобы проверить, мог ли кто-то другой прочитать его мысли. В это время из темноты, будто выжидая подходящего момента, появились холодные тени. В руках у них были кинжалы, блеск которых казался куда холоднее, чем их тела. От страха Рюн закричал, но наги, приближавшиеся к алтарю, никак не отреагировали на его голос. Тогда он поспешно попытался использовать нирым, но был потрясён, когда понял, что не может этого сделать.

– Почему у меня не получается? Я больше не наг?

Рюн хотел было пошевелить руками, но понял, что они привязаны к алтарю. Пока он тщетно пытался высвободиться, тени вмиг окружили его, а одна из них резким движением разорвала его рубашку. Услышав звук рвущейся ткани, Рюн испуганно посмотрел на свою грудь. Под жёсткими чешуйками он чувствовал, как пульсирует его сердце. Оно билось с такой силой, что Рюну казалось, будто он мог видеть его. Он посмотрел на нагов вокруг себя и задрожал, увидев холодную тьму там, где раньше были их сердца. Все они уже избавились от них и сейчас собирались сделать то же самое с сердцем Рюна.

– Подождите! Я не наг! Это ошибка! Если вы заберёте моё сердце, я по-настоящему умру! – кричал Рюн, срывая голос.

Несмотря на плохой слух, хранители всё же смогли услышать его, но не подумали и сдвинуться с места. Все, кроме одного нага, который стоял справа от алтаря. Он высоко поднял кинжал над грудью Рюна. В темноте тот ярко сверкал, отражая всевозможные цвета и температуры. Когда Рюн снова попытался закричать, кинжал беспощадно вонзился ему в грудь.

Рюн не смог издать ни единого звука.

Цвет, который он увидел, не был похож на тот, который неверующие называют красным. Горячая кровь, хлынувшая из его груди, представлялась Рюну ярким разноцветным фонтаном. Температура горячего тела начала смешиваться с холодным воздухом, поэтому над его раскрытой грудью раскинулся целый карнавал цветов. На мгновение Рюн, заворожённый красотой этой сцены, даже забыл о боли.

Внезапно хранитель протянул свою руку, и Рюн увидел, как она погружается в его грудь. В этот момент он почувствовал, что его дыхание остановилось. Вслед за грубым движением руки из грудной клетки хлынуло нечто, напоминающее яркую огненную реку. Это была кровь.

В руке у хранителя лежал пылающий драгоценный камень. Он был окружён потоками тепла, которые пульсировали и распространялись по комнате, словно северное сияние. Сердце Рюна. Оно билось с таким отчаяньем, что, казалось, прожигало даже тьму, окружавшую его. Благодаря исходившему из своей груди свету Рюн смог разглядеть лицо своего убийцы: им оказался он сам.

«Сон, в котором нельзя использовать нирым», – задумчиво протянул Хварит. «Рюн, во-первых, Ритуал Извлечения проходит совсем не так. А во-вторых, в своём сне ты описал скорее сердце теплокровных неверующих, наше ведь выглядит не совсем так. У тебя слишком сильно разыгралось воображение. Хотя я и признаю, что что-то мистическое в этом определённо есть», – немного подумав, добавил он.

Хварит Макероу снова улыбнулся, чтобы разрядить обстановку, но Рюну было совсем не весело.

«Ладно, извини. Это был ужасный сон. Похоже, Церемония Извлечения беспокоит тебя больше, чем я думал. Но это просто иллюзия, вызванная твоим страхом. Только токкэби верят в то, что сны могут предсказывать будущее», – пытаясь сгладить углы, мягко проговорил Хварит.

«Люди тоже в это верят», – отрешённо проговорил Рюн.

«Разве? Ну, может, и так. Они с токкэби соответствуют друг другу по уровню глупости», – вновь улыбнулся Хварит.

«Я тоже хочу в это верить».

Хварит оборвал поток мыслей и пристально посмотрел на своего друга. Ничего подходящего не приходило в голову, поэтому он переключил всё своё внимание на обеденный стол. На столе лежали мыши. У них не было видимых повреждений, но они не убегали, а только слегка дрожали. Такого потрясающего результата могла добиться только Са́мо Фэй – одна из старших сестёр Рюна.

Имя Само Фэй обычно вызывало у жителей Хатенграджа крайне неоднозначную реакцию. Положительно к ней относятся в основном мужчины, ведь Само всегда любезна с ними и при этом никогда не пытается заманить их к себе в постель. Старшая сестра Хварита, Сомеро́ Макероу, мягкая по характеру, но считающая честность своей главной добродетелью, однажды высказалась о поведении Само, которое, как ей кажется, полностью противоречит традиционным отношениям женщин и мужчин, сказав: «Да она только притворяется! Какая может быть польза от мужчин, если вы не спите с ними?» Большинство женщин не любят Само, потому что из-за неё все мужчины стремятся попасть в клан Фэй, где они могут проводить время, не беспокоясь о том, что их затащат в спальню.

Подняв ещё тёплую мышь, Хварит задумался о том, можно ли объяснить странное поведение Само тем, что это является своеобразной гарантией её комфортного проживания в клане.

«Сколько мужчин сейчас живёт в этом доме?» – решил проверить свои догадки Хварит.

«Восемь».

Хварит кивнул в знак подтверждения своих мыслей. Сейчас в клане Фей всего две женщины детородного возраста. При таком количестве мужчин им не составит труда удачно забеременеть, а значит, вскоре родится новое поколение, и дела в клане пойдут ещё лучше, чем сейчас. И хотя Само Фэй отказалась от радостей материнства, таким образом она смогла обрести душевное спокойствие и даже получить одобрение семьи.

«Целых восемь нагов… Твоя Церемония Извлечения будет поистине роскошной, Рюн. Не так много мужчин могут позволить себе дойти до Башни Сердца с таким количеством сопровождающих. Само Фэй действительно потрясающая».

«Я тоже так думаю. Очень жаль, что через девять дней я больше никогда не увижу её».

Хварит удивлённо посмотрел на Рюна. Он понял, что его друг обеспокоен не только самой церемонией. Как только он собрался спросить, что именно Рюн имел в виду, тот тут же поднялся со своего места и произнёс:

«У меня нет аппетита. Ты поешь перед тем, как уйти?»

«Думаю, что да».

«В таком случае давай попрощаемся сейчас». – Рюн покинул столовую прежде, чем Хварит успел что-либо ответить. Он хотел последовать за своим другом, но спустя некоторое время передумал. Зная характер Рюна, он понимал, что удержать его сейчас будет очень трудно.

Закончив с едой, Хварит стал искать своих сопровождающих и, узнав, что двое из них решили остаться в клане Фэй, не удержался от нервного смеха: Дюсэ́на, глава клана Макероу и по совместительству его мать, определённо будет в ярости. Сам Хварит не был против того, чтобы у него стало меньше сопровождающих, он больше беспокоился о том, как на эту новость отреагирует мать. В клане Макероу было пять женщин детородного возраста и всего четверо мужчин. За одну ночь они лишились сразу двух нагов. Дюсэна придёт в бешенство, когда узнает, что это случилось по вине её несовершеннолетнего сына, который через девять дней не будет иметь к клану никакого отношения.

На мгновение у Хварита промелькнула мысль и самому остаться в клане Фэй. Идея жить с другом вместе до начала церемонии стала казаться ему не такой уж и плохой. «А почему бы и нет?» – в шутку подумал он про себя. Женщины не будут интересоваться им, так как он в скором времени станет хранителем, а вместе с ним в клане останутся оставшиеся двое мужчин из его охраны, что, безусловно, будет плюсом для семьи Фэй. (Конечно, на слишком сильную радость рассчитывать не стоит, в клане уже и так живёт десять нагов.) Однако в таком случае в клане Макероу не останется ни одного нага. И если рассуждать серьёзно, то отсутствие мужчин при наличии пяти женщин детородного возраста – настоящая трагедия для всего клана. Хварит не хотел причинять такой ущерб семье, которая растила его в течение 22 лет, и поэтому, как бы сильно он ни любил Рюна, всё же решил покинул дом клана Фэй с двумя оставшимися сопровождающими.

Улицы Хатенграджа, как обычно, были погружены в тишину. Конечно, если открыть свой разум, можно было бы уловить бесчисленные потоки мыслей прохожих, снующих туда-сюда в тишине, но, поскольку Хварит хотел спокойно подумать, он решил оставить всё как есть.

В беззвучии он размышлял о Само Фэй.

Женщина, которая хотела остаться девственницей, была необычным явлением для нагов. Но её решение, как ни странно, обеспечивало процветание следующим поколениям. Мужчины-наги не имеют такого понятия, как родной дом или тоска по нему, но если бы они попробовали представить себе такое место, оно так или иначе было бы связано с атмосферой, которую создает Само в своём клане. Именно она, как магнит, притягивает мужчин и заставляет их остаться в клане на пару месяцев, прежде чем они снова отправятся в путь. И даже несмотря на то, что их ни к чему не принуждают, они всё равно вступают в связь с женщинами и оставляют много детей для клана, прежде чем покинуть его.

Внезапно в сознание Хварита проникла чья-то мысль:

«Ты хочешь быть с ней».

Хварит оглянулся. Один из его сопровождающих смотрел прямо на него. Ему стало не по себе.

«Вы что, копались у меня в мыслях?» – спросил он своего сопровождающего по имени Ка́ру.

«Нет, она была «на поверхности». Просто кое-кто слишком громко думал о Само Фэй», – с улыбкой ответил он. «Но, к сожалению, – продолжил Кару, медленно оглядываясь вокруг, – есть как минимум три причины, почему это невозможно». «Три? Не одна?» – удивился Хварит. «Прежде всего, ты скоро станешь хранителем, а после и женихом Богини, которая не оставляет следов, тебе явно будет не до отношений», – резонно заметил сопровождающий. «Да, я тоже думал об этом. Что насчёт остальных двух причин?» – не терял надежды Хварит. «Всё просто: Само Фэй первая откажет тебе. Ты же сам знаешь, благодаря ей остальные нагини в клане живут припеваючи, так что даже семья уважает её желание остаться девственницей». «А, это да. Тогда третья причина?» – уже чуть менее воодушевлённо спросил он. «Не притворяйся, будто не понимаешь, о чём я. Наше общее дело, Хварит». – В нирыме Кару стали преобладать стальные нотки. «Нет, что вы, я всё помню», – едва слышно проговорил он. Кару не так давно сбросил старую чешую, поэтому его кожа была гладкой. Из-за этого могло показаться, будто он был ещё молод, но на самом деле ему было уже много лет, и в его словах чувствовался большой жизненный опыт. «Многие послушники отказываются стать хранителями прямо перед Церемонией Извлечения. Это их последний шанс изменить свою судьбу, потому как после окончания Церемонии будет невозможно отказаться от этого статуса. Я бы мог назвать таких послушников трусами и обвинить их в отсутствии силы воли, но я не буду этого делать. Их эмоции вполне естественны. Но если подобные мысли появятся у тебя и ты откажешься стать хранителем, мы все окажемся в очень затруднительном положении. Ты же не забыл о своем истинном предназначении, правда?» – Взгляд Кару пробирал до самых костей.

«Я никогда этого не забуду, Кару». – Хвариту не нравилось, что в глазах сопровождающего он выглядел слабаком, который мог всё бросить прямо перед началом Церемонии. «И вообще. Я-то готов. А вот что насчёт остальных? Спасательный отряд уже собран?» – нарушил затянувшуюся паузу Хварит.

«Похоже, что подготовка почти окончена», – всё с тем же серьёзным лицом ответил Кару.

Хвариту было не по себе, когда он думал о том, что ему придётся иметь дело с представителями других рас. Учебная программа послушника включала в себя сведения о других расах, благодаря чему Хварит знал о них гораздо больше, чем, например, его друг Рюн. Но ведь, как известно, всегда существует большая разница между теорией и тем, что можно испытать на собственном опыте.

«Возможно, один из нас мог бы проводить тебя до Предельной границы», – сказал Кару, чувствуя беспокойство Хварита.

«Нет, у вас есть свои обязанности. Тем более я действительно думал о том, чтобы отправиться к Предельной границе в одиночку. Никто не должен подвергать себя опасности ради меня. Будет безопаснее для всех, если я самостоятельно преодолею Предельную границу и встречусь с членами отряда». – Было похоже, что Хварит даже сам от себя не ожидал такой самоотверженной речи.

Сва́чи, второй сопровождающий Хварита, тоже решил принять участие в обсуждении и проговорил:

«Хварит, похоже, ты думаешь, что Предельная граница – это какая-то определённая линия, словно забор или стена. Но даже между нашим самым северным городом Висграджем и самым южным городом неверующих Караборой, где Предельная граница наиболее узкая, она по-прежнему составляет около 200 километров. На остальных же участках это расстояние может достигать 500 и даже 1000 километров».

«И это они называют границей? Такую обширную территорию?» – Хварит был в абсолютном шоке.

«Эта граница определяется температурой воздуха, которая, естественно, не может измениться внезапно всего за несколько метров. Это происходит постепенно, на протяжении нескольких сотен километров, что и объясняет такие огромные расстояния внутри границы. Но даже около неё температура слишком низкая для комфортного существования нагов, и если бы эти земли не были столь богаты золотом, наги ни за что не построили бы там Висградж. Поэтому не может быть и речи, чтобы ты в одиночку прошёл столько километров по такой холодной земле. Это невозможно, даже если перед этим ты примешь со́драк. А поскольку теплокровные неверующие, в отличие от нагов, могут передвигаться по Киборэну со своей обычной скоростью, очевидно, что это они должны прийти, чтобы забрать тебя. Теперь тебе понятно?» – закончил своё объяснение Свачи.

«Да», – коротко ответил Хварит.

«Хорошо. Кстати, ты уже потренировался в пении?» – решил снова включиться в диалог Кару.

«Да мне как-то неловко этим заниматься», – смущённо произнёс Хварит.

Вдруг Кару перестал использовать нирым и произнёс голосом:

– Пой!

Хварит в растерянности уставился на него. Они шли по главной улице Хатенграджа. Вокруг было слишком много народу, поэтому Хварит не решился ответить ему тем же способом.

«Здесь? Вы с ума сошли?» – немного пригнувшись, шёпотом произнёс он.

– Хварит, если бы я думал, что твоё пение привлечёт внимание других, я бы не попросил тебя сделать это.

«Но ведь эта песня понадобится мне только в лесу, чтобы меня нашли среди пения птиц и звуков других животных. А мы здесь, в городе», – Хварит пытался хоть как-то отговорить сопровождающего от задуманного.

– Тем лучше. Здесь все общаются с помощью нирыма, поэтому никому нет дела до окружающих звуков. Сам посмотри: я разговариваю с тобой громким голосом, но ведь никто не обращает на нас внимания, так ведь?

Хварит огляделся по сторонам и был вынужден признать, что Кару был прав. Должно быть, он действительно говорил очень громко, раз молодой нас мог отчётливо слышать каждое слово, но при этом окружающие не обращали на них никакого внимания.

Но даже несмотря на это, Хварит никак не мог начать петь. Он никогда не испытывал никаких положительных эмоций во время пения, оно казалось ему странным, неуместным и даже в некотором роде раздражающим. После того как Кару всё же настоял на своём, Хварит с трудом издал несколько звуков, отдалённо напоминающих пение. К его удивлению, никто действительно не обратил на это никакого внимания. Всё как и сказал Кару. Он попробовал запеть немного громче, но вновь не заметил на себе даже равнодушного взгляда прохожих. Окончательно расслабившись, он радостно посмотрел на Кару, и тот едва заметно кивнул ему. Хварит подумал о том, что его пение можно сравнить с шапкой-невидимкой токкэби. Как только токкэби надевает её, он становится невидимым для других токкэби и может делать всё, что угодно. Точно так же другие наги не слышали песню Хварита, словно на нём была надета эта шапка. (На самом деле они всё слышали, просто звук был настолько тихим, что никто не обращал на него внимания.) Хварит почувствовал уверенность в себе и запел ещё громче. Свачи и Кару переглянулись и одновременно подумали про себя, что это даже хорошо, что другие не могут услышать эту песню. Во всех смыслах.