Идентификация лукраедки

Однако, не успел я ещё толком заснуть, как они опять сгрудились надо мной, словно оголодавшие упыри над чаном с жертвенной кровью.

«Когда родился Пушкин? Говори, сука!»

Он разве уже родился? Ах, братец, поторопился ты с этим в таком немилосердном краю.

– Знаю, но не скажу.

«Мы всё равно узнаем. Мы устроим вам перекрёстный допрос».

Блефуют: у них кишка тонка свести нас с Пушкиным для допроса, он обо мне последнее время и слышать не хочет – на его Наташку я, видите ли, чересчур плотоядно взглянул!

«Что больше: Коми или Бурятия?»

Я молчу. Знаю, но молчу. Пусть бьют, лишают сна, морят голодом. Всё равно не убьют: я им нужен не в виде чучела. Эти хитропопые вертухаи делают на мне свой не такой уж маленький бизнес. Я – их свечной заводец с практически бесплатным сырьём.

«День взятия Бастилии! Говори, паскуда!»

Когда Отелло написал «Шекспира»… Тоже могли бы спросить, но недотымкали. А у меня ведь было, что им ответить.

А потом ко мне снизошла Богородица – красивая как Рафаэлевская – и села у изголовья. За пятьсот лет она почти не изменилась, не постарела ни капли, и это доказывает, что Рафаэль живописал с натуры. Жаль, что он на меня не работает. На месте, скажем, Крокодайло он смотрелся бы очень даже. Ну, может, ещё надумает. Красивая как моя Машка, она что-то говорила мне, но ничего не было слышно. Или я не запомнил.

Эта цепь у нас скрепой зовётся

Утро приносит сюрприз: видимо, ночка и впрямь выдалась бурной.

– Зачем браслет на ноге, да ещё с цепочкой?

«Опять всё забыли? Ради вашей же безопасности. Чтоб не утащили».

– Есть такие желающие?

«Да сколько угодно. Не успеваем пресекать».

Что плохо лежит, то и тащат. А меня вот не тащат – потому что я лежу хорошо, правильно, по-научному, на цепочке… Но это сигнал. Мне дают понять, что я совершил что-то непотребное с лукраедочьей точки зрения. Осталось вспомнить, что же я такого наделал. И сообразить, как добиться большей раскованности.

– Ну днём-то меня вряд ли утащат? А даже если и утащат: мне же хуже будет. Разве ж возможно долго без вас прожить? Без вас как без воды, только ещё хуже. Давайте их снимем хотя бы до вечера – под мою ответственность.

«А вам напомнить, сколько раз вы злоупотребляли нашим доверием?»

Не проканало, зато я многое узнал про себя. Так вот кто я такой: человек, не оправдавший доверия лукраедок.

И снова ночь, и снова допрос, как будто бы им важно лишить меня сна: может, они думают, что так я буду предсказывать им более симпатичное будущее?

«Кто станет Главным Лукраедкой после Главного Лукраедки?»

А это не ваше лукраедочье дело!

– Главный Лукраедка Второй.

«По ходу, он нас не понимает».

«Давай спросим ещё раз, но по-другому: может, смысл вопроса от него ускользает? После Главного Лукраедки Главным Лукраедкой будет кто?»

Какие-то они прям отмороженные тут, как будто не боятся, что я вот сейчас возьму и наложу на них родовое проклятие. Может, думают, их цепь мне в этом помеха? Но у меня и в самом деле не получается им ничего такого непоправимого напророчить, не выходя за рамки профессиональной этики, и цепь здесь совершенно ни при чём.

– Господин Послевовин.

Ой, больно, когда тебя тычут в печень чем-то твёрдым и острым. Я их так возбудил ответом?

«А точнее?»

– Вовин жил, Вовин жив, Вовин будет жить! Он с нами навсегда, наш любимый Петропал Петропалыч, вы разве ещё не поняли?

Если не поняли – вот вам моя улыбка, пусть и не очень весёлая.

«На завтрак ты не заработал».

Вам же хуже будет: быстрее издохну – останетесь без хлебного места.

– Ну ладно, ладно, усовестили. Слушайте все! Вся подсматривающая и записывающая братия!

«Мы отключим камеру».

«Всё, что ты скажешь на этот раз, останется строго между нами».

– Следующим Вождём стану я, поэтому советую обращаться со мной хорошо: я злопамятный.

«Шутник вы, однако».

– Да, есть такой грех. А теперь кроме шуток. Российские учёные создали клон…

«Да слышали мы про этот клон!»

Если долго сидеть в шезлонге на террасе своего пентхауса в элитном московском небоскрёбе, мимо тебя, скорее рано, чем поздно, пролетит – в Рай, конечно, куда же ещё? – свежеоприходованная душонка твоего врага. Я знаю, кто придёт, когда Главный из Лукраедок отправится в лучший из миров, где нет и не будет гнусных рифмоплётов типа меня, – он попадёт в лукраедочий рай сразу на подобающее ему там тронное место. Да, я знаю, кто подхватит престол (увы, это буду не я – с вероятностью, как выразился Ник-Сон, highly, highly likely2): на фоне наследника даже наш нынешний покажется Голубем Мира, Светочем Прогресса и Образцом Нестяжательства. Но я не знаю, стоит ли разглашать вам имя преемника. Если вы успеете нейтрализовать его, пока он не набрал ещё силу – это одно, а если вы наперегонки понесётесь прикладываться к его заднице – это другое.

– Ну раз слышали, услышите и ещё кое-что. Но эта информация эксклюзивна. Не знаете такого слова? Эта информация исключительна. Я не могу ею делиться, будучи прикованным за ногу. Дайте бумагу, и я подготовлю список того, что должно измениться в условиях моего содержания. Не будет перемен – не будет и информации.

Пока только я провижу, куда норовит в очередной раз занести нас нелёгкая, и значит, только я пока и могу попытаться подставить ей ножку. Непросто будет вмешиваться в ход истории из моего нынешнего затейливого положения, но, не вмешавшись, не выяснить, что сильнее: проклятье, нависшее над этой землёй, или псих, прикованный за ногу к ней же.

И сделаю-ка я вот что, если никто не против. Выберу из двух более или менее адекватных лукраедок (должны ж там найтись такие!) из числа Приближённых К Телу одного и объявлю его настоящим тайным наследником. Если его тут же сожрут, останется второй – запасной – претендент из парочки адекватных, если же вознесут – то ход истории сменит направление со «всё ниже и ниже» на «помаленьку, но выше». Даже если этот лукраедка хоть на йоту менее лукраедист, чем нынешний Главный, даже если курс при нём хоть на румб сдвинется в сторону от камикадзе-курса на зельбстфернихьтунг3, которым мы несёмся сейчас полным ходом, это уже будет что-то.

А лучше не объявлю, а сделаю тоньше: проговорюсь. Наверняка они пишут всё, что я тут вещаю. Осталось только решить, что, когда и кому выкладывать в качестве судьбоносного озарения.

А ночью мне опять явилась Сикстина. Да, ко мне на приём, строевым шагом, разве что только честь отдавать не стала. Она была ещё прекраснее, чем тогда, прекраснее, чем, наверное, кто-либо из когда-либо рождённых, кроме Машки опять же. Она снова что-то говорила мне, и снова я ничего не слышал. Должно быть, слух мой слишком груб, чтоб различать её божественный голос, или, скорее, уши мои до сих пор забиты остатками пропагандистской лапши. Тогда она знаками, как глухонемому, продиктовала мне: ЛУКРАЕДКИ. А я и сам уже понял, кто захватил эту землю у народа-богон…, ан, нет, теперь – рогоносца, кто впился в неё словно упыри, оставляя взамен отсосанного и отгрызенного лишь терриконы помёта да гирлянды незаживающих язв.

Власть манит их как кошек валерьянка

Новый день принёс мне радость знакомства с новой порцией лукраедок. Если мы назовём самого первого из них Гнусовым, мы ошибёмся не сильно. Он пока даже не губер, он вицик – вице-губер по силовому блоку, он мало кому известен, но в нужный момент может быть извлечён из мешка рукой профессионального манипулятора и предъявлен потрясённой, неистово аплодирующей публике в качестве Того Самого, единственно необходимого, возможного и достаточного. И конечно, ему хочется знать, скоро ли произойдёт это столь долгожданное для всех событие, и нельзя ли его как-то ускорить. Такая тяга к знаниям не может не внушать мне дополнительного почтения.

Ну что, Крокодайло, давай, братец, подключайся, это по твоей части. Я и так уже половину твоих вопросов на Ник-Сона перекинул.

К счастью для всех присутствующих, Крокодайло сегодня в форме, да не просто в форме – в ударе! Пациент выходит от меня довольным, он сам чувствует, что идёт на поправку.

«Власть притягательна как член для членососов» – это именно про таких маньяков когда-то уже было мною прокаркано.

– Следующий!

Что ж они все ко мне-то прутся – в стране ясновидящих как мух на мусорном полигоне!

Этот следующий обдаёт меня своим горячим и нестерпимо кариесным дыханием.

Гниют сразу три зуба – ставлю я сходу диагноз. Гниёт также печень, гниют лёгкие и совсем почти сгнили мозги. Прогноз неутешительный, здесь и к Ник-Сону не ходи.

Силовик? Слабовик? Что-то среднее – посредник между двумя мирами.

Спрашивает меня шёпотом, прямо в ухо, так, что я даже отдёргиваюсь. Захихикать что ли, как от щекотки?

«Когда мне лучше к замзавотделом администрации Самого на приём записаться: до или после?»

– После, – уверенно отвечаю я, не прибегая к помощи моих бравых помощников: до того мне хочется побыстрее его спровадить. Но спровадить не просто так, а с заложенной в него бомбой.

– А потом вам стоит попробовать записаться знаете к кому?

И я по буквам произношу на редкость громкую – громовую почти – фамилию.

– Вам следует сделать на него ставку: именно он унаследует империю… ну хорошо, республику, если вы так любите словесные маскарады. Что такое маскарад? Это жалкое подобие маски-шоу для духовно неполноценных стран.

Удачнее гонца нельзя было и вообразить себе в самом распалённом воображении. Вот уж кто растрезвонит высочайшее имя по всем сусекам!

Итак, я запустил свой камешек. Посмотрим, сколько отскоков от бюрократической поверхности лукраедских донесений/резолюций/рапортов он совершит, прежде чем угодить в какой-нибудь из сановных лбов, – а хоть бы и в лоб высочайше назначенного мною преемника. Возможно, впрочем, камень угодит рикошетом и в мой лоб, если я к тому времени не успею его отсюда убрать.

Перерыв на обед. Я требую бумагу, и мне, наконец, приносят мой лист, исписанный мною не один уже раз. Но я нахожу места между строк и записываю туда всё, что узнал и придумал за последние дни. Я нахожу пробелы между словами и заполняю их новым смыслом.

Я знаю, что записи мои сразу же передаются в спецлабораторию для графологического и текстологического анализа. Ну и пусть их там раскладывают хоть на атомы – интересного вам, любознательные вы мои, времяпрепровождения!

А я тем временем решил каждое утро начинать с вдохновляющих на борьбу, на сопролюд, слов. До следующего утра ещё далеко, но я всё равно уполномочиваю себя заявить: «Всех лукраедок надо загнать в специальные лукранарии – бок о бок с серпентариями – при лучших зоопарках мира, предметно изучить и взять под государственную защиту как занесённый из далёкого космоса вымирающий вид, особо ценный для человечества!» – точно я один из Марков из Порциев из Катонов4 – точно я последний из них. Ха-ха, как я их приложил – и Катонов, и Лукраедок! И если я вдруг однажды забуду утром прорычать нечто подобное, пусть летописцы вычеркнут день грядущий – день бесцельный – из моей канонической биографии.

Весь покрытый золотом

На десерт ко мне запускают даму. Откуда она такая взялась? Весёлая, даже смешливая, в меру симпатичная…

И я начинаю её окармливание. Она должна выйти из меня прорицательно сытой и не испытывать потребности в предсказаниях в ближайшие двадцать четыре часа.

«Сколько вам дают за одно посещение? Ну это же бизнес для вас? Или только способ набрать компромат?»

Она не глупа.

– С таких, как вы, я не беру ничего, кроме счастливой улыбки.

Ну давай, не стесняйся, выкладывай свои вопросики – постараюсь тебя не разочаровать.

А пока мне приспичило совершить таинство дефекации. И можно, конечно, было бы потерпеть минут двадцать и исполнить обряд в комфортных условиях санузла, на время разомкнутым, но что-то, а вернее, кто-то своей смешливостью вдохновляет меня на смелый эксперимент. Таким образом я показываю ей, что у меня нет от неё секретов – значит, и она должна быть со мной предельно открытой. Она даже не то, чтобы морщится, а как-то вообще замирает, хохотушечка. Подержала бы лучше судно – не дай бог, перевернётся, и тогда мы оба пойдём ко дну!

– Ничего, ничего, вы мне не очень мешаете. А хотите реально помочь – позовите кого-нибудь из охраны.

Да они уже тут как тут – друзья, всегда готовые прийти на выручку в трудную минуту.

«Кстати, его дерьмо считается целебным, – усмехается Лукраедка Первый. – Если маску сделать с его дерьмом – кожа помолодеет лет на пять сразу».

«Чо, правда, что ли?» – вскидывается она.

Неужели купилась? Да нет, не должна, прикидывается.

«Двести евро за порцию».

«А сколько в порции?»

«Сколько бог в этот раз пошлёт».

Кормите меня лучше, сволочи, – и будет вам больше порций. Готов хоть всех землян осчастливить! Даёшь эксперимент с экскрементами?! Даю. Скороговорку. Держи.

«Я вам не наскучила своей болтовнёй?»

– Да нет, чирикайте, чирикайте, вы будете мне вместо птичек, которых меня лишили. А их, бедняжек, лишили меня: им ведь тоже не всё равно, перед кем чирикать.

Я просыпаюсь от горячего поцелуя в губы и сразу, даже во тьме, понимаю: это она. «Я спряталась, – шепчет Хохотушечка, – я дождалась, пока все уйдут».

– Приходи лучше завтра.

Сегодня я снова жду Богородицу, и мне бы не хотелось вас сталкивать лбами.

Назавтра она приходит на повторный приём, за новой порцией прорицаний и снадобья, но и вида не подаёт, что была со мной ночью. Боится Глаза, понимаю я.

Вот там Глаз – в потолке. Он, Глаз, за мной наблюдает, а я наблюдаю за ним. Интересно, видит ли он Ник-Сона, Польскую Милицию и прочих? Вряд ли. Их даже я не всегда вижу, обычно работаю с ними, так сказать, виртуально в голосовом режиме, хотя могу, при случае, и на ковёр вызвать.

Лукраедки взывают о помощи

Сегодня я буду апдейтом Распутина. Для вхождения в образ я не чищу зубы, не причёсываюсь, не бреюсь. Я плотоядно улыбаюсь, когда ко мне подкатывает очередное головозадое. Иди сюда, милая! Не бойсь, не бойсь. Ещё неизвестно, кто из нас должен больше бояться; если б ты могла видеть себя изнутри так, как я тебя вижу, ты бы просто обдристалась от ужаса и в придачу навсегда осталась заикой!

Но что-то у них опять там стряслось. Милую оперативно сменяет голубоглазый блондин, который органически смотрелся бы в эсэсовской форме, но нынешние лукраедки делают карьеру в другой конторе – и потому он носит синий костюм с маленьким таким значком на лацкане пиджака. Блондина интересует, что случилось с каким-то там Никаковским. Исчез Никаковский, исчез бесследно. Его похитили? Где его держат? Или он сам куда-то навострил лыжи?

А теперь уже я допрашиваю блондина. Мне надо понять, чем сгинувший так Родине/истории ценен. Он казначей региональных или отраслевых финпотоков? Особо ценный сексот? Двойной – тройной – четверной агент? Какие у него были мотивы исчезнуть?

Но расколоть обладателя значка – задачка не из простых. Никогда не знаешь, лжёт такой или нет. Обычно лжёт, но иногда и не лжёт, иначе всё было бы слишком просто. Ну и я тебе скажу полуправду, вернее, только правду, но далеко не всю, чтоб ты и впредь пребывал в тонусе.

Ой, какая же противная морда! Хотя, наверное, ему-то противным кажется как раз моё личико. Начинает с наезда, как это часто водится у таких морд.

«Ну вот что, Сигизмунд Батькович…»

– Зовите меня просто Мудя.

«Я одно не пойму: вы хиромант или астролог?»

Уязвить пытается.

– Я уникум.

«Уникум?»

– Один я такой. На сто сорок миллионов с хвостиком. А может, и на семь миллиардов или ярдов, как у вас там говорят, когда пилят по-крупному.

«Даже так?»

– Вот именно. В оставшиеся восемь минут я могу продолжить рассказывать о себе, а могу поделиться эксклюзивом о вас и о вашем будущем. Вам выбирать.

Я не поверил своим ушам: он выбрал себя! Он имел шанс заглянуть, хоть и на чуть-чуть, в бездну – в Меня, но его больше заинтересовала банальнейшая судьба зауряднейшего из лукраедок.

А этот какой-то прям весь из себя грозный и с ходу огорошивающий своей эрудированностью.

«Катрены не пишете? – спрашивает он сурово и продолжает допрос, даже не дав мне ответить. – Почему?»

Надо же – лукраедка, а знает такие слова! Или моего досье начитался?

– Отчего ж не писать? Пишу на заказ, тысяча евро – строчка.

Но он, похоже, не слышит меня.

«Учи́тесь! У нас так: кто не умеет – тот учится!»

У нас – это где? А где у нас умеют и любят допрашивать? Да ещё и поучать при этом? Славное, должно быть, местечко.

– А кто не учится – тот не ест. Поэтому я и хотел бы поучиться у вас. Сие возможно?

«Да что ж – учитесь, я не жадный», – хмыкает он – и сразу становится не таким уж и грозным.

А я могу его в ответ научить хокку писать – я ведь ещё тот хоккуист. Но пора звать помощников. Крокодайло, как обычно, не дозовёшься. Ник-Сон! Как будто мысли мои читаешь. Молодец, благодарность в личное дело!

Скажи-ка нам, Ник-Сон, любимец чертей, что станется с сим лукраедкой? Спасибо, мы так и чувствовали: ему идти от победы к победе!

Яркий тип этот Ник-Сон – в пунцово-пурпурной рубашоночке: любит одеваться как попугай.

Старые связи вдохновляют на новые прорицания

Утром опять позабыл отправить в эфир свою страшную, но вдохновляющую клятву-проклятие, ладно хоть сейчас вспомнил. Итак, что бы ещё придумать такого – впечатляюще антигуманного… лукраедки должны быть… засушены и наколоты на булавки, а потом под стекло засунуты и бетоном залиты, десятиметровым слоем бетона марки М1000, чтоб не прогрызть было!

К концу смены, несмотря на клятву, я ощущаю упадок сил, упадок духа и, более того, упадок веры в свои прогностические сверхспособности. И откуда мне прикажете черпать силы? А зачерпну-ка я их из своих подопечных: я их даром, что ли, подпитывал с детских лет?

Все ко мне! Разобраться по росту! Равняйсь на меня, смирно, вольно!

Вот они мои четыре молодца – все как на подбор, один другого круче!

Правофланговая Канадская Советская Социалистическая Республика (КССР сокращённо) присутствует в виде карты светло-зелёного цвета с городами, надписанными готическим шрифтом. В районе озера Виннипег у неё расположен рот, на месте Большого Невольничьего озера и Гудзонова залива – глаза – соответственно, маленький правый и большой левый. Вблизи островов Королевы Шарлотты прячется её правое ухо, под Ньюфаундлендом схоронено левое. Она всегда является на мой зов, отчеканив: «Йес, сэр!», – протрубив свой знаменитый гимн: «Оле́! Оле́! Оле́! Оле́! Канада! Во мгле!» – и вырубив в целях экономии электричество от Гренландии до Аляски, поэтому лишний раз я стараюсь её не дёргать.

Польская Милиция тоже выглядит грозно: бело-красный – под цвет флага – силуэт человека в форме, в фуражке и с автоматом. Человек в форме, как и польский орёл с герба, обращён влево, к Западу – но это, как я подозреваю, лишь экспортный вариант моего помощника, клон для внешнего, так сказать, употребления. Настоящая Польская Милиция обращена, конечно же, на Восток и чуть-чуть вовнутрь.

Главное в портрете Крокодайло – это огромный лоб, незаметно переходящий в лысину, но сзади он почти уравновешивается длинными слипшимися волосами. Лоб оттягивает внимание даже от внушительного носа героя с вывернутыми наружу ноздрями.

С Крокодайло приятно потрепаться, хоть у него и неважная дикция – зато картавит как настоящий вождь, – однако он очень тяжёл на подъём, особенно для вождя. Но главное достоинство Крокодайло – патриотизм. Крокодайло – патриот от мозговых извилин до мозолей на пятках: он не раз при мне хвастался, что даже носки у него – отечественного производства. На что этот язва Ник-Сон не преминул заметить, что производства-то они, может, и отечественного, но сделаны на буржуйских станках и из буржуйской ткани, да ещё и покрашены буржуйским красителем, а «патриот» и «идиот» вовсе не случайно так хорошо рифмуются – как минимум в некоторых, особо запущенных случаях.

Ник-Сон же – это… язва, как только что было сказано и не раз доказано, но у него есть и масса достоинств, среди которых трудно даже выделить главное – настолько это универсальный боец.

Почему именно они стали моими помощниками? Так получилось исторически. Я знаю каждого из них с детства, а с Крокодайло, мне кажется, я познакомился ещё до своего рождения.

Оп-па! А с вами мы уже тоже где-то встречались. И не раз, хотя и давненько.

– Как вас теперь называть? Ваше Превосходительство?

«Для тебя я просто Федя».

Однако, самодовольная улыбка показывает: ему не неприятен мой скромный подхалимаж. И я продолжаю.

– Хочется прям отдать вам честь, Федя, но это невозможно в связи с отсутствием у меня таковой.

«Все мы не без греха».

– Ваша, Федя, правда.

«Да она не моя, а… Ты знаешь, чья. Я, вот, последнее время много про тебя хорошего слышал. Времечко выдалось свободное – и дай, думаю, заеду к старому знакомому, а тут, оказывается, к тебе пока каким-то архаровцам на лапу не дашь – и не попадёшь без записи».

Такие, Федя, как мы с тобой, всегда считались паразитами на шее трудового чиновничества – поэтому, наверное, мы друг другу и нравились. Ты владел и руководил пучком безудержно размножавшихся стройкомпашек, а я, бывало, консультировал тебя и твоих топов о том, как грамотно минимизировать налоги.

– Те, кто говорят про меня хорошее, просто плохо меня знают. Столь же верно и обратное утверждение.

«Не думаю. Такой, говорят, крутой прорицатель стал, что куда там твоему Нострадамусу!»

– Ну вот и посмотрим лет через пятьсот-шестьсот, кто из нас с ним точнее окажется. Ладно, Федя, я понимаю: ваше время ограничено – ещё больше, чем прежде, – а я вас тут в наши тёрки с Нострадамусом погружаю. Давайте ваши вопросы, постараюсь помочь чем смогу по старой и доброй памяти.

Его вопросы были по части бизнеса – с такими мне всегда приятно работалось – как, уверен, и всей моей команде эльфов-проказников.

Но вечер встреч на этом не кончился. Кто эта сногсшибательная женщина? Такая чужая и недоступная и в то же время родная, как блудный кусок меня, вернувшийся из длительной эмиграции.

И по прошествии стольких лет (и скольких же – неужели семи?) они узнали друг друга.

– Здравствуй, Счастье Моё – Недосостоявшееся!

«Да, здравствуй, здравствуй».

Что значит твоё «да»?

Да, мы были знакомы – и нешапочно.

Да, время немилосердно ко многим, а тут выясняется, что и к тебе.

На твоём лице восхищение или жалость? И что, интересно, отражает моё лицо (если это можно назвать лицом)?

Ты соблазнительна в этом своём костюмчике. А я очень соблазнителен в своём нарочито полосатом?

Стала ли ты лукраедкой? Да, стала. Нет, не стала. Скоро узнаем. А может, ты всегда была лукраедкой? А может, ты стала ею автоматически после счастливейшего события твоей жизни – женитьбы на лукраедке? А может… Фу, Гизя, какой же ты любопытный, ты хочешь сразу узнать про неё прям всё, но не начать ли тебе с иного вопроса, волнующего тебя сейчас неизмеримо сильнее:

– Хранила ли ты мне верность все эти годы так же, как хранил её тебе я?

«Вот именно что так же».

Красивая и умная, всегда таких почему-то любил. И самое удивительное – обычно напарывался на ответку! Надеюсь, и в этот раз мы не поломаем традицию. А какие интересные у неё духи! Такие духи – хороший знак. В облачке такого аромата не зарулишь ко всякому там прикованному за ногу фрику. В облачке такого аромата зарулишь только к прикованному за ногу фрику, от которого тебе нужно нечто для тебя важное – не менее важное, чем эти духи.

– Так же активно?

«Ну как ты докатился до жизни такой?» – могла бы она хоть взглядом спросить.

«Вот видишь, чем я стал без тебя, – так же взглядом ответил бы я. – Но так больше не могло продолжаться, и это был осознанный выбор: хотелось увидеть тебя – хотя б и в последний раз, – нестерпимо, до рези в глазах, и я придумал способ заполучить тебя, заманить, наконец, в свою паутину. Так я сделался предсказателем и вершителем судеб мира сего – и всё это, повторяю, ради тебя».

Машка, конечно, не поверила бы ни единому моему слову, но ей всё равно было б приятно.

«Я как узнала про тебя, мне прям плохо стало».

Охотно верю, всё так и было.

Но потом тебе стало хорошо? Как быстро проскочила ты диапазон от «плохо» до «хорошо»? Думаю, что где-то между быстро и очень быстро.

Нет, не тебя так пылко я алкаю

А вот и то, ради чего ты проделала столь дальний путь в несколько (десятков?) машино-километров: можно ли твоему благоверному навестить меня завтра со своими вопросиками?

Недолго же ты хранила мужнину тайну: он понял, наконец, что не сможет дальше жить, не явив мне себя!