Меч и перо

– Будьте дома и никуда не выезжайте без нашего разрешения, – со двора до её слуха донесся незнакомый и неприятный голос. – Если вы понадобитесь, мы Вас вызовем, – пробурчал он и, сев в машину, через открытое окно добавил: – Вам всё понятно?

– Понятно, – тихо ответил Торокул и краем глаза посмотрел на окна квартиры. На кухне горел свет. Машина, громко работая мотором, уехала, оставив Торокула наедине со своими мыслями. Он знал, что за шторами стоит Нагима и в тревоге смотрит на него. Он не ошибся. Что-то в сердце Торокула защемило. Это тоже было предчувствие того, что где-то притаилась неминуемая беда. Его мозг уже не первый день лихорадочно работал, ища решение, как не допустить её на порог своего дома. Но он пока не знал, как это сделать, потому что это зависело не от него. В стране, которую он истинно полюбил, шли непонятные процессы. Было странно, что они были направлены против тех, кто был душой и телом предан партии и революции. Ему ещё предстояло понять, что происходит, но сейчас надо было думать о семье.

Пока Торокул поднимался в квартиру, он решил, что первое, что можно сделать, чтобы обезопасить семью, – это отправить всех на родину, в Кыргызстан, в своё родовое село Шекер. Дети не были застрахованы от того, что после его ареста их распределят по сиротским домам. Этого он допустить не мог.

Поднявшись на третий этаж, Торокул потянул на себя входную дверь. Она была не заперта. На пороге стояла его Нагима.

– Что-то случилось? – вымолвила она сквозь волнение, и голос её дрогнул. Торокул молчал. Он молчал, потому что ему нечего было сказать. Да и то, что случилась непоправимое, Нагиме стало понятно по одному взгляду мужа. Она никогда не видела его таким растерянным и беспомощным. Стянув с ног хромовые сапоги, он, по обыкновению, прошел в столовую. На столе стоял подогретый ужин. Он не притронулся к нему. Задумчиво присев за круглый стол, он нежно погладил белоснежную скатерть и с грустью сказал:

– Когда-то я подарил её тебе на День рождения. Много хороших гостей нам пришлось принимать за этим достарханом. И всегда, кто бы ни был у нас в гостях, – твоя рука была щедра на угощения. Никто из друзей не уходил без восхваления твоего великодушного гостеприимства. И я, втайне от тебя, гордился тем, какая у меня хлебосольная жена. Сколько раз за этим столом мы сидели всей семьёй. И я гордился тем, какая заботливая мать у моих детей… Нагый, в этой жизни я боюсь только одного. Потерять вас, потерять тебя, мою любовь. Одно скажу, я безмерно счастлив с тобой. Спасибо за то, что я повстречал тебя на жизненном пути. Я верю, что мы с нашими детьми проживём счастливую и долгую жизнь. Но, сейчас я всем своим нутром чую, что моё счастье хотят у меня украсть, – голос Торокула дрогнул.

После этих, с трудом сказанных слов он опустил голову и замолчал. Нагима также молчала и скомканным платком вытирала набегавшие слёзы. Что она могла сказать ему сейчас, как она могла успокоить душу любимого, ведь они оба чувствовали надвигающеюся беду и в глубине души знали, как трудно будет от неё уйти.

Немного посидев за столом, Торокул встал и на цыпочках прошел в детскую. Взяв табурет, он присел у изголовья детей. Долго смотрел на них. Ильгиз, прижавшись к брату, сладко спал, но почувствовал гревший особой любовью взгляд отца и улыбнулся во сне. Чингиз же не спал, он сразу открыл глаза и с почтением взглянул на отца. Торокул обнял своего старшего и вдохнул аромат его волос. Потом нагнулся и нежно поцеловал Ильгиза. Детский нежный запах, такой родной, такой чистый одурманил его, наполняя душу Торокула великим чувством – отцовством.

– Ата, Вы почему сегодня пришли так поздно? – спросил Чингиз заспанным голосом, – мы с Ильгизом так ждали. Вы не забыли, что обещали сделать нам бумажного змея?

– Не забыл, мои хорошие, не забыл, – тихо ответил он сыну. Чингиз понимал, что такие просьбы сейчас неуместны, ведь он смог почувствовать, что на душе отца тяжёлым грузом лежит какой-то камень. Мальчик не знал, как снять его с сердца Торокула. Ему просто захотелось отвлечь отца от неприятных раздумий. Но это было не под силу девятилетнему Чингизу. Он ещё не знал, какие тучи сгустились над их семьёй.

– Не забыл, сынок, – повторил отец, но видно было, что его что-то продолжает тревожить.

– Хорошо, ата, мы будем тебе помогать, я уже приготовил необходимые материалы, – Чингиз снова попытался увести тяжёлые думы Торокула в сторону, и на этот раз ему это удалась.

– Ты почему не спишь? – очнулся Торокул. – Сколько времени уже? Не забыл, что ты старший и должен всем быть примером?

– Нет, ата, не забыл. Просто мне хотелось дождаться Вас.

– Спи, мой родной, спи. Вам всем утром рано вставать.

– Это почему же?

– Завтра узнаешь, сынок, завтра.

– Знаете, ата, сестренка Люция постоянно хочет с нами в войнушку играть. Она ведь девчонка, и мужские игры не для нее, правда, отец? – попытался он продолжить разговор. Торокул замолчал. Спустя некоторое время он вздохнул, потрепал сына за ухо и ответил:

– В войну никому нельзя играть, особенно детям. Спи.

– Хорошо, ата, я сейчас обязательно засну, – глядя на усталые глаза отца, ему сейчас совсем не хотелась огорчать его.

– Ты у меня смышленый, – вздохнул Торокул, обняв Чингиза. Дети по особенному пахнут потому, что они ангелы, – сказал Торокул неизвестно кому, скорей всего самому себе.

Нагима, которая стояла в проёме двери и слышала разговор отца с сыном, глядя с болью в душе на Торокула, тихо произнесла:

– Когда они спят, такие сладкие.

В этот момент сквозь сон маленький Ильгиз потянул ручонки к отцу. Торокул улыбнулся и снова поцеловал младшего сына. Тот поморщился, во сне сладко зевнул, потом снова заснул. Торокул пристально посмотрел на Нагиму. Сердце её от этого взгляда сжалась. В его глазах она увидела безграничную тоску. Неужели её счастью конец? Так и закончится оно в Москве, в сердце Советского Союза… В ее голове пронеслись страшные мысли, и она тихо заплакала.

– Нагима, не плачь, – Торокул нежно обнял её за плечи. – Нужно быть крепкой, постарайся успокоиться, – голос Торокула дрогнул, и эти успокоительные слова прозвучали не так, как он того хотел. – Я хочу с тобой серьёзно поговорить.

– Нет, нет, помолчи немного, – обвила она его шею и уткнулось лицом в кудрявые волосы мужа. – Ты помнишь, как мы первый раз встретились с тобой, как познакомились?

– Конечно, помню, такое нельзя забыть. Я влюбился в тебя тогда с первого взгляда. Ты, красивая как богиня, сидела за машинкой и что-то печатала.

– Я помню. Это было в приёмной комитета комсомола. Ты вошёл, такой статный, благородный, и, посмотрев на тебя, я поняла в тот момент, что это ты, мой суженный. Ведь я любила тебя всегда, с самого своего рождения. Я молила Бога, чтобы однажды встретить тебя, и ты пришёл… Но теперь я боюсь того, что ты хочешь мне сказать. Мы должны расстаться. Ведь я не ошибаюсь. Ты хочешь, чтобы мы уехали?

– Да…

Какого труда сейчас Торокулу стоило произнести это короткое утвердительное слово. Торокул вдруг чётко осознал, что рядом с Нагимой он, может быть, в последний раз, на следующий день дом его опустеет, и в нём не будут слышны детские голоса, смех и радостные возгласы его ребятишек.

И сидели они так на диване. Она обняла его за шею и думала свою горькую думу. Оба понимали, что скорая разлука неотвратима. В эти минуты они ощутили, какое это было безмерное счастье – найти друг друга. И они в этот миг хотели только одного, чтобы их счастье продолжалось как можно дольше. Но час разлуки неумолимо приближался. Торокул посмотрел на часы и тихо сказал.

– Нагый, надо собираться. Поезд отходит в 8.00. Вы должны на него успеть.

– А ты, милый мой? – спросила она дрожащим голосом, глядя любящими, заплаканными глазами в глаза супруга.

– Я остаюсь здесь, – твердо ответил Торокул и опустил голову. Не мог он в этот момент смотреть в глаза любимой, в которых было столько надежды, что беда обойдёт семью стороной.

– Что же случилась, любимый, неужели всё так плохо? – все-таки решилась она задать вопрос.

– Я всего не могу рассказать. Одно скажу, в Кыргызстане арестовали многих людей, с которыми я работал и которых хорошо знал. Так вот, Нагый, якобы они дают показания о том, что готовилась контрреволюция.

– Кого именно арестовали?

– Юсупа и других… Юсуп не может быть врагом народа. Не могу понять, что творится…

– Ой, как нехорошо мне, Торокул, ой, как нехорошо. Я давно боялась беды. Теперь она случилась и с нами. Неужели это неотвратимо, и горе должно случиться с нашей семьёй? Ты же ни в чём не виноват. Они не посмеют тебя арестовать. Все знают, как ты радеешь за советскую власть и свой народ.

– Это уже не важно. Важно сейчас то, что нам надо позаботиться о детях.

– Я не хочу, чтобы мы были разлучены, Торокул.

– Я думаю, всё образуется. Мы не будем разлучены навсегда. Ну, всё, готовься.

– Как, Торокул?! – вскрикнула жена.

– Мне надо остаться. Если я уеду, у них появится больше подозрений и оснований для моего ареста. А я ни в чём не виноват. Разберутся.

– Может, всё-таки нам остаться? Всё будет хорошо, – с последней искрой надежды обратилась Нагима к мужу, хотя сама понимала, что ничего уже не исправить. И если бы оставался хоть малейший шанс, Торокул не отправлял бы семью подальше от себя.

– Если меня арестуют, то тебя могут сослать в Сибирь, а детей сдадут в сиротский приют.

– Они не посмеют так сделать, отнять у нас детей, – в сердцах вырвалось из уст матери.

– Поэтому сегодня же, сейчас же, ты должна ехать в Кыргызстан. Будь мудрой.

Нагима, не выдержав, снова зарыдала. Торокул нежно поцеловал её глаза, посмотрел в них и сказал:

– Я верю в твои силы, Нагима. Ты должна ради детей сделать все то, о чём мы сейчас говорили.

Так они, не смыкая глаз до утра, и просидели на диване, согревая друг друга теплом. Оба хорошо понимали в тот момент, что судьба преподнесла им испытание на прочность. Они слышали биение своих сердец. И никто из них ни на миг не пожалел о любви с первого взгляда в комсомольской приемной. Их любовь была предопределена свыше. Их любовь была от Бога, и она была велика в координатах любых измерений.

Чингиз прекрасно слышал разговор родителей. Теперь он спрятался под одеяло и горько плакал. Детский ум не мог понять, зачем им бежать, куда и от кого. Он твёрдо знал одно – раз отец сказал, что надо ехать, значит, они поедут. И Чингиз как старший мужчина должен будет нести ответственность за всю семью.

Под утро Нагима стала наспех собирать вещи и укладывать их в чемодан. Торокул снова сел у изголовья детей и молча посмотрел на них. Чингиз вылез из постели, вытер припухшие глаза и обратился к отцу:

– Вы за нами приедете?

– Ты что, всё слышал?

– Да, ата, всё.

– Обязательно приеду, сынок.

– Я не хочу без Вас уезжать.

– Сынок, так надо. Теперь ты слушай меня внимательно.

– Слушаю.

– Чингиз, я хочу обратиться тебе, как ко взрослому. Ты теперь некоторое время будешь за всех отвечать, пока я буду в Москве.

– Хорошо, отец, я всё сделаю, как Вы скажете.

– Я верю, что ты справишься. И пока я не вернусь, ты должен во всём слушать маму и помогать ей. Маме будет тяжело. Поэтому, вся надежда на тебя. Ты меня понял, сынок? – Торокул в самом деле говорил с сыном, как со взрослым. Это придало Чингизу уверенности в себе.

– Я всё понял, отец, – ответил он. И на его глаза опять навернулись предательские слёзы.

– Не плачь, сынок, – сердце Торокула защемило.

– Я не плачу, ата.

– Будь всегда крепким, умным и достойным сыном. Тебе в жизни будет нелегко. Но я верю в тебя, мой сын, ты преодолеешь любые преграды. Если со мной что-то случится, запомни на всю жизнь, что твой отец всегда был достойным сыном своего народа.

Чингиз тихо плакал, будто знал тогда, что это последние часы его общения с отцом. Их последний в жизни разговор.

– Ну, всё, буди всех, Нагима! – обратился он к жене.

Чингиз быстро оделся и стал поднимать Ильгиза. Тот не понимал, почему его так рано будят, сидел на краю кроватки и недоуменно хлопал глазками, и даже попытался вновь юркнуть под одеяло. Нагима наспех одела Люцию, прошла на кухню и принесла разогретый суп. Дети не притронулись к еде. Нагима, накормив грудью маленькую Розу, хорошенько укутала её. Двухмесячная девочка, наевшись, мирно посапывала в пеленках. Пока в этом мире ее больше всего интересовало теплое молоко матери… Нагима придвинула чемодан, проверила все необходимые документы и присела на край стула. Она была готова.

– Посидим на дорожку, – промолвила Нагима и в который раз с болью в сердце посмотрела на Торокула. Дети обступили её, словно цыплята, и пытались понять, куда их в такой спешке увозят мать с отцом.

На улице светало. Чингиз ещё не знал, что эта дорога от московского дома до Шекера в Таласе станет его путёвкой во взрослую жизнь. Москва же не знала, что по её мостовой, взяв за руку братишку, торопливо шел мальчик с великим будущим. В эти минуты, когда столица только просыпалась, по её улице шел человек, который когда-нибудь сможет покорить мир пером. Но это будет позже.

Семья Торокула уже добралась до перрона вокзала, где множество людей сновало во всех направлениях. Билеты отец купил в плацкартный вагон, пассажиры там уже занимали места и спешили прильнуть к окнам, чтобы попрощаться с провожающими. Раздался гудок поезда – скоро убытие. Торокул крепко обнял и поцеловал каждого из детей. Нагима прижалась к его груди. Она слышала, как стучит его сердце.

– Может, останемся? Ведь от судьбы не убежишь, – в сердцах попыталась она остановить этот страшный сон.

– Нет, Нагима. Мы бежим не от судьбы. Я благодарен ей, что встретил тебя. Я благодарен тебе, что ты подарила мне прекрасных детей. Ты едешь на Родину, чтобы уберечь их от… – он замолчал, потом просто и уверенно сказал: – Пока живы дети, буду и я жив. Прощай. Береги себя и детей. Я скоро приеду.

Потом он обратился к Чингизу:

– Теперь ты старший в семье.

Вагоны тронулись. Торокул выскочил на ходу и какое-то время шел рядом с вагоном, возле окна, за которым сидела его семья. Он перешел на бег. Состав набирал скорость. Торокул всё бежал и кричал:

– Дорогие мои, я вас люблю. Нагима, береги детей. Ильгиз, Роза, Люция, Чингиз… Прощайте!!!

Дети прильнули к окну вагона и со смешанными чувствами смотрели на бегущего по перрону отца. Только в эти мгновения Чингиз осознал, что все они видят отца в последний раз. А Торокул всё бежал и бежал, чтобы еще хоть секундочку, хоть долю секунды быть рядом с семьей. Рядом, но уже так далеко…

Чингизу Айтматову постоянно будет сниться отец, который бежит за поездом. И бег этот будет нескончаемым, пока он не найдет место казни отца и его могилу. Но всё это случится потом. Тогда же мальчик, высматривая фигуру Торокула там, в самом конце перрона, отчётливо понимал, что его безмятежное детство закончилось навсегда. И сердце стучало – тук-тук, тук-тук.

А Торокул, как загнанный конь, продолжал бежать вслед за составом. Тяжело дыша, он остановился только на краю перрона, с дикой болью глядя на последний вагон. А поезд размеренно набирал ход, навсегда унося его счастье. В последний раз он помахал рукой и, закрыв глаза, прошептал: «Пусть Всевышний бережет вас от невзгод и напастей, прощайте, мои любимые. Даст Бог, свидимся».

Вот и последний вагон стал крохотной точкой вдали, а он все слышал сердцем перестук колёс на стыках рельс. Тук-тук, тук-тук. И не было для Торокула тогда ненавистней ничего, чем поезд, который всё дальше и дальше уносил от него счастье…

***

Тук-тук, тук-тук. Спустя пятьдесят пять лет так билось сердце его сына – писателя Чингиза Айтматова, летевшего на «Боинге-737» рейсом № 1213, чтобы оказать последние почести отцу. Это билось сердце того девятилетнего мальчика, который на всю жизнь запомнил образ бегущего за вагоном отца…

И снова писатель сквозь время и пространство увидел Торокула, который, проводив семью, долго ещё стоял на перроне, не в силах шелохнуться. В тот момент его охватило оцепенение, после чего пришла полная пустота. Неужели так и должно было быть в жизни? По чей-то прихоти разрушена его судьба. Человек – единственный из всех живых, родившись на свет, плачет. Плачет громко и горько потому, что наш бренный мир полон людских пороков – зла, зависти, жажды власти… Плачет потому, что не хочет войти в этот страшный мир.

Вот с такими тяжелыми мыслями Торокул возвращался домой, который теперь был пуст. Никогда ему не было так тяжко на душе, как сейчас. Подойдя к дому, он перед подъездом увидел «чёрный воронок». Случилось то, чего он ожидал. Из машины вылезли двое. Торокул молча подошел к ним. Один из них коротко спросил:

– Вещи будешь брать?

– Возьму.

Они поднялись наверх, в квартиру. Дверь долго не хотела открываться, ключ застрял на полуобороте. Когда Торокул сумел открыть дверь, оттуда повеяло пустотой и холодом. Он прошёл, в сопровождении двух сотрудников НКВД, в зал. Подойдя к серванту, открыл его и вытащил папку. Здесь хранились семейные фотографии. Быстро выбрав фотографию, на которой он был запечатлен вместе с детьми, спрятал её в нагрудный карман. Потом прошел в ванную комнату, достал из шкафчика платок, расчёску и зубной порошок. Уложив все это в мешочек, молча вышел из квартиры. За ним последовали конвоиры. Один из них окликнул:

– Айтматов, дверь, что не будешь закрывать?

– Нет. Квартира – казённая. Сюда вместо нас, наверное, поселят новых, – и тихо добавил: – Несчастных…

– На что намекаешь? – услышав последнее слово, один из НКВД-шников грубо подтолкнул Торокула и при этом пригрозил: – Ты много не разговаривай, поехали, там поговорим!

Они вышли во двор. Торокул в последний раз краем глаза взглянул на окна квартиры, которая еще недавно была обителью счастья. Они казались безжизненными, пустыми, от них веяло холодом и одиночеством. Процессия подошла к черному автомобилю, Торокула посадили на заднее сидение. С двух сторон, с шумом захлопнув двери воронка и взяв его в тиски, уселись и те двое. Машина завелась и, тихо урча, тронулась в сторону Лубянки.

***

Монотонно продолжали урчать двигатели «Боинга» рейса №1213. Айтматов открыл глаза, почувствовав на себе чей-то взгляд. В проходе салона, рядом с его пассажирским креслом, стоял мужчина. На вид он был ровесником писателя, быть может, чуть постарше. С аккуратно зачесанными назад седыми волосами он добродушными глазами смотрел на писателя и, когда тот обратил на него внимание, улыбнулся ему.

– Извините, Чингиз Торокулович, за мою назойливость, я не смог удержаться, чтобы не взять у Вас автограф. Кто знает, когда еще выпадет счастливый случай увидеть Вас так близко. Я – Ваш земляк и большой почитатель.

– Ничего страшного, – поспешил успокоить его Айтматов. Писатель давно привык к таким взаимоотношениям со своими читателями и никогда не отказывал в столь простой вещи, как автограф. Вынув из нагрудного кармана пиджака ручку, он привычным движением размашисто расписался на авиабилете рейса №1213, который протянул его поклонник.

– А почему именно на авиабилете? – поинтересовался Айтматов, возвращая подписанный билет.

– Это – моя история. В будущем я буду своим внукам рассказывать, что летел когда-то с самим Айтматовым.

Писатель улыбнулся и доброжелательно посмотрел на земляка.

– А сколько у Вас внуков?

– Трое. Две внучки и внук.

– Внуки – это хорошо, это наше будущее.

– Вы правы, ради них мы и живём. – Незнакомец спрятал билет с автографом и потом серьезным голосом обратился к Айтматову: – Я хотел главное сказать Вам, Чингиз Торокулович, у меня отец тоже был расстрелян в том ужасном тридцать седьмом году. Как они могли так поступить с нашими отцами, оставить нас сиротами?

Голос незнакомца дрогнул, и он замолчал. Молчал и Айтматов. Ему нечего было сказать в ответ этому человеку, который не менее его вкусил горький хлеб безотцовщины. Он-то знает, каково быть сыном врага народа, изгоем общества. Их поколение многое пережило, и сейчас они понимали друг друга без слов.

– Да, это большая трагедия, – сказал, наконец, Айтматов сдавленным, но спокойным голосом. Незнакомец понял, что сейчас больше не стоит тревожить писателя.

– Спасибо вам за Ваши книги и автограф. Пусть никогда не повторится то, что пришлось увидеть нам. До встречи, Чингиз Торокулович.

– До встречи.

– Берегите себя.

– И Вы тоже.

Этот короткий разговор в самолете заставил писателя снова вернуться в тридцать седьмой.

***

В мыслях он увидел отца, которого везли в холодном арестантском вагоне из Москвы во Фрунзе… Когда состав, спустя трое с лишним суток, пересёк границу Кыргызстана, Торокул вовсе перестал отходить от небольшого окна с решеткой. Торокул смотрел на знакомые до боли пейзажи и думал: «Нет лучше места на свете, чем Родина. Вот они – предгорья моего Таласа. Когда-то здесь великий Манас вершил свои праведные дела и оберегал свой народ от напастей. Я прошу тебя, дух Манаса, дай мне и моей семье силы выдержать испытание». Когда-то он, еще со своим отцом Айтматом, участвовал в строительстве этого железнодорожного пути, пробивал тоннель через гору. Можно сказать, способствовал техническому прогрессу. И вот теперь по этой железной дороге его везли, чтобы судить и осудить по пятьдесят восьмой статье.

Черное жерло туннеля угрюмо приняло медленно идущий состав, и вагоны один за другим вслед за паровозом проваливались в темноту. Слышался только отчётливый перестук колёс: тук-тук, тук-тук… Скоро будет станция Маймак. Торокул подумал, что эту станцию пропустить никак нельзя. Оттуда рукой подать до родного Шекера. Может быть, ему удастся увидеть кого-нибудь из знакомых, подать весточку о себе? И если знакомый услышит его, то тот обязательно сообщит его родным: «Так, мол, и так, видел Торокула, он жив, и его везут во Фрунзе. Спрашивает, как там мои дорогие Чингиз, Ильгиз, Люция и маленькая Розочка?» Он, не переставая, думал о них, о Нагиме и готовился к единственной возможности дать о себе знать. Его сердце забилось сильнее, когда вагон вырвался из объятий горы, и через зарешеченное окошко вновь проник свет. Поезд приближался к Маймаку.

Торокул подумал: «Эх, если бы поезд остановился, то было бы побольше времени, чтобы обратить на себя внимание. И если конвоиры будут меня избивать за неположенные разговоры, всё равно сил и времени хватит, чтобы дать знать о себе». Надо просто крикнуть, что будет сил: «Я – Торокул Айтматов из Шекера! Кто меня слышит, передайте моим, что я жив! Меня везут во Фрунзе».

Железная дорога пошла на изгиб, и вдали показалась та самая станция. Сейчас состав по идее должен сбавить ход. Но почему-то он и не собирается этого делать… «Эх, не остановится», – в сердцах заключил Торокул, не заметив, как до боли в пальцах сжал железные прутья решетки. «Надо попытаться на ходу прокричать. Неужели на станции никого не будет?» – думал он, лихорадочно готовясь. Прижавшись к решетке, он всматривался вперед, насколько позволял угол обзора. Вон она виднеется, станция, на которой степенно стоит её смотритель. Он-то точно знает семью Айтматовых. И, возможно, когда его жена и дети прибыли сюда, он и был тем, кто в силу своей должности первым встретил их. Может быть, тогда поинтересовался, куда они держат путь. А может, и пригрел на время, пока не приехали сородичи Торокула. По крайней мере, Торокул хотел в это верить. И уже видел станционного смотрителя с флажком.

– Эй, передайте семье Айтматовых, что я жив. Меня везут во Фрунзе! – что было сил, прокричал Торокул. – Вы меня слышите? Передайте Айтматовой Нагиме, что я жив…

Только на это у него и хватило времени. Торокул тут же получил удар прикладом от вбежавшего в вагонную камеру конвоира и потерял сознание.

Поезд промчался, и станционный смотритель поковылял к себе в комнату. Он так и не услышал отчаянного крика Торокула. Но арестантские вагоны он сразу выделял из всего состава. Они были серыми, неприметными, но от них всегда исходил холод. «Этап пошёл», – отметил он для себя, и в последнее мгновение, когда состав уже покидал станционный участок, на ходу заметил отчаянное лицо Торокула за решеткой. «Политический, наверное, лицо интеллигентное», – подумал смотритель про арестанта, который что-то там кричал, и почему-то вспомнил, как месяц назад, в ночное время на станцию прибыла семья здешнего, шекерского. Тогда, как и полагается по расписанию, московский поезд остановился на две минуты, и из вагона вышла эта семья – мальчуган лет десяти, который помог спуститься братишке и сестрёнке. Затем их мать с грудным ребёнком. Она долга стояла, прижав к себе свою ношу, пока поезд не укатил дальше. Было видно, что женщина растеряна и не знает, что ей делать. Смотритель тогда решил пригласить их к себе в каморку и напоить чаем. Жалко было смотреть на продрогших ребятишек. Он сразу понял, что муж этой женщины попал в беду. Сколько сейчас таких поломанных судеб на бескрайних просторах Советского Союза? Сколько отцов и мужей разлучено с семьями и отправлено в необъятную Сибирь? И этот, которого он сегодня увидел в окошечке арестантского вагона, тоже из такой категории. Бедный, он также чей-то муж, отец и сын… С этими мыслями смотритель станции «Маймак» глядел вслед удалявшемуся поезду, не подозревая, что видел отца тех самых несчастных детей.