Девятая квартира в антресолях II

***

Комнату они нашли не сразу. Кормились первые дни, спуская взятую с собой приличную одежонку. Со временным трудоустройством все обстояло тоже не совсем ладно. Верней Митю с его силищей тут же взяли грузчиком, хоть на неделю, хоть на сколько. Причем трое хозяев нарасхват зазывали его к себе. А вот Николай остался не у дел, и если первые ночи Кузяев спал прямо на складских мешках в порту, то где скитался Рихтер, это ему одному ведомо. Новые соратники силача, заметив бедственное положение друзей, на ломанном русском объяснили им, что самое доступное жилье нужно искать у армян, те много не возьмут. И в выдавшийся у Мити перерыв, они с Николаем планомерно стали обходить дворы армянского поселения. Но нигде неизвестных чужеземцев не впустили, объясняя это очень схоже: «Полным-полно уже у нас, вот жена брата с детьми приехала, теперь здесь жить будет».

Митя своим простодушием большого ребенка очень скоро расположил к себе как собратьев по тасканию мешков и бочек, так и ближайших конкурентов, с которыми после смен грузчики часто устраивали приятельские поединки. Как-то амбалы с соседнего пирса привели к нему схожего с нижегородцем по сложению и росту армянина и рекомендовали: «Это – Затик. Он про тебя знает». Тот осмотрел русского с ног до головы и сказал: «Жить негде? Если не пугает каждый день переправляться через залив, то могу предложить чердак в доме дяди. Приходи с братом к ночи, вот адрес. Мы живем в Галате».

И началось житье в большой армянской семье. Кроме племянник, у хозяина дома – дяди Агаси – оказалось двое взрослых сыновей Теван и Тигран, один мальчик-подросток Мнацик и дочь Сате, красавица, в которой вся мужская часть семьи души не чаяла. Еще была бабушка Гинуш, которая почти не вставала, но весь день сидела на дворе и всегда видела и знала, кто куда пошел и чем сейчас занят. Хозяйничали в доме жена дяди Агаси – Лусинэ, которую Митя почти сразу стал называть «тетя Люся» и ее вдовая сестра Мануш («тетя Маша»). Еще за столом собирались дядя Натан, дядя Мигран и почти ровесник Мнацика – Арташез, родство коих с главой дома друзьям точно отследить не удалось. В семье не очень хорошо знали, но понимали русскую речь поселившихся друзей, которых упорно принимали за двоюродных братьев. Сносно говорили с ними на родном языке только хозяин, Теван и Затик. Через неделю уже бегло болтал по-русски и Мнацик.

Николай объяснил ему значение нескольких слов по-английски. Тот запомнил. Потом по-немецки – мальчик сооружал из них осмысленные предложения.

– Ваш сын имеет необычайную расположенность к обучению языкам, знаете ли Вы это? – с восторгом делился своим открытием Рихтер.

– В любом портовом городе каждый с малолетства может объясниться с покупателем на любом языке мира, – смеялся отец мальчика.

– Но это не обычные, не средние способности. Грех оставлять такой дар без развития. Отдайте его в обучение! А то, что из него вырастет, если он в свои двенадцать так ничему и не учится, а только бегает с другими мальчишками по городу?

– Грузчик из него вырастет, грузчик! – отмахивался дядя Агаси. – Как из братьев и иных родичей. Будет как все!

– Вы не понимаете! – дотошный Николай хотел убедить родителя в своей правоте.

– Я не понимаете? Это ты не понимаете, – благодушно растолковывал ему хозяин. – Где я денег учителю возьму? Семью кормить надо? Родственников кормить надо? Вас кормить надо? Сами-то в долг живете. А моя Сате? Вот-вот невестой станет, не сейчас, так в будущем году. Мне приданое надо готовить, свадьбу не хуже, чем у других справить. Эх, ты, пустопляс мой дорогой!

– Пустозвон, – понуро отвечал Рихтер.

– Что говоришь? – переспросил дядя Агаси.

– У нас говорят «пустозвон» или «свистопляс», – вздохнул безработный жилец. – Вы не сомневайтесь, мы Вам все до копеечки заплатим, как Мите жалование дадут. Вы к нам так отнеслись! Поверили. Даже на билет после копить станем, сначала все Вам!

– Как сможете, так и заплатите. Одной веры мы, что уж тут считаться. Сказал же – подожду, – пожилой армянин почесал в затылке. – Только долгонько вам с братом на обратную дорогу собирать придется, в порту-то гроши платят. Эх, кабы его в городе где приткнуть, с его-то умениями и силищей! Вон, мои-то молодцы, раза в три больше приносят.

– Ну, так куда ж ему в город без документа! – сокрушался Николай. – Спасибо, что хоть там хозяин никаких бумаг не спрашивает. Эх, мне бы еще самому где-нибудь пристроиться! Хотите я, пока делать все равно нечего, Мнацика сам учить стану, за так? Вы только ему чернил и тетрадок купите?

– Ну, давай попробуем.

Они помолчали. Сыновья дяди Агаси работали где-то в самом городе, не в порту. Николай спросил где. Оказалось – в посольствах. Тоже грузчиками, но совсем другого качества. И работа не такая грязная, и авралов почти не бывает, и платят лучше.

– А что ж Затик ваш? – Николаю хотелось поболтать хоть с кем-то, друг, приходя с работы, валился без сил, а еще затемно он и такие же работники из Галаты спешили на баркас, перевозивший их через Золотой Рог в центральную часть города.

– А Затик всего год в Константинополе, – отчего-то осунувшись, отвечал хозяин. – Все будет со временем. Он-то как раз учился, ему место получше обязательно найдется. Пусть приживется здесь.

– Он из дома на заработки приехал? – настойчиво продолжал расспросы Николай, не замечая перемены настроения хозяина. – У вас всегда такие большие семьи! А он тут один. Где вся его семья? В другом городе?

– В другом городе, – еле слышно прошептал дядя Агаси. – Была в другом городе. Теперь нету. Убили всех.

Он встал и молча ушел в дом. А Николай еще долго сидел под раскидистым деревом, крона которого даже в жаркий день создавала островок прохладной тени на раскаленном дворе, и тер лоб, коря себя за бестактность.

***

Успехи Мнацика были столь красноречивы и скоры, что вызывали неподдельную гордость всех домашних, хоть сами они не понимали ни слова из того, что болтал мальчик на иностранных языках. Артика тоже никто не гнал с уроков, но посидев пару раз с учителем и благодарным учеником, он взмолился, и его отпустили гулять. Совершенно не завидуя достижениям родственника, он снова носился с мальчишками по пыльным улочкам или околачивался на берегу, наслаждаясь вольной жизнью, где все понимали друг друга и без нудного писания непонятных закорючек на бумаге. Он непрестанно рассказывал приятелям о способностях Мнацика, превозносил учителя и всячески восхвалял их домашние перемены с воцарением в доме двух русских гостей. А Митю все дети в округе знали напрямую и полюбили мгновенно. Взрослые тоже не могли отказать себе в удовольствии похвастаться неожиданно раскрывшимися дарованиями одного из мальчиков, и со слов дяди Тиграна вся обслуга австрийского, а из рассказов дяди Тевана российского посольств была осведомлена об армянском вундеркинде.

Слух дошел и до личного помощника первого драгомана русского посольства. Он, как-то выходя вечером, не удержался, и подошел к Тевану.

– Правду ли говорят о твоем племяннике, Теван? Что будто бы он, ничего не зная до того, вдруг взял, да сам языку за три дня выучился?

– Врут, господин Денисов! Не племянник он мне, а брат родной. И не за три дня, а за три недели. И не сам, а нам Господь хорошего учителя послал.

– Кто таков?

– Русский.

– Приведи мальчика. Я сам – переводчик, мне любопытно. Я его поспрашиваю, не возражаешь?

Теван Мнацика привел, экзамен тот выдержал с достоинством, и Денисов захотел познакомиться и с его толковым учителем. Они сошлись с Николаем и вскоре стали приятелями. Чуть лучше узнав нового знакомого, Рихтер поведал ему историю их одиссеи и под секретом доверил нынешнее положение друга, надеясь на порядочность Денисова. Тот в полицию не пошел, но объяснил Николаю трудности восстановления документа именно здесь, за границей. Но помочь в переправкой в Россию обещал, это возможно было и со временной бумагой. Он велел передать другу, что не дело прятаться, а надо явиться к властям с повинной, все решаемо, правда о работе и заработке на время придется, видимо, забыть. Но зато он обещал найти учеников Николаю.

Так прошел месяц и второй. Приятели пока думали над предложением Денисова, работали оба, расплатились за жилье с дядей Агаси, да и их накопленная сумма увеличивалась на глазах. И тут случилась беда. Заболела Сатеник. Она мучилась от боли в животе, местный лекарь выписывал ей какие-то порошки и капли, но они мало помогали, а на вторую ночь стало совсем худо. Слыша ее стоны, уже начинавшие переходить в крики, друзья не выдержали. Митя взял Николая за грудки и потряс как грушу.

– Они загубят ее, понимаешь ты? Как же ей больно! Что делать? Что делать, Николай?

Николай молча стряхнул с себя могучие Митины кулачищи, так же молча полез в укромное место и, вынув из тряпицы пару бумажек, скрылся в ночной тьме. Через некоторое время он вернулся с русским доктором – благодаря рассказам Денисова, он знал теперь почти все места проживания соотечественников в этом городе. Врач осмотрел больную, обругал ее родных за упущенное время и, видя в их глазах лишь слезы и ужас, вновь обернулся к приведшему его Николаю.

– Молодой человек! У нее уже перитонит, понимаете ли Вы, что это такое! Не мотайте головой, это был вопрос чисто риторический. Нужна срочнейшая операция, никаких гарантий я Вам дать не могу, все в руках божьих. Но, пока есть хоть какая-то надежда, надо бороться! Остается только молиться.

– Что он сказал? – заглядывая в глаза мужу, по-армянски спросила тетя Люся.

– Он велел молиться за нашу девочку, – отвечал тот, бледнея.

– Вы понимаете, что это не Россия, тут нет богаделен? – уже более спокойным тоном продолжал врач. – Я учился у Домбровского , видел подобное, но сам не оперировал ни разу. Возьмусь, конечно. Но! Операционная, анестезия, ассистенты. Тут за все надо платить.

Митя метнулся наверх, и через минуту в руках у доктора оказалась тряпица и все, что в ней оставалось. Митя подхватил девушку на руки и только спросил:

– Куда нести?

– В город! В город, молодой человек!

Тут же Тигран с Теваном разбудили соседей, и через десяток минут баркас был готов к отплытию. Сатеник спасли. Она долго и мучительно выздоравливала, но было ясно, что самое страшное миновало. Она теперь смотрела на Митю совсем другим взглядом, часто вздыхала, наблюдая из окошка, как он поднимается к себе наверх, и никак не могла забыть его крепких объятий, когда он нес ее на берег. А Митя ничего не замечал. Дядя Агаси в первое же утро после успешной операции сам поднялся к проспавшим до полудня друзьям.

– Низкий поклон вам, сынки. Теперь я ваш должник. По гроб жизни моей должник. И денежный долг отдам! Вы не раздумывая все достали, спасая мою дочь, я тоже долго раздумывать не стану. Все продам, а отдам. Живите сколько хотите, здесь, у моих родичей, у друзей моих родичей, везде, где меня помнят и знают. Вы теперь – члены моей семьи. Я все сказал.

Друзья, конечно же, не позволили дяде Агаси «все продать», понимая, что выложить такую сумму сразу он просто не может. Тем более, что восстановление здоровья Сате тоже требовало немалых затрат, а «кормить семью надо» и этого вовсе никто не отменял. И хоть за жилье им теперь платить было не нужно, перспектива возвращения домой отодвигалась на неопределенное время. Но приятели об этом не жалели. Сате уже часто напевала что-то в своей комнате, и ее ангельский голосок опровергал всю ценность денежных знаков. Во двор она пока не выходила.

***

Как часто бывает, друзьям помог случай. Как-то под вечер в ворота постучались – каким-то чудом их пристанище нашел Денисов, который до этого в гостях тут ни разу не был. Сославшись на спешку, он отказался от гостеприимных предложений хозяев, которые друга своих спасителей рады были бы угостить, чем могли, и поднялся на чердак к русским. Поговорить. Николай уже давно понял, что у Денисова есть сведения не только о местоположении всех соотечественников, но и вообще, он, скорей всего имеет и иные, скрытые возможности, кроме секретарства. Нечто подобное и вышло.

– Господа, – с порога, почти по-военному, начал переводчик. – Александр Иванович недавно делал запрос об усилении нашей эскадры в порту, и нынче пришел ответ. Удовлетворительный.

– Кто такой Александр Иванович, простите? – озадачился Митя. – И какое до нас касательство это может иметь?

– Погоди, Дмитрий, – отодвинул его на задний план Рихтер, догадываясь, что по пустячному поводу помощник драгомана вряд ли явился бы в их лачугу. – Я так понимаю, это российский посол. Надеюсь, Вы не выдали нам никаких государственных секретов, господин Денисов?

– Ну, что вы! – улыбнулся тот. – Эти перемены в скором времени будет лицезреть вся турецкая столица. Но у меня лично это вызывает легкую печаль.

Друзья переглянулись. Денисов продолжал говорить загадками.

– Позволите поинтересоваться, эта печаль имеет происхождением политическую основу? – спросил Николай.

– Никак нет! – отвечал Денисов. – Основа сугубо человеческая. Расставание. На смену вызванным военным кораблям те, что несли вахту до сегодняшнего дня, возвращаются нынче на родину.

Друзья переглянулись вновь, теперь с неясной надеждой.

– Вы провожаете кого-то из своих… знакомых? – попытался прощупать почву Николай.

– Возможно. Возможно и знакомых, – представитель посольства задумчиво рассматривал то свою безукоризненно начищенную обувь, то идеально отполированные ногти. – Сие зависит не только от меня, а и от их решимости. А вот с родным братом я прощаюсь, это точно, сегодня же буду на пристани при отплытии. Он у меня, знаете ли – капитан первого ранга. По долгу службы нам выпало много месяцев вместе, в одном городе. Нынче вот отбывает.

– Капитан? – переспросил Митя и ничего не понимая посмотрел на Николая.

– Нет ли у него в команде каких-нибудь вакансий? – спросил уже сияющий и более догадливый Рихтер.

– Нехватка матросов, знаете ли. Иной климат, слабые желудки. Конечно, не так, чтобы уж совсем нельзя было выйти в море, но есть, есть вакансия. И хоть устав не велит… Я тут, по случаю, рассказывал ему о своем новом знакомстве, о том, что Вы – будущий мичман. Он заинтересовался.

– А как же – карантин? – Рихтер уже, видимо, принял решение.

– У меня тут шлюп, если на сборы уйдет не более получаса, то – вперед! – Денисов вдруг сделался стремительным, упер руки в колени, а глаз его загорелся. – Отходят через два часа, я сам узнал только недавно. Ну?!

– А я? А как же я?! – почти плакал, уже начинающий прозревать Митя. – Я вот – будущий корабельный механик! И что же? Я тут что ли один должен… На чужбине…

– Кочегарка! – ткнул в него пальцем Денисов, уже полностью преобразившийся в начальника военного совета. – И до берега носа оттуда не казать! Ясно?

– Ясно, – расплылся в улыбке Дмитрий. – Да чего там, полчаса, мы уж, считай, что и собрались! Эх, золотой Вы наш человек!

Прощание было пронзительным и быстрым. Уже обнявшись со всеми во дворе, пожав руки, написав на клочке бумаги адреса в России, заручившись кивком Денисова, что он не оставит ученика на полпути, а возьмет на себя языки Мнацика, утерев слезы, набив котомки «чем бог послал» на дорогу, друзья вдруг заметили в проеме двери исхудавшую Сате. Ее темные глаза стали, казалось, еще огромнее и сейчас из них неудержимо катились крупные слезы.

– Уезжаешь? – по-русски спросила она одного Митю. – Не можешь остаться?

– Сате, дорогая, ты уже вышла! – Он бросился к ней и, взяв за кончики пальцев, помог переступить порог. – Ну, теперь мы уедем со спокойной душой! Будь здорова всегда. Будь счастлива! Мы всегда будем помнить всех вас.

Счастливый Митя привычно оглянулся на своего друга, как ребенок оглядывается на мать в поисках одобрения, и с удивлением увидел, что тот укоризненно покачал головой, а после опустил взгляд в землю. Митя стал думать – что же не так? Он обернулся и тут только заметил, что девушка плачет.

– Сате, милая, тебе больно еще? – с тревогой спросил он.

– Больно, – тихо ответила она. – И еще долго будет больно.

– Ну, что ты! – успокаивал ее Митя. – Доктор сказал, что у тебя все идет на лад. Скоро совсем поправишься. Мы еще не доплывем до дома, а ты уже будешь совершенно здорова! Обещаю тебе.

– Обещай мне, – она подняла на него взгляд и слезы застыли на длинных ресницах. – Обещай мне сейчас, что ты будешь счастлив там. Обязательно будешь счастлив! Мне это необходимо. Как жизнь.

Николай решил прервать душещипательную сцену и подошел ближе.

– Прощай, Сате, – он протянул ей руку и мягко улыбнулся. – Обещай и ты нам то же самое. Я в каждом письме буду спрашивать у Мнацика про тебя, а ты предавай нам с ним приветы.

– Пора, пора, господа! – вмешался Денисов. – Время не терпит!

***

В Одессе друзья сошли на берег без копейки денег, но это была уже сущая ерунда! Это была своя земля, родная, Российская империя. Оставалось только найти способ переправиться отсюда по домам. А пока жутко хотелось просто поесть, корабельный завтрак остался в далеком уже прошлом. Первым делом друзья пошли по базарам. Только что отстроенные павильоны Нового рынка отпугнули их своим великолепием и масштабностью. Лишь войдя под высочайшие своды, приятели застыли, рассматривая стеклянную крышу здания, и дождались того, что в их сторону направился, подкручивая ус, явный представитель торговой полиции. Но они быстро ретировались.

– Не боись, Колян! – оглядываясь, прибавлял шагу Кузяев, вида на жительство не имеющий. – Уж чего-чего, а базаров в Одессе не пересчитаешь. Хоть в торговых рядах, а хоть на конном или Греческом рынке пристроимся. Но начинать нужно с Привоза!

Это был зов судьбы. На Привозе они нашли не легкий заработок, не случайную кормежку, а самого «посланца» Фортуны. Да-да! Так бывает, когда сильная тяга к чему-либо выводит тебя на верную дорогу. Тогда все силы, коим есть или нет названия, как будто собираются вместе и содействуют скорейшему достижению цели. Потолкавшись всего лишь с четверть часа в шумной и разноцветной толпе возниц, торговцев и пришедших за выгодной покупкой горожан, прислушиваясь к напевным отголоскам сговора между ними, наслаждаясь радостью обретения родной речи вновь, друзья разобрали вдруг среди голосов знакомые интонации. Вернее, их узнал Митя.

– И что Вы мне суете этот ворох снулых бычков? Покажите мне одну рыбку, но чтобы она была красавица! Молто белло! Фреско! – мужчина спорил с продавцом.

– А на что Вам одна рыбка? Одна рыбка заскучает на Вашей сковородке! Берите всех! – продавец доставал из корзины блестящих рыбин и тыкал их хвостами почти в лицо покупателю. – И Вы не правы, они резвые и молодые, и только утром брыкались, как невеста на брачном ложе! Виваче и мобиле! Гляньте, гляньте!

– А что Вы кажете мне их с тылу? Вы покажите мне их в лицо! – торг продолжался. – И на что мне столько? Мы живем вдвоем с мамой.

– Что за Вашу маму, Лёнечка, то все знают, что она может получить радость, скушав три таких рыбки за один присест! Так что берите все пять!

– Дьяболо! Пять – это ни туда, ни сюда. Что это за число – пять? Это невозможно. Импосибль!

– Батюшки! – Митя от неожиданности присел, хлопнув себя ладонями по коленям, да так и застыл. – Мамма кара! Лёнечка, значит? Ну, здравствуйте, синьор Луиджи!

Перед ними стоял не кто иной, как директор бродячего итальянского цирка синьор Луиджи Фаричелли собственной персоной. Персона сначала опешила, а после, узнав в плохо одетом громиле парня, принесшего ему однажды неплохой куш, хоть и потрепавшего нервишки, обрадовалась.

– Кажется, Кузякин? Какими судьбами! – он вглядывался в щуплого спутника Мити и смутно узнавал его. – Гардемарин с маслом. Так вы знакомцы, вот оно что. Ну, рассказывайте, как вы тут? Каким ветром?

Мама Лёнечки «Луиджи» оказалась очень заботливой, гостеприимной, радушной и говорливой, как, наверно, и все остальные мамы этого благословенного города. Сын являлся к ней при любой оказии, летом реже, но обязательно два раза в год – весной на Песах и осенью на День покаяния. Нынче сезон не удался, труппа разбежалась и вот он тут. Синьор Луиджи плакался двум друзьям, что все его бросили, что удержать артистов ему было нечем, что лакомый Нижний в этом году ему недоступен из-за Выставки – никто до ее окончания, конечно, и не подумает уступить площадку проезжим конкурентам. Что борцы его разругались вдрызг – сначала Крайник затребовал такую же сумму за выход, какую получал «чемпион». А потом его амбиции пошли еще дальше, и он захотел и сам титул. Потом он плюнул на них всех, и теперь борется где-то то ли в Киеве, то ли в Харькове. Что мечта иметь собственный шатер, собрать постоянную труппу шапито и не быть связанным ни с какими директорами и администраторами, уходит все дальше за горизонт. И года уходят. И силы уже не те. А вот, если бы, Дмитрий подумал и помог старому другу Фаричелли, то…

– Не агитируйте меня, Леонид! Это тема закрыта навсегда, – Митя был вежлив, но тверд. – Я теперь отношусь к спортивным занятиям с должным уважением и ответственностью. Дурить публику извольте без меня. Простите, мы, наверное, пойдем…

– И даже думать не пробуйте! – мама усадила обратно за стол, привставшего было гостя. – Кушайте, мальчики! Кушайте. Исхудали-то как на заморских харчах. Не слушайте моего непутевого сына. Он сам выпутается из любой ситуации, я-то его знаю. Николай, кладите себе еще селедочки.

– А где же теперь Георг Крафф? – спросил Митя, которому чемпион импонировал более других циркачей, хотя он его так и не сумел положить на лопатки. – Уехал к себе на родину? Или тоже где-то борется сам по себе?

– Жорка-то? – спросила мама Леонида и чему-то засмеялась. – На родине, конечно, где ему еще быть!

– Да тут он, – отвечал синьор Фаричелли. – Как без работы остались, так оба сюда и вернулись. В доках он, Жорку Кравчука там каждый знает. Мы ж с ним неразлучны с юности, росли вместе, на соседних улицах. Он такой же «Крафф», как я – «Фаричелли»! Сегодня вечером и увидитесь.

Нужно было отправить путешественников по домам и купить два билета – один до Питера, второй – до Нижнего. Одесситы, хоть и с причитаниями о последней рубашке, но наскребли, скинулись и дали приятелям в долг. И принарядили их со своего плеча. Так что Мите досталась золоченая жилетка Георга Краффа, а Николаю – полосатые штаны и что-то еще из сэкономленного Фаричелли реквизита. По дороге на вокзал друзьям попался на глаза телеграф, и Николай из своей доли дал кому-то длиннющую телеграмму. Теперь денег на два билета снова не хватало. Оба решили ехать в Нижний, потому как это было ближе и дешевле. Поезд отходил через два дня. Накануне отъезда, вечером, пришел ответ на телеграмму.

– Синьор Луиджи, – размахивая бумажкой, вопрошал Николай. – За месяц соберете труппу?

– Что Вы, Коля? Зачем? Летний сезон, считай, упущен. Нет смысла.

– Три недели августа в ярмарочном цирке Нижнего Новгорода, после – на Ваше усмотрение любые два города губернии на выбор. По-моему, неплохой задел можно отбить? Там, глядишь, и на шатер насобираете. Аренда божеская. Там же, в Нижнем, и долг наш получите. Жаль, что никто не додумался, чтобы деньги можно было переправлять с телеграфом! Или хотя бы с почтой , – Рихтер улыбнулся своей шутке. – Ну, так что? Едете?

– В Нижнем? Да рядом с Выставкой? Да в ее разгар? – Леонид недоверчиво кривил губы в ухмылке. – Нехорошо так издеваться над пожилым человеком, юноша. Сердце бедного итальянца может не выдержать. Вы же не волшебник?

– Я – не волшебник, – скромно подтвердил Рихтер. – А вот моя матушка является родной и единственной племянницей супруги директора цирков. Родственники мои уже не чаяли увидеть меня живым, поэтому, получив весточку, готовы сделать для меня многое сейчас. Вот подтверждение аренды.

– Так вот откуда места в первом ряду! Ха-ха! – хлопнул по спине друга Митя, от чего тот чуть не улетел прямо в объятия синьора Фаричелли.

***

Андрей Григорьевич Полетаев ворочался и никак не мог заснуть. Стоны за стеной то стихали, то возобновлялись с новой силой, а с недавних пор к ним добавился и еще какой-то хриплый неравномерный звук, который пугал его своей неопределимостью. Уж, не задыхается ли там вдова? Куда ж смотрит ее компаньонка?

Андрей Григорьевич встал, надел брюки и как был, в ночной сорочке навыпуск, вышел из своей комнатки, прихватив керосиновую лампу – единственный источник света по ночам, свечей он не держал. Пройдя сени, он застыл перед дубовой дверью соседки и прислушался. Звуки стали отчетливей, а затем резко прервались. У него заколотилось сердце. Через минуту все началось опять – стон, пауза, стон, хрип. Полетаев подумав, что все совсем худо, постучал. Стоны стихли, хрип продолжался, но никто ему не ответил. Он толкнул дверь и вошел, не разобрав в полумраке ничего.

Такая же, как у него керосинка, коптила, хлюпая и мигая. Он подошел и подкрутил ее, довольно низко наклонившись над вдовой. Дыхание ее было ровным, спустя два-три вдоха, он услышал знакомый стон. Обернулся оглядеться. Смотрящая за вдовой женщина сидела поперек принесенного специально для нее узкого топчана, прислонившись спиной к стене и крепко спала, периодически громко всхрапывая, что Полетаев и принял за предсмертные хрипы. Все стало понятно и не страшно. Он уже собрался уходить, как понял, что у вдовы глаза открыты.